Книга: Эскадрилья наносит удар
Назад: ЭСКАДРИЛЬЯ НАНОСИТ УДАР
Дальше: ДЖАФАР

Я, ПОДПОЛКОВНИК ЖУКОВ

Данное повествование основано на реальных событиях новейшей истории, происходивших на Северном Кавказе во время чеченских кампаний.
* * *
И-и-и-раз! Рука привычно ухватилась за обрез входной двери вертолета, чуть ниже середины. Правая нога заняла свое место, высунув носок над бездной.
И-и-и-два! Рывок наружу, и стихия мягко подхватила доверчиво поданное ей тело, лаская вначале струями воздуха и радуя глаз пушистыми подушками обнимаемых руками облачков.
Быстро нарастает скорость. Воздух ощутимо плотнеет с каждой секундой. Вот он уже ревет и норовит, ухватившись за щеки, разодрать их. Нахально лезет в ноздри и сквозь сжатые плотно губы, стремясь раздуть легкие и порвать их. Невидимыми лапищами сжимает руки-ноги, нагло ощупывая их попутно, не допустил ли промашку, может, чуть не так по потоку держит их вторгнувшийся в его царство чужак. Ну, тогда берегись! В таком случае обрадованный предоставленной возможностью поток воздуха мгновенно закрутит подстереженную жертву с бешеной скоростью, при которой кровь отливает от головы и уходит сознание, и тогда уж не отпустит, проводит до самой земли-матушки… Но нет, извини, дорогой, не сегодня. Этому парню твои западни известны, он слишком опытен.
И-и-и-три! Правая рука легла на кольцо, привычно рванула его от себя и вправо. Сверху раздается хлопок, и мгновенно наступает тишина. Вернее, так всегда кажется вначале, когда стихает рев встречного потока. Потом доносятся звуки улетающего вертолета, цвирканье птичек, голоса болтающихся под куполами товарищей по команде. И наступает кайф. Земля еще далеко. Она выглядит прекрасной с высоты около тысячи метров. Зеленый ковер свежей, только народившейся по случаю весеннего тепла травы украшен орнаментом из пятен красных маков. Парной запах от нагретого тела земли, насыщенный ароматами свежей зелени, влаги, цветов, поднимается вверх и наполняет душу восторгом обновления природы. Сам себе в этот момент кажешься ангелом, которому Бог дал понежиться между небом и землей в весенней истоме, разлитой в воздухе. Но… земля начала стремительно приближаться, а это значит, пора думать о встрече с нею.
Ноги плотно сжаты между собой, колени чуть согнуты. Развернуться против ветра. Выждать, и не раньше, не позже, а именно на единственной, точно определенной глазомером высоте потянуть клеванты, затормозив вертикальную скорость, мягко, по-кошачьи, встать на ноги. Шик, отличающий приземление настоящего мастера!
Саня Жуков, член сборной команды Вооруженных сил России по парашютному спорту, совершил очередной прыжок.
Саня — русоволосый, со стройной спортивной фигурой молодой человек, как говорят, приятной наружности. Светло-голубые глаза по-доброму смотрят на мир. Лицо типично славянского типа обычно выражает спокойствие и благодушие. Скупая мимика не выплескивает наружу поверхностные эмоции. Неторопливые жесты, чуть замедленная реакция при разговоре подчеркивают крестьянскую степенность, основательность во всем, чем он занимается. А занимается он делом серьезным, не терпящим суеты и лихорадочного «энтузиазма созидания». Подполковник Жуков Александр Петрович — начальник поисково-спасательной и парашютно-десантной службы авиации округа. Это — очень ответственная работа, без которой авиация просто не может существовать. Полеты не могут начаться, если не будут развернуты поисково-спасательные силы и средства. Что это такое?
А это — дежурные вертолеты с обученными экипажами и спасателями, экипированные необходимым оборудованием, в готовности к немедленному вылету на случай вынужденной посадки или катапультирования (покидания борта) экипажем любого ведомства. Это — наземные поисково-спасательные команды на машинах повышенной проходимости, тоже готовые выехать, если летательный аппарат потерпел аварию или катастрофу и упал там, где другими средствами не добраться. Это — дежурные силы радистов, чутко слушающих эфир на случай появления сигнала бедствия на определенной частоте. У всех — одна задача: оказать помощь терпящим бедствие экипажам и пассажирам воздушных судов. Причем как можно скорее. После аварийной посадки, особенно в неблагоприятном районе (горы, лес, пустыня и т. д.), да в жару или холод, при полученных травмах, даже если дико повезло, то и без них, шансы на выживание у потерпевших бедствие убывают с каждой минутой. Сколько было случаев, когда не успевшие подать сигнал бедствия экипажи, замерзая в тайге, истекая кровью, погибая от жары и обезвоживания организма, молились Господу Богу и спасателям, считая минуты до их прибытия! Вот тут-то все зависело порой от их мастерства. Найти в безбрежной тайге, пустыне, на морской глади малюсенький островок жизни, не подающий сигналы, с приблизительными координатами, иногда в квадрате со сторонами в несколько десятков километров, выполнить посадку, где сам черт ногу сломит, а зачастую — только зависнуть на вертолете, а если и этого нельзя, то выпрыгнуть с парашютом на лес, воду, горную расщелину с риском поломать ноги, а то и шею — вот она, работа спасателя! А во время боевых действий ко всем «прелестям» добавляется открытие соревнования с противником под девизом: «кто раньше». И бывало, не успевали ноги катапультированного летчика коснуться земли, как за них его хватал басмач, и — только ищи-свищи, через пять минут уже начиналась другая песня. Поэтому стали отцы-командиры, наученные горьким опытом, при выполнении сложных боевых задач включать вертолет ПСО (поисково-спасательного обеспечения) непосредственно в боевые порядки. Чтобы, значит, если что, мгновенно подсесть да вырвать из ощеренной волчьей пасти врага пострадавший экипаж. На борт вертолета ПСО, кроме спасателей, стали сажать спецназ, умеющий вести бой на земле, потому как спасателям не до этого, им вытащить экипаж из кабин надо, помощь ему, при необходимости, медицинскую оказать.
Кроме того, на данную службу возложена организация прыжков с летно-подъемным составом, которому положено выполнить не менее двух прыжков с парашютом в год. Не все это любят, надо сказать. Приходится иногда начальнику ПДС некоторых летунов с мягкой настойчивостью к люку подтаскивать. Поэтому начальников ПС и ПДС летчики уважают.
На Саню Жукова взвалена организация всего этого сложного механизма в масштабе округа. Это требует настойчивости, упорства, дипломатии и местами — хитрости, ведь приходится утрясать вопросы с различными ведомствами и организациями. Во главе каждого из больших хозяйств — большой начальник, с бо-о-о-ольшими амбициями. Смотрит он на Саню поначалу как на помеху, будто надоедливая муха над ухом зудит и мешает работать. Хочется начальнику отмахнуться, отгородиться грозным взглядом, рыком командирским, или там через секретаря мимикрировать: мол, нету меня. Ан нет, не уйдешь, родимый! Медленно произнося слова, с бесстрастным выражением лица, напоминая удава, заглотившего лягушку, Саня снова и снова говорит о необходимости решения вопроса. Начальник начинает злиться, приводит убийственные, с его точки зрения, аргументы против, но, натыкаясь на холодное, спокойное излучение голубых глаз, понимает, что «попал». Весь полученный жизненный опыт во время сидения в руководящем кресле подсказывает ему, что лучше подписать, решить, дать указания, иначе этот кошмар не закончится.
Начальником службы целого округа Саня стал, естественно, не сразу. Им были пройдены по служебной лестнице длиною почти в тридцать лет все ступени: спортсмена-парашютиста ДОСААФ, рядового срочной службы ВДВ (между прочим, уже в то время — члена сборной команды), учащегося техникума, института физкультуры, прапорщика, начальника ПС и ПДС полка. В начале девяностых в стране началась «оптимизация» численности войск, а попросту говоря, уничтожение их без стрельбы, в тиши кабинетов, под видом улучшения жизни всей страны. В силу обстоятельств вынесло его волной наверх, когда остальные начальники соответствующей службы, его коллеги, потонули в омуте повальных сокращений. В Москве был подписан приказ о его, в то время старшего лейтенанта, назначении на полковничью должность.
У многих тогда это вызвало, мягко говоря, недоумение. Пришлось выслушать немало обидных слов, в том числе и от недавно назначенного начальника ПС и ПД службы армейской авиации «всея Руси». Назначен был даже срок «разбираловки», а именно — во время ближайших сборов с начальниками служб в Хабаровске, после чего с должности грозились убрать. Но, посмотрев на сборах, каков уровень теоретических, а главное, практических навыков у старшего лейтенанта, начальник сменил гнев на милость и больше на скромного с виду русоволосого парнишку не наезжал.
Началась служба в округе, который в те времена считался курортным. Спокойной ее назвать было нельзя, хотя в принципе все зависело от человека, вернее, от его отношения к своим обязанностям. К работе Саня относился трепетно, считая ее делом всей своей жизни, своей судьбой и предназначением. Дневал и ночевал на службе, жертвуя порой выходными, частью отпуска, появляясь в семье лишь эпизодически. Но зато через полгода заработал репутацию человека на своем месте. Его компетентность в столь юном возрасте для такой должности впечатляла начальников и подчиненных. Работоспособность и упорство, как у трактора, внушали уважение. Обаяние, скромность, умение ладить с людьми подкупали. Его стали отмечать, выделяя на сборах в когорту лучших специалистов. Начальники стали полностью ему доверять, не вторгаясь в его епархию с мелочными проверками. Сослуживцы приняли за своего. Все встало на свои места, «устаканилось», как говорят в войсках. Потянулась спокойная, размеренная, хотя и насыщенная разными событиями и делами жизнь-служба-мечта, так бы хоть до пенсии служить! Как верстовые столбы вдоль дороги жизни, стали отмечать годы службы периодические присвоения очередных воинских званий…
НО! Счастье долгим не бывает.
Грянула ПЕРВАЯ ЧЕЧЕНСКАЯ ВОЙНА!
Полыхнули первые боестолкновения. Появились первые жертвы. Первые сбитые вертолеты. Первые вынужденные посадки в результате боевых повреждений. Первые случаи эвакуации экипажей под огнем противника. Боевой опыт на ЭТОЙ войне добывался потом и кровью. Пришлось обращаться к истории применения армейской авиации в Афгане, выполнения спасательных работ в боевых условиях.
Каждая война имеет свои особенности. Постепенно специалисты приноровились к особенностям и ЭТОЙ войны.
Не привык Саня учить людей по принципу: «делай, как я сказал». Исповедуя правило «делай, как я», лез он во все дырки сначала сам, вылетая на каждый сигнал бедствия во главе спасательной команды. Насмотрелся всякого: как быстро сгорает подбитый вертолет, как в районе спасательных работ земля вокруг тебя начинает кипеть от фонтанчиков пыли, поднятых пулями, как, оцепенев от страха, превращаются в каменные статуи увешанные оружием здоровенные мордовороты.
Как принимаются впопыхах бестолковые решения, приводящие к новым потерям. Как, истекая кровью, умирает в грузовой кабине вертолета по пути домой эвакуируемый боец или офицер. Да много чего насмотрелся он, набирая по крупицам бесценный боевой опыт, для того чтобы научить подчиненных действовать ПРАВИЛЬНО.
Сколько пришлось потратить нервов, сил, терпения и упорства для того, чтобы убедить многих начальников в том, как НАДО организовать ПСО (поисково-спасательное обеспечение) применительно к ЭТОЙ войне! Правда, одно помогало, когда с бараньим упорством тыкался он о чужие лбы, — мысль о том, что любые усилия стоят того, если помогут спасти хотя бы один экипаж!
Много пришлось размышлять, советоваться с более опытными товарищами и по поводу действий в возможных экстремальных ситуациях при выполнении спасательных работ. Пробовал он примерять мысленно на себе выработанные рекомендации. Был уверен, что физических сил хватит, на то пригодится спортивная подготовка, в течение стольких лет ставшая неотъемлемой частью ежедневного распорядка. А вот моральных… Это можно только делом проверить.
Так, в непрерывной круговерти забот, тревог, боевых вылетов, постоянном натаскивании подчиненных прошел период первой чеченской кампании.
Хасавюртовское примирение успокоения в регионе, да и в душах воевавших офицеров не принесло… Все понимали, что это лишь временная передышка, враг недобит, и он обязательно проявит себя во всем своем зверином обличье.
* * *
Побитый, но выживший в схватке волк гораздо опаснее небитого. Зализавший раны, помнящий об одержанной, с его точки зрения, победе, не забывший и о причиненной ему боли, жаждущий отмщения, ставший более опытным и осторожным, такой зверь долго в своем логове спокойно не высидит. Ему нужна, как вампиру, свежая кровь, новое ощущение собственной силы и власти над миром, вкус новых побед. Фигня все это об их желании создать мусульманское пространство на какой-то отдельно взятой территории. Это все — идеологическая оболочка, обертка, призванная прикрыть наготу звериного нутра особей, чьи инстинкты столетиями развивались в одном направлении — убивать!
Только это дает им ощущение своего величия, власти над людьми, уподобляемой власти Бога. Бог может творить великое таинство зарождения жизни, и только он имеет право останавливать ее течение, а эти имеют наглость присваивать себе право распоряжаться чужими жизнями, ибо ничего другого делать не могут! Одна им дорога уготована рано или поздно, туда, где место всей нечисти, — в ад! И ведь знают об этом, сволочи, но, чтобы подбодрить себя в этой жизни, придумали сказку о дороге в рай, вымощенной трупами неверных…
* * *
Полыхнула ВТОРАЯ ЧЕЧЕНСКАЯ ВОЙНА!
