Книга: Брат по крови
Назад: XXXV
Дальше: XXXVII

XXXVI

На следующий день, как только закончилось совещание у командира полка, я сел в санитарную машину и поехал в аул. Меня уже ждали.
— Селям-алейкум, — сдержанно поздоровались со мной.
Хасана среди встречавших меня не было — он был со своим стадом на лугах. Вместо него всем распоряжался молодой чеченец по имени Ваха.
— Это мой старший брат, — с гордостью сказала мне Заза, когда мы остались одни рядом с раненым мальчишкой.
Она и на этот раз вызвалась помогать мне, и я согласился, потому что она была хорошей помощницей.
— Он тоже воюет в горах? — спросил я ее, имея в виду Ваху.
Она вздохнула, и я понял, что он один из тех, кто ежедневно убивают нашего брата.
Кериму чуток полегчало, и он стал открывать глаза. Но лицо его по-прежнему оставалось бледным, и он был очень слаб. Видимо, мальчишка и впрямь потерял много крови, подумал я. Его бы в госпиталь, на худой конец, в медсанбат, но кто его отпустит? Накануне я попытался уговорить родственников, чтобы они позволили мне увезти его с собой, но те и слушать меня не хотели. Здесь лечи, сказали. Там, у вас, дескать, он умрет. Не доверяют русским, считают, что за нами глаз да глаз нужен. Ну да бог с ними, пусть думают, что хотят. Когда-нибудь они поймут, что дело здесь не в русских. У нас на этот счет существует хорошая пословица: бояре дерутся, а у холопов чубы трещат. Вот она и вся суть.
Я снял с мальчика старые бинты и осмотрел раны. Царапины на его теле, покрывшись коркой, уже начали заживать, да и изувеченное плечо его меня не сильно тревожило — тревожила голень. Рана на ней гноилась и не думала заживать. Я почистил ее и сделал перевязку с антисептическим раствором. Мазевую повязку я посчитал преждевременной — пусть, решил, вначале абсцесс спадет, тогда уже можно будет и самую вонючую на свете мазь Вишневского наложить.
Пока я возился с Керимом, его сестра внимательно следила за моими действиями.
— Я тоже хочу доктором стать, — неожиданно произнесла она.
Я глянул на нее и увидел, как горели ее глаза. По всему было видно, что ей нравилось все, чем я занимался.
— Это хорошо, — сказал я ей. — Тогда нужно поступать в медицинский.
Она вздохнула.
— Да кто сейчас учится? Грозный, говорят, весь в руинах — какие институты?
— Кроме Грозного есть другие города, — сказал я.
— Есть, — согласно кивнула Заза. — Но я не окончила школу…
— Почему? — спросил я.
— У нас уже давно никто не учится, — сказала она. — А кто меня без аттестата возьмет в институт?
— Надо доучиться, — сказал я.
Она усмехнулась, дескать, о чем вы говорите.
— Надо, надо, — повторил я. — Если бы у меня была возможность, я бы помог тебе. Но у меня ее нет. И дома у меня нет, и родственников, которые бы позаботились о тебе. Да и кто ж меня с войны отпустит?
Заза внимательно посмотрела на меня, и по ее глазам я понял, что она о чем-то напряженно думает.
— У тебя нет родственников? — Здесь, в горах, не привыкли «выкать», и она обращалась ко мне на «ты», как к старому своему знакомому.
— Нет, — сказал я, — если не считать дочку. Но у нее сейчас другой папа.
— От тебя ушла женщина? — удивленно вскинув свои красивые брови, спросила девчонка.
— Ушла, — сказал я и невольно вздохнул.
Она вдруг притихла и стала молча переваривать мои слова.
— Послушай, но как же ты будешь жить, когда кончится война? — спросила вдруг Заза. — Ведь она же не будет продолжаться вечно…
— Я не знаю, как я буду жить, — честно признался я. — Мне вообще порой кажется, что я напрасно живу, что я просто зря занимаю на этой земле чье-то место.
Заза снова примолкла. Ей нужно было что-то сообразить. Я же продолжал возиться с Керимом.
