Репортаж первый
ЗАЛОЖНИКИ
7 августа 1999 года, суббота. Москва.
Утро было трудным. Вставать не то что не хотелось — об этом невозможно было подумать. И ведь голова не болела. Просто казалось, что из меня вынули позвоночник. А тело представлялось каким-то студнем. Неприятным таким студнем. Неаппетитным. И полный паралич воли. Я казался себе земноводным, которое живет в раковине. Раковиной было одеяло. Из-под него очень не хотелось выползать во враждебный внешний мир.
Проклятое похмелье. Надо было так нарезаться. И ради чего? Ну, прилетел Женька Козлов из своей Югославии, он туда чуть ли не каждые две недели летает. Любит эту «точку». Сербы-братушки, ракия, напрокат сраный «Рено» без тормозов — и в Косово без аккредитации. А там уже не только братушки, ракия и «Рено» без тормозов, но и муслимы без тормозов. Война-стрельба, и аккредитация твоя никому не нужна, даже если у тебя ее нет. Снимай, пей, снимай, драпай — клевый сюжет минут на восемь есть. И так каждые две недели.
Нет, реже. Женька еще Грузию любит. Там почти все то же самое, только войны пока нет, а вместо братушек — грузины и наши миротворцы, вместо ракии — вино и шашлык-машлык, вместо сраного «Рено» без тормозов — сраный «уазик» без рессор. А вместо Косово — Панкиси, а муслимы совсем дикие — ваххабиты называются.
А в последнее время Женька еще Израиль полюбил… Ну, схему вы поняли. Только роль братушек там евреи выполняют и с машинами получше. А пьют почему-то водку «Финляндия». Никакого национального колорита. Цинизм, я бы даже сказал.
В общем, завидую я Женечке. Хорошая работа. Это, знаете ли, славно — вот так поехал, клевый материал снял, вернулся в Москву, в «Останкино» — объятия, поцелуи, по плечу хлопают. Герой, опять нетленку привез. А монтаж завтра. Понимаете? Завтра! А сегодня? А сегодня пятница, и эфир на «Орбиту» уже прошел. А вечером идем в записи. Вот так я и попал.
Начали, как всегда, в пресс-баре. Женька, оператор его — Мишка Портнов, ваш покорный слуга и еще двое. Мы — не паркетные, нам завтра ни в Думу, ни в Кремль ехать не надо. У нас темы общие.
Тут надо кое-что объяснить. Трудоустроены мы в крутой программе «ВЗОР». Ну, вы знаете. И есть у нас некое разделение. Паркетные, значит, и другие. Другие — это те, кто по всякому говну ездит. Войны, землетрясения, холера. Еще на паводки в обнимку с МЧС. В общем, другие — это дикая дивизия. Можем что угодно есть, с кем угодно пить, на чем угодно спать… И так далее. Отношения с паркетными у нас тем не менее хорошие. Но мы-то знаем, кто круче. Хотя по экстерьеру они нам сто очков дадут.
Впрочем, я слегка увлекся. Я ни к тем, ни к другим формально не принадлежу. Я начальник. И у тех, и у других. Шеф-редактор называюсь. Звучит красиво, и вроде как действительно начальник. Только надо мной еще очень много начальников. А шеф-редактор — это вроде сержанта. Ну, может быть, старший сержант.
И все-таки я к ним, к другим, ближе. А они — ко мне. Потому что по говну я начал ездить раньше них. Потому что старше. И когда я только начинал свою карьеру во «ВЗОРЕ», говно тоже только начиналось. А это ведь как наркотик. Так что, став начальником, все равно нет-нет да и вырывался. А Чечня вообще долгое время «моей» была.
Опять увлекся… Да, начали в пресс-баре. Женька с рассказами, впечатлениями, турист… Тостов, как всегда, не было. А когда Женькины очки странным образом приняли рельеф лица (или мне так показалось), кто-то сказал, что надо брать его в охапку и везти домой. А Женька заплакал и сказал, что ваххабки все в Панкиси остались. В общем, вечер удался.
Вот так я и попал. Теперь утро. Я — при смерти. Причем утро — это мягко сказано. Часов 11, наверное. Это ничего, у нас с этим не строго. Эфир в пятницу. А сегодня… A-а, сегодня вообще суббота. Но все равно, волю в кулак, одеяло-раковину — в сторону, и выползаем во враждебный внешний мир.
Завтрак, кофе, первая сигарета. Мир начинает приобретать краски. Тускло еще, конечно, но все же. Сигарета дрожит.
Телефон. Люблю я эти утренние звонки. Точно какая-нибудь гадость. Причем срочная. Причем в законный выходной.
«Кирилл?» — точно гадость — голос Тани Собакиной, нашего продюсера.
— Кирилл? Ты что, дома?
— Ну, дома.
— Ты что, охренел?
— Да вроде нет, где мне еще быть прекрасным субботним утром?
— Нет, ты точно охренел. Сегодня ночью ваххабиты в Дагестан вошли! У тебя борт в 18.00 на Махачкалу.
Да, точно охренел. Ваххабиты. Где-то это уже было. Ага, вчера — Женька. Или это уже делирий?
— Тань! Ты чего несешь? Какие ваххабиты? Какой Дагестан? Какой борт? Вы чего там, с ума сошли?
— Значит, так, Крестовников, слушай внимательно, — голос Собакиной приобретает металлические нотки — так всегда у нее бывает, когда равный по званию проявляет непонимание, на подчиненных она просто орет, — сегодня ночью группа ваххабитов вошла на территорию Дагестана. Там начинаются боевые действия. С Дагестаном только у тебя отношения. Тебе и лететь. Так что дуй в «Останкино» — тебя ждут Костя Ножкин — оператор и Стасик — звуковик. Полетите со спутниковым телефоном — кто его знает, что там со связью.
Так, думаю, со «спутником» — это, конечно, круто. А при чем здесь мои отношения с Дагестаном?
— Тань, а если там военные действия, то, значит, там — военные (во излагаю с похмелья!), а если там военные, то без аккредитации — никуда! А вы мне ее сделали?
— Кирилл, ты возьми себя в руки, ладно? Объясняю — они сегодня ночью вошли. Какая аккредитация?! А есть там военные или нет — фиг его знает. Если нет — значит, будут. Единственное, что мы могли сделать, — это взять вам билеты до Махачкалы на сегодня! Ты хоть тресни, а в пятницу нам от тебя материал нужен — хоть по телефону!
— Тань, это фигня какая-то. Вот так, без подготовки, я ж там ничего не сделаю! Там уже все дороги перекрыты — это я тебе как специалист говорю. Без поддержки военных я, если и выеду из Махачкалы, все равно никуда не пробьюсь — это ж тебе не 95-й год! А по телефону в студию я могу и из Москвы позвонить. Зачем куда-то лететь? Ты ж не маленькая, знаешь, как это делается — титр: «наш корреспондент из зоны боевых действий по телефону». Звучок немного засрать — и порядок.
— Кирилл, ты журналист или кто? Придумай что-нибудь. Ну, «работай по той стороне».
— Грамотные вы там, в офисе. Понабрались словечек — борт, «работай по той стороне». Ладно, еду. Бабки готовьте. Для «той стороны».
Так, думаю, что ж делать-то? Это только им так кажется. Прилетел — и на фронт. Женька, между прочим, каждую свою командировку неделю готовит. И это при том, что на его «точках» у него знакомых — вдоль и поперек.
Ладно. Отношения у меня с Дагестаном — они думают. Года два-три назад делал я выпуск программы «С глазу на глаз». По проблемам ислама. Зазывал в студию Надира Хачилаева. Это он теперь в горах сидит, а тогда в Госдуме сидел. Серьезный дядя. Уламывал его недели две. Они меня раз десять на переговоры приглашали — что да как, да давай уточним. И все в ресторанах. С ним и с джигитами его московскими. В результате нормально получилось.
Так, где у меня их телефоны? Хоть бы Абдул был сейчас в Москве. Вот.
— Абдул?
— Кыра? Задарова, баратан! Как дила?
— Нормально, братан. Слушай, что за дела у вас там?
— А я откуда знаю!
— Слушай, Абдул-братан, тут такое дело… У меня командировка сегодня в Махачкалу, а я там, сам понимаешь, без поддержки ни туда ни сюда.
Пауза.
— Сылушай, пазвани через час, да?
Ладно, думаю, хорошо, что дозвонился, хорошо, что сразу не послали. Так, надо быстро собрать вещи. «Тревожного чемоданчика» нет — зажрался, начальник, расслабился. А тебе вот Собакина поддых.
По дороге в Останкино звоню своему джигиту. Только бы трубку снял!
— Алле! Абдул?
— Я, баратуха.
— Абдул, как мои дела?
— Тибя будут встеречать.
— А кто?
— Аны самы падайдут.
— А с Надиром встреча будет?
— Висе вапросы там, баратуха, бывай.
Так. Отлично. Еду с двумя зелеными ребятками и аппаратурой на двадцать пять тыщ баксов плюс нал. Неизвестно куда. Неизвестно к кому. И, честно говоря, неизвестно зачем. Зато точно известно, что и мы, и наше имущество будем представлять интерес для всех. Для ваххабитов. Для дагестанских ментов. Для мирных дагестанских крестьян. Российские военные, скажем так, тоже бывают разные. А в махачкалинском аэропорту нас кто-то встречает. Они нас будут прикрывать. Прикрывать?! Мама!!! Я же не давал присягу каналу «Один+»!!! Ох, удружили, работнички.
7 августа 1999 года, суббота. Дагестан. Ботлих.
Батальон Каспийского парашютно-десантного полка прибыл в пыльный и жаркий Ботлих накануне поздно вечером. Собственно, не батальон даже, а только одна рота. Основные силы остались ночевать в селе Тлох, в трех часах хода от райцентра. Генерал-лейтенант Булгаков, неожиданно материализовавшийся из отпуска и возглавивший этот странный марш-бросок, распорядился оставить там всю гусеничную и колесную технику батальона и, соответственно, большую часть личного состава.
А передовая рота с ночи расположилась рядом с вертолетной площадкой на окраине Ботлиха. Вертолетная — это громко сказано. Просто относительно ровная полянка с примятой пожухлой травой вперемешку с пылью. А вокруг горы. Не привычные уже с 95-го года чеченские — густо поросшие «зеленкой», относительно плавных очертаний, а резкие, грязно-желтые — дагестанские. Правда, Чечню оттуда видно без бинокля. И трудно сказать, где именно среди этих горных цепочек кончается Дагестан, а где начинается Чечня. А они и не думали об этом. А еще они не думали о том, что редкая дагестанская «зеленка», свидетельствующая о близости Чечни, очень скоро принесет им большую беду. Они и не должны были об этом думать.
— Слушай, а какого хрена мы сюда приперлись? — Лейтенант Костя Кравцов, месяца два назад получивший назначение в Каспийск после Рязанского десантного училища, в результате вчерашнего марш-броска по горам чувствовал себя матерым ветераном с грубым обветренным лицом. Ему даже чудилось, что ноют старые раны. На самом деле ныли отбитая задница и утомленный от неумения ездить на броне копчик.
— А че? — Палыч, просто прапорщик Палыч, вовсе не чувствовал себя матерым ветераном. У него было грубое обветренное лицо и ничего не болело. Он умел ездить на броне. И у него были старые раны.
— А то, что чего нам тут делать-то? Да еще кипеж такой подняли. Если куда и двигать нас, так это туда, ближе к Кадарской зоне. Там ваххабиты окопались. Еще в прошлом году по телику показывали.
— Умный, студент, да? — Палыч почему-то всех недавних курсантов называл студентами. Может быть, он считал, что так обиднее. — Вот приехал студент Кравцов из Рязани с криво нашитыми погонами и решил: туда — не туда. Ты пойди с Булгаковым строго поговори. Он тебе вставит. Туда.
— Почему с криво? Нормально пришиты. — Костя обиделся. И было за что. Искусством пришивать, подшивать и чистить то, что должно блестеть, в училище, мягко говоря, не пренебрегали. С погонами все было в порядке.
Несколько минут молчали. Костя с преувеличенным вниманием изучал пейзаж. Палыч равнодушно курил.
— А почему только мы здесь? Че от нас толку, если что? Чего весь батальон с техникой сзади остался? — Костя не смог долго оставаться наедине со стратегической загадкой.
— Учили тебя, студент, учили… Образование у тебя… Офицер… — Палыч неожиданно рассердился: — Чего не научили, что если ночью весь батальон с техникой по серпантинам попрется, то к утру половина будет по ущельям валяться. Никаким краном не вынешь… Не ссы, к обеду подтянутся. Они оттуда с утра вышли.
— Эй, глянь, Палыч, бегут кто-то!
— Вертолетчики. Чего бегут-то?
— Сюда бегут.
— Да вижу, что сюда.
— Смотри, Палыч, «уазик» какой-то!
— А это генеральский. Вот тебе, студент, и семинар по стратегии и тактике.
— Да пошел ты…
Они и не заметили, что последними фразами обменялись, вытянувшись по стойке «смирно».
Закрутились лопасти. В лицо полетела пыль. Все сильней и все гуще.
«Уазик» подъехал почти вплотную к площадке. Через несколько минут тембр шума стал ниже, вертолет медленно тронулся, проехал несколько метров и лениво оторвался от земли.
Рано утром того же дня генерал-лейтенант Булгаков имел разговор с начальником Генерального штаба генералом армии Анатолием Квашниным. Разговор велся по переносной космической станции «Барьер».
— Владимир Васильевич, — Квашнин всегда изъяснялся сухо и резко, чтобы подчиненные, не дай бог, ни на секунду не забывали, что он НГШ (начальник Генерального штаба). Но в это прекрасное утро голос Анатолия Васильевича был совсем другим. — У нас информация, что боевики вошли в Ансалту…
— У меня все тихо, — в тон ему ответил Булгаков, совершенно забыв о положенном по уставу обращении «товарищ начальник Генерального штаба», — в районе Рахаты выставлено боевое охранение, пока никаких докладов не поступало.