Как в повторяющемся кошмаре, загремели снова бои вокруг тех же населенных пунктов, что и во время первой кампании. Аэродром Моздок, пребывавший три года в сонной полудреме, превратился опять в гудящий улей. Поминутно взлетающие и садящиеся тяжелые транспортники, шустрые штурмовики, элегантные бомберы и трудяги войны — вертушки, хлопотливо перебирающие лопастями воздух, — все это рукотворное железо, являясь частью гигантской военной машины, заскрежетав от натуги, начало перемалывать недобитого врага с неба. Но это была уже другая война. Характер боестолкновений стал более ожесточенным, приемы действий — изощреннее. Противник, извлекший опыт из предыдущей войны, начал применять еще более коварные методы борьбы. Появилось нечто новое и в организации ПСО. Спасательные силы и средства стали использовать, в силу необходимости, и для того, чтобы вытащить из окружения спецназ, когда их со всех сторон обложит противник. Однажды, в октябре 1999 года, сигнал о срочной эвакуации подала группа во главе с начальником разведки объединения. В воздухе, для обеспечения действий авиации, крутилась спасательная вертушка, прикрываемая ударными «двадцатьчетверками». Саня Жуков, по своей «дурной привычке», находился на борту спасателя. Приняв сигнал, он со своими товарищами, не раздумывая, пошел на выручку погибающим под огнем духов «спецназерам».
Командир пары прикрытия доложил, что остаток топлива у него не позволит дойти до района, необходима дозаправка. На «восьмерке» (вертолете Ми-8) спасателей горючего хватало. Предстояло принять решение. Ждать вертушек прикрытия после дозаправки необходимо было около часа. За это время обстановка на земле могла измениться настолько, что не исключался вариант полного уничтожения группы… Идти без прикрытия — риск. Но внизу — люди, попавшие в беду. Покумекав с командиром «восьмерки», решили пройти в район и, если обстрела на снижении не будет, выполнить посадку, прикрывшись рельефом местности. Так и сделали.
Едва из-за бугра показалась заходящая на посадку вертушка, взмыленные разведчики снова ощетинились на зеленку автоматами, раскаленными от беспрерывной стрельбы. Не успели колеса коснуться земли, как они шустро заскочили в распахнутый проем двери, и вертушка без промедления взвилась вверх, подальше от того места, где стало тесно в воздухе от пуль. Одна за другой щелкали они по обшивке, пробивая тонкий дюраль. Вскрикнул и упал на пол кабины раненый разведчик. Но вертушка, покряхтывая от выполняемых противозенитных маневров, исполняемых опытным пилотом, как верная лошадка, уже уносила спасенных прочь от стаи преследовавших волков. Вечером начальник разведки, преисполненный благодарности, пришел на КП армейской авиации, чтобы выразить свои чувства наиболее полно.
Пригласив всех присутствующих к тому времени на КП армейцев к себе на товарищеский ужин, он с восторгом описывал действия спасателей. Потребовал оформить представления к наградам на всех участников операции по спасению его группы, особо выделяя при этом Жукова. Авианачальник во время пылкой речи разведчика что-то засмущался. Это не прошло мимо внимательных глаз полковника. «В чем дело? Что-то не так?» — начал пытать он вертолетного босса. «Да дело в том, что экипаж к наградам представить я уже дал команду, а Жукова наказал за то, что без прикрытия полез в опасный район», — ответствовал авиационный начальник. Разведчик задумался, помотал головой и сказал: «Не могу вмешиваться в твои действия, командир, но у нас всегда так. Награждение неучаствующих, наказание невиновных. Передай Жукову, что по его запросам, сколько надо бойцов спецназа выделить, столько и буду ему давать, чего бы это мне ни стоило…»
С тех пор пошла у разведчиков со спасателями крепкая дружба, давшая возможность спасти не один десяток жизней.
* * *
На исходе января 2000 года над Кавказом бушевал циклон, принесший на своих плечах хмурые низкие облака, постоянно высыпавшие на стылую землю то снег, то ледяной дождь, то непонятную холодную белую кашу, соприкасание лица с которой вызывало чувство омерзения и унылой тоски. В такую погоду хорошо сидеть у камина и, попыхивая трубкой, периодически отхлебывая из стакана нечто горячительное (говорят, грог в этом случае незаменим), вести задушевную беседу с хорошим товарищем.
Однако в регионе продолжалась война, в которой не было скидок на плохую погоду или настроение воюющих.
Противник был уже вытеснен из равнинной части Чечни в горы. Там, в труднопроходимой местности, используя естественные укрытия в виде гор, ущелий, лесов, оборудовали «чехи» базовые лагеря, укрепрайоны, склады, схроны, защищенные минными полями и системой инженерных сооружений.
Как бы там ни было, а предстояло выкурить врага и оттуда.
Наши войска, действуя по разработанным в штабе группировки планам операций, стали широко применять новый тактический прием. Стремительное, как удар кинжала, десантирование сравнительно небольших групп спецназа для поиска и уничтожения объектов противника вместе с «персоналом», если таковой при налете обнаружится.
Однажды, через непродолжительное время после высадки десанта спецназа в одном из таких «гадюшников», в штабе группировки получили сигнал о том, что группа, нарвавшись на крупные силы противника, ведет бой в окружении.
Обстановка серьезная, есть раненые. Необходима срочная эвакуация. Несмотря на тяжелые погодные условия, быстро подготовленная группа транспортных вертолетов, под прикрытием ударных, пошла на выручку попавшим в беду спецназовцам. Коордионировать действия спасателей поручили Жукову, поэтому он привычно занял место в грузовой кабине «восьмерки», поглядывая в полете из блистера на проплывавшие внизу склоны гор, поросшие лесом.
Вот движки изменили свой тон, и в пустом желудке (опять поесть не успел) образовалось некое томление. Значит, на посадку пошли.
Теперь надо быть внимательнее. Саня просунулся в пилотскую кабину, чтобы через переднее остекление успеть получше разглядеть площадку приземления и местность вокруг нее.
Может, пригодится. Опыт, знаете ли, подсказывал.
Вдруг заходящая на посадку впереди них вертушка ведущего как-то странно начала вихляться, закачавшись с боку на бок.
От нее полетели в стороны мелкие ошметки. Прекратив снижение, она суетно взмыла вверх. Сознание пронзила мысль: «Ведь ведущий вертолет пилотирует командир полка! Что с ним случилось?!» Как потом оказалось, духи, зная, что на выручку десантникам обязательно пойдут вертолеты, приготовились к встрече. Увидев заходящий на посадку вертолет ведущего, сосредоточили весь огонь на нем. Пулеметная очередь прорезала кабину экипажа и остановила свой бег в груди командира.
Правак, несколько секунд пребывавший в ступоре, смог взять себя в руки, подхватить управление падавшей машины и вывести ее из-под обстрела.
При полете из района выполнения боевой задачи командир полка, Герой Советского Союза полковник Майданов Николай Саинович, не приходя в сознание, от полученного смертельного ранения умер…
Впоследствии ему присвоят звание Героя Российской Федерации (посмертно), и это будет первый случай, когда такой наградой удостоят Героя Советского Союза.
Но! Задачу никто не снимал! Вспорхнувшая вверх стайка вертолетов, лишившаяся вожака, кружила на месте, прикрывшись набранной высотой от обстрела снизу. В дело вступили ударные «двадцатьчетверки». Всю свою ярость за погибшего командира вложили пилоты в страшный, все сметающий ураганный удар по противнику. Казалось, ничего живого внизу не должно было остаться после этого извержения огня и стали. Осмелевшие «восьмерки» пошли для посадки вниз, на расчищенные ударом площадки. Распахнулась дверь. После обзора стало понятно, что посадочным способом приземлиться не удастся. Вертолет завис над лесом.
Бортовой техник выпустил лебедку, и Санька со своими ангелами-спасателями выпорхнул наружу, привычно и споро после опускания на землю занимая свою диспозицию для круговой обороны.
Из-за ближайших деревьев показались изможденные длительным боем десантники. Двое несли на руках раненого.
У одного из них за плечами болтался ручной пулемет. Жуков быстро подскочил к нему, забрал пулемет и, несмотря на слабые протесты солдатика, смотал с него патронные ленты. Нам, мол, сейчас больше пригодится. Усадив первым в лебедку раненого, дал команду бортачу на подъем. Сиденье лебедки медленно поплыло вверх. Вот оно поравнялось с распахнутым проемом двери, борттехник втянул сиденье с раненым внутрь. Есть!
Первый на борту! Трос лебедки начал опускаться вниз. Нетерпеливо переминаясь, на него, не отрываясь, с вожделением смотрел следующий боец.
Из-за вековых елей, беспрерывно оборачиваясь и стреляя из автоматов, к спасателям выбежал командир спецназа с кучкой бойцов. Перекрикивая шум винтов, не выбирая выражений, пояснил, что духи подошли совсем близко и сейчас завалят вертушку. Этого допустить было никак нельзя! Санька посмотрел вверх, на зависшую над ними «восьмерку», такую родную и надежную в этом диком, наполненном врагами лесу. Сердце сжалось от тоски и нехорошего предчувствия. Но… вдруг отшатнулся от двери бортач, машина начала смещаться. Саня увидел, даже не столько увидел, как почувствовал, как по вертушке защелкали пули бандитов. Медлить нельзя! Зажав до боли в ладони тангенту радиостанции, заорал он что было мочи командиру экипажа: «Уходи, уходи, слышишь, потом за нами придете!!!»
С облегчением увидел, как, набычась, стряхивая с лопастей струи влаги, рванула «восьмерочка» в сторону и вверх, выскальзывая из смертельных объятий сосредоточенного огня противника.
Шум винтов стих. Стало отчетливо слышно, как совсем рядом раздаются автоматные очереди, а в паузах между ними — лай собак.
Оглянувшись, Саня увидел, что вокруг них собралось человек пятнадцать бойцов во главе с майором, видимо, их начальником.
«Ну, что делать будем, командир?» — спросил его Жуков.
«Что, что?.. Сматываться надо!» — прохрипел, задыхаясь, майор.
Только сейчас Саня заметил, что рядом стоит Толя Могутнов, начальник ПДС одного из СКВОшных вертолетных полков.
«Ты как здесь, мать твою, оказался?!!» — вскрикнул Саня. «Так ить, если начальник полез, куды ж я-то денусь!» — просто ответил Толик. Ну ладно, разбираться уже некогда. Потом. Если приведется. Я те, засранец, дам!!! Побегли, мужики! Сматываться вовремя — благородное дело! Вот где спортивная подготовка пригодилась! Побежали по руслу вовремя подвернувшейся речушки, надеясь сбить со следа собак. Бежали долго, пытаясь сдерживать сиплое от перенапряжения дыхание, постоянно прислушиваясь к звукам, доносящимся сзади. Все тяжелее становились оружие, вещмешки за плечами, обувь на ногах. Хотелось сбросить с себя этот груз, чтобы бежать налегке. Еще лучше — представить, что все, что происходит, — это лишь кошмарный сон. Стоит только постараться проснуться, чтобы оказаться в теплом модуле с друзьями, где ждет тебя очередное застолье по «вновь случившемуся случаю», да можно и без повода стаканюгу хряпнуть с мороза… Но реальность не отступала… Начало темнеть. Короток зимний день. В низинах стал клубиться туман. Это все им на руку. Остановились, с трудом переводя дух. Прислушались. Вроде тихо. Неужели оторвались? Стали думать, что делать дальше. Идти в темноте, не зная местности? Можно или на минное поле, или на местных жителей нарваться, что по сути одно и то же. Духи по ночам тоже не больно охочи в лесу бегать, значит, погоню возобновят только с рассветом.
Санька вспомнил таблицу «рассвет-темнота» для этой местности, которую видел у метеоролога на КП. Выходило, что светать начнет не скоро. Так, сейчас важно определиться, где находимся. И тут как будто кто его в бок толкнул. Повинуясь непонятному порыву, прошел он шагов двадцать между деревьями и… открылось ему поселение, деревня, кишлак, аул или как там у них оно называется, Бог с ними. «Да нет, почему с ними, пока Бог с нами», — подумал Саня. Аул он узнал сразу. За два месяца до этого в его окрестностях завалили «двадцатьчетверку», была ТА еще история. Так вот он со своей братией доставал из-под обломков то, что осталось от экипажа. Жуткое зрелище… Но сейчас он обрадовался открывшемуся виду аула, как родной деревне после долгих странствий. Это дало возможность определиться со своими координатами, чтобы передать их на КП для вызова вертушек. Ясно как пень, что придут они только утром, на рассвете, ночью по такой местности лазить опасно. Оставалось одно теперь — спать. Бойцы, вымотанные донельзя минувшими событиями, притулившись под деревом, мгновенно уснули. Попробовали закемарить и Саня с майором. Однако не спалось что-то. Бередили голову мысли о предстоявшей наутро эвакуации, как надо все организовать, чтобы вертушки побыстрее их нашли, да оборону круговую занять половчее, да систему огня… Да много еще чего… И вообще… Какой Лешка все-таки мурло, ведь сжулил вчера в преферансе, как всегда…
Появилось мамино лицо. В ее глазах были доброта, нежность и тревога за него. Губы беззвучно шевелились, силясь что-то произнести. Рукой она гладила его по волосам, как тогда, в детстве, когда он упал, больно ударился и ревел, не переставая, от боли и обиды за свою оплошность. Саня удивился, хотел сказать: «Мама, ты же умерла!» И… проснулся. Какое-то время находясь под впечатлением увиденного сна, думал, что он означает, о чем его предупреждала мать с того света… Но ничего путного в голову не пришло, да и надо было действовать, причем со все возрастающим темпом.
Робко забрезжил рассвет. Бойцы, потягиваясь, поднимались со своего импровизированного ложа. Жуков включил рацию, связался с КП через ретранслятор. Эфир принес радостную весть — вертушки за ними уже вышли. Выбежав из леса на окраину большого луга, вместе с майором организовали охрану площадки приземления. Однако одиночные деревья, которые убирать не было ни времени, ни сил, мешали посадке вертолетов. Значит, опять им с висения предстоит работать.