— Послушай, а как тебя звала твоя мама? — неожиданно спросила она. Ей, видимо, надоело обращаться ко мне, как к какому-то безымянному существу, она желала называть меня по имени. При этом ей почему-то обязательно нужно было знать, как называла меня моя родная матушка. Может быть, она хотела сделать мне приятное?
Я пожал плечами. Вообще-то мама называла меня Митюнчиком. Иногда Митюшей, а то и просто Митенькой. Но не скажу же я девчонке об этом! Слишком это фамильярно звучит, слишком по-домашнему.
— Наверное, Дмитрием, — сказал я.
— Дмитрий, — повторила она за мной и улыбнулась. — А что это по-русски означает? — спросила вдруг она.
Я растерялся.
— А черт его знает, — сказал я. — Русские имена часто бывает трудно объяснить. А вот что значит твое имя — ты знаешь?
— Знаю, — ответила девушка. — По-русски это значит «цветение».
Я улыбнулся.
— Выходит, ты весенняя бабочка? — сказал я.
— Нет, не бабочка, — замотала она головой. — У нас есть имя Полла — вот это бабочка.
— Интересно, — произнес я. — Значит, все ваши имена можно перевести на русский?
— Чеченские да, — согласно кивнула Заза. — Например, Дити — это значит «серебро», Деши — «золото», Жовхар — «жемчуг»…
— Жовхар — это мужское имя? — спросил я.
— Женское, — ответила она. — Ты, наверное, вспомнил, как звали нашего бывшего президента, и поэтому решил, что Жовхар тоже мужское имя, так?
Я поразился ее смекалке и утвердительно кивнул ей в ответ. Я в самом деле вспомнил Джохара Дудаева.
— Ну а мужские… Назови мне несколько ваших мужских имен и поясни, что они означают, — попросил я. — Вот, к примеру, имя Ваха… Так, кажется, зовут твоего старшего брата?
— Ваха значит «живи», — произнесла она.
— Ух ты! — изумился я. — С таким именем надо жить долго.
Заза улыбнулась.
— А что означает имя Керим? — продолжал выпытывать я.
— Это не чеченское имя, — сказала Заза.
— А чье же? — поинтересовался я.
— Может, арабское, может, персидское, — произнесла она. — У нас многие носят персидские и арабские имена.
— А русские?
— Русскими именами у нас не называют — только мусульманскими, — пояснила Заза. — Например, у нас в ауле есть Али, есть Джабраил, Джамалдин, Дауд, Ибрагим, Магомед, Махмут, Умар… А еще есть Саид, Хаджимурат, Якуб. А чеченские имена — это Борз, Леча, Дика…
— Что эти имена означают? — спросил я.
— Борз — «волк», Леча — «сокол», Дика — «хороший».
— Очень интересно, — произнес я, заканчивая бинтовать Керима. — А как звали твою маму? — спрашиваю вдруг Зазу.
— Човка, — ответила она. — Это значит «галка». А бабушку мою Кхокха зовут. «Голубь» по-вашему. А еще у меня есть дедушка, его Алхазуром зовут, что по-ингушски означает «птица».
— Он что, ингуш?
— Нет, но у нас в роду были ингуши. И кумыки были, и татары… А ингуши в ауле есть, — сказала Заза. Она указала на окно: — Видишь дом напротив? Это дом ингуша Баргиша. А вон тот, что рядом, — дом кабардинца Габерта. В конце улицы живет ногаец Ногай, рядом с ним построил дом араб Арби. Так что у нас всякого здесь народу хватает. И говорим мы на многих языках. Ты разве не заметил, что с тобой даже здороваются здесь по-разному. Одни скажут «селям-алейкум», другие «хошгельды»…
Где-то неподалеку раздался тягучий голос муэдзина, призывавшего правоверных к молитве.
— Это Ахмат-хаджи, — сказала Заза. — Он в Мекке и Медине бывал, там он поклонился священному камню и гробу Магомета. — И вдруг она понизила голос и доверительно зашептала: — Он у нас возглавляет шариатский суд. Недавно по его приказу были расстреляны двое мужчин — старый учитель Мансур и его сын Рахим.
