В начале лета 1984 года на смену Масловскому в батальон прибыл угрюмый звероподобный капитан. На утреннем разводе полкач, представляя его личному составу, произнес:

— Товарищи солдаты, сержанты, прапорщики и офицеры! Представляю вам нового командира батальона, капитана Мищенко (фамилия изменена). Выражаю надежду, что он продолжит славные традиции батальона и будет достойной сменой подполковнику Масловскому.

Многоопытный личный состав на это лишь безрадостно вздохнул, кто-то вполголоса язвительно буркнул: «Как же», — и по рядам впервые прошелестело новое имя — Морпех. С той минуты его иначе в батальоне никто и не называл.

Если Масловский внешне был похож на древнего германца, то наш новый командир по всем статьям смахивал на фашиста из дешевых комедий «совкового» кинематографа. Причем на фашиста самого наихудшего пошиба — начальника гестапо или концлагеря, ну, в лучшем случае — командира зондеркоманды, шаставшей по белорусскому Полесью. К несчастью, вскоре выяснилось, что он и внутренне почти полностью соответствует своему внешнему облику. А облик у него действительно был устрашающий.

Рыжая детина под два метра, а то и выше; центнер с лишком проарматуренного широкой костью, тренированного тела; пудовые кулаки размером с пудовую же гирю. Сама махина обута в яловые вибрамы сорок шестого размера, а с ее вершины на вас взирает нечто, отдаленно напоминающее лицо.

Представьте себе еще одну пудовую гирю, на ней ежик из коротких, торчащих в разные стороны светло-рыжих волос. Лба почти нет. Он такой узкий и низкий, что его почти не видно. Нависающие мощные надбровные дуги практически скрывают глубоко посаженые глазки, маленькие и такие светлые, что сливаются с никогда, казалось, не загоравшим конопатым лицом. Нос тоже махонький, но его видно; не нос — ястребиный клюв, и ноздри всегда расширенные, зверские. Густые усы вслед за носом топорщатся вперед, да еще в разные стороны. А все остальное пространство лица занимает челюсть. С которой, случись вступить в единоборство, не справился бы даже герой древних — Самсон.

Впервые, еще тогда на разводе, посмотрев на нового комбата, мы сделали однозначный вывод — не попадаться! И не ошиблись…

На второй день пребывания в должности Морпех решил проверить, как его подчиненные проводят утреннюю зарядку. И, хорошо зная армейские нравы, сразу после подъема двинулся не на спортгородок, а прямиком в палатки. Естественно — не прогадал. Как он инспектировал другие роты, я не знаю, а вот в нашей, четвертой мотострелковой, не повезло моему другу, замкомвзвода Саше Хрипко. Будучи в тот день дежурным по роте, он не счел нужным вовремя выскочить из противоположной двери, за что и поплатился.

Когда Морпех, с трудом протиснувшись в непомерно узкую для него щель прохода, прямо лицо Шурику рявкнул: «Почему не на зарядке?!», тот сразу обомлел, растерялся и вместо четкого доклада: «Товарищ капитан! За время вашего отсутствия…», — и далее по тексту, промямлил нечто невразумительное. Морпех, по-видимому, тут же определил: «Виновен!» и бережно, чтоб, упаси господи, чего не сломать, взял Шурика левой рукой (или лапой) за шею, легонько наклонил и так же легонько опустил ему правую на поясницу. Видевшие эту картину двое дневальных и парочка уборщиков-духов утверждали, что Морпех действительно ударил совсем не сильно, только руку опустил! Но этого оказалось достаточно, чтобы вместе с его кулаком у Шурика опустилась и почка, и потом он целую неделю «на облегченке» стоял в нарядах.

Через несколько дней в штабе полка на стенде «Наша спортивная гордость» появилась физиономия нового комбата, а под ней скромная надпись: «Мастер спорта СССР по боксу, чемпион Туркестанского военного округа в супертяжелой весовой категории командир второго МСБ капитан Мищенко». Эта новость, честно говоря, никак на нас не подействовала — нам и так уже все было ясно. Вывод даже у нас, «стариков», был один: «Все, мужики. Вешайтесь!»