Ну вот и послышался долгожданный гул подходящих к обусловленному месту вертушек. Первая пара «восьмерок» зависла. Прикрывающие их «двадцатьчетверки» закружились над районом, взяв в кольцо площадку. С зависших вертолетов опустились троса лебедок с сиденьями. Бойцы шустро занимали в них места и, уплывая вверх, помахивали оставшимся внизу. На их улыбающихся лицах было написано крупными буквами — мы уже дома, ребята!
Подскочил к Жукову прапор, видать, старшина, сдернул с плеча пулемет, пробурчав что-то насчет строгого учета, и улетучился, как джинн. Постепенно кучка бойцов редела. Наконец внизу остались только трое — Жуков, Могутнов да контрактник-спецназовец.
И вдруг шум винтов прорезала автоматная очередь, раздавшаяся совсем рядом. Потом вторая, третья, пока стрекотание выстрелов не слилось в сплошное, напоминающее гул турбины непрерывное рычание.
Выработанный на войне рефлекс кинул оставшуюся троицу ничком на землю. Свистнули над ухом пули. Перед вжавшимися в землю лицами заплясали фонтанчики сковырнутой земли.
В замедленном темпе рука у Сани потянулась за радиостанцией, как будто движение могло быть замеченым врагом и привлекло бы к себе рой выпущенных пуль. «Господи, ну почему так все пошло повторяется», — подумал он. Но кричать в микрофон снова не понадобилось. Экипажи вертушек и сами заметили духов, ведущих огонь в упор по набитым людьми машинам. Вспугнутыми стрекозами «восьмерки» метнулись прочь от огня. «Двадцатьчетверки» прикрытия покружились немного поодаль. Но… Кто там разберет, где свои, где чужие, можно ведь запросто ненароком зацепить не того, кого надо. Повинуясь окрику ведущего, грозные ударные машины, напоминающие в полете атакующих богомолов, полетели выполнять основную задачу — прикрывать транспортников со спасенными.
Воспользовавшись моментом, пока духи перенесли огонь по вертолетам, Саня с друзьями по несчастью по-пластунски дополз до ближайших кустов и, включив форсаж, понесся что было сил между деревьев в противоположном от духов направлении. Позади раздавались самые пренеприятные на свете звуки — треск очередей, направленных лично по твою душу, да еще в качестве дополнения — лай собак, исступленный, непрерывный. Так лают только натасканные на людей псы, чувствующие близость добычи.
Петляя, добежали до русла речушки, один из берегов которой был высок и обрывист. Звуки погони не отдалялись. Это значит, духи хорошо за ночь отдохнули. Да наверняка и помоложе они, сволочи. Что-то раскаленным шилом ужалило Саню в правую руку. Острая боль обожгла предплечье. Из-под дырки на рукаве засочилась кровь. «Да это ж ранили меня!» — наконец дошло до него. Зубами рванул санпакет, кое-как перевязал себя, стараясь продолжать движение.
Вскрикнул Толя Могутнов. Пуля попала ему в левую руку, перебив кость. Остановились перевязать его и поняли, что уйти не удастся. Стали прикидывать, что из оружия есть у кого. Оказалось не густо. Жуков вообще без оружия, пулемет-то у него прапор сдернул. Правда, осталась патронная лента, которой он был перепоясан, как революционный матрос. Но без ствола она была бесполезна, только бежать мешала. Саня со злостью сорвал ее с себя и бросил в воду, чтоб, если что, хоть духам не досталась.
У контрактника был автомат, только патроны в рожках кончились. У Толи Могутного обнаружили аж четыре оборонительные гранаты «Ф-1». Вещь серьезная. В отличие от наступательных гранат, у «эфки» осколки на двести метров разлетаются. Саня трясущимися от нервного напряжения руками сунул каждому в ладонь по гранате и крикнул: «Бросаем по команде, одновременно, после броска — залечь!» На противоположном обрывистом берегу речушки показались фигуры в камуфляже. «Бросаем!!!» — крикнул Саня.
Одновременный взмах трех рук, комки летящих в сторону врага гранат, и счет в уме пресловутых четырех секунд… И тут в наступившей внезапно тишине напряженный слух уловил какой-то шорох. Приоткрыв один глаз, Саня увидел картиночку, от которой волосы у него встали дыбом. Одна из гранат, отскочив от зависшего над берегом корня, по склону скатилась обратно, прямиком к метальщикам. Повертевшись немного, замерла прямо перед его носом в задумчивости. «Ну, вот и все, — успел подумать Жуков, — хана тебе, бегемотик. Как глупо». «Господи, спаси!!!» — взметнулась ввысь мольба, и была она неистовой, страстной, наполненной всей силой души и искренней верой. И чудо свершилось! Прошло четыре, пять, шесть секунд, а она, граната, не взрывалась!!!
Осторожно внутри начала расправляться радость от того, что жив. Пока. Может, еще все наладится. Процесс рассвета чувств прервал жестокий удар по голове, после которого наступила темнота…
* * *
Медленно в мозг начали проникать обрывки ощущений. Сначала гул. Потом дикая, тупая боль, разламывающая череп изнутри. Потом отдельные слова, смысл которых не оставался в мозгу. На закрытые глаза упал солнечный луч. «Интересно, этот свет на этом свете или на том?» — бессвязно и отстранение подумал Саня. Приоткрыв один глаз, заметил мелькающие фигуры, одетые в камуфляж. Слух донес до просыпающегося сознания чужую гортанную речь, перемежающуюся матерными русскими словами. Заныли руки, связанные за спиной. Попробовал встать, не получилось, оказалось, ноги тоже связаны. Заметив его телодвижения, к Сане подскочил худой бородатый бандит в сером камуфляже. Схватив Жукова за волосы, приподнял его голову и, приставив здоровенный кинжал к его горлу, злобно прорычал:
«Ну что, сука, попался, сейчас я тебе башку отрежу!» Возникла острая боль от впившегося в шею лезвия клинка. Внутри поднялась волна опустошенности. «Ну что ж, если тебе надо, режь…» — сипло произнес Саня. Рука бандюгана замерла. Что-то остановило роковое движение, натренированное множеством повторений.
К главарю (а это, оказалось, был именно он), продолжавшему держать кинжал у горла Жукова, подскочил подручный помоложе, но тоже откровенно разбойного вида и возбужденно о чем-то заговорил, вернее, начал докладывать. В руках он держал удостоверение офицера, которое было открыто на одной из страниц. До слуха Сани донеслись понятые им слова:
«Штаб СКВО, штаб СКВО!» «Эх, не успел сдать свое удостоверение перед вылетом», — подумал он. Сейчас расшифруют. Голова, несмотря на продолжавшийся гул в черепе, начала работать в вихревом темпе. Так, здесь допрашивать будут вряд ли, им нужно отсюда скорее смыться, а то наши сейчас придут. Значит, пока будут вести к их лагерю, надо сочинить легенду для себя и других, успеть довести ее до товарищей. Страха не было. Он был вытеснен необходимостью быстрого принятия многих решений, причем не только за себя самого, но и за других. Волею судеб он остался старшим в этом осколке Российской армии в количестве трех человек. Кинжал от его шеи уже убрали, появилась возможность оглядеться. Сзади в луже крови лежал избитый контрактник-спецназовец. Чуть в стороне трое боевиков продолжали избивать Могутнова, который пытался прикрывать голову здоровой рукой. Простреленная рука у него бессильно висела вдоль туловища. Вокруг них сновало человек двадцать духов, выискивая на местности оружие, боеприпасы или другие следы, доказывающие «преступления» захваченных в плен русских. Жуков поискал глазами главаря, и, обращаясь к нему, невзирая на угрожающие жесты и свирепые рожи боевиков, сказал: «Лучше будет, если мы своими ногами пойдем…» Главарь посмотрел на него долгим, пронзительным взглядом исподлобья. Его черные, глубоко запавшие на черепе глаза исторгали столько ненависти и злобы, что волны дикой, адовой энергии, докатывающиеся от него, отбрасывали тело назад, подгибая ноги. Разлепив тонкие губы, он процедил: «Ты, сучонок, сейчас лучше своему Богу молись, найдем оружие или патроны, сразу башку всем отрежем. Где вы спрятали оружие?!!» Жуков выдержал его испепеляющий взгляд и, стараясь не смотреть прямо в глаза, спокойно ответил: «Нет у нас оружия, спасатели мы…» Возникла пауза. Главарь снова вперился взглядом в лицо Жукова, казалось, желая прожечь его насквозь. Наконец, бандит что-то гаркнул на своем языке, и избиение прекратилось. Пользуясь образовавшейся небольшой паузой, Саня подошел к Могутнову и, стараясь не делать резких движений, перевязал ему руку, вынув из кармана санпакет. Раздалась гортанная команда, бандюги, построившись вдоль тропинки в цепочку, начали движение в глубь леса. Пленников поместили посередине строя, всех троих вместе. Жуков этим не преминул воспользоваться. Дождавшись, когда было пройдено несколько километров и внимание охраны несколько притупилось, Саня тихонько стал наговаривать сначала Толе Могутнову, идущему впереди, а затем и спецназовцу, чуть повернувшись к нему, версию их появления в районе, для того чтобы их показания на допросах совпали.
Основу версии составляло утверждение, что они — спасатели МЧС, прикомандированные к штабу СКВО, оказавшиеся в районе из-за сбитого вертолета Ми-8. Командир группы — Жуков, но остальные его знают плохо, так как познакомились в собранной наспех группе недавно. Подробнее договориться в этот момент не удалось. Послышался шум винтов низко летящих вертолетов. Боевики залегли. От тычков в спину пришлось залечь и пленникам. Эх, подумал Саня, сейчас бы знак какой своим подать. Чуть повернув голову, он увидел летящую прямо на них «двадцатьчетверку». Огромным усилием воли заставил себя не шевелиться, ведь рядом лежал дух, настроенный по отношению к ним вполне категорично. Перед выходом главарь пояснил конвойным, что те отвечают за плененных головой, и боевикам было хорошо известно, что это не пустая угроза. Шум становился громче. Вертушка, увешенная ракетами под крыльями, подлетала все ближе, такая грозная и могучая… Вдруг послышался громкий хлопок, и над движками «двадцатьчетверки» возник огненный шар с черным траурным окаймлением. Летящая еще какое-то время по инерции машина медленно перевернулась вниз винтом, и через мгновение лес содрогнулся от сильного взрыва, раздавшегося теперь уже на земле. Вопли бандитов «Алла акбар!!!» хлынули в уши.
На радостях они начали плясать свой дикий танец, кажется, «зикх» называется. Каждый из пленных получил прикладом по спине в виде процентов от бандитского куража. Все происходящее настроения Сане и его товарищам не прибавило. Сердце сжалось от холодной тоски и все более тревожных ожиданий.
Через некоторое время отряд вышел к аулу Харсеной.
Вблизи поселка виднелась горная речка, вдоль которой петляла проселочная дорога. На окраине, за домами, угадывались окопы, блиндажи, какие-то другие сооружения явно военного назначения. Особняком стоял в ауле большой красный дом, окруженный зеленым забором. «Не из этого ли дома шарахнули по „двадцатьчетверке“ гранатометом?» — подумали пленники. Приободрившиеся боевики оживленно заговорили, ускоряя шаг в ожидании отдыха и вкусного обеда. Однако не тут-то было… Сверху послышался свист, и следом за ним земля метрах в ста впереди с грохотом вывернулась наизнанку. Теплая тугая волна воздуха с запахом кислятины накрыла с головой всех, заставив вжаться в мерзлый грунт. Мелькнул неслышно силуэт штурмовика, обогнавший вой собственных двигателей. Так, значит, сейчас зайдет в атаку его ведомый, сообразил Санек. Точно, вот и он, разворачивается на цель. Штурмовик наклонил свой клюв, устремляясь к земле. От него отделилась капля, стремительно набирая скорость в свободном полете, выбирая свою цель. Смертельный ужас охватил Санька. Куда ж она сейчас долбанет? Ведь прямо на нас летит, сволочь. Вжаться поглубже, да не пускает дальше земля. До окопа не добежать, не успеешь. Укрыться негде. Неужели траектория бомбы должна пересечь именно мою линию жизни?!! Господи, пронеси! Ведь неправильно это — погибать от рук своих!!!
Захотелось вскочить и так громко заорать пилотам, чтобы те услышали: «Ребята! Мы свои!! Мы тут!!! Я ж с вами с одного аэродрома!!! Мы ж вместе с вами!!!» Взрыв. Подкинуло тело. Смех. Что это? С ума сошел? Смех чудится. Наваждение не проходило. Саня оглянулся. Позади него стоял во весь рост молодой боевик лет восемнадцати, белобрысый, худощавый, в веснушках. Потешаясь, корча презрительную гримасу, проскрипел ломким юношеским голоском: «Что, полковник, зассал? Штаны теперь долго отстирывать будешь, небось прилипли! Ха-ха-ха!»
Ах ты, говнюк, сопля недоношенная, куражишься на понтах пацанских, видать, жизнь тебя еще не ломала!
Волна ярости подняла Жукова с земли. Стараясь не вибрировать голосом, с напускным равнодушием он произнес: «Ты думаешь, что ты один такой?» — и не спеша подошел к юнцу, встал рядом.
Штурмовики степенно строили повторный заход, угадываясь в сером утреннем небе тонкими занозами. Умирать, тем более от рук своих, не хотелось. Очень не хотелось. С ног сбила оплеуха подскочившего главаря. «А ну, ложись, сволочь!» — заорал тот. Рядом скулил, размазывая по лицу кровавые сопли, камуфлированный юнец.
Со свистом пронеслись снова над головой самолеты, землю вновь подбросило вверх от разрыва бомб, упавших неподалеку.