— Давай разберись — доложи.
Звонок начальнику милиции Ботлихского района ясности не добавил. Наоборот, убавил. Выяснилось, что телефонная связь с поселковым отделом милиции Ансалты не работает. Как давно не работает, Булгаков спрашивать не стал. Не стал он спрашивать и о том, почему ботлихский шериф не доложил об этом раньше.
— Посылайте в Ансалту своих милиционеров. На всякий случай переоденьте их в гражданку. Пускай разберутся, в чем дело, — распорядился Булгаков. Этот разговор почему-то был ему безотчетно неприятен.
Вертолет сделал круг над селениями Рахата, Ансалта, Шодрода, Ашино. Булгаков ничего не увидел. Точнее, никого. Вообще никого. Это было очень подозрительно. Вернулся, связался с Квашниным.
— Посмотрел, — доложил Булгаков, опять забыв об Уставе, — никого нет. Села вымершие. А обычно они все с шести утра на полях работают. А еще нет телефонной связи с ментами (Устав вообще побоку) в Ансалте.
— Слетай туда еще раз, во всем разберись и доложи, — голос у НГШ стал недовольным.
Булгаков еще раз поднялся в воздух, пролетел по прежнему маршруту и опять ничего не увидел. И вдруг закричал летчик:
— Товарищ генерал! Смотрите! Смотрите! Сколько их по кустам мечется!
Булгаков увидел два грузовика, а от них разбегались в разные стороны крохотные фигурки.
— Давай на предельно низкой и над ними! Хочу посмотреть, — закричал генерал.
Вертолет снизился, пошел на сближение. Через несколько секунд и генерал, и летчик поняли, что сейчас будет. Фигурки стали большими. Они не убегали. По вертолету жахнули из всего, что было. В том числе из гранатометов.
С наблюдательного пункта по рации сообщили: «По вам работают». «Я вижу», — ответил Булгаков.
Вертолет сделал вираж и ушел в сторону Ботлиха.
7 августа 1999 года, суббота. Москва — Махачкала. Вечер.
Костя Ножкин и Стасик летели на Кавказ впервые. Им было интересно. И немножко страшно. Они этого и не скрывали. После обычных муторнонервных аэрофлотовских процедур, после неистребимого мандража на взлете, когда все самое неприятное осталось позади, я отстегнул ремни и произнес речь.
— Значит, так, ребятки, — начал я, тщетно скрывая упоение собственной значимостью, — в этой командировке я вам и папа, и мама, и, конечно, товарищ. Старший товарищ, конечно. Слушайте меня внимательно. В тех прекрасных краях, куда мы направляемся, наша безопасность будет зависеть прежде всего от нашего поведения. Есть несколько правил. Они просты, но неумолимы. Ни при каких обстоятельствах никуда не ходить по одному. Без моего ведома ни с кем не вступать в контакт. Тем более ни с кем не пить. Пить мы будем друг с другом или с кем я скажу. На улицах и в общественных местах задерживать взгляд на девушках не дольше одной секунды. Исключение составляет только холл гостиницы «Махачкала», в которой мы сегодня ночуем. Но с этими девушками вступать в контакт только после предварительных консультаций со мной. Правда, насколько я знаю, во всем городе Махачкале всего две таких девушки.
— А травки там можно раздобыть? — робко поинтересовался оператор Костя Ножкин.
— Единственная травка, которую ты, Костя, сможешь себе позволить в этой командировке, — это укроп, — строго ответил я и продолжил: — Часть вторая. При всех ограничениях самым сладким периодом нашей командировки будет пребывание в Махачкале. Надеюсь, что благодаря нашим дагестанским друзьям этот период закончится уже завтра утром. Вы должны быть готовы к тому, что, если мы отправимся в горы, нам, возможно, придется иногда обходиться без пищи, испытывать жажду, спать на голой земле. А главное, ребята, — мой голос стал теплее, я подумал, что мог бы быть политруком, — нам будет все время грозить опасность. Причем самое неприятное в том, что мы не будем знать, какая именно. Поэтому, — я возвысил голос, — бдительность! Прежде всего бдительность!
Перевел дыхание и вернулся к действительности. Стасик тихо аплодировал, а Костя Ножкин кротко улыбался и смотрел на меня, как смотрят на старого больного человека. Я понял, что мне с ними повезло…
В зале прилета мы выглядели живописно. Три столичных красавца. А при красавцах самая настоящая телекамера (вах!), а при телекамерах несколько непонятных, но очень навороченных кофров (вах! вах!). При нашем появлении встречающие перестали встречать. Впрочем, я к такому успеху у публики во всех аэропортах южнее Волгограда давно привык. А ребята засмущались.
Первыми пришли в себя таксисты. Почуяв хорошую наживу, они, отчаянно толкаясь, окружили нас плотной толпой. Махачкала! Питинатцат долляров! Касписк! Девадцат долляров! Избербаш! Тиритцат долляров! Дербент…
— Бля, — говорю я рыжему джигиту, уже забыв о собственных правилах, — ты бы еще Тегеран предложил… Все, ребята, берем шмотки, двигаем к выходу.
Взвалив на себя модные кофры, мы решительно протаранили орущую толпу и вышли за ворота.
И тут я увидел ЕГО. Я сразу понял, что это — наш СВЯЗНОЙ. Он стоял, прислонившись к стволу кипариса, скрестив руки на груди. Белый верх, черный низ, лакированные туфли. Наверное, наблюдал за нами с самого начала. Смотрел, как мы поведем себя. И не подошел. Не стал мешаться с таксистами. Молодец. Но и мы ничего — не суетились. Теперь он отделился от дерева и медленно приблизился.
«Магомед», — протянута рука. «Кирилл», — рука пожата. Ребята молча кивнули.
«Прошу», — неопределенный жест рукой в сторону парковки. Мы вновь взвалили на себя кофры. Он помогать не стал. «Гордый», — подумал я.
Подошли к стоянке. «Прошу», — рука направлена в сторону белой «Волги». О, БЕЛАЯ «ВОЛГА»!!! Гордый символ Советского Кавказа! Как все изменилось с тех пор!
Погрузились, сели.
— Вам в гостиницу «Махачкала»?
— Да.
Молчим, едем. Я искоса наблюдаю за ним. Интересный экземпляр. Аккуратен, преисполнен чувством собственного достоинства. Рожа бандитская. Но не кавказская, а… корсиканская, что ли. Хотя ясно, что местный, но чувствуется какая-то порода. Не иначе потомок какого-нибудь ширванского хана. И ведь говорит почти без акцента.
— Как наши дела? — спрашиваю.
— В смысле?
Так, думаю, в Штирлица будем играть.
— В смысле, что мой хороший знакомый Абдул обещал устроить мне встречу с моим хорошим знакомым Надиром. А ты мне в этом поможешь.
Напрягся. Понял, что парень я не деликатный и в «восточные слабости» играть не собираюсь.
— Я дам вам адрес. Завтра подъедете по нему к трем часам.
— А ты за нами не заедешь?
— Нет. Возьмете бомбилу. Они здесь копейки стоят.
Так. Дружбы не получается. Ладно, не надо.
— Адрес, надеюсь, в Махачкале?
— Да.
— И по этому адресу завтра будет Надир?
Он молча посмотрел на меня, потом уставился на дорогу. Я идиот. И он подумал, что я идиот. Ну и ладно. Так даже лучше. Пускай думают, что я идиот. Попроще будут вести себя со мной, может, просеку какую косуху. С точки зрения безопасности оно и лучше. А вот для дела…
Захотят ли эти ребята сводить своего вождя с идиотом? Так. Стоп. Это уже нервы. Захотят — не захотят, идиот — не идиот. Они здесь вообще ни при чем. Если Надир захочет — все будет. Не захочет — можем вообще не вернуться. Хотя это вряд ли. Если бы не хотел встретиться, Абдул уже на втором звонке в Москве замял бы дело.
Подъехали к гостинице.
— Спасибо, до завтра.
— Всех благ.
Выгрузились, ввалились в холл. Произвели легкий переполох. Предъявили паспорта. Заполнили анкеты. Я люблю этот момент командировки. Дорога позади. Работа впереди. А свободный вечер сейчас. Видимо, в связи с резким улучшением настроения я и написал в дурацкой графе гостиничной анкеты: цель приезда — «горный туризм». Сочная восточная женщина за стойкой посмотрела на меня с изумлением.
Разместились в номерах.
— Так, — говорю, — ребятки, сейчас смываем дорожную пыль и едем. Буду город вам показывать.
Залезаю в душ. Только подставил тело под мутные струи местного водопровода — стук в дверь. Беззлобно матерясь, заворачиваюсь в серое гостиничное полотенце (в девичестве белое), открываю дверь. За порогом Стасик — тоже в сером.
— Кирилл, а как здесь горячая вода делается?
— ?!?!?!
— Ну, вода горячая, как?
— Стасик, родной, ты с дерева упал? А, извини, ты ж с Москвы прилетел. А никак, Стасик. Никак. Ее тут вообще нет.
— Как же это?
— А вот так, Стасик! Если бы мы прямо сейчас выпивали, я выпил бы за то, чтобы это было самым большим твоим разочарованием в этой командировке!
Ох, святая простота! С профессией, которую ты выбрал, юноша, тебе предстоит узнать еще столько нового и неожиданного!
Выходим в холл. Мы со Стасиком налегке, Костя Ножкин с камерой на плече. Это — не для того, чтобы снимать. Это — закон нашего цеха. В командировке ты можешь потерять все, что угодно, хоть голову. Но камера — это святое. Потеря камеры для съемочной группы хуже, чем потеря знамени для полка. Даже если ты ее утратил в бою. Поэтому операторы везде, даже в тихой Швейцарии, не расстаются с ней ни на минуту.
Итак, выходим в холл. И тут Стасик отличился вторично. Робко оглядев помещение, он тихо спросил:
— Кирилл, а те две девушки, про которых ты говорил, они где?
Вы понимаете, как это смешно? Нет, вы не понимаете. Если бы вы видели эту сцену во всей ее, так сказать, мизансцене! Представьте себе. Робкий, юный, застенчивый Стасик, в МАХАЧКАЛЕ, чуть ли не в первой своей командировке, ПЕРВЫМ из нас задает этот вопрос. Робким, застенчивым голосом. Мы ржали минут десять. Отчего вторично произвели легкий переполох.
— Станислав, — говорю я громко, — вы молодой муж, у вас только что родился младенец! Мало того что вы поступили подло, уехав в этой ситуации на войну, рискуя осиротить свою молодую семью! Вы еще и интересуетесь такой низостью! Нет, дорогой Станислав, у вас ничего не выйдет! И знаете почему? Вовсе не потому, что я только что сказал. А потому, что девушек всего ДВЕ! А нас — ТРОЕ! И мы с Костиком — старшие!
Вышли из гостиницы. Прямо с порога упираемся в «жигулевский» капот. Это он специально так встал, чтобы мы мимо не прошли. Кажется, уже становимся знамениты. Это плохо.
— Э-э-э!!! Дарагые! Кюда эдем?
— К морю, к шашлыкам.
— Э-э-э!!! Садыс!
— Почем процесс?
— ЭЭЭ!!! Там разбэремися.
— Не, здесь разберемся.
— В-а-а!!! Пят доллярев час.
— Хрена себе. Три и наш шашлык.
— Садыс.
Сели. Едем.
— Тебя как зовут?
— Валэра.
— Как Валера, какой же ты Валера?
— А-а-а!!! Валэра — не Валэра, как зовут, висе равно нэ запомнитэ. Так что Валэра.
— Логично. Валера так Валера.
Вечер удался. Валэра оказался классным парнем, какой-то маленькой народности, названия которой тоже невозможно было запомнить. Он провел и провез нас по всем шашлычным побережья, некоторые из них я посетил впервые. Он ел, пил, балагурил, рассказывал местные байки. Мы перепробовали весь репертуар вин (шариат сюда не дошел) и шашлыков.
На обратном пути Валэра вел машину еще увереннее, чем это обычно принято на Кавказе, и тем не менее доставил нас целыми и невредимыми.
Прощаясь, мы обнялись и договорились, что он будет возить нас и завтра. Начиная с 14.30. За тры долляра в час плюс наш шашлык и вино.
Выйдя из машины и энергично помахав Валэре руками, мы вдруг поняли, что время, в сущности, еще раннее и суровая командировочная жизнь требует продолжения банкета.
И тут ко входу подъезжает еще один «жигуль». Из него вываливаются двое и энергично машут водителю руками. У одного на плече камера. Мы их узнали. Это были страдальцы с ТВЦ.
Встретив родственные души, поняли, что продолжения банкета теперь точно не избежать. Коллеги были того же мнения.
В детали последовавших затем событий вдаваться нет никакого смысла. Можно лишь подвести итоги. Первое — все закончилось хорошо. Второе — девушки были. Кажется, их было даже три. То есть в полтора раза больше, чем я прогнозировал. Правда, нас уже было пятеро. Но подробности я вам не расскажу. Могу лишь с гордостью заявить, что честь семьи Стасика я отстоял. Он был выключен из процесса методом алкогольного отравления на подходе к позиции. И, наконец, третье. Водителя наших коллег, как выяснилось, звали Валэра.
8 августа 1999 года, воскресенье. Ботлих.
Люди, которые накануне обстреляли вертолет с генералом Булгаковым, были из группы Басаева. Вообще, таких групп было несколько. Основные силы еще накануне пересекли воображаемую границу Чечни и Дагестана. На рассвете 7 августа жители селения Шодрода с изумлением увидели колонну вооруженных людей в камуфляже, устало бредущих по пыльной единственной улице поселка.
Вести в горах распространяются с невероятной скоростью. Именно поэтому генерал Булгаков, делая облет местности, поначалу ничего не увидел.