Вешаться не пришлось. Морпех сходил на большую операцию в урочище Аргу. Потом под его командованием мы всем батальоном прошвырнулись в славный район «Зуба», потом провели парочку колонн, и как-то сразу все изменилось. Солдаты вдруг увидели, что новый комбат очень даже толковый мужик и ведет себя правильно: солдат в усмерть не гонит, не подставляет и, главное, сам повоевать не прочь, в машинах да на перевалах не отсиживается. К тому же на операциях его суровый норов переключился на товарищей моджахедов да на отцов-командиров — штабных полководцев. Это нам пришлось по душе, поскольку мы сами их шибко не жаловали.

Впервые во всей красе Морпех показал себя в конце Аргунского рейда. Мы взяли несколько пленных. Были они духами или не были, никто того не знает, но когда батальон возвращался в полк, двое бабаев, сидевших на броне машины комбата, перед самым КПП дружно сиганули с моста в реку. Сам по себе этот поступок уже практически чистое самоубийство, но Морпех, судя по всему, судьбе не слишком доверял. Процедив сквозь зубы: «Не стрелять!», он встал на крыше БТРа, скинул с плеча АКС и всадил по полмагазина в каждую из несущихся по течению голов. Так бабаев и понесло дальше — спинами вверх.

Полкачу такое поведение почему-то не понравилось, и он по связи обложил комбата открытым текстом. Дальше произошло нечто небывалое: капитан Мищенко теми же самыми словами популярно объяснил подполковнику Сидорову, что, мол, нечего горло драть и давать тупые указания, кому и как поступать в столь нестандартных ситуациях. А кроме того добавил: «…а если еще раз позволишь себе меня обгавкать, то в полку я тебе харю сверну!» (Естественно, тирада была покруче, но всего словами не напишешь.)

После такой отповеди рейтинг Морпеха в глазах личного состава подпрыгнул сразу на несколько пунктов вверх. Но, по-видимому, не только в наших глазах. Командир полка сразу же после операции начал упорную полугодовую борьбу по выживанию Морпеха из части.

Первый подходящий случай подвернулся довольно быстро. Уже на второй день по возвращении в полк приковылял какой-то побитый дедок и пожаловался, что у него шурави забрали девять тысяч афгани.

— А из какого вы кишлака? — первым делом поинтересовались штабисты хором. — Ах! Из такого-то! Ой, как хорошо! — и, на всякий случай еще раз сверившись по совсем тепленьким оперативным картам, резво помчались на доклад к полкачу. Как же — случай мародерства во втором мотострелковом!

Построили личный состав, поименно пересчитали, сняли все наряды, нашли недостающих и пустили мужичка-дехканина по рядам — ищи! Кто тебя обокрал?! Дедулька тыкает пальцем — этот и этот… Двух солдат вместе с «замком» и взводным на гауптвахту, а их ротного на пару с комбатом — на ковер. Шустрому мужичку вернули деньги (у солдат их так и не нашли; пришлось заплатить полковые) да еще сверх добавили на радостях, и он, счастливый от свершившегося правосудия, удалился в свой кишлачок. Наивный!

Начальником особого отдела у нас был пожилой матерый и, определенно, порядочный мужик: за два года ни одного солдата и ни одного офицера он так и не посадил; все больше духами занимался, со своими недосуг было возиться. И на этот раз — походил, страху нагнал на солдатиков и отпустил с миром. Недели не просидели.

Морпеху вся эта история была как нож в спину, в течение полутора недель от одного его вида все дружно шарахались в разные стороны. А тут наконец-то долгожданный выход примерно в направлении злополучного кишлачка. Ну, как такую возможность упустить? Он берет с собой один из взводов четвертой роты, делает ночью приличный крюк и утречком наведывается к старому приятелю — на чаек. Мужичок тоже оказался не дурак, да вот беда — годы на те. Приметив небольшой отряд, направлявшийся к его усадьбе, он бегом кидается в противоположном направлении, но недостаточно быстро — снайпера дружно перебивают ему обе ноги. Пока старичок, пытаясь подняться, барахтался в пыли, подоспел Морпех и без лишних слов — полмагазина в голову. До полкача, конечно, «информация» дошла, но, по слухам, особист как отрезал: «Сами разбирайтесь!»