«Бегом в блиндаж!» — скомандовал главарь. В этот раз уговаривать никого не пришлось. Через пару секунд все участники инцидента уже шумно дышали в блиндаже, наблюдая очередной заход штурмовиков. На этот раз они целились по тому самому красному дому, который выделялся среди прочих в ауле. Гул самолетов, вой сброшенных бомб… Взметнулся в небо черно-серый султан пыли, дыма и земли… Когда пыль рассеялась, на месте дома виднелась груда красного кирпича, зачерненная копотью… Такое пришлось однажды, во время первой кампании, видеть с человеком, который сидел рядом на броне БМП. Вдруг по нему попала пуля, и буквально на глазах, мгновенно, превратился он в предмет, неодушествленное имя существительное…
К этой метаморфозе невозможно привыкнуть…
Наконец самолеты улетели. Оглянувшись, Саня попытался оценить результаты авианалета.
Воронки зияли повсюду, квадрат был вроде хорошо обработан, однако трупов боевиков он не обнаружил. Значит, они хорошо умеют укрываться, вовремя…
Постепенно пыль улеглась, боевики, как тараканы, повылезали из щелей. Озабоченно оглядываясь, они на своем гортанном наречии обсуждали только что пережитый налет.
Подошел милицейский «уазик» с отгороженной сеткой задней кабиной, «обезьянником».
Всех троих пленников затолкали внутрь. Посмурнели они опять. Куда везут — на расстрел? Зачем тогда везти, можно и тут, за околицей, кокнуть. Значит, допрашивать будут где-то. Неизвестно, куда повезут и сколько времени займет путь. Надо успеть, пользуясь тем, что они опять вместе, еще раз уточнить основную версию, чтобы в одну дуду на допросе дуть. Жуков только сейчас смог рассмотреть разведчика-спецназовца подробней. Паренек небольшого роста со смуглым лицом восточного типа, похожий больше на казаха, чем на русского. Свое имя назвать отказался, сообщил только позывной, под которым работал: «Василек».
Ну и черт с тобой, подумал Саня, может, и рано еще откровенничать. Главное — общей линии придерживаться, а на это вроде бы спецназер согласен.
«Уазик» отчаянно штормило на кочках. Толя Могутнов при этом стонал и чертыхался, придерживая руку, у самого Санька застрявшая в бицепсе пуля тоже постоянно причиняла боль.
Пошли вторые сутки с тех пор, когда они что-то ели. Но голод и жажда отступили куда-то далеко под воздействием пережитого. Да что еще придется пережить, кто знает. Сковывал работу мозга постоянный страх смерти, ведь могли убить просто так в любой момент. Теперь Саня хорошо понимал значение поговорки про мышь, которой постоянно показывают кота. Сейчас он, да и его товарищи по несчастью представляли из себя эту мышь. Каждый по отдельности.
Наконец тряска прекратилась. Машина, скрипнув тормозами, остановилась у какого-то дома. Перед въездом в поселок Саня успел разглядеть табличку — «Борзой». Ага, вот, значит, куда нас привезли. С лязгом открылась дверца, и смуглый бородач жестом дал команду выйти. Неподалеку от дома стоял сарай, куда их впихнули, не позаботившись снять веревки с рук. Не успели глаза привыкнуть к темноте, как Жукова поволокли на допрос. Когда завели в комнату, то, присмотревшись к тускло освещенному одной лампочкой пространству, Саня обнаружил, что за столом сидели двое мужчин. Они молчали, пристально рассматривая его. Тогда и Жуков постарался получше рассмотреть их. Первого он узнал сразу. Это был давешний главарь. Лет сорока, худощавого телосложения, одетый в камуфляж и ботинки с высокими берцами. Смуглое лицо, покрытое темно-русой щетиной. Скулы узкие, нос с горбинкой. Глаза темные, глубоко запавшие. Взгляд злобный, волчий. Скрипучим голосом, почти без акцента, он произнес: «Я — полковник армии Ичкерии Темирбулатов. А ты кто?» Саня похолодел. Так вот откуда это лицо показалось знакомым! Это же Тракторист, полевой командир, известный своей жестокостью!
Жуков вспомнил трофейную видеозапись, где тот перед объективом, бравируя напускным спокойствием, лично в упор из пистолета расстреливал безоружных пленных, приговаривая, что так они будут поступать со всеми неверными, пришедшими на их землю. Десятки похищений людей, организованных им лично, значились в ориентировке. Множество рейдов, засад, нападений, во главе которых стоял этот матерый бандит, привели к гибели сотен наших военнослужащих и милиционеров, представителей местной власти. «У него же руки не то что по локоть, по горло в крови, — подумал Саня. — Ну, вот тебе и конец пришел, сейчас одно неверно сказанное слово может путевочку на тот свет организовать».
«Ну, что молчишь?» — спросил второй бандит, чуть подавшись вперед. Это дало возможность под тусклым светом лампочки разглядеть и его. Худощавый, плешивый, с жидкой бороденкой, он всем своим видом и манерой судорожно двигаться напоминал облезлую крысу. Мгновенно поднялась внутри волна брезгливости к этому противному существу, сидящему напротив. Страха он не вызывал, только ощущение дискомфорта, какое испытываешь, видя змею или другого малосимпатичного гада. Однако именно этот вурдалак, как потом оказалось, был начальником контрразведки боевиков. Ему, видать, и поручили вести допрос «с пристрастием», пытаясь поймать на несоответствии показаний.
«Как твоя настоящая фамилия?»
«У вас же мои документы, там все написано».
«Я тебя, гнида, спрашиваю!»
«А я ВАМ отвечаю!»
«Ты военнослужащий?»
«Я спасатель из МЧС».
«Но в документах указан штаб СКВО!»
«Мы были прикомандированы к штабу СКВО для проведения спасательных операций».
«У вас обнаружена радиостанция, давай вызывай спасательный вертолет!»
«Я не знаю позывных».
«Не ври мне, сволочь. Твой позывной „Петрович“, у ведущего — „600-й“, еще ты связывался с „362-м“. Еще мы знаем, что вы связывались со своим командованием через самолет-ретранслятор. Его позывной — „Шторм“. Ты видишь — мы все знаем, хвостом крутить бесполезно, если не хочешь дырку в башке получить! Вызывай вертолет, иначе расстреляем. Вызовешь — тебя и твоих товарищей отпустим, идите на все четыре стороны. Жены ждут, ребятишки плачут, так, урус? Выйдешь на связь, запросишь „600-го“, он ведь у вас главный?!»
После этих слов в голове у Сани промелькнула быстрая как молния мысль, уцепившись за которую с отчаянием обреченного, он начал вытаскивать ее из уголков подсознания, отгоняя на время страх, боль, унижение, ярость и прочие эмоции. Нужно выжить, для этого ему обязательно надо превратить мелькнувший всполох мысли в четкий план!!! Дело в том, что 600-й — это позывной Майданова, погибшего накануне. Значит, духи не знают, кто конкретно погиб тогда в ущелье. Есть!!! Попробуем! Усмиряя возникший озноб, Саня произнес глухим голосом, стараясь выглядеть сломленным, потухшим:
«У меня пароль только на вчера был и на сегодня. Если я буду работать своим голосом, весь квадрат разбомбят для расчистки, прежде чем выслать спасательную группу. Вызывайте сами под моим позывным, скажите: Петрович ранен, просит „600-го“».
Во время радиообмена должны последовать контрольные вопросы, на которые бандиты не смогут ответить, и тогда — фиг у них что получится!
Подумал: «Сообразят в штабе или нет? Должны сообразить! Должны!!!»
Обрадованные таким быстрым достижением результата допроса, бандиты уехали. Жукова бросили в сарай к остальным пленникам.
Пока не доставали с допросами, Саня перевязал Могутного, используя куски материи из своего обмундирования. Потом спецназовец перевязал таким же образом и руку Жукова.
Быстро наступила темнота. Послышался шум моторов. Дверь сарая распахнулась. Ворвавшийся внутрь бандит схватил Саню за волосы и, сопровождая свои действия матюгами, пинками погнал его к выходу. Не успев испугаться и даже хоть что-нибудь сообразить, Жуков предстал перед Трактористом.
«Ну что, сволочь, отвечай, почему это вертолеты пришли, покружились, а снижаться не стали?» — прорычал вне себя от злобы Темирбулатов. Руки его ходили ходуном, лицо исказила гримаса лютой ненависти.
Саня все свои нервы собрал в кулак, пытаясь выдержать эту первую, самую страшную волну гнева противника. Не давая тому дальше распалять себя, стараясь быть спокойным, произнес:
«Ну, правильно. Пока вы доехали до места, пока вызов прошел, пока те собрались — уже стемнело. А вертушки в горах ночью снизиться не могут, не положено по инструкции, вот они и ушли. А на завтра у меня уже ни пароля, ни позывных нет. Их меняют вечером».
«Врешь, собака!!!» Темирбулатов подскочил к Жукову, схватил его за плечи и своими глазами вперился в его лицо, прожигая взглядом насквозь, будто сваркой. Саня застонал от боли, пронзившей тело. Из-под ладони Тракториста, клещами охватившей предплечье Жукова, засочилась кровь. Главарь с удивлением посмотрел на свои пальцы, измазанные кровью, потом с брезгливым выражением лица вытер их о куртку и, уже с другой интонацией, спросил: «Ты что, ранен?»
Саня, продолжая морщиться, ответил, уловив эту перемену настроения бандюги: «Да. У меня пуля там. Дай нож, достану». Как под гипнозом, чечен медленно достал из ножен на поясе кинжал, которым совсем недавно чуть не отрезал голову своему врагу, и передал его Саньке. Тот, не мешкая, полоснул себя клинком поверх повязок по бицепсу, нимало не заботясь о дезинфекции. Вгоняя внутрь себя рвавшийся наружу крик, грязными пальцами, покопавшись в ране, вытащил на свет божий автоматную пулю, чуть не рухнув на землю от накатившей слабости. В туманной пелене увидел перед собой лицо Тракториста, глядевшего на него уже другими глазами. Тот что-то сказал своим нукерам, но их реакции Саня уже не увидел.
Очнулся он в сарае, в абсолютной темноте. Ныла рука. Пощупав ее, Саня с удивлением обнаружил, что рана перевязана, причем настоящими бинтами. Рядом зашевелились два тела. «Кто тут?» — заполошно вскрикнул Жуков, еще не совсем придя в себя.
«Кто, кто, конь в пальто», — пробурчал спецназер.
Толя Могутнов, подползая, участливо спросил: «Как ты, командир?» «Да вроде ничего, пока живой», — почему-то шепотом в темноте ответил Саня. Могутнов, тоже перейдя на шепот, произнес: «Поешь, Саня, тут нам какую-то лепешку кинули и воды дали». Есть не хотелось, пить — это можно. Но, подумав, Жуков пришел к выводу, что силы еще понадобятся и, преодолев рвотные позывы (видимо, от ранения), пожевал черствого хлеба, запивая водой из небольшого кувшинчика. Немного полегчало.
«Как твоя рука?» — немного оклемавшись, спросил он Толика.
«Да болит, сволочь, особенно если задеть. Тут эти… привозили местного доктора, наверное, просто фельдшер. Он рану посмотрел, говорит, гангрена может начаться. Предлагал ампутировать руку. Только, говорит, анестезии нет никакой, кроме спирта. А из хирургических инструментов — только топор да пила. Я отказался. Как ты думаешь, правильно я сделал?»
«Что?»
«Что отказался?»
«Посмотрим, оттяпать-то еще успеем».
«И я так думаю. Да, еще он мне мази какой-то дал, говорит, все, что осталось в аптеке, остальное боевики разграбили. Ты долго в отключке был, наверное, часов шесть. С нас тут всю одежду военную поснимали, говорят, чтобы местных не возбуждать. Дали какие-то обноски гражданские. Тебе тоже принесли, в углу лежит. Че делать-то будем дальше, Сань? Может, попытаемся смыться как-нибудь? Я чувствую, долго с такой рукой не протяну, если загнивать начнет, то и самому каюк настанет…»
«А ты что думаешь, „Василек“?» — обратился Жуков к спецназеру.
Тот, помолчав немного, видно, додумывая ранее пришедшие на ум мысли, проговорил, с трудом двигая разбитыми губами:
«Ну, допустим, открыть сарай — не проблема. Сложней без оружия с охраной и собаками справиться. Ночью идти не зная куда — „засада“. Днем любой пастух сдаст, не говоря уж, если в поселок зайти. Если погоня достанет, точно сразу расстреляют. Надо подождать, присмотреться. Бог подскажет…»
На том и порешили…
* * *
Солнечный луч ласково прошелся по лицу, напоминая, как мать в детстве гладила ладонью по щеке. Просыпаться не хотелось. Сладкая нега предутреннего забытья не отпускала, цепляла клочьями недосмотренного сна, разливалась томной ленью по всему телу. Рука потянулась за часами на тумбочке, но повисла в воздухе. Дневальный, что ли, тумбочку унес, зачем?
Тут Саня окончательно проснулся, и весь кошмар прошедших суток ворвался в сознание, разбив вдрызг смутно-приятные воспоминания. Он застонал от ощущения собственной беспомощности, боли, обиды и униженности. Ледяной стынью в душу вполз страх перед реальной опасностью. Угроза жизни была столь велика, а шансы выжить столь малы, что от осознания всего этого Саня опять застонал, раскачиваясь из стороны в сторону. И, главное, это происходит не в кино, а именно с тобой. Это тебе вчера чуть башку не отрезали и дважды почти расстреляли. Это у тебя граната вертелась перед носом, а бомбами отдирало тело от земли. Это над тобой глумилась малолетняя камуфлированная шпана. Но…
Ты вчера выжил, Саня, и при этом умудрился остаться человеком!