А сегодня они атаковали Ботлих.
Для Кости Кравцова это был первый бой.
Он раньше много думал о том, как это будет. Тем более что их этому учили. И все-таки воображение не давало ясной, четкой картинки. Мелькали какие-то киношные эпизоды, смутные образы. И тогда он каждый раз решал, что первый бой, если это вообще случится, все расставит в его голове по местам.
Но он так ничего и не понял. Сначала откуда-то раздались выстрелы. По пояс голый дембель из Костиного взвода, блаженно загоравший на броне, как-то странно дернулся и медленно сполз на землю. У Кости мелькнула мысль, что солдат не по своей воле это сделал. Потом раздались крики, со всех сторон началась стрельба, БТРы окутались клубами сизого дыма, все куда-то побежали.
Он тоже побежал, что-то орал, потом залег. Потом вспомнил, что надо стрелять. Нажал на курок — тот мертвый. Вспомнил про предохранитель. Отжал, вспомнил, что учили бить короткими очередями. Оглох на правое ухо, лицо забрызгало какой-то гадостью. Масло.
Потом Палыч орал что-то, куда-то потащил за шиворот. Оказалось, под прикрытие БТРа. Костик так и не вспомнил, что он командир взвода и вообще-то должен командовать.
Над головой прошли вертушки. Раздался гром, и через секунду окрестные склоны окутались черным дымом.
— Ну что, обосрался, студент, — Палыч как-то неаккуратно выдохнул дым. Костик закашлялся.
— Почему обосрался? Нормально…
— Слушай, студент, а это вас так в Рязани учили?
— Как — так?
— Ну, например, залегать так, что жопа на метр торчит? Или, может, тебе рассказывали, что БТР — это единица бронетехники? Точно рассказывали… А того не рассказали, что это всего лишь груда железа, специально предназначенная для прикрытия твоей жопы. А потому мне пришлось, рискуя своей поганой жизнью, оттаскивать тебя, дурака, с открытого участка.
— Палыч, отвянь… Хотя спасибо, конечно…
— «Спасибо» не булькает.
— Слышь, Палыч, а что это было?
— Что — это?
— Ну, вот это, то, что сейчас было.
— Как что? Боестолкновение.
— А-а-а… И что?
— Ну что… Отбили мы их…
На командном пункте генерал Булгаков по рации общался с вертолетчиками. По докладам понял, что боевики отходят. Облегченно вздохнул.
Спустя некоторое время тон сообщений изменился. Боевики исчезли. Куда — непонятно. Одно было известно точно. Границу с Чечней в обратном направлении они не пересекали. И это было хуже всего…
8 августа 1999 года, воскресенье. Махачкала.
Проснулись мы, как вы понимаете, не рано. Первым делом задумались о самочувствии. Оказалось, что оно вполне приличное. Даже у отравленного вчера Стасика. Морской воздух, горный воздух, натуральное вино. Это вам не Москва.
Из номера звоню своему местному коллеге.
— Здорово, Руслан, я здесь.
— А, рад…
— Слушай, как здесь с военными, с аккредитацией?
— Кирилл, дорогой, никаких шансов. Полный бардак, никто не понимает, что происходит. Кто отвечает за работу с прессой, вообще неизвестно.
— А кто рулит-то здесь? Местные, федералы?
— Да федералов вообще нет, а местные ничего не хотят брать на себя.
Ладно, думаю, или жадничает, или правда бардак. Хотя, скорее всего, просто бардак. Как всегда. Ничего, у нас есть ходы поинтереснее.
Второй звонок — в Москву, Тане на мобильный.
— Таня, привет, мы долетели.
— Отлично, какие планы? — Таня суха и очень деловита.
— Как какие планы? Море, шашлык, вино…
— Кирилл, не валяй дурака. Мне надо знать, на что мы можем рассчитывать.
— Танечка, чего ты грузишься? Сегодня воскресенье, расслабься.
— Это сегодня воскресенье, а завтра понедельник и летучка, на которой мне надо докладывать.
— А-а-а… Докладывать… Ну доложи, что здесь полный бардак, работа журналистов парализована, но резидент Крестовников регулярно выходит на связь. Сообщает, что сообщить ничего не может ввиду абсолютной секретности своих замыслов.
— Кирилл… У нас эфир в пятницу…
— Танечка, не парь мне мозги. Послали на голое место, ни хрена не подготовили, понадеялись на мою находчивость. Вот и надейтесь. Все, целую, до связи.
Так, теперь задергают. Выключаю мобильник. А «спутник» мы даже не распаковали. Начинаем автономное плавание. Великий Колумб с Мадридом тоже связи не имел. Ох достали бы его…
Быстрый завтрак, мутный душ, бритье холодной водой. Нагруженные кофрами спускаемся в холл. Легкий переполох. Выходим на улицу. Валэра стоит как штык. Широкая улыбка. Молодец, пунктуальный. Здесь это редкость.
Едем «в адрес». Махачкала — город контрастов. Стамбул отдыхает. Центр — более-менее «сталинский». Все остальное — частный сектор. Звучит красиво. На деле — лачуги. Бедность витает в воздухе. И вот среди этой бедности торчат дворцы. Огромные, в основном красного кирпича, с мощными высокими заборами. Крепости. И все — новые.
Вот один из этих дворцов и оказался нашим «адресом». Подъехали. Глухие ворота. Стучим. Мертвая тишина. Опять стучим. Ничего.
Так, думаю, это плохо. Нас не ждут. Абдул что-то перепутал? Вряд ли. Нас же встретили. «Корсиканец» замутил свою игру? Тоже вряд ли. Не тот калибр. Что ж делать-то? Пошли нехорошие мысли. По телефону с Таней развыпендривался — резидент, секретные замыслы, вы — дураки, я — умный… На тебе, умный. Будешь покупать газеты и в прямых включениях зачитывать передовицы. «Наш корреспондент из зоны боевых действий»… со двора махачкалинского телецентра. Говно.
И вдруг — чудо! Ворота заскрипели и раздвинулись на полметра. В проеме показался очень худой старик. Тонкая желто-седая борода до пояса. Вот он! Кавказский долгожитель! Лет сто пятьдесят, точно. Не иначе в среднем возрасте у Шамиля джигитовал. В Гунибе вместе князю Барятинскому сдавались.
— Здрасьте, — говорю, — уважаемый. Нам тут, э-э-э… — Как объяснить-то? — Нас тут ждать должны.
Старик молча поманил рукой и посторонился. Мы протиснулись в щель. Валэра с кофрами остался в машине. Камера, конечно, при нас. Старик пошел к дому — мы за ним. Вошли.
Теперь попытайтесь меня понять. Я парень продвинутый. Много где бывал, много чего видел. Но сейчас испытал что-то вроде культурного шока. Мы оказались в холле. Понимаете, всего лишь в холле. Что же мы увидели? А вот что.
Высота потолка — метров восемь, точно. На стенах — шкуры. В московских кабаках — не шкуры, а дрянь по сравнению с этими. Помимо шкур — ковры (не из ЦУМа, точно). На коврах — оружие. Оружейная палата ну не то чтобы средненький музейчик, но сопоставимо. На одной из стен в обрамлении шкур и ковров — плазменный экран, метра полтора на три, под ним — штабеля аппаратуры. Я в технике ничего не понимаю, посмотрел на Костю, показал глазами, на сколько тянет, мол. Костя ответил тоже мимикой. Мимика означала, что это очень много денег.
Далее. В одном углу был камин. Я подошел посмотреть. Думал, что-то в этом понимаю (мой отец, пианист, на даче сам выложил два камина). Ничего не понял, но то, что понял, было убийственно. Он был очень большой. Соответственно, решетка у него тоже была большой и массивной. Так вот, она была серебряная! Не посеребренная, а именно серебряная. Вся. Целиком. Щипцы и кочерга были из того же металла. Бедный Дагестан! Самый дотационный регион России!
И тут я подумал: интересно, а есть ли в этом доме горячая вода? Наверняка нет…
Тем временем старик куда-то исчез. Удовлетворив свое любопытство, мы начали томиться. Опять полезли всякие нехорошие мысли.
Он появился так же внезапно и бесшумно, как и исчез. Молча поманил рукой к выходу. Наверное, не говорил по-русски.
Вышли за ворота. Рядом с Валэриным «жигулем» стоял джип. «Дефендер». Идеальная тачка для местных условий. Для боевых условий, кстати, тоже.
«Корсиканец». С ним двое. В маленьких белых шапочках. От этих шапочек опять замелькали нехорошие мысли. Я точно не знаю, не такой уж специалист по исламу. Может, ничего особенного. Но почему-то показалось, что это странно — в таких шапочках открыто появляться в Махачкале. Здороваемся. Двое по именам не представляются. Ладно.
— Куда едем?
— За нами.
Лаконично. Учусь на своей вчерашней ошибке. Больше вопросов не задаю. И тут я вдруг остро ощутил, как мы им НЕПРИЯТНЫ. Даже не мы лично, а мы ВСЕ — люди с другой ПЛАНЕТЫ.
Садимся, едем. Едем, кажется, за город. Выехали на шоссе. Указатель — Хасавюрт. Валэра мрачнеет.
— Валер, ты чего?
— Нэхарашо это.
— Что нехорошо?
— Хасавюрт.
— Почему нехорошо?
— Там лудэй пахишают.
— Так мы, может, не туда, а только в ту сторону.
Валэра молчит. Ребята сзади тоже молчат.
Я чувствую на затылке их взгляды. Но не оборачиваюсь.
Проходит время. Похоже, никуда сворачивать мы не собираемся. У меня, честно говоря, на душе тоже погано. Включаю логику. Если бы хотели убить, похитить, сделали бы это в Махачкале. Запросто. Но ведь ничего не произошло… К тому же главный у них Надир. Самодеятельность вряд ли возможна. А Надиру нас похищать на фиг не надо — у него унитазы золотые, судя по камину.
И тут я смотрю на Валэрины руки. Они судорожно вцепились в руль. Костяшки пальцев — белые. Все, к черту логику. Надо выяснять отношения.
— Обгоняй их и прижимай к обочине.
Выполняем маневр. Они останавливаются. Выхожу, подхожу к джипу.
— Уважаемые, я все-таки хочу понять, куда мы направляемся.
Легкая снисходительная улыбка. Обосрались, гяуры. Но вслух:
— Не переживай. Все нормально.
Проклинаю себя. Какого хрена я это сделал?
Все равно ведь не скажут. В таких делах надо или сразу отказываться, или идти до конца. Затевать разборки по дороге — позор.
Молча смотрю ему в глаза. Разворачиваюсь, иду к машине.
— Поехали, за ними.
— Я в Хасавюрт нэ поэду.
— Валера, родной, двести долляров туда, двести обратно.
Ему становится совсем плохо. Поедет — похитят. Не поедет — прощай четыре сотни. А на эти деньги его семья может месяца три жить. Решение принято. Едем. Ему становится легче. Молодец. Мужчина.
Вот и Хасавюрт, по-видимому, конечная точка нашего маршрута. Зловещая столица дагестанских чеченцев-акинцев.
Что-то тут не так. Какая-то еще заноза сидела в моем мозгу. Что-то меня смущало. Что-то в дороге. А! Вот! Мы проехали по трассе около восьмидесяти километров. Ни одного блокпоста! Да что там блокпосты, гаишников не было. Интересно. Боевики вошли в Ботлихский район, оттуда до Махачкалы без боев полдня пути. С боями, может быть, два-три. Это раз. А от Хасавюрта до Чечни вообще пешком недалеко. Это два. И никаких — ни местных, ни федеральных силовых структур не видно!
Зря я насчет аккредитации переживал. Хорошо, что не стали терять время и метаться по Махачкале в попытках ее получить.
Въехали в Хасавюрт. Та же Махачкала, только без «сталинского» центра и дворцов. Хотя нет, дворцы есть, только меньше. А пыли гораздо больше.
Так, а это что такое? Мы выезжаем из города? Да, точно, только с другой стороны. Вот тебе и конечная точка. Блокпоста опять-таки нет.
Оборачиваюсь к коллегам.
— Ура, товарищи! Мы приближаемся к мечте вашего недавнего детства. Впереди — сказочная Ичкерия!
Это я пытаюсь шутить. Чтобы придать себе и коллективу бодрости. Нет, в принципе ничего страшного. Ну Чечня. Бывали. Но это если бы мы ехали сами, по своему плану, зная куда. А так…
Бодрости не прибавилось. Валэре опять плохо. Чувствую, сейчас будет пятьсот долляров туда, пятьсот — обратно. Обратно? Большой вопрос. Кажется, он это тоже понимает. Потому и молчит.
Впереди горы. Да, собственно, мы уже в горах. Впереди БОЛЬШИЕ горы. Асфальт кончился. Подъем стал круче и извилистей. Теперь линия горизонта в ста метрах от нас. Небольшой перевал. Въехали.
Перед нами открылся изумительный вид. Синее небо, горная гряда на заднем плане, а внизу — освещенная косыми лучами уже низкого солнца небольшая долина с хаотично разбросанными маленькими аулами.
Пытаюсь добавить бодрости с помощью прекрасного:
— Костя, смотри, какая картинка! Не хочешь размяться? Остановимся, выйдем из машины. Поставишь камеру на штатив, поснимаешь, подышишь. Стасик на свой аппарат пение горных птичек запишет. А то мы уже почти сутки в командировке, а ни одного плана не сняли? Джигиты наши ведь не уедут без нас.
Ничего не получилось… Костик ответил совершенно серьезно очень задушенным голосом:
— Они не уедут… Они решат, что мы шпионы…
Отлично! Лекция в самолете не прошла даром.
Бдительность! Костик помнит, что надо следить за своим поведением и проявлять бдительность!
Едем дальше. Спустились в долину. Горные виды обманчивы. Долина оказалась не совсем долиной, а хорошо пересеченной местностью со своими горами, оврагами и ручьями. Дорога сильно петляет.