Я удивленно вскинул брови.
— И в чем же они провинились? — спросил я.
Она, будто бы опасаясь чего-то, все так же шепотом произнесла:
— Выступали против войны. Мансур вообще призывал, чтобы старики не позволяли молодым брать в руки оружие. Рахим послушался отца, и его расстреляли вместе с ним.
Я нахмурил брови.
— Средневековье какое-то, — произнес я сквозь зубы.
— Тише, нас могут услышать, — прижала она свой тонкий указательный палец к губам.
— Ты боишься? Ну, скажи? — последовав ее примеру, зашептал я.
— Да, боюсь, — произнесла она. — Очень боюсь.
— И чего ты боишься?
— Ахмата-хаджи боюсь, шариатского суда боюсь — всего боюсь.
— Но разве можно так жить? — возмущенно спросил я.
В ответ она лишь пожала своими худенькими плечами.
— Боже мой, до чего мы дожили! Скоро тени своей бояться будем, — произнес я. — Вы боитесь, мы боимся… Нет, так жить нельзя. Разве это жизнь? Да это настоящая каторга!
— Тише, — с испугом прошептала Заза. — Тише…
Я замолчал. Внутри меня все клокотало. Я готов был громко кричать, и возмущаться, и обвинять всех вокруг в том, что они живут по каким-то диким, первобытным законам. Сейчас бы мне стакан чихиря — вот бы я устроил им здесь веселый той, подумал. Но потом я вдруг осадил себя. Дескать, негоже мне так поступать — ведь, как известно, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Меня пригласили сюда, чтобы я поставил раненого мальчугана на ноги, — вот и изволь этим заниматься, сказал я себе. А эти, я имел в виду жителей аула, эти пусть себе делают, что хотят. Даже если они попытаются перерезать друг другу горло — меня не должно это волновать. Хотя стоп! Это почему же не должно? — неожиданно спросил я себя. А как же тогда маленький Керим, как Заза?.. Неужели и их мне не жалко? Да нет же, жалко, еще как! Но что я могу для них сделать? Что? — с болью в сердце подумал я.
Когда я закончил возиться с Керимом, в комнату вошел Ваха — довольно высокий молодой человек с незаматерелой, шелковистой темной бородой «под ваххабита». Он совершенно был не похож на свою сестру. У Зазы глаза ясные и взгляд добрый, а этот постоянно хмур и смотрит на тебя по-недоброму. Неужели он всегда такой? — подумал я. Наверное, так и есть. А разве глаза моих товарищей выглядят добрее?
— Обед уже готов, — сухо сказал Ваха и указал глазами на смежную комнату, где находилась столовая.
— Спасибо, но мне срочно надо в часть, — произнес я, не глядя ему в глаза. Наверное, я подсознательно боялся заразиться от него злобой.
— Не нарушай наш адат, — так же сухо проговорил Ваха. — Поешь, а потом иди.
Мне ничего не оставалось, как снова принять приглашение отобедать.
На сей раз вместо пильгишей подали блюдо из баранины, которое по вкусу напоминало мне узбекскую шурпу. За стол, как и накануне, сели только мужчины — родственники Керима. Мы пили чихирь, а затем молча закусывали вино сочными кусками мяса. Отвыкший от вкусной еды, я ел быстро и жадно. Это не осталось незамеченным: мужчины за столом смотрели на меня с некоторым удивлением и любопытством.
Провожали меня, как и в прошлый раз, всей многочисленной керимовской родней. Никто ничего не спрашивал о Кериме. Видимо, доверяли моей врачебной компетентности. Мужчины молча пожали мне руки, женщины сдержанно улыбнулись. И лишь Заза одарила меня напоследок очаровательной улыбкой, от которой мне стало тепло и приятно на душе. Такие улыбки бывают только у счастливых женщин.
В этот день Савельев за мной не приехал: в составе десантно-штурмовой маневренной группы он отправился утром в горы, и мне пришлось воспользоваться услугами Вахи, который, предложив мне каурую лошадку, сам сел на вороного жеребца и проводил меня до нашего лагеря.
Назад: XXXV
Дальше: XXXVII