Ну-ка, подбери сопли, приказал себе Санек, пока ребята не проснулись, им, может, еще труднее, чем тебе. Вон у Толика рана серьезная, покоя не дает ни секунды. Спецназер — темная лошадка, но, видать, и его колбасит здорово.
Заскрипела дверь. В лучах ворвавшегося в сарай солнца возникла фигура боевика. «Подъем, шакалы! Кто не работает, тот не ест!» — с глумливым смешком прокаркал он. Клацнув затвором автомата для убедительности, бандит вывел пленников во двор. В углу двора виднелся недостроенный окоп. Кивнув на лопаты, боевик уселся на землю по-зэковски на корточки и приказал копать. Грунт каменистый, копать тяжело. Да еще рука… Могутнову было еще труднее одной рукой управляться, и поэтому боевик, посмотрев на его неуклюжие телодвижения, отвел его помогать на кухню. «Хорошо устроился», — подумали остальные пленники, «Может, пожрать чего раздобудет?» Во дворе появилась согбенная фигура человека, одетого в невероятное тряпье, по сравнению с которым одеяние спасателей выглядело щегольским. Человек нес вязанку хвороста, которая предназначена была, видимо, для растопки очага в углу двора. Саня, не прекращая работы, стал осторожно разглядывать возникшего персонажа. Был он чрезвычайно худым, лицо какого-то землистого оттенка поросло клочковатой щетиной, казалось, царапает воздух выпирающими скулами. Глубоко запавшие глаза неопределенного цвета имели выражение, как у протухшей рыбы. Возраст определить невозможно. Ему можно дать и сорок, и сто сорок лет. Пользуясь тем, что охранник отвернулся, Саня тихонько спросил батрака, а в том, что перед ним пленный батрак, Жуков уже не сомневался: «Эй, ты кто?» Старичок не обернулся на возглас, не сделал ни малейшего знака, что услышал обращение. Саня повторил свой призыв, но с тем же результатом. Ну да Бог с тобой, подумал он, посмотрим дальше, «кто есть ху».
Потянулись однообразные, унылые дни, наполненные тяжелым подневольным трудом. Пленников заставляли рыть окопы, возводить блиндажи, помогать по хозяйству. Постоянно их держали под наблюдением один-два вооруженных до зубов охранника, которые периодически менялись, но бдительность их от этого не убывала. Это были люди, вернее, волки в человечьем обличье, которых воспитала и вскормила ВОЙНА, самая суровая мать. Им были чужды жалость, сострадание, любовь, верность. Они никогда не работали, не умели и не хотели это делать и уже вряд ли будут способны к труду. Пробовал Саня разговаривать с ними, но Тракторист, видимо, запретил контакты с пленниками, поэтому все не удавалось. Иногда над загородью появлялась голова кого-нибудь из любопытствующих местных жителей. Посмотрев на оборванных, немытых и нечесаных урусов, как на животных в зверинце, горцы обычно бормотали что-то с враждебной интонацией и, сверкнув очами, гордо уходили. «Ах вы, маленький, но гордий наций, мать вашу, а мы — БОЛЬШАЯ и тоже ГОРДАЯ нация!!!» — подумал Саня и стал соображать, как не опуститься, не дать показать себя сломленным в этой, мягко говоря, непростой ситуации. Однажды подошел он к одному из подручных главаря и спросил разрешения использовать колонку во дворе для мытья и стирки. Тот разрешил. Саня открыл воду и, раздевшись по пояс, несмотря на мороз, стал мыться, как будто дело было летом. Мгновенно на крыльце собрались боевики, которые с интересом стали наблюдать за «сумасшедшим полковником». Некоторые ежились от холода, глядя на него, некоторые одобрительно цокали языками. Но, может, это и показалось Саньке, впоследствии стали на него поглядывать если не с уважением, то с меньшей лютостью, что ли.
Однажды ночью, когда не спалось в очередной раз, услышал сначала Толик Могутнов, а затем и Саня какой-то шорох за стеной сарая, с дальней от охранников стороны. Подползли на шорох и услышали тихий шепот, раздавшийся из щели в стене.
Ага! Да это тот самый батрачок-старичок. Разговорились, стараясь не повышать голоса. Оказалось (Миша, так его звали), никакой не старичок, лет ему от роду всего тридцать пять. Лет восемь назад позвали его на заработки знакомые чечены в это село. В поселке под Рязанью, где он тогда жил, найти работу было трудно, он и согласился. На один сезон. Когда время вышло, то денег ему не заплатили, паспорт не отдали, объявили, что он больше проел, чем заработал, и оставили на неопределенное время «отрабатывать».
От обиды ударился в бега. В соседнем селе пришел к начальнику милиции района, как раз он проездом там был. Начальник внимательно и сочувственно его выслушал и… В результате передал его начальнику милиции Шатойского района, на которого Миша отпахал еще три года. Потом снова попал в Борзой, где его «содержатели» предупредили: сделаешь еще хоть одну попытку убежать — убьем! Поверил. Теперь вся надежда на наших, которые уже близко. Он слышал, как боевики об этом переговаривались, да и местные приходили к Трактористу, просили военных пленников из села убрать, а то плохо будет всем.
Как-то утром, еще до рассвета, поднялась среди боевиков суета. Забегали, загомонили что-то на своем. Часто повторяли одно слово: «муфтий, муфтий». Пленникам приказали помыться: «чтоби нэ ванялы». Предупредили, что с ними будет беседовать (ну, значит, допрашивать) верховный глава мусульман Чечни, муфтий Кадыров. Вскоре во двор заехала кавалькада джипов, полных вооруженных охранников. Часа через два томительного ожидания пленных повели на допрос. Первым в дом завели Жукова. За столом в комнате сидели четверо: Тракторист и контрразведчик по бокам стола, в центре — невысокий мужчина в папахе, одетый во все черное (пальто, костюм, рубашка). Лицо его, окаймленное черной бородой и усами, было Сане знакомо по телерепортажам. Это и был Кадыров, «непримиримый борец» за ислам. Черные глаза его ощупывали фигуру пленника, пронизывая насквозь. Волчий взгляд хищника, настигающего жертву, не предвещал ничего хорошего.
Саню охватил озноб. Стараясь не выказывать внезапно настигшего его страха, он сосредоточился на разглядывании незнакомого ему главаря, сидевшего рядом с Кадыровым. Боевик был коренаст, широк в плечах, импозантен в своей роскошной импортной полевой форме; с широкой окладистой бородой, добродушным лицом, напоминал чем-то крепкого сибирского мужика, кулака, сменившего тулуп на военную форму.
Допрос вел начальник контрразведки. Изредка задавал вопросы Кадыров и незнакомый главарь. Вначале последовали те же «протокольные» вопросы, на которые Жуков отвечал односложно.
Все пытались выяснить, военнослужащий ли он. Саня, придерживаясь ранее озвученной версии, стал снова утверждать, что он — спасатель. Это в общем было близко к истине. Ему предложили вспомнить, кого из чеченцев он спасал при эвакуации из Грозного и во время стихийных бедствий. Жуков ответил, что у спасателей не принято допытываться, кому ты помогаешь. Внезапно Кадыров, придвинувшись вплотную и сверкнув глазами, спросил: «Наших убивал?!!»
Саня, внутренне сжавшись, спокойно ответил, что спасатели оружия не носят и в стрельбе при боевых действиях участия не принимают. Сам же мысленно еще раз поблагодарил Бога, что при допросе не присутствовали боевики, в которых они гранатами швыряли.
«Но тебя же прикрывали вертолеты, которые уж точно в наших стреляли!» — не отступал Кадыров. Саня, нарочито замедляя темп речи, чтобы успевать придумывать ответы, возразил, что у каждого свое дело. И потом, пока по вертолету не стреляют, он не огрызается.
«Осуди публично политику Путина и Казанцева, ставшего представителем президента на юге России! Сохраним тебе жизнь». Вот так новость! Командующего, значит, повысили!
Саня, повесив голову, задумался. Понимал, что вопрос неспроста. Знал, какова ему цена. Жить хотелось. Очень. Но представить, что ты живешь в виде раздавленного червя, Саня не смог. Предел есть всему, в том числе тому, что себе позволяешь, а что — НЕТ. И дело не в политике. Не то сейчас время, чтобы за Сталина или за кого-то другого персонально жизнь отдавать. СЕБЯ не смог предать в тот момент Саня, не смог дать себя опустить до адового дна.
Есть, господа вурдалаки, вещи, которые вам не понять. Медленно подняв голову, Саня тихо сказал: «Я простой русский человек. Занимаюсь своим делом, которое знаю хорошо. Но это все, что я знаю. Президент обладает гораздо большей информацией, которая мне неизвестна. На основе этого он принимает решения. Как я могу делать вывод о том, правильно ли он поступает, если у меня нет и сотой доли ТЕХ сведений, которые есть у президента?» В комнате повисла тишина. Наконец плешивый контрразведчик раздраженно крикнул: «Ты из себя героя не строй! Сейчас мигом тебя во дворе шлепнем за отказ сотрудничать с нами!» «Это уже ваше дело, шлепнуть меня или нет, только вот заслуг перед Ичкерией у меня не меньше вашего будет», — пошел ва-банк Жуков. «Это как?» — заинтересовался Тракторист. «А вот так. После Хасавюрта был открыт аэропорт Грозный, куда со всего света самолеты стали прилетать, да и вы по всему миру шастать. Любой аэродром без организации поисково-спасательного обеспечения не работает. А налаживал эту систему я. Эвакуация мирных жителей из Грозного — чья работа? Сколько бы полегло ваших, если бы не взялись мы за это?»
«Примешь ислам?» — вдруг спросил Кадыров. Этот вопрос поставил Саню в тупик. Ответить «нет» на прямой вопрос муфтия в данной ситуации означало бы верную смерть. Немного подумав, он сказал, мысленно попрощавшись с белым светом: «Зачем вам перерожденец, принявший веру под угрозой жизни? Я еще слишком мало был среди ваших людей, чтобы понять устои ислама…» Снова долгое молчание повисло в комнате. Кадыров встал и, проходя мимо Жукова в другую комнату, негромко, но ясно произнес одно только слово: «Мужчина…»
Следующим на допрос привели Могутнова. Был он в «исповедальне» меньше Жукова. Пришел в сарай бледный и молчаливый. О чем с ним «беседовали», Саня не стал спрашивать, Толя не рассказывал, а потом было не до этого.
Спецназовца вызвали последним. Тот пробыл в страшной комнате недолго. Привели его обратно, кинули на солому с размаха. Саня удивился перемене, произошедшей с ним. До синюшного цвета бледное лицо, трясущиеся губы, ладони. Руками обхватив голову, «Василек» качался из стороны в сторону, мыча что-то нечленораздельное. Жуков, положа руку ему на плечо, попытался заглянуть ему в глаза. В расширенных зрачках бойца зияла пустота… Чуть ли не силой заставив спеца выпить из кувшина воды, Саня начал трясти его, приводя в чувство. Наконец тот заговорил, почти не разжимая сжатых в судороге губ. Голос его был чужим, замогильным, как у чревовещателя. Оказалось, он, пытаясь воспользоваться своей восточной внешностью, объявил на допросе, что является мусульманином. Чуть ли не хадж в Мекку совершил, свой, мол, в доску. Тогда в ответ услышал, что если мусульманин, то должен был быть давно в рядах моджахедов, в лесу с автоматом вместе с ними бегать. А если оказался в стане врага — то предатель вдвойне. Тут же нашлась соответствующая сура из Корана, из которой следовало, что теперь ему уготована одна дорога — в ад, и что должен он незамедлительно начать к ней, этой дороге, готовиться, так как скоро его расстреляют. Когда, не сказали, но что скоро — дали понять. Перейдя на свистящий шепот, спец стал умолять Жукова запомнить его новосибирский адрес, имя и фамилию — Дима Беленко, чтобы сообщить семье.
Дети малые, вот и пошел на контракт, чтобы их прокормить, через месяц должен был обратно домой ехать, а вот теперь…
Саня как мог стал успокаивать страдальца, неловко шутил, пытаясь не обращать внимания на витавший в воздухе, охвативший их и, казалось, ставший осязаемым смертельный ужас. Однако очень скоро с противным железным лязгом внезапно отворились двери. Двое боевиков подхватили под руки мгновенно обмякшего Дмитрия и, как черти в аду, поволокли его к выходу. Последний взгляд его Жуков запомнил на всю жизнь…
Это был взгляд затравленного зверя, которому пара волков уже вцепилась в горло, и понявшему, что от смерти не уйти. Смертельная, ни с чем не сравнимая тоска в этих глазах, недоумение, боль, мольба и вместе с тем — смирение перед судьбой и покорность воле Божьей. В этом взгляде были и величие постижения смерти, недоступное простым смертным, и собранность путника перед открывшейся ему длинной дорогой. Это был взгляд человека, обращенный к Богу, существа уже не от мира сего…
Коротко и сухо прозвучали неподалеку две автоматные очереди. Тихо завыл по-собачьи Могутнов, уткнувшись лицом в солому. Сане снова стало очень зябко. Могильный холод обхватил его плечи и заполз внутрь живота. «Ничо, Толян, прорвемся…» — еле проронил он и выключился от навалившихся за этот день переживаний.
* * *
Командование группировки войск в Чечне, штаб СКВО, да и многие другие органы военного управления в Москве не оставались безучастными к судьбе попавших в плен спасателей. Были задействованы все возможности для сбора информации о пропавших, поиска их местонахождения, вариантов вызволения из плена. Через различные каналы прощупывались подходы к главарям с целью обмена или выкупа пленных. Главари, посовещавшись, пришли к выводу, что из-за простого спасателя такую суету федералы вряд ли разовьют, и поняли, что в их руках оказался более ценный «материал», чем они предполагали вначале. От замысла выкупа они отказались, но стали размышлять над вариантами возможного обмена.