И вдруг за поворотом — о радость!!! Я никогда раньше не замечал, что так люблю этот архитектурный стиль. Впереди с обеих сторон дороги возвышались бетонные блоки с амбразурами. Присутствовали также мешки с песком. За ними виднелись военнослужащие с автоматами. Есть советская власть!!! Блокпост! Наконец-то! Сейчас нас остановят, документы у нас в порядке. Аккредитации, правда, нет. Фигня, вывернемся, не впервой. Зато выясним что-нибудь. Джигитов наших ведь тоже остановят.
Их остановили. Мы, как положено, встали метрах в тридцати.
Проверяли джигитов не долго. Они даже не вышли из машины. Обменялись несколькими фразами — о чем, слышно не было — и поехали, скрылись за поворотом. Странно. Настала наша очередь.
И тут меня прошиб холодный пот. Военнослужащие были бородатыми! Вот так! На советской, извините, российской территории, еще даже не в Чечне, на абсолютно классическом блокпосту стоят бородатые люди в турецком камуфляже и на полном серьезе собираются проверять у нас документы!
Подъехали, остановились.
— Сидеть в машине, — тихо говорю я.
Живописный бородач, видимо старший, подошел с моей стороны. Водитель его не интересовал. Странно. На правильных блокпостах всегда начинают с водителя. Открываю дверцу, сам не выхожу.
— Добрый день.
— Кито такые?
— Журналисты, из Москвы.
— Выхады.
Выхожу, остальные сидят.
— Дакумэнты.
Что он в них хочет увидеть? Вторую страницу на чеченском языке? Даю документы. Он их долго, внимательно изучает. Тем временем нас окружает группа бородатых военнослужащих. Нет, не с какой-то там военной целью, а просто из любопытства. С интересом, причем благожелательным таким, рассматривают меня. На лицах блуждают улыбки. Думаю: что они имеют в виду?
Нет, это вам сейчас смешно, а мне тогда было не до смеха.
Где же наши джигиты, гады? Куда уехали? Теперь они мне казались почти родными людьми.
Старший тем временем изучил документы. Но не отдает. Смотрит на меня. На лице появляется та же блуждающая улыбка. И этот туда же! Все, живым не дамся. А ребята, а Валэра, ох, е-мое!
Из оцепенения меня вывел голос:
— Слюшай, Крэстовников-Мастовников, а за тэбя и твоих рэбят Бэреза лимон баксов даст?
Так, думаю, это уже легче. Это все-таки переговоры.
— Ну, может быть, даст.
— Слюшай, давай па-харошэму дагаварымся. Жить будэтэ как у Аллаха в раю. Всо будэт. Шашлык-машлык будэт, водка-шмодка будэт, бабы!!! Будэт. Чэрез полгода дэнги папалам — и в Москву.
Все-таки хорошо, когда переговоры. Можно торговаться, аргументы выдвигать. У других моих коллег такой возможности не было. Какой бы аргумент применить? Что-нибудь про маму? Нет, не прокатит. Главное, не спорить и не показывать, что еще немного, и обкакаешься.
— Слушай, дорогой, — говорю, — мне твое предложение очень нравится. Оно просто обалденное. Но, понимаешь, у нас проблема. Мы к уважаемому Надиру едем. Он ждет. Неудобно будет не приехать.
Он чуть погрустнел. Ага, думаю, нашел нужный аргумент!
Помолчали.
— Ладно, — говорит, — паэжжайтэ (сердце забилось). На абратном путы пагаварым (сердце упало).
Беру документы, сажусь. В машине три покойника. Почти покойники. Сам, наверное, выгляжу не лучше. Медленно поехали. Очень медленно. Быстрее Валэра просто не мог. У него дрожали колени.
— Слушай, Кир, — слабый голос Костика, — мы что-то не поняли, что он про обратный путь говорил?
— Да не, он счастливого пути пожелал, просто акцент такой.
Кажется, не поверили.
— А ккудда эхат тепер? — вырвалось затаенное дыхание Валэры.
А действительно, куда? Наши инструкторы по горному туризму бросили нас.
— Точно не назад! Поехали же, путь все равно пока один.
Дорога плавно огибала гору, и вдруг, не проехав и двухсот метров, за поворотом мы увидели «Дефендер». Он стоял на обочине. Не дожидаясь нас, тронулся и поехал впереди. Ни фига себе! Что за дела?
Ладно, потом разберемся. Не останавливать же их опять, как тогда, на шоссе. Теперь уж совсем смешно будет.
Минут через пятнадцать дорога как-то неожиданно вынырнула из ущелья и мы увидели дома. «Хасбулат молодой, бедна сакля твоя». Да, одну такую бедную саклю мы уже видели сегодня. Если нам сюда, интересно, какие здесь камины?
Остановились. Сидим. Я почему-то уверен, что это уже пункт назначения. Вокруг накапливаются бородатые военнослужащие. Но как-то теперь не страшно. Наши инструкторы вышли из «Дефендера» и куда-то ушли. От нечего делать изучаю обстановку.
Вот оно какое — бандитское гнездо. Окружающая местность — небольшое горное плато. Судя по всему, вокруг обрывы. Дорога только одна. Большие горы вдали. Для обороны место идеальное. Но с воздуха уязвимое. Хотя неизвестно, какие у них тут пещеры-галереи. Домов немного. Пять — шесть.
Вернулся «Корсиканец».
— Пойдем — мне.
— А они?
— Они потом.
Выхожу. Идем к домам. Подошли к крайнему.
— Посиди здесь, вон скамейка.
Пожимаю плечами, сажусь, смотрю ему вслед. Он заходит в следующий дом. Через несколько минут оттуда выходят несколько бородатых и среди них — наконец-то — Надир Хачилаев. Он машет мне рукой. Все! Доехали! Встаю, иду к нему. Все хохочут. Надо мной, что ли? Что смешного?
— Кыра, здарова!
— Привет, Надир.
— Кыра, я тут тэлэграмму палучил. Из Госдумы. Вэлят срочно явытся на засэдание. Я вот: мнэ двэ тыши рэбят взят с собой или тры?
Все хохочут. Вот оно что. Не надо мной все-таки.
— Надир, нам бы поговорить.
— Пагаварым, Кыра, пагаварым. Нэ сэйчас. Я тут чэлавэка жду, с той стороны, — взмах рукой в сторону Чечни. — Важный чэлавэк, палэвой камандыр. Ты пака атдахны.
— Надир, я не один, со мной ребята.
— Ты схады за ними. С табой вот парэн пайдет. А то тэбя здэс нэ всэ знают. Грохнут могут. Он виздэ с табой хадыт будэт. Шашлык даст, арбуз даст.
Нормально Уважаемый изъясняется! Не все знают — грохнуть могут. Я думал, никто не знает. А оказывается — не все.
Идем. Мой новый экскурсовод — молодой парень, улыбается.
— Кирилл, — протягиваю руку.
— Магомед, — жмет руку.
Опять Магомед. Красивое имя.
— Можна пиросто Мага.
Это уже совсем хорошо.
Подходим к машине.
— Экипаж, выходи. Мы прибыли. Как насчет работы, не знаю, но отдых точно будет. Это Мага. Без него никуда не ходить.
Мага закинул автомат за спину и взял два кофра. Ну, вообще класс! Он мне уже как брат.
Валэра обреченно поплелся за нами. Он, бедолага, понимал, что уж сегодня домой точно не вернется. Ни с баксами, ни без них.
Заходим в саклю. Насчет каминов я погорячился. Сильно погорячился. Со времен Ермолова здесь ничего не изменилось. Но шашлыком пахло. А на столе — два огромных арбуза. Расположились. На это ушло секунды четыре. Мага улыбнулся и куда-то ушел. Вышли, покурили. Из-за угла вынырнул Мага. Мне показалось, что сначала вынырнула улыбка. В руках у него был таз. Таз дымился. В нем был шашлык.
Зашли в дом, сели за стол. Откуда-то взялись лук, зелень.
— Мага, а как это так с шашлыком быстро получилось?
— Жэншины.
На всякий случай я наступил Стасику на ногу.
Шашлык был изумительный. Все расслабились.
— А как здесь насчет… — начал Костя, мечтательно жуя веточку зелени.
Я так наступил ему на ногу, что он не договорил.
— Насчот травки? Можна. Папожже. Какда старыкы спат лагут. А насчот вына савсем нэлзя — шарыат. Но мы всо равно ходым. В сасэдный аул. Там адын дэд жывет, он на шарыат пиливат хатэл. А насчот этого, — он улыбнулся и посмотрел на Стасика, — тожэ можна. Эта в дыругой аул хадыт нада.
Ни хрена себе! Мало того что наш экскурсовод мысли читает. Я-то думал, мы в бандитском гнезде — опасности, лишения — а здесь Тверская какая-то!
— Спасибо, — говорю, — все было очень вкусно. Пойдем погуляем.
— Пайдем.
Вышли. Вечерело. Пейзаж. Горный воздух. Подошли к краю обрыва.
— Мага, а как это место называется?
— Гиляны.
— А это Дагестан или уже Чечня?
— А гидэ ты стаиш — то Дагэстан. А шаг туда — это Чичня.
Я посмотрел туда. Там был обрыв. Символично.
— Мага, а ты сам откуда?
— Из Вэдэно.
— Ты чечен?
— Чичен — ты гаварыш. Я гавару — вайнах, — жестко сказал, но все равно с улыбкой.
— Извини, Мага, вайнах. А как сюда попал?
— А мы как в ту вайну пабэдили, там болше дэлат нэчэго. Я сдэс нужнэй.
— Ты воевал тогда?
— От и до.
— А лет тебе сколько?
— Дивэтнадцат.
Да, подумал я, вырастили поколение. В 94-м ему четырнадцать было. Больше он уже никогда ничем другим заниматься не будет. Сколько их таких? Я чуть было не ударился в глубокомысленный пафос насчет израненных душ чеченских подростков и безответственности властей, но ход моей мысли прервало странное происшествие.
Мага вдруг вытянул руку и замахал автоматом. Другой вытянутой рукой стал грозить кому-то кулаком. В его глазах были ужас и гнев. Мы смотрели на него и ничего не могли понять. Вдруг он как-то сразу успокоился, еще раз погрозил кому-то, уже пальцем, и сказал:
— Пашлы атсуда.
— Мага, что случилось? Я не понял?
— Дураков вэздэ хватаэт. Тэмнэет, оны нэрвнычают.
Что он там увидел, а главное как — так и осталось загадкой. Приставать с вопросами я не стал. Видимо, кто-то из тех, кто меня «нэ знаэт», решил все-таки грохнуть. Скорее всего, снайпер, один из тех, что были, конечно же, понатыканы по периметру. Мага среагировал. Боевой опыт. Кто-то из нас обязан ему жизнью. Может быть, все четверо.
На обратном пути встретили Надира, который неторопливо прогуливался с «палэвым камандыром». Раскланялись. Дом отдыха просто.
Потом посидели на завалинке у сакли.
— Чиво так сыдэт, я сэйчас, — Мага был оперативен. Вернулся минут через пять с пятью уже заряженными косяками.
Я не удержался.
— Быстро, — говорю, — получилось, как с шашлыком. Тоже женщины?
Мага засмеялся и покачал головой.
От косяков мы со Стасиком отказались. Вот если бы к тому деду, который «на шарыат пиливат хатэл». Но от этого замечания я удержался. И третью тему не стал продавливать. Стасик промолчал.
Валэра, кстати, от косяка тоже отказался. Он отказался бы от всего, чего бы ему ни предложили. Он с самого начала делал вид, что его нет. В нем полностью воплотился восточный принцип «большой человек — маленький человек». Здесь все были для него Большими людьми. БОЕВИКАМИ. Даже добрый Мага. А он был маленький человек — бомбила, из маленького народа. Не думаю, что он был трус. Просто принцип есть принцип.
У Маги затрещала рация и что-то произнесла по-чеченски. Мага коротко ответил.
— Пайдем, Надыр ждет.
— Ну что, Кыра, зачэм пожаловал?
— Надир, тут заваруха начинается.
— Бэс тэбя знаю.
— Мне твоя помощь нужна. С нашими, сам понимаешь, каши не сваришь. Они пока разберутся, кто за что отвечает, все кончится. А мне свою работу делать надо.
— Я что могу?
— Ты много что можешь. Для начала дать мне интервью.
Мускул дрогнул. Клиент польщен. Я на правильном пути.
— Интэрвю пака нэжэлатэлно. Что еще?
— Помочь нам добраться до Ботлиха. Если мы как положено поедем, военные завернут. (После сегодняшней поездки я был в этом совсем не уверен, но чего уж теперь.) А нам бы как-нибудь с другой стороны туда подобраться, поработать и быстренько в Махачкалу — у меня эфир в пятницу, так что на все про все максимум четыре дня.
Я понял, что наглею. До Ботлиха с другой стороны, потом вокруг Ботлиха, потом в Махачкалу, и все это быстренько. Как будто учения в ГДР снимаем. Может, еще мигалки попросить для верности? Впрочем, пережитые испытания — зря, что ли?
— А чиво тэбэ в Ботлихе дэлат?
— Как чего? Работать.
— А там нэинтэрэсно.
Я разозлился:
— Надир, я тебя очень уважаю, ты можешь мне помочь, можешь отказать, но давай где интересно, а где неинтересно, я сам решать буду. Это МОЯ работа.
— А как ты можэш рэшат, кагда нычэго не знаэш?
— А чего я не знаю?
— А того, что скоро будут мэста паинтэрэснее.
Так, вот это уже очень круто. Опережающая информация. Журналистская удача.
— Какие такие места?
— Многа спрашываэш.
— Работа такая. Хорошо, Надир. Я так спрошу. У меня в пятницу эфир. Я не знаю, что это за места «поинтереснее» и когда там что начнется. Вопрос: это до пятницы начнется?