Дальше — больше. Отмечали офицеры какое-то событие, крепко выпили, начали «общаться». Пообщались и Сидоров с Морпехом. Суть конфликта осталась в полку неизвестна, но зато результаты — на лице у полкача. Подполковнику просто очень повезло… Всего лишь вспухшая губа да синяк во весь глаз. А могло быть и поинтересней. Мой землячок, батальонный связист Гена Брывкин, рассказывал, как Морпех на нескольких операциях делал пленным духам «обезьянку». Выполнялось это упражнение следующим образом: он брал бабая левой рукой за шею, немного продергивал на себя, а основанием правой ладони, снизу вверх, «тюкал» в переносицу. Гена утверждал, что бил Морпех совсем несильно. Вполне допускаю, может быть, и так… Но только ни один бабай после этого не выжил.

Опять Сидорову пришлось утереться, не пришьешь же к делу пьяную драку с командиром полка! Обидно-то как. Ходил подполковник вокруг да около и выходил все-таки — «аморалку». Повод предоставил сам Морпех, правда, уже на другом сабантуе. Нашел он там себе подругу, как тогда говорили — выбил походную жену. И самое интересное, что он ее действительно — выбил.

Увидел капитан дебелую девку лет тридцати, с почти такими же, как у него огненно-рыжими стрижеными волосами. И то ли внушительные ее габариты, то ли одинаковый окрас сыграл свою роль, но Морпех так сильно возжелал стриженую, что не стал ждать, пока она отделится от перекуривающей толпы подвыпивших сослуживцев, а пошел сразу — напролом. Ну, там проламывать особо и не нужно было — сослуживцы дорогу уступили без особого сопротивления. Подошел Морпех к девке и запросто, по-свойски, сказал: «Пошли!» Все засмеялись, девка ему что-то ответила, но, видимо, не в той форме, как следовало бы, комбат же парень линейный, возьми да и влепи ей такую оплеуху, что она, как подрубленная, с глухим мертвым звуком рухнула под ноги онемевшей толпе.

Присутствовать при убийстве никто не пожелал. Толпа тут же стремительно рассосалась. Морпех терпеливо ждал. Через несколько минут девка с трудом поднялась. Но поскольку рядом уже никого, кроме Морпеха, не было, то ей пришлось рыдать на его могучей груди (можно подумать, что если бы там кто-то был, то он бы посмел встать между ними!) Морпех, как умел, утешил ее, и они, обнявшись и пошатываясь, пошли в ее комнату. Прямо-таки старая, дружная семейная пара!

А потом началась любовь. Не знаю, чем Морпех заворожил стриженую, может, необычным видом ухаживания, а может, «кротостью» характера, но она положительно сошла с ума. И стала делать то, на что другие женщины в полку ни за что бы не решились. Она приходила за Морпехом в расположение батальона и уводила его средь бела дня. Под руку! Да что там под руку! Они могли целый день разгуливать по территории части, словно влюбленные дети, держась за руки! Служба была заброшена полностью. Единственное, для чего Морпех еще делал исключение, так это боевые выходы.

Полкач, естественно, своей возможности не упустил и начал давить. Как он «воздействовал» на девушку, не знаю, а вот на комбата навалился круто. Морпех, правда, поначалу посылал его куда подальше и не сдавался. Сидоров взбеленился, отдал приказ по караулу: «С шести ноль-ноль и до двадцати двух ноль-ноль капитана Мищенко в модуль # 2 не пропускать!» Тот посмеялся над этим приказом и продолжал ходить. Тогда комполка стал ежедневно сажать на гауптвахту по несколько дневальных (Морпех ведь каждые три-четыре часа ходил в модуль, ночи ему явно было мало) и начальника караула в придачу. Офицеры взъелись и стали три шкуры драть с дневальных по модулю. После такой накачки один из молодых солдат артдивизиона передернул перед комбатом затвор автомата. Морпех подошел вплотную, упер руки в бока, а ствол в живот и небрежно бросил: «Ну, давай…» У солдатика хватило ума не оправдываться. Он потупился, притянул автомат и виновато прошептал: «Простите меня, товарищ капитан…» Обошлось…

После этого случая Мищенко стал пробираться в модуль через окно. На это надо было посмотреть! Маленькое, словно средневековая бойница, окно, тонюсенькие фанерные стеночки, все трещит, стонет, ходуном ходит, и туша комбата, зависшая в проеме!

Так продолжалось до середины сентября, а потом Сидорову все же удалось задействовать какие-то рычаги и отправить капитана дослуживать афганский срок в Кандагар; правда, без понижения в должности — комбатом. А на его место оттуда прислали бравого майора средних лет. Где-то через месяц, уже по своим каналам, вслед за возлюбленным умчалась и его боевая подруга.