Но от этого жизнь пленников слаще не стала. По-прежнему любой мальчишка из села мог плюнуть им в лицо и запустить камнем. Каждый боевик мог поставить их возле стены и заставить ради потехи стоять часами на одной ноге. Кормили их объедками со стола, кидая оставшиеся куски, как собакам. Поначалу от этого здорово коробило, и пару суток Саня пробовал отказываться от такого способа приема пищи. Но потом сообразил, что совсем без еды неминуемо ослабеешь, не сможешь работать, соображать и в нужный момент предпринять решительные действия. Да и наконец просто пристрелят ослабевшего, когда передвигаться не сможешь. Стал он присматриваться, как боевики едят. У них было в обиходе: если кто-то жарил для себя на костре кусок мяса, то любой мог подойти и оттяпать от него кусман, не очень заботясь о «политесе». Когда вечером, присев по-зэковски на корточки в кружок, боевики пили чай, то большая кружка ходила по кругу.
Однажды, во время такой вечери, Жуков подошел к сидящим и, дождавшись, когда кружка с чаем окажется у бандита помоложе, спокойно подхватил ее у него из рук и небрежно произнес:
«Дай, хлебну разок». С деловым видом, пользуясь наступившей паузой среди потерявших дар речи головорезов, сделал пару глотков и пустил кружку дальше по кругу. Реакция боевиков была, как у публики в цирке, на глазах которой смельчак сунул голову в пасть льва. Молодые боевики завозмущались, ругаясь, задергали затворами автоматов. Бандиты постарше одобрительно загоготали, и самый авторитетный из них приказал не трогать полковника.
С тех пор Саня иногда практиковал этот прием, в том числе и с едой. Результатом этих опасных опытов стало ежедневное выделение еды пленникам в отдельной посуде.
Подошел к Сане как-то вечером один из местных, живущий в соседнем доме. Хитро улыбаясь, спросил, что ему будет, сколько федералы дадут денег, если поможет пленникам? Жуков пригляделся к чеченцу и понял, что тот наверняка тоже в бандах ошивался. Сказал ему, что в случае содействия похлопочет за него перед властями, чтобы простили. Наутро хмурый Темирбулатов хватанул Саню за грудки и, притянув к себе, процедил, буравя насквозь глазами: «Что, бежать задумал? Яйца отрежу сейчас, а голову — потом, если что не так! Из-под земли достану! Понял?!»
«Что же не понять, это у вас запросто, хирурги долбаные. Только наркоз не практикуете, гады».
А между тем кольцо наших войск все больше сжималось вокруг Борзоя, аула, где содержались пленные. Тракторист решил со своим отрядом уходить в горы, к Шатою, где в лесах можно было еще укрыться. Пленников он повел с собой.
Передвигались в назначенный район ночью, на машинах. Жукова с Могутновым снова поместили в «обезьянник» милицейского «уазика». Саня удивился, как духи умеют ездить на машинах ночью по горным дорогам без включенных фар, используя только тусклые огни габаритов. Несколько раз казалось, что вот-вот машина уйдет в пропасть. Но обошлось. К месту прибыли под утро. Осмотрелись. Кругом — лес. Вырыты и оборудованы штук пятнадцать блиндажей, поодаль виднелись окопы. Над одним из окопов, на бруствере, лежал труп бойца в камуфляже. От него исходил сильный запах. Тут же стояли два загруженных «КамАЗа». Как потом оказалось, один из них был доверху наполнен продовольствием, другой — обмундированием.
«Да уж, неплохо духи обустроились, — подумал Саня. — Что же они на запах не реагируют, принюхались, что ли? Господи, какая вонь!»
Выбрав боевика посолиднее, Саня спросил, что за мертвец тут у них. Бандюга ответил, что это пленный солдат, из срочников. Когда тот обессилел до того, что не смог работать, его расстреляли. Кому он нужен? Ведь выкупа за него не возьмешь, а для обмена таких много надо. Тогда Саня спросил разрешения похоронить солдатика. «Валяй, если тебе не противно», — ответил боевик. Жуков, превозмогая подступившую тошноту, перевернул полуразложившийся труп. Попробовал найти в карманах хоть что-нибудь, говорящее о личности бойца, но ничего не обнаружил. Острым камнем вырыл могилку поодаль и, завершая скорбный труд, мысленно произнес слова, наподобие молитвы, сожалея о том, что так и не выучил ни одну. Подумал, а кто их тела с Толиком зароет, если что, неужели звери дикие сожрут, радуясь подарку войны?..
Страшно исчезнуть с лица земли без следа, пропасть без вести, когда никто не придет поплакать над могилой. И только ворон печально каркнет, задумчиво повернув на лету свою голову в черном клобуке.
* * *
Шел второй месяц их пребывания в плену. Тяжелая работа перемежалась избиениями, издевательствами и допросами.
Их не оставляли в покое, выпытывая необходимые духам сведения по много часов, пытаясь поймать на несоответствии ранее данных показаний. Кормили в лесу гораздо хуже. Еда перепадала уже от случая к случаю. Пленники начали слабеть. Могутному было тяжелее. Кончилась мазь, которую дал в Борзое «дохтур». Рана постоянно саднила, и нечем было утихомирить хотя бы на время эту боль, от которой уставал организм. Могутной осунулся, лицо стало серым, глаза ввалились и в них появилась пугающая Жукова предсмертная тоска. Пытаясь подбодрить товарища, Саня старался подсунуть ему добытый по «нахаловке» кусок еды, поддержать разговором, но Толя все больше мрачнел, и даже осанка его стала подгибаться.
В банде была одна женщина. Звали ее Сацита. Рыжая, худая. Зеленые кошачьи глаза ее всегда, натыкаясь на Жукова, искрили огоньками ненависти. Она лишилась мужа, воевавшего в этой банде и погибшего в одной из операций. Осталась в отряде, стала готовить еду, стирать одежду, помогать раненым. Толика она жалела. Вернее было бы сказать, что относилась к нему с меньшей ненавистью, чем к другим пленным. Однажды, как-то по-особому поглядев на него, она протянула ему маленькую баночку меда и быстро, не оглядываясь, ушла. Саня стал медом мазать рану у Толика, однако помогало это мало, кость не срасталась, и появилась опасность загноения.
В конце февраля, ночью, Жукова подняли на очередной допрос.
Боевик повел его к машине, сказав, что приказали доставить «в другое место». Толик топил в это время печку в блиндаже. Саня уговорил боевика дать возможность попрощаться с другом, поняв, что в следующий раз им доведется увидеться или у своих, или на том свете…
Толя вскинул глаза на входящего в блиндаж Саню и мгновенно все понял. «Как же я один буду…» — пролепетал он и, неловко обняв одной рукой Жукова, уткнулся лицом ему в плечо. Тело его вздрагивало. Сане очень захотелось погладить Толика по голове, но вместо этого он почему-то строго, тоном начальника, проговорил: «Приказываю — держаться! Хоть воруй, но жри все, что можно, вплоть до личинок и червей! Ослабнешь — пристрелят! Нас не бросят! Я найду тебя и вытащу отсюда! Понял?! Повтори, мать твою!!!»
Толя выпрямился и уже твердым голосом ответил: «Все понял, командир». И уже буднично: «Если что, помоги моим».
«Обязательно. Ну, до связи…»
* * *
«С тобой будет говорить Арби Бараев!» — торжественным голосом известил Саню конвоир и втолкнул его внутрь добротно срубленного блиндажа.
В укрытии было сумрачно, пахло сырым деревом и гнилью, но еще больше здесь ощущался запах смерти. Сложная смесь из «ароматов» крови, пота давно немытых тел, оружия, пороха и еще чего-то неуловимого, рождающая ощущения тревоги, волнения и возбуждения.
За столом, поигрывая автоматом, сидел в окружении подчиненных типичный полевой командир, которых Саня достаточно уже навидался, находясь в плену. Узкое лицо, впалые черные глаза, униформистская борода и черная шерстяная шапка с зеленой повязкой, на которой арабской вязью начертаны изречения из Корана. Внимательно рассмотрев Жукова, Бараев (как потом оказалось, это был именно он) произнес:
«Мы тебя должны обменять на моего брата. Твои прислали записку, чтобы проверить, жив ли ты. Нужно ответить на вопросы».
Сердце Саньки заколыхалось от неожиданности. Радость теплой волной плеснула в лицо, заставив его зардеться, как красной девице. Хорошо еще, что в блиндаже темновато. Значит, не забыли свои, значит, правда пытаются вытащить. Ну что там в записке? Жуков почувствовал себя, как студент во время экзамена, вытягивающий билет. Главное, чтобы билет оказался счастливым, а то результат может быть хреновым, не ту оценку поставят…
«Ну, ответ на первый вопрос я знаю», — мысленно с облегчением выдохнул Санек. Подумаешь, как имя-отчество — Гутнекене. Это у него в Каунасе была укладчица парашютов. Второй вопрос — как имя-отчество Старикова, члена сборной команды по парашютному спорту, тоже не вызывал затруднений. А вот третий — как зовут сына Толика Могутнова, родившегося за месяц до их пленения, поставил в тупик. Дело в том, что, закрутившись в стремнине нахлынувших событий, воспоминания о непродолжительных и обрывочных периодах нахождения дома напрочь были выплеснуты из памяти.
Как Саня ни силился, но вспомнить не смог. Тогда он схитрил. Это, мол, отцы-командиры вопрос адресовали Могутнову, чтобы заодно проверить, жив ли он. Отмазка сработала. Стали готовиться к обмену. Сане даже дали возможность побриться, пристально отслеживая каждое движение бритвенного станка в его руках. Выдали какую-то потерханную, но целую камуфляжку, чтобы переоделся. А уж мылся в ручье Саня и так регулярно, заведя эту привычку еще во время пребывания в Борзое. Правда, опасался все это время за свой радикулит, который до пленения его страшно мучил. Каждый раз, совершая омовение, думал: «Если прострелят поясницу, то пристрелят в головницу. Да-а-а-а уж, неплохой каламбурчик». Но, видно, под воздействием постоянного стресса, «радик» вел себя смирно, не высовываясь, умница, раньше времени. Жукову приходилось раньше слышать, как во время Отечественной войны, несмотря на холод и бытовые неудобства, практически не бывало у бойцов простудных заболеваний. Вот и тут то же самое. Это уже парадоксы войны…
Бараев вернулся из пункта обмена злой как черт. Обмен не состоялся. К назначенному времени никто с противоположной стороны не пришел, ну и, соответственно, брата Бараева не доставил. Как потом оказалось, причина была банальна и проста.
Строго засекреченная операция по обмену недостаточно четко координировалась с действиями остальных сил группировки.
Надо же такой накладке произойти, что именно в это время, в районе, расположенном неподалеку, авиации был назначен массированный удар по весьма важным целям. Группа обмена попала под бомбежку своих, едва уцелев.
Бараев неиствовал.
«Ты знаешь, к кому ты попал? — рычал он на Жукова. — Ты попал к ваххабитам. Раньше у тебя был шанс. Теперь у тебя его нет. Своим ты не нужен. За твою башку теперь никто ломаного гроша не даст. Придется тебя расстрелять. Мы скоро будем уходить отсюда. Нам незачем брать тебя с собой».
И вдруг, совсем неожиданно, достав трубку космического телефона, проговорил: «На, позвони жене. Скажи, чтобы она подняла всех до вечера, иначе поздно будет».
«Нет у меня домашнего телефона».
«Не ври мне, паскуда… 77–67, что, думаешь, здесь лохи сидят, кнут ослиный!!!»
Ну, сволочи, далеко же ваши щупальца проникли…
Время около пяти утра. Трясущимися руками набрал Саня номер. На другом конце эфира потянулись длинные гудки. Сонный голос с другой планеты ответил: «Алло». Господи! К стене отбросила волна чувств, вызванная этим голосом, родными интонациями. При этом предательски опять проявилась та самая умилительность, которая возникала каждый раз, когда видел просыпающуюся, теплую со сна и потягивающуюся, как котенок, жену. Всегда, видя эту картинку, он не мог не подойти к жене и если уж не «продолжить разговор, начатый вечером», то хотя бы приласкать, выказывая чувства, вызванные весьма достойным поводом.
Нет, гады, сюда я вас не пущу!!!
Призвав все силы, оставшиеся у него на тот момент, Саня сделал свой голос бесстрастно-информативным и, не давая жене выйти в эфир и сломать возведенную им защитную баррикаду, проскрипел: «Скажи нашим, что я живой. Если к вечеру не организуют обмен, то меня наверняка расстреляют. Ни в коем случае не лезь сама в Чечню. Это ухудшит мое положение. Если сделают правильно, то все будет нормально. Все. Пока». И отдал трубку.
Бараев опешил.
«Что так быстро? Поговори еще. Я разрешаю!»
«Спасибо. Больше не о чем».
«Ну, ты даешь!»
Через полчаса:
«Хочешь поговорить?»
«Нет. Понимаешь, не хочу расстраивать жену».
Второй раз прозвучало: «Мужчина…»
* * *
В конце февраля 2000 года кольцо наших войск железной хваткой охватило духов в равнинной части Чечни, выдавливая их в горы. Уже были взяты Вашендорой, Борзой, Шатой, являвшиеся крупными опорными пунктами врага. В стане бандитов стала заметна нервозность, возникали то и дело перебранки между командирами отрядов. Больше стало раненых. Убитых боевиков видеть не приходилось. Видимо, их сразу хоронили или передавали тела родственникам. По всему ощущалась подготовка к выходу из окружения. Готовились к эвакуации запасы. Прекратилось строительство укреплений. Принимались меры по вывозу раненых. Участились совещания полевых командиров. Однажды утром с многочисленной свитой нагрянул в лагерь сам Хаттаб! Много раз видел его Жуков по телевидению, но, когда узрел прямо перед собой знаменитого душегуба, оторопел. На Саню глянули холодные глаза удава, для которого любой человек был чем-то вроде лягушки, недостойной существовать на земле рядом с истинным шахидом. Вспомнил Жуков и разговоры духов между собой о неумолимой жестокости Хаттаба, их свидетельства о том, как он любил лично расстреливать пленных и своих провинившихся нукеров. Стараясь не глядеть в сторону главаря и его свиты, Саня работал по укладке имущества, но кожей чувствовал их взгляды на себе. Прислушиваясь к череде незнакомых слов, неторопливо льющихся со стороны бандитов, периодически улавливал слово «полковник». Становилось все тревожнее. Нервы до предела натянулись, как струны, готовые лопнуть в любой момент.
