Гардез
(август — октябрь 1984 года)
Прибытие в бригаду осталось в моей памяти как бредовый, горячечный сон. Густое, колеблющееся марево над взлеткой, устланной рифлеными железными листами. Мы, неуверенной толпой бредущие в этом мареве в сторону клуба. И мечущиеся, словно злые духи, вокруг нас какие-то неистовые личности. «Вешайтесь, молодые!»
Очень мило…
Если Фергана и оставила во мне какие-то остатки романтики, то и они улетучиваются с невероятной быстротой, растворяясь в этом мареве и этих злобных заклинаниях: «Вешайтесь, „шнуры“!»
Заводят в какой-то капонир, крытый железом. Оказывается, это клуб. Рассаживают нас внутри по лавкам. А кровожадные неистовые личности продолжают толпиться за дверями, снаружи. И, кажется, как стая волков, готовы разорвать нас на части, стоит только выйти за дверь. Первым к нам обращается седой подполковник. Я его сразу узнал. Ну, то есть не узнал, а понял, на кого он похож. Был такой актер Евгений Лебедев, Кутузова играл в «Эскадроне гусар летучих» и в других фильмах тоже. Седой весь, и брови такие густые и седые. Такой насупленный, но добрый в душе дед-генерал. Тут он, правда, был с погонами подполковника на полевой форме, но это ничего не меняло — сходство стопроцентное.
Меня прямо как-то отпустило слегка, как увидел его — ну вот, первый персонаж из того «кина», которое я сам в своей голове уже несколько лет про Афган снимал. Вот так я и представлял сурового и надежного командира, «слугу царю, отца солдатам». Ну вот, сейчас все и начнет налаживаться…
И тут он, абсолютно с интонацией и мимикой народного ариста СССР Евгения Лебедева, произносит:
— Бойцы, вы прибыли в 56-ю отдельную гвардейскую десантно-штурмовую бригаду. Поздравляю с прибытием! Вам повезло: часть у нас боевая. Мы — одно из подразделений 40-й армии, которое проводит на боевых действиях больше времени, чем в пункте постоянной дислокации.
Эти его слова стали еще одним подтверждением того, что мои надежды начинают сбываться… Но уже следующими он меня «сбивает на взлете»:
— И еще мы удерживаем первенство в 40-й армии по количеству сломанных челюстей…
Было не очень ясно, ставит ли он оба этих достижения на одну доску. Но совершенно ясно, что ни в одном из пунктов не шутит. В общем, вдохновил…
Потом началось распределение по ротам. «Покупатели» уже внимательно присматриваются к нам. Первыми отбирают бойцов представители разведроты. Так уже здесь, с первого же дня, задается своего рода иерархия. Причем вполне объективная: в разведку уходят самые крепкие парни. И те, кто на гражданке серьезно занимался спортом, — прежде всего борьбой.
Потом очередь саперной роты. Остальных распределяет по ротам бровастый подполковник, заглядывая в какой-то разлинованный лист ватмана с кучей пометок.
Три месяца назад то же самое происходило на сцене летнего клуба ферганской учебки. За одну секунду двумя словами сидящий на сцене офицер предопределял, кому и когда ехать в Афган, а кому служить в Союзе. Здесь второй раз происходит эта своеобразная «раздача судеб» — кого куда… Ведь от этого распределения зависит то, в чем будет состоять твоя жизнь почти два ближайших года.
Каких-то 15 минут назад мы были курсантами 6-й учебной роты, а теперь стали разведчиками, саперами, связистами, бойцами одной из парашютно-десантных или десантно-штурмовых рот 1-го, 3-го или 4-го батальонов. Нам еще мало что говорят эти номера и названия. Лишь одно мы четко осознаем — начинается совсем другая жизнь… Жизнь в очередной раз перетасовывает нас, как колоду. Впрочем, мне новый расклад вполне по душе. Мы с Пахомом в одной роте — 2-й парашютно-десантной. Еще с нами Вовка Мордвинов, Олег Никулин и Юрка Лысюк из бывшего 4-го взвода — все земляки-москвичи. И несколько парней, которые в Фергане были в 4-й или 5-й роте. Вот уж у кого была лотерея так лотерея. Ведь это только 6-я рота через три месяца отправлялась в Афган вся. Из 4-й и 5-й только четверть курсантов уезжала в августе, а остальные — в ноябре. Так что кореша наших новых однокашников еще три месяца будут служить в Союзе.