— Нэт.
— Значит, в пятницу я не сделаю свою работу. Давай так поступим. Я с твоей помощью поработаю вокруг Ботлиха, смотаюсь в Махачкалу, перегоню материал, вернусь к тебе и буду ждать интересных событий столько, сколько надо. Идет?
Все-таки я нахал. Разговариваю с уважаемым человеком с таким нажимом. Это как по лезвию ножа. Но я знаю — они считают, что это сила. Они за это уважают.
— А ты патом из Махачкалы вэрнешся?
Ах вот оно что! Я ему зачем-то нужен. Ему очень кстати, чтобы мы были под рукой, когда начнутся «интересные» события! Осторожнее! Вот почему он согласился меня принять. Стоп. А эта история на неформальном блокпосту? Что-то здесь не так. Эти, из «Дефендера», не могли не сказать бородачам, что мы едем к Надиру. А потом они отъехали и ждали нас за поворотом. Зачем весь этот спектакль? Ну конечно, это ж и был спектакль! Нам дали понять, что в случае чего мы отсюда просто так не выедем. Но не грубо, какой от нас тогда будет толк, а так, в шутку, по-своему элегантно. Итак, по замыслу моего собеседника, мы должны работать, понимая, что он нам помогает, но имея в виду, что, если что-то будет не так, нас здесь похоронят. Сложная конструкция. Одно слово — восточная. В общем, пока мне это тоже на руку. Только в четверг вечером я должен быть в Махачкале. Проездом через Ботлих.
Все эти мысли пронеслись в голове за секунду. Хорошо, что от косяка отказался.
— Ну конечно, вернусь. Что ж я, не профессионал, что ли? Я ж понимаю, что ты делаешь мне предложение, от которого ни один нормальный журналист не откажется.
— Сматры.
— Я так понял — мы договорились? Сначала Ботлих, потом Махачкала, потом обратно, и я весь твой?
— Дагаварылис.
8 августа 1999 года, воскресенье. Ботлих.
…Границу с Чечней в обратном направлении они не пересекали. И это было хуже всего…
В полдень в отделение милиции Ботлиха позвонил некто и сообщил, что к исходу сегодняшнего дня в городе будет введено ваххабитское правление.
А чуть позже появились первые беженцы из Ансалты и Рахаты. Боевики никуда не исчезли. Они захватили эти села и без сопротивления разоружили местную милицию. А потом стали рыть окопы.
Утреннее «боестолкновение», ставшее боевым крещением для лейтенанта Кости Кравцова, но так и не попавшее в сводки, было всего лишь репетицией. Басаев убедился, что с ходу Ботлих не взять. Федералы, против обыкновения, успели перехватить инициативу. Вот и пришлось довольствоваться малым — Ансалтой и Рахатой — и готовить их к обороне.
Впрочем, истинного смысла происходящего тогда не понимал никто. Ни генерал армии Квашнин, ни генерал-лейтенант Булгаков, ни просто лейтенант Кравцов. Прапорщик Палыч, возможно, догадывался, но его никто не спросил. Точнее, первые двое не спросили.
— Ну что… Отбили мы их…
Первый в жизни Кости Кравцова бой оказался совсем не таким. Каким-то совсем не таким. Он должен был командовать взводом. Он был не против командовать. Он даже и не испугался, честно говоря. Может, не успел. Но он совсем не понял, насчет чего, собственно, надо было командовать. Все произошло как-то помимо него. Боевиков он не видел. Откуда велась стрельба — тоже. Сам он стрелял приблизительно туда же, куда и все. Попал в кого-нибудь или нет, конечно же, не знал. Если и попал, то случайно.
Короче говоря, применить свои познания в тактике у него решительно не было ни возможности, ни времени. Он был разочарован. Это его некоторое время мучило. Но к тому моменту, как Палыч докурил свой второй подряд «Донтабак», Костя решил, что в следующем бою точно во всем этом разберется. Тактика была задвинута, и он задумался о стратегии. А со стратегией, как мы помним, Костик долго оставаться наедине не мог. Поэтому, деликатно дождавшись, пока Палыч отхаркается от «Донтабака», он продолжил разговор.
— Палыч, а че им надо-то?
— Кому?
— Ну этим, ваххабистам?
— А ты пойди у них спроси.
— Не, ну серьезно, ты ж воевал тогда с ними, Грозный брал…
— А че толку-то? Как взяли, так и отдали.
— Ну и я о том, все же им отдали. И Грозный, и независимость их. Че им теперь-то надо?
— Одно слово — звери, — Палыч опять закурил, — им всегда мало. Они если борзеют, им надо по роже бить, тогда понимают. А если с ними разговоры, да еще про независимость — они думают, что ты слабак. Им дай волю, они всю Россию к своей Чечне присоединят. А им волю и дали. А нельзя было.
Костю передернуло от страшной догадки.
— Так это они че, присоединять начали?
Палыч промолчал.
— А как же эти, в Кремле там, в Думе, они че, не догоняют, что ли?
— А ты об этом у заместителя командира части по воспитательной работе спроси.
Костя помолчал. Тем временем военная активность на вверенном их охране «аэродроме» нарастала. Два «МИ-24», в просторечье «крокодилы», уже совершили один боевой вылет и «заряжались» к следующему. Другая пара только что ушла в направлении «присоединенного» кусочка России. Работала артиллерия. Так что вроде бы неспешный разговор собеседников на самом деле шел на повышенных тонах. Скажем прямо — временами им приходилось орать.
— He, Палыч, ну если мы здесь, если вот отбили их, если вертушки по тем селам работают, значит, не дадут им ничего присоединить?
— Не, студент, ну ты зеленый, чего с тебя взять. Но эти, в штабах там, да в Москве, они… знаешь что? — Палыча вдруг понесло.
Так бывает со старыми простыми вояками, которые копят в себе обиду на начальство, замечают все нестыковки и противоречия, анализируют их какими-то своими, непонятными интеллектуалам методами и неожиданно, вдруг, вопреки военной заповеди «не рассуждать», делают выводы. И чаще всего оказываются правы. В общих чертах.
— Они знаешь что? Они или правда не догоняют, или что похуже. Ведь ты смотри, что творится! Эти гады приперлись сюда, села захватили. А где разведка? А где ФСБ? Че, не знали? Может, и не знали. А может, знали. А я вот точно знаю, что теперь мы с тобой будем сидеть здесь и в носу ковырять, а вертушки, сушки и пушки будут по этим сраным селам недели две х…чить. А потом нас кинут эти села освобождать. А там все равно, каждый куст стрелять будет. А надо было все это делать до, а не после. И не Салту эту, или как ее, громить, как теперь приходится, а по их территории работать. А знаешь, что хуже всего, — Палыч яростно воткнул бычок «Донтабака» в подошву своего армейского ботинка (так не бросишь, «аэродром» все-таки) — хуже всего то, что пока мы здесь с этими разбираемся, силы сюда стягиваем… Знаешь что?..
— Что? — Костик и не знал уж, куда еще хуже.
— А то, что хоть и зеленый ты, студент, но башка у тебя есть. Да нет! Не это хуже всего. Это я к тому говорю, что ты тогда про Кадар сказал.
Вот так и ответил прапорщик Палыч на вопрос, который не задали ему ни генерал армии Квашнин, ни генерал-лейтенант Булгаков. И был прав. В общих чертах…
9 августа 1999 года, понедельник. Гиляны.
Проснулся я от радостного возгласа Маги:
— А вот каму хынкали?!
Точнее, не то чтобы проснулся, а сквозь сон стал ощущать действительность. Правда, действительность в моей полуспящей голове была искаженной. Я не понял, что это голос Маги. Я зафиксировал только акцент. И еще ключевое слово — хинкали. Я в Тбилиси? Вот здорово! Сейчас мы будем есть хинкали! Я не сторонник легких завтраков. Хинкали — в самый раз. Я вообще всегда просыпаюсь либо от будильника, либо от голода. Либо от звонков Тани Собакиной. Тани? Так, что у нас с Таней? Борт, ваххабиты, тьфу. Я проснулся. Это — не Тбилиси.
На столе дымилось блюдо с хинкали. Да, это — не Тбилиси. Это — не хинкали. Точнее, здесь это так называют, но это не изумительная ручная лепка изумительного теста с изумительным, сочным фаршем внутри. Это просто кусочки вареного теста. Но тоже ничего.
Потом был кофе. Ненастоящие хинкали и растворимый кофе. Но бывало гора-а-аздо хуже. Я уже рассказывал. Мы — дикая дивизия. Бывало, что ничего не было.
Потом были сигареты. Нет-нет, просто сигареты.
А потом был сортир. Вот этого момента я ждал больше всего. Эту наиважнейшую тему я умышленно не раскрыл в своей лекции в самолете. Верил — настанет момент, который принесет мне много радости.
Вы знаете, что такое мусульманские сортиры? Они ничем не отличаются от христианских. Бывают удивительно чистые, бывают удивительно загаженные. Все дело только в том, что в мусульманских сортирах нет бумаги. Никакой. Даже газеты. Только кувшинчик с водой.
Так вот, мы покурили, а после этого… Сами понимаете. Первым пошел Стасик. «Это хорошо», — подумал я. У Кости больше жизненного опыта, бумага могла быть у него с собой и он все испортил бы. Я же не стану шептать ему в щель, чтобы он ничего не говорил Стасику. Военнослужащие вокруг, поймут не так…
В общем, Стасик не выходил долго. Когда вышел — это было лицо!!! Замысел удался.
Сортирная тема в мусульманских странах заслуживает отдельной главы. Но расскажу вкратце.
Последователи ислама, вопреки распространенному заблуждению, очень щепетильны в этом вопросе. Если вы находитесь на природе, даже в компании одних мужчин, вы не можете просто отойти в сторонку и отлить. Не поймут. Надо, чтобы вас обязательно не было видно. Совсем хорошо, если никто даже не догадается, куда это вы пошли. А уж попытка пописать на какой-нибудь забор, мечтательно глядя на звезды, как мы любим, может стоить жизни. При этом для меня всегда было загадкой, почему в чеченских селениях сортиры во дворах (других там нет) никогда не запираются. В них нет ни крючка, ни щеколды. А ими пользуются и мужчины, и женщины. Но я ни разу не попал в ситуацию «ох, извините». Отслеживают как-то?
Да, я отвлекся. Значит, сделали мы все свои дела. Пора начинать рабочий день. Спрашиваю у Маги: что дальше? Мне с Надиром надо еще один вопрос обсудить.
Мага — в рацию, рация что-то ответила.
— Пайдем.
Надир стоит на улице, с кем-то общается.
— А, Кырилл, здарова, как спалос?
— Отлично. Какие наши действия?
Берет меня под руку.
— Прайдемса.
Ну, думаю, начинаются трудности.
— Паэдете на «Уралэ». Вас троэ, плус май рэбата.
— Да мне, Надир, хоть на «Урале», хоть на танке.
— Я нэ аб этом. Маи рэбата вам гилаза заважут.
— Что, все так серьезно?
— А кагда тибе ФСБ будэт яйса атрыват, ти скажешь — гилаза завазаны былы, дарогу нэ видэл.
— Ну, я сюда-то с глазами ехал.
— А кагда тибэ ФСБ пирэс-канфирэнсию дэлат будэт, им дарога суда нэинтэресна будэт. Им дуругые дарогы интэрэсны будут.
Надир, думаю, классный мужик. Находка для журналиста.
— А когда мне ФСБ пресс-конференцию делать будет? Когда из Ботлиха в Махачкалу вернусь?
Это я его колю насчет моей вчерашней догадки, что мы ему еще где-то нужны будем.
— Нээ, тагда нэ успэют. Кагда патом вэрнешса.
Так, это уже хорошо. Речь идет о том, что мы и из мест «паинтэрэснэй» вернемся. Это, вообще, здоровый признак, когда глаза завязывают.
— А зачем тогда сейчас глаза завязывать?
Обаятельная улыбка:
— Чтоб ви прывыклы.
Хорошая шутка. Ладно, хрен с ним. Разбираться не буду. Главное понятно — во-первых, мы ему нужны где-то «там-потом»; во-вторых, мы теперь будем лишены горных пейзажей, потому что он прогнозирует мою встречу с ФСБ. Интересно, в качестве кого — свидетеля или обвиняемого? Это пока не важно, главное, это значит, что мы должны вернуться.
— Надир, у меня тут водитель из Махачкалы, ему с нами делать больше нечего, ему бы уехать.
— Пусть эдет.
— А эти там, на блокпосту, и вообще как-то…
— Ево праводят. За Хасавюрт.
С Валэрой попрощались трогательно. Я дал ему шестьсот, все обнялись, и он уехал. Впереди него шла серая «десятка». В ней — два парня. Не знаю, что у них лежало на заднем сиденье, но в руках оружия точно не было. Я решил, что это хороший знак. Или мне так хотелось думать?
Отправились почти сразу после прощания с Валэрой. Надо отдать должное Надиру и его ребятам. Никаких раскачек, ожиданий и прочих проявлений восточной неги не было.
«Урал» — транспортный бог войны — медленно выполз на плато из чрева ущелья. В брезентовую пасть его кузова начали загружать длинные темно-зеленые деревянные ящики. Черная маркировка — российская. Или советская? Я не очень в этом разбираюсь, но обманывать себя не стал. Как минимум одна статья Уголовного кодекса у нас уже есть — пособничество незаконным вооруженным формированиям. Соучастие в доставке боеприпасов. Потом к боеприпасам добавились наши навороченные кофры. Вот и первая тема для «пирэс-канфирэнсии» в ФСБ.
Потом в кузов полезли мы сами и шестеро камуфлированных ребят. Не скажу, что это были «вооруженные до зубов бандиты», как любят выражаться наши газетные коллеги. В смысле насчет «до зубов». На шестерых приходилось шесть «калашей» с подствольниками, два РПГ, у каждого в «разгрузках» по пять-шесть магазинов. Гранат не видел. Всего-то минут на пятнадцать хорошего боя. Еще два «калаша» были в кабине — у водителя и командира. Я так понял, что в кабину сел командир — кто же еще?