И тут…
Его подозвали к Хаттабу. Надменно оглядев с головы до ног истончавшего, мурхотного Санька, тот презрительно хмыкнул: «Полковник!» Затем через переводчика, не глядя уже на Жукова, процедил: «Если ты с нами, то должен принять ислам, если не с нами, то должен быть там, куда проложен путь остальным неверным. Я жду ответа».
Повисла тишина. Она придавливала к земле многотонным грузом.
Раньше на допросах, когда его постоянно склоняли к принятию ислама, Саня оправдывался, что был комсомольцем, потом коммунистом, у которых в обязанностях прописано — оставаться атеистом. И хотя был крещеным (даже осенял себя крестным знамением перед прыжком), особо верующим себя не считал.
Но и сын назвал бы его предателем, если бы вздумал Саня под давлением обстоятельств переменить веру. Может, солдату, окажись он в такой ситуации, Саня и сам посоветовал бы сохранить жизнь такой ценой. Но для офицера штаба… Не-е-е-е-т. Это уже политика. Так он думал, и был в этом убежден.
Его аргументы раньше, при допросах в банде, имели временный успех.
Был у Гелаева в лагере имам (духовный лидер исламской общины, наставник). Он долгими часами вел с пленными душеспасительные беседы, склоняя их на свою сторону, т. е. в сторону ислама. Порядком надоел он Саньке, мечтал Жуков избавиться от его наставлений. Сейчас, наблюдая имама в окружении Хаттаба, понимал: ну вот он и наступил, МОМЕНТ ИСТИНЫ! И уже набрал Жуков воздуха в рот, чтобы выдохнуть короткое слово «нет», зная, что это может быть его последний выдох, как вдруг имам выступил вперед и негромким, елейным голосом произнес: «Он еще не готов, дай я с ним два дня поработаю».
Хаттаб недовольно шевельнул своей карабасовой бородой и гаркнул: «Хорошо! Даю два дня».
* * *
Раздались зычные команды на чуждом клекочущем языке. Боевики из подтянувшихся со всей округи отрядов стали выстраиваться в колонну. Когда она построилась, Саня обомлел. Сколько видел глаз, на лесной дороге без конца и края вытянулась камуфлированная лента бандюков числом никак не менее двух тысяч! Колонна колыхалась, бряцала оружием, негромко гудела вполголоса, покрывалась паром, выдыхаемым из недр своего тела, и напоминала огромного дракона, вылезающего из своего логова, чтобы совершить набег на выбранную жертву.
Шли ночью, по заранее тщательно разведанным и подготовленным путям. Обеспечение движения было организовано по всем правилам военной науки. Впереди — головной дозор, по бокам — охранение, отряды обеспечения движения, укомплектованные саперами, выдвинуты с упреждением.
На Саню навалили рюкзак с боеприпасами килограммов на сорок, как ему показалось. Приставили персонального охранника, который ни на шаг от него не отходил. Тоже, наверное, «предупрежден, если что…» Одно удалось Саньку выяснить, что зовут его Али. На все другие вопросы охранник молчал, как партизан.
Ночью наткнулись на какой-то блокпост наших в горах. Ребята яростно отстреливались, не давая духам головы поднять до утра. Саня, радуясь возможности передохнуть от ноши, натиравшей плечи, тревожно вслушивался в звуки то затухающего, то вспыхивающего с новой силой боя.
К утру командующий группировкой духов Гелаев приказал командирам отрядов собрать в единую группу всех гранатометчиков. Набралось человек шестьдесят. Подобравшись поближе, они залпами уничтожили блокпост, как танк походя сносит садовую калитку. Жуков, услышав слитное уханье гранат, заскрипел стиснутыми зубами от бессилья. Ну, гады!!! Подождите, сволочи, посмотрим еще, чья мамка раньше заплачет!!! А наши ребятишки-то — настоящие ГЕРОИ. А еще говорят — молодежь, молодежь… Вот они — сгорели заживо, а врага не пропустили!
Снова колонна начала движение. К Сане подбежал командир группы отряда Бараева. Отдышавшись, сообщил ему, что колонна пойдет через Комсомольское, там планируется очередная попытка обмена. «Дойди…» — заглядывая Жукову в глаза, попросил боевик.
«Самому хотелось бы», — собрался было ответить Санек, но того уже и след простыл.
Перед Комсомольским колонну встретил плотный огонь из танковых пушек, пулеметов и автоматов. Бандиты залегли. Выждав, когда огонь малость поутих, по-пластунски стали отползать в укрытия, используя воронки от взрыва снарядов.
Саня, расстелившись над землей и став плоским, как лист, пополз было к своим, пока духи про него забыли. Но, заметив его шевеление, наши пулеметчики перенесли огонь по нему. Рядом заплясали до боли знакомые фонтанчики. Пришлось сваливаться в канаву. Тут же он ощутил увесистый удар по спине прикладом. Над канавой хищно завис Али. Упираясь стволом автомата Жукову в пах, бандит заорал: «Что, урус шайтан, бежать вздумал?!!» «Да нет, я просто стрельбы испугался, в канаве спрятался, убьют ведь!» — пролепетал Санек.
Послышался свист заходящих в атаку самолетов. К трескотне пулеметов и уханью танковых пушек стали примешиваться смачные хлопки разрывающихся бомб. Земля кипела, то и дело выбрасывая протуберанцы своей плоти ввысь. Казалось, ничто живое не может остаться на этом небольшом пространстве, где каждый метр пропахан взрывчаткой и свинцом. Однако бандиты, разделившись на три группы, под покровом ночи, используя стыки между войсками, окружившими поселок, сумели пройти в Комсомольское, а большей частью сил обойти его. Отряд Гелаева, численностью около шестисот человек, закрепился в этом населенном пункте, используя его как опорный пункт. Говорили, что Комсомольское — родовое гнездо Гелаева, где он с детства знал каждую тропинку, что помогло ему выстраивать оборону, максимально используя особенности местности.
Каждый дом превращен был боевиками в крепость. Использовались подвалы, гаражи, погреба, которые успели ночью усилить перекрытиями, бетонными блоками и т. д. Между укрытиями прорыли ходы сообщений. Работали все: и боевики и пленные, днем и ночью. Местных жителей видно не было. Видимо, их кто-то предупредил и они заблаговременно покинули поселок.
Утром прилетели вертолеты. С одного из них, используя громкоговорящую установку, боевикам предложили сдаться. Но Гелаев собрал в свою банду отпетых негодяев, руки которых по локоть и выше были в крови, и сдаваться они не собирались. Тогда обстрел возобновился. Саня со своими конвойными во время стрельбы находился в укрепленном гараже. От постоянного грохота заложило уши, все вокруг орали, переговариваясь, потому что почти полностью оглохли. От пыли и пороховых газов лица почернели, саднило в горле и щипало в носу, но это показалось мелкой ерундой, когда рядом разорвался снаряд и гараж сложился как карточный домик. Послышались стоны раненых, проклятья уцелевших, но придавленных остатками стены. Жукова, стоящего рядом с дверью, взрывом отбросило наружу, и каким-то чудом он опять уцелел. Оглянувшись на остатки укрытия, увидел, как раненые боевики положили себе на животы гранаты и приготовили взрыватели к действию. Тогда Саня предложил, чтобы его выпустили, а он, добежав до своих, постарается сохранить им жизнь. Но боевики только угрюмо помотали отрицательно головой.
Вечером Гелаев снова собрал совещание командиров групп. Поняв, что другого выхода нет, он поставил задачу перед рассветом идти на прорыв из поселка по трем направлениям. При этом приказал — раненых с собой не брать!
За час до рассвета — ПОШЛИ…
Небо озарялось периодическими вспышками осветительных ракет, и тогда начиналась игра в «замри-отомри». Духи падали ничком на землю и превращались в камень, кочку, бугорок. Как только ракета гасла, лихорадочным броском преодолевалось следующее расстояние. Саню поставили впереди группы, на случай минирования местности, и духи старались идти ему след в след. Жуков спросил своих охранников, а что они будут делать, если он подорвется. Те невозмутимо ответили, что тогда пойдут по руслу реки, там-то уж мины никто не поставит. Продвигались медленно, ракеты-светилки ставили часто. Когда почти совсем уж вышли из кольца, начало светать. Впереди показался изгиб речушки, а за ним — блокпост, один из последних на пути отхода.
В душе Жукова в этот момент царило смятение. С одной стороны, хотелось, чтобы с поста заметили их группу и не выпустили духов из западни. С другой стороны, если с поста их заметят, то шансов на выживание у него вместе с группой будет немного.
Из дома на окраине поселка пропел петух, и тут же, как по его команде, с поста ударили пулеметы и затявкал миномет. Тут же позади Саньки упали навзничь два духа, остальные врассыпную бросились бежать по пойме к реке. Раздался взрыв. На мине подорвался третий бандит. Жуков что есть силы припустил к реке, боковым зрением выцепив, что Али не отстает от него ни на шаг.
Слева, подкошенный пулеметной очередью, упал совсем молодой, кажется из студентов, боевик. Справа еще один подорвался на мине. Что-то сильно отбросило левую руку назад, и она перестала подчиняться, болтаясь на бегу, как привязанное полено. Саня еще наподдал, стремясь успеть добежать до реки, как до финишной ленточки. Там, за склоном, он будет уже в мертвом секторе для пулемета, а значит — недосягаем для смерти. В «мертвом», говоришь? «Опять каламбурчик», — подумал Санек, и тут снова его ударило уже в правую руку. Боли не чувствовалось пока, но он знал, что это — вопрос времени. Оставалось совсем чуть-чуть, каких-то «четыре шага» до финишной ленточки обрыва берега реки, когда подломилась в левом колене нога. Сбитый с ног острой болью, Санька кубарем скатился под обрыв и плюхнулся в воду. Быстрое течение легко подхватило его и вынесло на середину стремнины. Небо вдруг будто подернулось рябью, облака запрыгали, заплясали, стали почему-то хуже видны.
«Да это ж я тону», — сообразил Санек. В памяти встала картинка из детства, когда, увязавшись за пацанами на речку, он, тогда еще пятилетний шкет, кинулся вслед за ними в самую глубину, не умея плавать. Так же, как сейчас, увидев солнышко из-под воды, он тогда пешком по дну сумел выбраться на берег, немало удивив этим старших. Сейчас предстояло выполнить задачу посложнее. Опять припомнился на этот раз уже старшина-десантник, гонявший их, салаг, в учебке. Тот говорил на занятиях по рукопашному бою, что если у десантника сломана рука, то он лишен всего 25 процентов своих возможностей, и тут же демонстрировал, как надо драться с одной рукой. «Да уж, — почему-то спокойно подсчитал Санек, — с учетом ранения двух рук и ноги, у меня 25 процентов всего-то и осталось. Но ведь осталось же!» И он начал, судорожно отталкиваясь ото дна уцелевшей ногой, выгребать к берегу. Вот из воды удалось выдернуть голову, и он жадно снова вдохнул утренний свежий воздух. Вот он по пояс высунулся из воды. Вот он уже на берегу, ура! Приз! Финиш! Голова на берегу, лицом ВВЕРХ, тело мотает течением реки, но она уже не в силах снова утащить его к себе, оторвать от объятий земли-матушки.
Господи, как здорово, оказывается, просто дышать, какой это кайф! Почему этого раньше не замечал? Точно, что имеем, то не ценим. Саня закрыл глаза и, как рыба на берегу, часто-часто дышал, наслаждаясь этим процессом, ничего не замечая вокруг.
Постепенно стали возвращаться, давая о себе знать, другие органы чувств. С трудом разлепив веки, Саня взглянул налево, туда, где дымился наполовину разрушенный поселок. Вид, открывшийся из-под косогора реки, показался ему прекрасным. Суровая гора, одна из дочерей Кавказского хребта, нависала над поселком, ослепляя белизной снеговой накидки, укрывающей ее голову и плечи, как шаль невесты. Зеленое платье долины радовало глаз яркими красками цветов, украсивших ее замысловатым узором. Пушистым облачком на плече холма паслись овечки. И даже бормотание горной речки сейчас напоминало о болтливой сестренке из далекого детства, вечно стрекочущей, как сорока. «Странно, — постепенно трезвея, подумал Саня, — что это меня на красоты именно сейчас потянуло и почему я ничего не чувствую?» Попробовал пошевелить рукой, и тут же все тело пронзила острая, обжигающая боль.
Застонав, Саня подумал: ну вот, допросился. Ну, и что дальше делать будем, Кутузов? Н-д-а-а, у Кутузова только одного глаза не было, а тут… Послышался шорох травы, и под обрыв кубарем чуть не на голову свалился Али! Встав во весь рост и нацелив автомат на Жукова, он начал что-то истошно ему кричать. В это время позади бандита взметнулась вверх земля, раздался оглушительный хлопок. Али как-то странно подпрыгнул, на мгновение исчезнув в облаке поднявшейся пыли, и рухнул на берег. Вернее, на землю упала уже половина Али, оторванная чуть выше колен. Ртом, измазанным землей и кровью, остаток человека судорожно хватал воздух. Руками он конвульсивно вытягивал гранату из поясного подсумка.