Нас, зачисленных в 2ПДР, как ни странно, забирает только какой-то сержант. Хотя из остальных рот за молодыми прислали офицеров.
Палатки роты в паре сотен метров от клуба, так что скоро все проясняется. Палатки пусты, сержант — прикомандированный из охранения. А рота наша — на боевых, и когда вернется — неизвестно. Так что «вешаться» нам предстоит начать несколько позже. Впрочем, мы толком не понимаем, что это значит… А пока потихоньку привыкаем к бригадной жизни.
Живем все вместе в одной из ротных палаток. Здесь все напоминает о том, что «хозяева» отсутствуют уже довольно давно, а собирались они сумбурно. На кроватях нет белья, только матрасы и несколько одеял; тумбочки выдвинуты в центральный проход, половина из них распахнута. На полу разбросаны какие-то блокноты, листки, письма…
Ночевать сержант уходит к себе на противотанковую батарею. Уходя, он назначает дневальных и оставляет им часы, чтобы знали, когда менять друг друга ночью.
В отличие от находящихся в бригаде соседей — первой и третьей роты, — дневальные которых в бронежилете, каске и с автоматом бродят всю ночь на улице, наши дневальные дежурят внутри палатки. В одну из ночей выпадает и моя очередь дневалить.
Заступаю уже перед самым рассветом и начинаю сонно бродить по палатке взад-вперед, от тамбура к тамбуру, зябко поеживаясь — на дворе середина августа, но по ночам нежарко. Все-таки горы — выше 2500 метров стоит бригада. Да и разница температур сказывается — после дневной жары за 40 ночью мерзнешь и при 25…
Но скоро в окна палатки пробиваются первые лучи солнца, и становится веселее. Это время всегда наполняет меня какой-то внутренней радостью.
Вспоминался дом, и я невольно вздыхал. Все это уже в позапрошлой жизни — дом, девчонки, цветы. Еще в Фергане это казалось хотя бы вчерашним. Все-таки Союз… А здесь даже трудно поверить, что все это по-прежнему существует. Что едут сейчас по утренней Москве машины, поливают мостовые. Что бегают по квадратикам паркета в моей комнате солнечные зайчики. Что где-то там спокойно спят мама, братья, Женька… Женька, которая хоть и не дождется, наверное, но которой готов подарить все цветы мира… Там все по-прежнему, только нет меня. И не будет еще очень-очень долго. Даже подумать страшно — как долго… Но на душе стало почему-то тепло. Видно, я неисправимый романтик…
Так и осталось в моей памяти то утро — теплым, светлым и трогательным. Утро, когда я осознал, что теперь Афганистан — это и моя жизнь… Правда, это было, пожалуй, последнее тепло души на многие месяцы.
Скоро вернулась с боевых рота — и мы поняли, что значит «вешаться»… Начались самые, пожалуй, тяжелые полгода моей жизни. Полгода, когда первый и последний раз в жизни задумался — не лучше ли не жить вообще, чем жить так… Ты «шнур».
Ты никто, и звать никак… А если нужен, есть универсальный оклик для любого из нас: «Один!..»
— Один! Сигарету!..
— Один! Воды!..
И не дай бог не будет через минуту сигареты, воды, листка, ручки, иголки, подшивы, щетки и еще черт его знает чего…
— Сюда иди, сука! Нагнулся! Шею расслабил, мотаешь головой… — И хрясь ребром ладони по нагнутой шее!..
И так — день за днем, неделя за неделей… Беспросветные, безнадежные, одинаковые…