С нами в кузове — ребятки как ребятки. Худые, загорелые. Никакого показного свирепства, солнцезащитных очков, поднятых в сгибе локтя пулеметов и всяких прочих понтов, которые наблюдались у масхадовской охраны в Хасавюрте-96 (пакт Лебедя — Масхадова). Справедливости ради надо сказать, что тогда было много телекамер, а здесь только одна, да и та в виде багажа.
Нет, эти не понтовались, они просто ехали на работу. Мы были им интересны. Но так, слегка.
Вносили некоторое разнообразие в их боевые будни. Люди из Москвы, в которой они сами никогда не были и никогда не побывают (да-да, то, что всего через три года случится «Норд-Ост», тогда и в голову не приходило; Ансалту захватили — уже ЧП, а Буденновск и Кизляр казались дикой случайностью). И неприязни, проявленной вчера «горными инструкторами», тоже не было. Пожалуй, они смотрели на нас так, как смотрели советские люди 70-х на интуристов — немного с завистью, немного с восхищением, немного с подозрением, сами невольно подтягиваясь и стараясь казаться лучше.
Так вот, в кабине сидел командир. А с нами в кузове тоже был командир. Помладше. И тут я сделал интересное для себя открытие. Понял, каков в этом кузове наш статус. Статус — это, знаете ли, важный момент в таких обстоятельствах. Так вот, мы для них были не гостями, не заложниками, не клиентами и т. д. Мы были для них — второй группой. Со своими целями и задачами. Да, они, наверное, отвечали за нас. Может быть, за нашу безопасность, хотя как тут вообще можно отвечать за безопасность. Может быть, и даже наверняка, они отвечали за то, чтобы мы не узнали, чего не следует, не рыпнулись, куда не надо (Надиру не надо). Очень может быть, у них был приказ в случае чего — секирбашка. Но все-таки мы были второй группой (ох, «пирэс-канфирэнсия»).
Знаете, как я это понял? На Востоке очень большое значение имеет понятие «старший». Вы все хоть раз видели на улицах мирных городов военный грузовик с солдатами. Кто сидит у заднего бортика? Правильно, сержанты и дембеля — старшие. Потому что это — лучшие места, оттуда гражданская жизнь видна, девушки. А молодняк запихан вглубь. Так вот одно такое место занял их старший, а другое было предложено мне. Не второму по статусу среди них, а именно мне. То есть я тоже был признан старшим. Старшим в своей группе. Значит, мы — равноправный (или почти) с ними коллектив. И не важно, что в данном случае с этих мест не видно было гражданской жизни, тем более девушек. Это предложение — на уровне рефлекса.
Мой визави даже представился «Ваха».
Я гордился своим командирским положением минуты три. Пока не съехали с плато. А дальше — «как тяжела ты, шапка Мономаха». Только не шапка, а прямо наоборот.
Вы когда-нибудь ездили в кузове «Урала»? По проселочной дороге? Тогда вы знаете, что происходит с вашим организмом в целом и с опорно-двигательным аппаратом в частности через двадцать минут езды. Теперь представьте себе проселочную дорогу в горах Кавказа. Хотя дорогой, даже проселочной, то, по чему мы ехали, назвать трудно.
Наши «командирские» места оказались как раз над задней осью «Урала». И через каждые два метра меня подбрасывало до потолка. И держаться было решительно не за что. И каждый раз я со всего маху приземлялся на свое сиденье. А сиденьем служил зеленый деревянный ящик с нашей уголовной статьей.
Ваха был в лучшем положении. Нет, формально мы были в равных условиях. Но он то ли в силу привычки, то ли благодаря врожденной кошачьей ловкости взлетал как-то ниже, а приземлялся как-то мягче. И лицо его было безмятежно.
Минут через пятнадцать подполз Ножкин за сигаретой. Они могли курить! Они, непривилегированные, вообще возлежали на своих ящиках! Их лишь покачивало!
— Костик, у меня уже жопа квадратная, — шепнул я.
— Зато не трахнут, — великодушно ответил мой товарищ.
Через некоторое время заметно сбавили скорость. Двигатель натужно выл, меня прижало к заднему бортику. Мы в БОЛЬШИХ горах. Кончилась бешеная тряска. «Урал» медленно и тяжело переваливался с боку на бок. Я в который раз в жизни понял, как мало человеку надо. И только тогда вспомнил, что нам должны были завязать глаза. Но не сделали этого. А Надир шутник — зачем завязывать глаза тем, кто едет в закрытом брезентовом кузове?
Обычно открытый «затылок», из которого жадно глядят на гражданскую жизнь солдатские глаза, был почти наглухо завешен двумя кусками брезента, свисавшими с крыши. Между ними оставалась лишь узкая щель.
Теперь, когда мое положение на зеленом ящике несколько стабилизировалось, я мог позволить себе некоторую вольность и кинуть взор на окружающий мир. Точнее, не окружающий, а резко убегающий вниз из-под колес. Угол обзора был, сами понимаете, невелик.
Мы ехали по серпантину. Взгляд то упирался в густо заросшую приземистыми деревцами гору, то улетал в бездну. Ничего не понять. Ладно, надо попробовать — завяжут глаза, что ж, невелика разница. Чуть отодвигаю рукой брезентовую штору. Высовываюсь.
— Можэм вабшэ паднят, толко пылна будэт, — неожиданно сказал Ваха.
Вот те на, думаю. Секретность. Моим кавказским товарищам тоже надоело сидеть в темном душном мешке? Беззаботность молодости? Или не было никакого секрета?
— Дэлай, как я, — встает, одна нога упирается в бортик, втягивает свою половину шторы внутрь и заправляет за верхнюю скобу.
Повторяю его маневр. Не так проворно, но, главное, не вылетел головой вперед.
Мы ехали не просто по серпантину. Это была в буквальном смысле слова козья тропа. Я, честно говоря, так и не понял, как «Урал» вообще на ней умещался. «Дорога», казалось, была уже, чем расстояние между бортами. С одной стороны громоздился почти отвесный склон, с другой пропасть. Это я и раньше видел, но не видел того, что левые колеса мяли самую кромку обрыва. Одно неверное движение — все. «Господи, сохрани верность глаза и твердость руки нашему водиле!»
А мои товарищи безмятежно курили, лежа на своих ящиках. Поистине, иногда незнание — счастье.
В голове метались дикие мысли. Тут все — сумасшедшие. Во-первых, я, не только сам ввязавшийся в эту авантюру, но и втравивший в нее двух молодых, слепо доверяющих мне людей. Во-вторых, наши чечено-дагестанцы, играющие в рулетку с этой чертовой тропой явно не в первый раз. В-третьих, сами мои молодые коллеги, бычкующие свои окурки о ящики с боеприпасами, в-четвертых, опять же чечено-дагестанцы, позволяющие им делать это, а мне смотреть моими русскими глазами на их секретную джихадскую тропу. Дурдом!
Дальше стало еще хуже. Я даже не думал, что такие серпантины бывают. Начались повороты не просто крутые, а… я даже не знаю, как объяснить. Наш водила выполнял их в пять приемов. Вперед — назад — вперед — назад — вперед, каждый раз до упора выворачивая руль. Назад — это не просто назад, как во дворе. Назад — это задние колеса… еще сантиметр, и все. А наш край кузова просто парит над бездной.
Во время очередного такого «назад» даже Ваха истошно заорал, а его бойцы стали колотить прикладами в заднюю стенку кабины. Потом им было немного стыдно за временную потерю невозмутимости, которую должен хранить каждый воин ислама, но жизнь стоит такой малой жертвы. Я, во всяком случае, был очень рад. И еще я был горд. Тем, что заорал Ваха, а не я. И не стал говорить, что просто онемел.
Наконец достигли перевала. Дорога пошла вниз, а ландшафт изменился. Обрыв отодвинулся и стал пологим. Деревья выше. А вскоре я заметил, что едем почти прямо. Въехали в лес. Пыль исчезла. Воздух стал прохладнее и свежее. Лес был густым, а деревья — совсем высокими. Почти родная природа. Я ненавидел ходить за грибами. Сейчас бы пошел. Сквозь просветы деревьев увидел ручей. Горный. Но не быстрый. Кристально чистая вода легко бежала среди небольших небесного цвета валунов. После пыльной, жаркой, душной горной тропы, после бьющего отвесно жгучего солнца — лес, тень, прохлада, вода. Слов не нужно.
Вскоре пошло редколесье, солнечные лучи опять коснулись лица. Но ненавязчиво. Луч — тень — луч — тень.
Все шло хорошо. Очень хорошо. Я закурил, расслабился, оценил состояние своего опорно-двигательного аппарата. Пришел к выводу, что он в норме. Как это окажется кстати всего через несколько минут!
По лицу Вахи промелькнула тень. Что такое? Он прислушивался. Я тоже попытался. Но ничего, кроме натужного воя «Урала», не услышал.
И тут появились они. Две птицы, резкими контурами которых я любовался столько раз, не испытывая ни малейшего страха. Два «МИ-24» неожиданно вынырнули из-за близкой горы. Их хищные носы, казалось, обнюхивали местность. Они еще не видели нас, но это было делом времени. Ваха что-то крикнул гортанно. Его бойцы опять стали колотить прикладами в заднюю стенку кабины. Машина пошла быстрее, стремясь забраться под защиту более густой «зеленки».
И тут они увидели нас. Задрали носы кверху и стали делать длинный разворот. Так заходят для удара. Мы горохом посыпались из кузова.
Самое интересное, что в памяти отпечаталось все до мельчайших деталей. А я думал, что должно быть наоборот. Первая мысль — убежать как можно дальше от грузовика — наверняка главной цели. Вторая — распластаться по земле под хоть каким-нибудь укрытием. Еще успел оглянуться. «Урал» исчез за деревьями. Мелькнула мысль — уже далеко. С размаху налетел на какой-то дуб, или не дуб? Там и остался. Через секунду могучее дерево, на защиту которого я так положился, казалось мне жалкой травинкой.
Потому что начался ад. Змей Горыныч выплюнул на землю огонь. Казалось, ракеты перемалывают не только рощу, но внутренности самого Кавказского хребта. Грохот, вой, свист, жар. Всю гамму ужаса описать невозможно. Вот здесь я уже не уверен, что все помню. Запомнилось какое-то дикое желание вжаться, растечься по земле, заползти под нее. Казалось, что это длится вечность.
Это длилось несколько секунд. Потом все смолкло. Или я оглох? Может, и оглох, но земля дрожать перестала. Поднял голову. Они никуда не улетели! Две твари дергались в воздухе, зависнув на месте и поводили носами из стороны в сторону. Потом я услышал другие звуки. Они шли от земли. Легкий треск разрываемой бумаги. Потом два хлопка. «Калаши» и гранатометы? Неужели кто-то жив, кроме меня? Но ведь я жив. Значит, могут быть живы и другие. Почему эти твари не улетают?
А потом все повторилось. Мордой в траву, руками обхватить голову, распасться на молекулы, просочиться под землю. Господи! Кончится это когда-нибудь?
Кончилось. Все стихло. Земля перестала дрожать. Я еще здесь? Шевелю рукой. Шевелится. Поднимаю голову. Отвратительные насекомые, которых я ненавижу, поводя хвостами, уходят, набирая высоту.
Послышались голоса. Я не один. Господи, где Костя, Стасик?
Вот следующие несколько минут помню плохо. Каким-то образом мы собрались вместе. Ребята живы. Кавказцы тоже. Только сколько их? Не могу сосчитать. Плыву. Все в крови. Ладонью вытираю лицо. Липко. Я тоже в крови. Но хожу! И руки двигаются. Значит, все цело. Сам ободрался. Только звуки — как сквозь вату.
Знаете, что привело меня в чувство? У Кости на ремне через плечо — камера! Как он спрыгивал с бешено несущегося грузовика с пудовой хреновиной в руках? Как укрывался? Вот что значит профессиональный рефлекс! Неужели он так силен? Обнимаю их. Целы? Да вроде бы. Костя, как ты это сумел? Не помнит.
Вижу Ваху.
— Как дела?
— Омар убит.
Так, теперь день. По их обычаям тело должно быть предано земле сегодня до захода солнца. Почему-то нет чувства жалости. Я не знаю, кто из них был Омар. И физиономии особо не запоминал. Наверное, все это плохо. Так нельзя. Я должен переживать. Человек погиб. Сделал нужное выражение лица, развел руками. Но внутри — пусто. А сейчас мы попадем на похороны? Кто же из них Омар? Считаю — шестеро. В кузове было шестеро, в кабине двое. Из кузова, кажется, все в наличии. А грузовик уехал. Ничего не понимаю.
— Ваха, а Омар это кто?
— Камандыр. Из кабыны выпрыгнул. Нэ надо было.
Помолчали.
— Нада ухадыт. Аны знают квадрат.
Похороны откладываются? Или они оставят тело здесь? Нет, это вряд ли. Значит, понесем с собой. Они знают квадрат. Что, опять прилетят вертушки?
Я посмотрел на Ваху, перевел взгляд на небо. Тот покачал головой. Квадрат… Артиллерия бьет по квадратам… Т-тв-вою мать!
Двинулись быстро, разом, почти бегом. Краем глаза замечаю — двое ташат что-то тяжелое, с двух сторон держась за края не то одеяла, не то куска материи. Омар.
Бежали недолго.
То, что мы недавно пережили… Оказывается, это был пустяк. Снаряды шли с гулом, тяжелым, уверенным в себе. Им не требовалось осколками искать цель. Объем и масса. Артиллерия не убивает. Она хоронит.
На этот раз мы были вместе. Плотной кучей. Повезло, небо обвалилось не над нами — чуть сзади. В другой раз они могут угадать.