Новый командир полностью оправдывал другую народную поговорку: «Ни рыба ни мясо». Так его и прозвали — Мямля. Первую неделю майор как неприкаянный ходил по батальону — «доставал» всех уставом, отданием чести и формой одежды. И уж во всем блеске, во всем боевом великолепии он проявил себя на первой же операции: рассыпал цепью две роты и послал в атаку на кишлак. Офицеры чуть ли не в глаза обложили его трехэтажным матом и дали отбой.

К тому времени я уже был дембель. На операции нас, призыв сентября 1982 года, таскали до середины января восемьдесят пятого, но даже за эти несколько месяцев я так и не запомнил фамилии нового комбата — все Мямля да Мямля. А вот одну операцию под его доблестным руководством помню хорошо.

В конце ноября 1984 года нас посадили в вертолеты и «кинули» в Бахарак, на «точку». Просидели мы там двое суток. На третьи, утром, опять посадили в «восьмерки» и весь батальон вернули в полк. Мы ничего не поняли, ну и ладно — начальству видней. Через неделю — то же самое. Привезли, выгрузили, сутки просидели. Говорят: «Завтра в ночь выходим». Радости, понятно, никакой — третий месяц как должны уже быть дома, а тут на тебе высокогорье, морозы стоят лютые, да и местечко — еще то! Деваться некуда вечером, часов в восемь, вышли.

Проскочили по долине километров десять, добрались еще до одной старинной крепости — там тоже «точка», но уже не наша, а ХАДа. Два часа, пока офицеры о чем-то совещались, мы слонялись по ней взад-вперед, потом команда: «Выставить посты. Отбой!» Ну и ну. Легли. Утром построили офицеров, отдельно проинструктировали. Пришла очередь инструктировать и рядовой состав. Подходит наш новый ротный, гвардии капитан Степанов, и, густо покраснев, объясняет ситуацию:

— Мужики! Посмотрите на этот перевал! — посмотрели еще вчера ночью «полная жопа». — Так вот, мужики, наш батальон вчера должен был туда подняться и прошмонать парочку тамошних горных селений. Но бабаи говорят, что у вершины перевала стоит сильный и хорошо укрепленный пост душманов… и поэтому наш командир, — отводя глаза, называет фамилию комбата и, вполне заметно, как бы сжимается сам, — пожалев вас (!), принял решение: туда не идти!

Мы чуть с хохоту не повалились! Вот так решение! Но это, как оказалось, было еще не все. Ротный, поперхнувшись, продолжил:

— По приходе на «точку» и в полк, смотрите — не подведите своего комбата… да и всех нас. Говорите: мол, ходили, и все было как обычно ничего особенного (ну правильно — никого не завалили, вот и «ничего особенного»!).

Капитан вряд ли догадывался, как нам в ту минуту было жалко его. Боевому офицеру произнести такую ахинею перед строем своих солдат — да легче пулю в лоб пустить самому себе. Повезло Мямле — не было Ильина рядом… Не дожить бы ему до утра!

Вот когда батальон помянул добрым словом капитана Мищенко. Такого позора мы еще не знали! Так дешево облажаться при духах второму МСБ до этого ни разу не приходилось…

Сейчас, заново прокручивая в памяти события тех лет, вспоминая людей, с которыми провел эти годы, людей, под чьей командой служил, я прихожу к выводу, что все же самой яркой фигурой среди наследников «патриархов» был не Морпех и уж тем более не Мямля, а сменщик капитана Ильина — новый начальник штаба второго мотострелкового батальона. Самая яркая личность — ослепительно серый цвет! Так ослепил, что до сих пор никак прозреть не могу…

С этим человеком я прослужил восемь-девять месяцев; шесть-семь месяцев вместе ходили на операции и… Я его не помню! Вообще! Совсем ничего… Не то чтоб не помнил имени или фамилии, нет! Не помню даже внешности; более того — звания его не знаю! Как и не было такого человека у нас… Полная амнезия! Жалко мне? Нет!

И последнее. Уже заканчивая этот рассказ, припомнил одну деталь из истории капитана Мищенко.

Морпех с первой и до последней своей операции носил в заднем кармане жилета гранату Ф-1, к которой изоляционной лентой были прикручены две двухсотграммовые тротиловые шашки… Для себя.