«Али, не забирай меня с собой!!!» — закричал Жуков, но пальцы конвоира уже потянули кольцо. Саня, не отрываясь, завороженно вперился взглядом в эти скрюченные, обожженные взрывом пальцы. Медленно, как при воспроизведении рапидной съемки в кино, распрямлялись и вытягивались усики чеки из отверстия во взрывателе. Вот уже осталось совсем чуть-чуть. Эх, не дотянуться до него! Ну все, теперь точно прощай, белый свет! Туши лампаду! Только успел подумать Санек эту немудреную мысль, в который раз посещавшую его за эти два месяца, как рука приверженца аллаха замерла, остановив свое смертельное для Жукова движение.
«ГОСПОДИ, ТЫ — ЕСТЬ!!!» — снова мысленно возопил Санек осанну, почему-то в этот момент осознав всю чудовищную пошлость и беспримерную гордыню при обращении к другому человеку — ГОСПОДИН! Да, он ОДИН и на небеси, идиоты!!!
Оглянувшись, Саня увидел вокруг себя множество трупов боевиков. По реке тоже плыли тела с раскинутыми руками, как будто парили над водой. На берег набегала волна, которую окрашивали вплетенными в нее лентами струйки крови. Становилось все холоднее. Уже челюсти лязгали, выбивая чечетку во рту, выворачивая скулы. Все больше хотелось спать, сознание стало размываться. На остатках воли приказал себе Жуков — не спать! Не хватало еще замерзнуть или сдохнуть от потери крови в двух шагах от своих!
С трудом ворочая головой, как подбитый танк башней, попытался осмотреться в направлении блокпоста. Вдруг за кустом на косогоре заметил некое шевеление. Наши или духи? Разлепив губы, стянутые засохшей кровью, простонал-промычал: «Эй! Ребята!» Шевеление прекратилось. Еще раз, втянув побольше в простреленные легкие воздуха: «Эй, мужики, я свой!!»
Из-за кустов послышался невнятный шорох и разговор вполголоса, видимо, совещались бойцы промеж собой. Наконец оттуда ломким юношеским голосом донеслось: «Ты кто?» Господи, точно, наши! Собрав все остатки сил, прокричал Санек: «Я ПОДПОЛКОВНИК ЖУКОВ, ШТАБ СКВО, БЫЛ В ПЛЕНУ, Я РАНЕН, ПРОШУ ПОМОЧЬ!!!» И вырубился…
* * *
Очнулся на блоке. На него с сочувствием смотрел матерый прапорщик с закопченным от пыли и пороховых газов лицом неопределенного возраста. Заметив, что Саня очнулся, тот участливо спросил: «Что, покурить?» Жуков кивнул. Прапор засмолил сигаретку и сунул ему в рот. С наслаждением затянувшись, прикрыл веки. Окурок догорел, и Саня выплюнул его, руки по-прежнему не работали. «Что, может, выпить хочешь?» — снова спросил прапор. Жуков опять кивнул. Поднесенная ко рту фляжка стукнулась о зубы, и в глотку полилась обжигающая жидкость, разливаясь внутри живительным теплом. Стало уютно и весело. Саня, вспомнив известный анекдот («а жизнь-то налаживается»), рассмеялся. Прапор испуганно отшатнулся, думая, видимо, что от пережитого у него крыша поехала. В блок ввалились двое бойцов, совсем юных с виду, наверное, те, которые его окликали. «Ну, повезло тебе, полковник, оказывается, наш командир тебя по первой Чечне знает. Говорит, летал с тобой спецназом на вертолете, запомнил твой инструктаж, — известил худенький солдатик. — А то мы уж думали, дух недобитый шевелится, ну и… В общем, вовремя ты голос подал».
«Ребята, а рация у вас есть?» — с надеждой спросил Жуков.
«Есть, а что?» — «Доложите на „Зарин“, что я здесь, меня давно ищут, пришлют вертолет». — «И-и-и, милай, чего захотел, у нас вторые сутки не могут раненого вывезти, а тебе одному вертушку подай к подъезду. Щас». — «Мужики, если у речки не добили, то выполните последнюю волю умирающего, ведь я чувствую, подохну скоро без помощи от потери крови и без операции, сообщите на „Зарин“…»
И Саня от потери сил, затраченных на произнесение этой длинной тирады, снова вырубился…
Очнулся он в вертолете, грохочущем и раскачивающемся, а значит, слава богу, летящем. В руке торчала игла капельницы.
Над ним склонилось лицо врача. «Как дела?» — проорал он на ухо, пристально глядя в глаза. Саня только чуть кивнул головой: мол, теперь нормально. Через некоторое время, мягко толкнувшись лапами о землю, вертолет, ухнув напоследок, затих. С лязгом отворилась входная дверь, и в нее вихрем залетел Целовальник, непосредственный начальник Жукова. «Саня, ну где ты так долго пропадал, мы тебя обыскались?!! Толю Могутнова-то духи давно выдали, местные потребовали, боясь, что разбомбим их», — бессвязно произнес он, осторожно приобняв и коснувшись его лица своей мокрой щекой.
Дождь, что ли, там? Саня силился приподняться на носилках, чтоб доложить командиру как положено, но снова упал в подхватившую его темноту…

 

Труба коридора была неширокой. Из стен лился яркий белый свет, который почему-то не слепил глаза. Коридор был длинный, и сколько до его конца, непонятно. За коридором открылась огромная зала, наполненная множеством полупрозрачных фигур людей всех возрастов, но преимущественно — пожилых. Люди вполголоса переговаривались между собой, с тревогой посматривая на дверь в конце залы. Туда по очереди заходили по одному, не дожидаясь приглашения, через ровные промежутки времени. Из-за дверей доносился бесстрастный мужской голос, лишенный какой-либо интонации, к которому со страхом и надеждой прислушивались стоящие по эту сторону двери.
— Этого в рай. Этого — в ад. Этого — в ад. Этого — в ад. Этого в рай.
«Интересно, а меня куда же?» — подумал Саня и очутился перед ДВЕРЬЮ. Открыв ее, он увидел большую комнату, в которой из-за полумрака ничего не было видно, кроме отверстий трех здоровенных труб в противоположной стене. Судорожно озираясь, Саня почувствовал, как напряжение ожидания своей участи уже достигло предела, а голос все молчал. Что же это, меня куда же, собрался было он закричать, но тут неожиданно возник Голос и возвестил: «ЭТОГО — ПОКА В РЕЗЕРВ».
Какая-то сила подтащила его к третьей, крайней трубе, впихнула внутрь и с уханьем, свистом, страшным гулом на огромной скорости повлекла вниз. Из стен трубы высовывались жуткие рожи, скалясь, они норовили куснуть на лету. Вылезающие откуда-то скрюченные руки-коряги тянулись ухватить за волосы, но промахивались. Шум нарастал, закладывая уши, нарастала боль в голове и от него, и от все более яркого света, жгущего глаза. Боль, достигнув своего предела, взорвалась гранатой в голове изнутри…

 

Снова голос. Вернее, два голоса.
— Ну, куда его будем отправлять, в Ростов или в Орел?
В голове вихрем закрутились, отодвигая боль, разные размышления.
Так, в Орле вроде никаких госпиталей нет, что они меня туда направлять собираются, в морг, что ли? Или у них здесь морга нет? А может, на родину, я ж с Орла, для захоронения?
Постойте, но я вроде еще живой! Ну да, вот же я башкой кручу, здоровой ногой шевелю, и вижу вас, двух врачей, стоящих рядом с операционным столом, на котором лежу. Н-е-е-е-е-е-е-е-т!!!
Меня в Ростов надо, в госпиталь, я выживу, мать вашу, не надо меня в морг!!!
Почему не получается сказать им это, какое то мычание вместо слов!
Врачи, заметив шевеление Жукова, склонились над ним, разглядывая его расширенные от ужаса зрачки.
— Что, сказать что-то хочешь? — спросил один из них. — Сейчас я у тебя трубки изо рта выну.
Фф-у-у-у-у. Хорошо-то как! Теперь собраться и сообщить им самое важное, самое главное.
— Я ПОДПОЛКОВНИК ЖУКОВ, НАЧАЛЬНИК ПДС СКВО, находился в плену. Меня нужно в Ростов, в госпиталь, — отчеканил он.
— А в Бурденко не хочешь?
— Не-е-е-е, в Ростов, там госпиталь хороший, там у меня семья, — слабеющим голосом проговорил Санек и снова растворился в темноте…
* * *
Сане Жукову повезло дважды с медициной. Во-первых, когда его привезли на вертолете в Ханкалу, то как раз ожидался прилет президента с Брынцаловым. По такому случаю, а может, по простому совпадению, развернули прямо на окраине аэродрома новенький полевой госпиталь. Укомплектовали его на этот период лучшими врачами и младшим медперсоналом, завезли классное оборудование и медикаменты. Саня был в этом госпитале первым пациентом. По очереди, не по значимости. Хотя все необходимые действия медики предприняли своевременно. Операция была проведена сразу же по прилету. Случай оказался сложный. Множественные огнестрельные переломы конечностей, ранение в грудь, большая потеря крови. Во время операции дважды останавливалось сердце. В общей сложности перекачали Саньке около шести литров крови. Шутили врачи потом, что своей ему ни грамма не оставили.
Второй раз повезло по медицинской линии, когда в Ростове попал он в руки Владимира Михайловича Шачкина, врача от бога, прославившегося еще в афганские времена. Тот выходил Санька, с блеском проведя еще несколько сложнейших операций и квалифицированно организовав ему реабилитацию. И хоть рука стала короче на пару сантиметров, и на ноги долгое время вставать было больно, но, главное, удалось эти самые конечности спасти от ампутации.
Однажды ранним мартовским утром, когда Жуков немного окреп, Шачкин, щупая его пульс, вкрадчиво спросил: «Как, Саня, ты не возражаешь против разговора с командующим?» Саня, думая, что к нему в гости пожалует сам Казанцев, быстро ответил, что, мол, еще бы, кто ж не желает поговорить с вошедшим в историю персонажем. Волнуясь, стал он одергивать одеяло, причесываться, в общем, как мог наводить марафет, вставать тогда еще доктора не разрешали. По коридору послышались шаги, скрипнула, открываясь, дверь, и в палату решительным шагом зашли…
Трошев и Кадыров!!!
ШОК!!! Оттаяв было душой в госпитале среди своих, Саня мгновенно заледенел от стремительно охватившего его животного ужаса, усиленного неожиданностью возникшей ситуации!
«Как же так? Он же допрашивал меня! Он чуть не расстрелял нас всех!» — захотелось заорать Саньке. Но внутренний голос запретил ему «выступать». Что-то остановило. Оказалось, что, пока Жуков по лесам да госпиталям обретался, много воды утекло, да и многое изменилось. Казанцев стал полпредом президента в Южном округе, вместо него командующим группировки поставили Трошева, до этого возглавлявшего 58-ю армию. Ну а Кадыров… стал глашатаем мира и согласия, сотрудничая с федеральной властью. Участливо глядя на Жукова, будто видя его в первый раз, Кадыров заботливо поправлял одеяло, расставлял на тумбочке гостинцы, но в беседе почти не участвовал. Трошев, задавая один вопрос за другим, испытующе посматривал на Санька, напоминая в этот момент Черчилля в известных кадрах кинохроники во время визита его в Советский Союз в разгар войны. Черчилль тогда сверлил глазами наш почетный караул, по протоколу встречавший его в аэропорту, стремясь понять, что же это за русский солдат, победивший фашистов в страшной битве под Сталинградом.
— Так кто же в тебя стрелял, Александр Петрович? — неожиданно спросил Трошев. Опять хотел было ответить Саня, да быстро возникшее странное чувство притормозило готовые к ответу фразы. Боковым зрением он увидел, как напрягся Кадыров. Двойственность ситуации начала уже доставать, хотелось поскорее прекратить этот фарс. Немного подумав, он ответил, что в той ситуации невозможно было понять, откуда пуля прилетела, там, мол, все стреляли. Кадыров одобрительно еле заметно кивнул головой. Завершая разговор, Трошев спросил, какая помощь требуется от командующего.
— Одна просьба — поскорее бы выписаться, заждались меня на работе, — ответил Саня.
— Так ты что, служить, что ли, после этого хочешь? — удивленно поднял брови командующий.
— Да, месяца через три, доктора обещали…
— Ну-ну, — задумчиво пробормотал полководец и, забыв попрощаться, ни слова больше не говоря, вышел из палаты.
* * *
Солнце врывалось через высокие окна, заполняя янтарным светом огромный зал. Оно зажигало, заставляя светиться изнутри великолепный паркет, люстры, зеркала, украшения дам, золото на погонах офицеров и генералов, заполонивших Георгиевский зал Кремля по случаю награждения высшими орденами державы.
Заиграл торжественную музыку оркестр, в зал сдержанно быстрой походкой зашел Президент, началась церемония награждения. Как в тумане пролистывалась одна картинка за другой четко расписанного церемониала протокольного мероприятия. Наконец названа его фамилия. Не помня себя, Саня оказался прямо напротив Президента, который, чуть грустно улыбаясь, стал прикреплять золотую звезду на его груди. Неожиданно Президент тихо спросил, явно не для нацеленных телекамер: «Ну что, трудно пришлось?»
Саня так же тихонько ответил: «Да, было… Ну ничего… Мы все выдержим…»
Президент, уже пожимая для поздравления руку Жукову, не меняя тона, сказал коротко, но искренне и тепло:
«Спасибо Вам».
* * *
И-и-и-раз! Обрез двери.
И-и-и — два! Поток обнял истосковавшееся по небу тело.
И-и-и — три! Интимный шелест и хлопок раскрывающегося парашюта!
Господи! Ты был великим, по определению непревзойденным художником, когда создавал Землю! Как же она прекрасна! А как здорово просто быть!
Ребята, будем жи-и-и-и-и-ть!!!
Назад: ЭСКАДРИЛЬЯ НАНОСИТ УДАР
Дальше: ДЖАФАР