И тут я нашел один из вариантов ответа на загадку, мучившую меня давно. Миллионы тонн бомб, снарядов, ракет обрушивались на горы Чечни в минувшую войну. Ничего живого не должно было остаться. А боевики как ходили по горам, так и ходят. И меньше их не становится. Вот ответ. По крайней мере, касательно артиллерии. Боевой опыт. Тактика. Очень простой прием.
Дело в том, что, когда работает дальнобойная артиллерия, слышен звук самого залпа. За много километров. Его слышат те, по кому стреляют. А снаряд летит до цели приблизительно двадцать секунд. И есть промежутки — тихие, спокойные, когда ничего не летит.
— Па маей камандэ, всэ вмэстэ и сразу, — скомандовал Ваха по-русски, спасибо ему.
Рывок. Еще бежишь, а уже смотришь, куда прятаться — лежащее дерево, бугорок, ямка. Разрыв, команда, рывок. Неприятно, психологически невыносимо выскакивать пусть из убогого, но укрытия на открытое пространство.
Но с каждым рывком разрывы остаются все дальше за спиной. Так и ушли. Вскочили в последний вагон, уходящий из ада.
Это все я, конечно, потом осознал.
Мы ушли уже далеко, когда вступила в дело авиация. Там, где мы еще недавно были, творилось невообразимое. Мы видели это. Лес пылал, взрывные волны моментально гасили пожар, а следующий удар снова заставлял лес пылать. И так много раз.
9 августа 1999 года, понедельник. Ботлих.
Из дневника генерала Геннадия Трошева:
«С одной из горных вершин боевики обстреляли ПТУРами (4 ракеты) вертолеты на стоянке. В результате два боевых вертолета «МИ-24» от прямого попадания взорвались и сгорели, два вертолета «МИ-8» и один «МИ-8» получили незначительные повреждения. Погибли два офицера и ранены четыре солдата (…) Позвонил Сидякин. Возмущался: если бы омоновцы вчера оседлали высоту, с которой сегодня уничтожили вертолеты (и погибли люди), беды бы не произошло. А Булгаков такую задачу милиции ставил!»
Они не думали о том, что редкая дагестанская «зеленка», свидетельствующая о близости Чечни, принесет им большую беду. Они и не должны были об этом думать…
Беда прилетела внезапно. Они даже не поняли, что она именно прилетела. Вдруг на «аэродроме» вспыхнули два огненных шара. А внутри этих шаров медленно (или так показалось) поднимались в воздух черные хвосты, лопасти и какие-то еще детали хищных птиц, резкими контурами которых лейтенант Костя Кравцов любовался секунду назад.
Десантники, охранявшие «аэродром», некоторое время смотрели на это буйство в полном оцепенении. Косте показалось, что такое он где-то видел. В кино. Классные съемки. Про Вьетнам. Но это было не кино. Потом как-то сразу началась суматоха. Беготня. Резкие звуки команд. Костя тоже побежал, даже дал подзатыльник какому-то тормознутому бойцу.
Огненный шар сдулся. Короткие языки пламени еще метались по земле, слизывая остатки травы. Огромная «корова», транспортный «МИ-8» и два «МИ-8», в просторечье «дрова», уцелели. Они не были заправлены под завязку, как два их хищных боевых товарища. Выбитые взрывной волной стекла кабин, погнутые лопасти, дыры в обшивке, почерневшие от копоти бока. Они уцелели, но взлетят не скоро.
Начала работать артиллерия. Запоздалый ответ. Бессмысленная молотиловка редкой дагестанской «зеленки». Квадрат, из которого прилетела беда, конечно, вычислили, но у тех, кто ее прислал, было достаточно времени и неограниченный выбор направлений отхода. Жизни двух летчиков, погибших на земле, уже не вернуть. Армия в очередной раз умылась кровью. Милиции, как всегда, не было там, где надо.
9 августа 1999 года, понедельник. Ботлихский район.
Мы работали! Мы наконец-то начали работать! Опять открылся изумительный вид. Мы — на горной гряде, под нами — волны. Волны горных склонов. Покатые, густо-зеленые, и, чем дальше, тем все более резкие, скалистые, плавно переходящие из зеленой в буро-желтоватую гамму.
И, как на ладони, поселок. Я даже подумал — это не пейзаж, это — живая карта. Боевая карта. Было видно все. И ряды крошечных, игрушечных гаубиц, и линии армейских палаток толщиной с нитку, и ровная, почти идеально круглая, желто-серая клякса, на которой сидели зеленые мухи. Я узнал их. Это был Ботлих.
А за пару часов до того, как Костя Ножкин нажал на камере «record», дав этим простым действием старт нашей работе…
…и так много раз…
Мы были в безопасности! Федералы потеряли нас! «Тогда считать мы стали раны». Ран в общем-то не было. Кроме ободранных физиономий, ссадин, легких ожогов. Материальные потери — только порванная одежда. Даже камера была абсолютно цела. Это чудо.
Я задумался об этом чуде. Как мы ушли от артиллерии, я уже понял. «Сушки» вообще били по пустому месту. Единственный результат — там теперь долго не будет спасительной «зеленки».
Но вертолеты? Это же был прямой контакт — глаза в глаза. Как они умудрились не уничтожить нас? Они же все видели. Видели? Это мы их видели — еще бы не увидеть. Я стал вспоминать свои полеты на вертолетах. Как выглядит сверху горный лес? Сплошной зеленый ковер с редкими проплешинами. А что под ковром? А кто его знает. Они могли и не видеть нас. Точнее, увидели что-то — тень, силуэт, может быть, мелькнул в проплешине наш «Урал» и скрылся. Они просто увидели нечто, чего не должно было быть в этом диком лесу. Сделали заход и начали молотить. Приблизительно! Да, наверное, так все и было. То, что я с перепугу принял за обрушившийся прямо на голову огненный ураган, на самом деле было его окраиной. А Омара скосил случайный осколок. Да, зря он выпрыгнул, грузовик-то ушел. Грузовик?!
И тут я снова чуть не умер. Работать собрался, да? Эфир в пятницу? Классный материал, резидент Крестовников с суперсекретными съемками? А аккумуляторы, а кассеты, а звук, а свет, а штатив? Все это осталось в наших навороченных кофрах. А кофры — в «Урале», который ушел. Ушел? А может быть, его как раз достали? И дымятся сейчас угольки от наших кофров. А не достали, так где его теперь искать?
А еще там был так и не распакованный «спутник». Так что устное творчество под названием «Наш корреспондент сидит на горе в эпицентре боевых действий и сейчас в прямом эфире по спутниковому телефону расскажет нам такое!!!» тоже отменяется.
Все напрасно! Бородатый блокпост, трудные разговоры с Надиром, пыльные козьи тропы, «нас бомбили — мы спаслись» — все псу под хвост!
Возвращаться в Махачкалу, если это вообще технически возможно, и звонить в Москву с криком «Шеф, все пропало!»?
А потом лететь в ту же Москву с пустыми руками. В прямом смысле с пустыми! Не только без материала, но и без вверенной нам техники. И демонстрировать начальству спасенную в бою камеру.
А потом пить с Женькой Козловым, удачно слетавшим в Косово (Абхазию, Газу), жевать сопли и рассказывать о трагических событиях горной экспедиции. Не переживу…
У меня была тихая истерика. Внутренняя.
Но… Эврика!!!
— Костя, у тебя кассета в «Betacam» вставлена?
— Конечно.
— А батарейка на камере совсем убитая?
— Да нет, на твои командировки, как я слышал, всегда новые дают.
Ура!!! Склочный у меня характер, говорите? Да, характер — склочный, и поэтому аккумулятор на камере — новый. А это значит, что час (как минимум) чистого времени на работу у нас есть. И Костик молодец — мало того что сберег орудие производства, помнит золотое правило операторов: одна кассета всегда должна быть в камере, даже если с собой их сто. А это, в свою очередь, значит, что тридцать минут материала нам обеспечено.
Этого, конечно, ничтожно мало, но все-таки.
Если работать грамотно, на эксклюзив хватит. Я ожил.
Тем временем закончились похороны Омара. Нас на них не позвали, а мы не рвались.
Встали, пошли. Идем свободно, налегке. Никаких «след в след» и прочих партизанских штучек. Только сейчас вспомнил, что последний раз ел рано утром. После всего пережитого голод мучить не должен. Или должен? Какая разница. Тему сам не поднимаю, ребята тоже. Помнят самолетную лекцию!
Хотел спросить у Вахи, что дальше и, вообще, куда идем, когда придем. Вспомнил шоссе, «инструкторов». Спрашивать не стал.
Ваха время от времени переговаривается по рации. Интересно, с кем? И не боится, что запеленгуют? Хотя переговоры короткие — два слова, отбой.
И все-таки один вопрос я задать ему могу. Даже обязан. А он обязан мне на него ответить.
— Ваха, а наш «Урал» совсем пропал?
— Зачэм пропал?
— ???
— Ушол. Па ушшелъю ыдет.
— А мы его когда-нибудь увидим?
— Нэ пэрэжывай, цэлы тваи шмотки. У нас у самых там вэшши паважнэй асталыс.
Вот это уже почти хорошо. В то, что все СОВСЕМ хорошо, я поверю только тогда, когда обниму наши «шмотки» своими руками. Кто его знает — Кавказ, горы, война и чурка за рулем. Хотя насчет чурки это я зря. Вспомним козью тропу.
А часа через полтора открылся изумительный вид. Сначала он был изумителен тем, что я увидел наш «Урал». Мы, ни на что и ни на кого не глядя, все трое рыбкой бросились в его открытый брезентовый «затылок». Внутри было пусто. Я опять чуть не умер. Нет, что зеленые ящики выгрузили, это понятно. Но где наши кофры? Выпрыгнули из кузова (уже не привыкать). Оглядываемся. Вот они! Не смотрели мы по сторонам! А они, аккуратненько так, стоят в тени… чего-то там. Бросились к ним. Экспресс-инвентаризация. Все на месте, все цело. Слава богу! Да, и спасибо тебе, незаконное вооруженное формирование!
Теперь можно и оглядеться. Сначала я увидел, что их стало больше. Ну да, мы же шли куда-то. К кому-то. Они и выгрузили наши шмотки.
Новая компания ничем принципиально не отличалась от наших спутников. Разве что были постарше. И была у них «оборудованная позиция». А на позиции стояли эдакие штуковины. С ПТУРа-ми, если не ошибаюсь.
А потом перед нами открылся изумительный вид… Но об этом я уже рассказывал.
Итак, мы начали работать. Расчехлили камеру, вытащили штатив, Костя приладил одно к другому.
— Костя, общий план на Ботлих. Потом трансфокатором крупняки — «аэродром», пушки, еще что-нибудь выхвати.
— Длинный фокус, все дрожать будет.
— Фигня, войну снимаем.
Работаем!!!
— Так, Костик, теперь позицию, ПТУРы, бойцов.
Знаете, о чем я подумал в этот момент? О том, что начали мы съемку уверенно так, деловито. А между прочим, в Москве, просто на улице, иной раз только достанешь камеру, а к тебе уже бегут всякие дядьки — снимать нельзя, частная собственность (варианты — стратегический объект; секретный объект; военный объект; просто снимать нельзя, потому что нельзя и т. д.). Приходится рассказывать им про закон о средствах массовой информации, просто посылать, бывало, штативом размахивали.
Здесь бы я, конечно, ни про закон рассказывать, ни посылать, ни тем более размахивать, сами понимаете, не стал бы.
А этот объект был и военным, и секретным, и, может быть, даже стратегическим. Но к нам никто не побежал. И не сказали ничего. И, вообще, кроме обычного любопытства к телевидению, никаких чувств не проявили. Снимают и снимают. Каждый делает свою работу. Даже когда мы снимали их лица — а у них, конечно, никаких хамасовских понтов, типа масок, не было. Да, правильно я сделал, что на Надира вышел. Это будет суперэксклюзив! У меня даже заколыхалось что-то в груди.
И сразу заколыхалось в голове. Нет, работа такая в абсолютный кайф. Тут и объяснять нечего. Но «меня терзают смутные сомнения». А как это с точки зрения закона и профессиональной, человеческой этики? «Пирэс-канфирэнсия» в ФСБ обеспечена, это понятно. А вот во всем остальном? Как отнесутся к этому власти — потом разберемся, вместе с коллегами в крайнем случае. А вот как отнесутся к этому сами коллеги? Знакомые? Незнакомые? Прогрессивная общественность?
Я вступил в контакт с бандитами, они меня сюда доставили. Теперь я собираюсь снимать, как эти бандиты будут обстреливать российский город (поселок), российских солдат, мирных, законопослушных граждан… Будут их УБИВАТЬ. А потом бандиты доставят меня в Махачкалу, чтобы я передал этот блестящий материал в Москву.
Так. Стоп. Журналист имеет право добывать информацию всеми доступными ему способами. Более того, имеет право не раскрывать источник этой информации. Это по закону. А по морали?
Я участвую в злодеянии? Вопрос. Но я даже на сантиметр не поднял ящик с боеприпасами. Я им помогаю? Нет. Я лишь воспользовался их транспортом, чтобы выполнить свою работу «с этой стороны». Там, в Ботлихе, наверняка есть камеры. От телекомпаний, которые сделали все возможное, чтобы их ребята туда попали. От телекомпаний, которые не стали полагаться на неформальные связи своих ребят.
Оттуда съемок будет много. Что плохого, если будет одна отсюда? Я не участвую в событиях. Я ФИКСИРУЮ СОБЫТИЯ.
Ладно, работаем.
— Костя, как дела?
— По статике все есть, позицию тоже отснял, ребят.
Теперь, пока время есть, надо сделать stand-up. Это когда корреспондент в кадре говорит слова. Особой смысловой нагрузки этот прием не несет, но служит для зрителя доказательством того, что журналист действительно был на месте события, а не купил или спер чужой материал. Эффект доверия. Плюс маме с папой приятно, а также жене, детям, подругам, друзьям, знакомым, знакомым знакомых. Сняли.
— Так, отлично, попробуем сделать синхрон (интервью).
Единственный человек из группы (банды?), с которым я общался хоть как-то начиная с сегодняшнего утра, был Ваха. Поискал его глазами. Он сидел на корточках в тени «Урала» и что-то оживленно обсуждал с водилой. Да, кто был водилой, я уже вычислил. Между ними на земле лежала карта, Ваха тыкал в нее пальцем, водила качал головой и тоже тыкал. Спорили о маршруте отхода? Кстати, кто командир всей группы — наших, и тех, кто ждал нас здесь, я тоже вычислил. Это был приземистый, широкоплечий, с короткими толстыми ногами и очень длинными руками дочерна загорелый мужик. Или у него цвет кожи такой? Все лицо — в бороде. Казалось, она росла из глаз. Колоритнейший типаж. Интервью надо делать с ним обязательно.
— Ваха, — прервал я географический диспут, — мне бы у командира интервью взять. Поможешь договориться?
— А он па-рускы нэ гаварыт.
— А ты переведешь.
— Пашлы, — вот что в них точно хорошо, это то, что не выпендриваются.
Похоже, командир не говорил не только по-русски. Ваха общался с ним через переводчика. Разговор был недолгим.
— Он гаварыт, давай, тол ко нэ долго — врэмэни нэт.
— Ваха, спасибо, а его переводчик по-русски говорит?
— Нээ-эт.
— Тогда давай так, его переводчик пусть тебе переводит, а ты мне переводи, — микрофон уже у меня в руках, кабель воткнут в камеру.
В общем, все получилось. Конструкция по звуку сложновата, но на то у нас Стасик есть.
А по смыслу было вот что: командир — араб, имени своего не назвал, приехал помогать братьям освобождать землю Аллаха от неверных. И прямо сейчас этим займется. Это вкратце.
А дальше они приготовились стрелять. Самое сложное для нас — успеть отснять и момент выстрела, и результат. Это, правда, сложно. Фокус сюда. Залп. Земля дрожит вместе с Костиком, Костик — вместе с камерой. Потом он должен успеть развернуться, поймать в видоискатель объект, снова навести фокус. На все — секунды. Хорошо, что объект мы знали заранее — «аэродром». Костик успел даже репетнуть пару раз.
Итак, залп, земля дрожит, Костик снимает. Я смотрю на желто-серую кляксу, на которой сидят зеленые мухи. Вдруг клякса превращается в оранжево-багровый шарик. Потом шарик лопается. Черный дым.
— Костик, как?
— Снял.
— Что-нибудь видно?
— Все видно, только опять длинный фокус, все дрожит. Зато все видно.
— Снимай дальше. Что видно-то?
— Да… это… вообще.
В руках у Вахи бинокль.
— Костик, камеру на плечо, давай сюда. Стас, микрофон. Ваха, прокомментируй, что видишь.
— Дыва кракадыла атлэталыс, карова и дыве васморки долга лэтат нэ будут.
— Записано.
А дальше все было стремительно. Взвыли моторы, свернулись установки, мы, подгоняемые воинами ислама, побросали кофры в кузов, сами полетели следом. Потом бешено мчались вниз, меня подбрасывало и жестоко швыряло на зеленый ящик (они опять оказались в кузове, но, кажется, в меньшем количестве), опорно-двигательный аппарат отчаянно страдал и грозил выйти из строя. Но это было уже не важно.
Вскоре мы услышали грохот. Такой теперь знакомый. Железный дровосек начал свою неистовую работу там, откуда мы только что скатились.
А потом был вечер. И еда. Мы сидели вокруг костра, все вместе. Откуда-то взялась говяжья (что неудивительно) тушенка, хлеб, вода. Насчет воды у меня были некоторые сомнения… Но жажда! Семь бед…
Военнослужащие говорили о своих делах на своем языке, мы о своих — на своем. Они понимали, о чем мы говорим. А мы, естественно, не понимали, о чем говорят они. Может, и к лучшему. Изредка вступали в международные отношения. На русском. Передайте, мол, пожалуйста, еще тушенки — пожалуйста, а вы не хотите ли еще хлеба? А какой у вас нож классный, которым вы банку вскрыли. Милая, интеллигентная компания у костра.
Светомаскировкой, кстати, не обеспокоились. Видимо, ночью нечего было бояться.
Потом все захотели курить. У меня был клевый, самый настоящий американский «Zippo». Я гордо достал его из кармана — вы, чучмеки, ножи, конечно, классные имеете, а вот такой штуки у вас нет — прикурил и, не гася, передал по кругу. Вернулся мой клевый «Zippo» в двух частях — крышка отдельно, все остальное — отдельно. Колесико свернуто набок. Восстановлению не подлежит. При этом пламя было. Я с досадой прихлопнул его крышкой. Теперь этот «Zippo» больше никогда не зажечь. Чьи умелые руки изуродовали верного спутника моих командировок, который никогда не гас ни при каком ветре? Я был расстроен. Это заметили.
— Э-э-э, Кыра, нэ растраывайса. Зачэм тэбэ эта кэрасынка? Приэдэш в Махачкалу, купыш сэбэ хароший, пласмасавый, газавий.
Это было сказано — честное слово — абсолютно искренне, без малейшего стеба. Дети гор…
Я задумался. Как я отношусь к этим людям? Вот мы сидим у костра, вместе едим. Их хлеб, кстати, не наш. Они доставили меня на то единственное место, где я мог хорошо выполнить свою работу. И не мешали, наоборот, помогли. Теперь, надеюсь, будут помогать отсюда выбраться. Как помогли уйти от артобстрела — Ваха командовал по-русски.
А ведь они враги. Есть у меня чувство вражды к ним?
Они сегодня на моих глазах уничтожили русские вертолеты. Наверняка погибли русские люди. Кстати, эти самые вертолеты, которыми управляли русские летчики, чуть раньше пытались уничтожить меня. Но они ведь не знали, что это я. А я эти вертолеты в тот момент ненавидел. И когда сегодня они превратились в груду расплавленных обломков, тень злорадства мелькнула в моей душе… Я относился к ним как к живым существам, гадким тварям, которые хотели убить меня.
Как все сложно. Будь я там, я бы ненавидел тех, кто сидит сейчас со мной у костра. И всех их собратьев. Но я не там, я — здесь. И вот что интересно: других, абстрактных — ваххабитов, исламистов и прочая — я и сейчас считаю врагами. А вот этих конкретных — нет, все-таки нет.
А летчиков я ненавидел? Нет, конечно. А вот их птиц — да.
Трудный был день.
Ночь, как и обещал в самолете, провели на голой земле.
10 августа 1999 года, вторник. Ботлихский район.
Проснулся на рассвете. Не по своей воле, конечно. Растолкали. Сколько же мы спали? Часа четыре, не больше. Ничего. Сам ведь говорил, что легко не будет.
Маленький лагерь пришел в движение. Легкий завтрак — кусок хлеба, глоток воды, сигарета.
Подошел Ваха.
— Мы уходым, давай прашшатса.
— ???
— Вам нэ с нами, нам тэпер нэ до вас.
— ???
— Паэдетэ вот с ним, — рукой показал на один из «уазиков», катившихся вчера вместе с нами с хребта. За рулем сидел странный человек. Я еще вчера мельком обратил на него внимание. Он был очень странным. Для данных обстоятельств. Он был единственным из всей компании (бандформирования) в… джинсах.
Ваха помахал ему рукой. Тот вылез из-за руля, подошел к нам.
— Знакомтэс, эта Прафэссор. Паэдэте с ным.
Профессор? Красивое чеченское имя.
Теперь я мог внимательнее рассмотреть его костюм. Да, он был не только в джинсах. Он был еще и в белой майке. На груди крупными синими буквами «ЛДПР», чуть ниже, шрифтом помельче: «приходи за второй», еще ниже и еще мельче: «Москва, Луков пер., 9, м. «Чистые пруды». Поверьте, в данных обстоятельствах это было очень странно.
Но про это потом. А сейчас я просто обязан задать вопрос Вахе. Второй за все время. А он обязан мне на него ответить. Беру его под руку, отвожу в сторону.
— Ваха, спасибо за заботу, но я ничего не понял. Ты не мог бы прояснить ситуацию?
— Мы уходым, у нас дэла, а ви паэдэтэ с ным.
Пытаюсь скрыть раздражение. Получается не очень. Восток — дело тонкое. Автомат у него, а не у меня. Но все равно придется давить. Они за это уважают.
— Ваха, ничего нового ты не сказал. Я не спрашиваю, куда вы едете и какие у вас дела. Я хочу знать, куда едем мы.
Еще на языке вертелся вопрос: почему мы едем с одним этим либерал-демократом в джинсах?
А прикрытие? Мы же не в Сочи. Но не задал. Вспомнил улыбку «корсиканца» на трассе Махачкала — Хасавюрт и ее значение — «обосрался, гяур». Вот этого как раз показывать нельзя. Чтоб даже мысли такой не возникало!
Вместо этого спросил:
— …Я хочу знать, куда едем мы. Обратно в Гиляны?
Это было бы неплохо. В этом случае, при хорошем раскладе, к вечеру можем успеть в Махачкалу. Честно говоря, я бы сделал перерыв. Горами сыты по горло. А там — Валэра (там ли?), гостиница «Махачкала» (номера остались за нами: «Один+» — богатый канал), две (или три) девочки в холле, шашлык-машлык и вино. Завтра можно позвонить Тане, отчитаться, порадовать. Потом съездить на телецентр, отсмотреть материал, помонтировать, а вечером… Размечтался!
— Нэт, нэ в Гиляны.
— А к-куда?
— В Вэдэно.
Еббббббб…
— 3-зачем в В-ведено? Почему не в Гиляны?
— Туда нэлзя. Ужэ нэ праскочитэ. Амон на дарогэ сыдыт.
Так-так-так. Соображаю. Мы же русские. У нас ксивы телевизионные. С нами водила в джинсах. Затеплилась надежда.
— Ваха, мы же русские. У нас удостоверения, паспорта, водитель в гражданке.
— Нэ сэрезно.
— Что так?
— Амон злой. Разбэратса нэ будэт. Тут на пыкныкы нэ эздят. Пристрэлэт сначала, патом разбэратса будэт.
Надо же, слова какие знаем — пикники.
— А почему в Ведено? И что потом?
— Патом выдна будэт.
— Слушай, но я с Надиром договорился, что…
— Я знаю. Нэ пэрэжывай, всо нармално будэт. Вот так. Спорить бесполезно. Из бандитского логова, через бомбежку и обстрел, уже не просто в логово, а в самое что ни на есть суверенное бандитское государство. В сопровождении Профессора. Может быть, нам слишком долго везло?
Прощаемся. Это целый ритуал. Знаете, как хоккеисты после матча? Выстраиваются две команды в две цепочки, едут навстречу друг другу и каждый каждому жмет руку. Только у нас сложнее было — правой пожать руку, а левой приобнять за плечо. Каждого. И цепочка наша куда короче была, чем их. Ох, вчерашние думы — враги? не враги? Да какая разница!
Попрощались. Грузимся в «уазик». С кофрами тесновато. Это вам не кузов «Урала». Зато можно смотреть вперед.
Про пейзаж ничего не скажу, потому что ничего принципиально нового. Горный лес. Дороги нет. Потряхивает.
Надо разговорить Профессора. У него наверняка есть инструкции. Парень вроде ничего — физиономия не дикая.
— Ты сам откуда?
— Из Грозного, — говорит почти без акцента.
— А зовут как?
— Аслан.
— А почему Профессор?
— Кликуха.
— ???
— Я в институте учусь. В Грозном, в нефтяном.
Ни хрена себе! В этом путешествии можно было ожидать чего угодно. Но в диком горном лесу, за рулем бандитского «уазика» — студент…
— А что, у вас институт… Он еще работает?
— В войну разбежались все. А потом собрались как-то. Кто уцелел. И преподы, и студенты. Мало и тех, и других.
— А здесь чего делаешь?
— Каникулы.
Я закашлялся. Чуть было не спросил: «А это у тебя — стройотряд? Пят доллярев час? Или практика?» Но не спросил.
Выехали на дорогу. Асфальт! А что, собственно? Была же при советской власти дорога между Ботлихом и Ведено… Правда, дорогу дорогой, а асфальт асфальтом трудно было назвать.
Воронки три на три через каждые сто-двести метров делали трассу пунктирной. Это не считая всякой мелочи. Не скажу, что мы ехали быстрее, чем по лесу.
Вдруг впереди показалось нечто. Танки! И еще какие-то хреновины. Что это значит? Неужели федералы? И откуда? Колонна шла нам навстречу.
— Аслан, что это?
— Это наши.
Секундочку. Какие наши? Студент, ЛДПР, джинсы, говорит почти без акцента. Кого он называет нашими?
— Какие наши?
— Наши, наши. Ты думал, только у ваших танки есть?
Колонна приближалась. Три танка. Четыре грузовика — три крытых, на одном здоровенная фигня со спаренными стволами.
Мы встали на обочине. Танки шли по-походному — с открытыми люками. Механики-водители — по плечи наружу. На бортах и башнях — надписи арабской вязью. На одном по-русски: «Никакой пащады врагу». Великая отечественная, блин…
Аслан посигналил и помахал танкистам рукой. Ему ответили тем же.
Пропустили, тронулись.
Минут через двадцать за спиной слышим какое-то завывание. Нехорошее такое. Аслан напрягается, быстро сворачивает с шоссе. Мы опять в лесу. Останавливаемся.
— Лучше выйти.
Выходим.
И тут началось. Эти звуки мы уже знаем. Это — авиация. Бомбежка. Пытаюсь разглядеть что-нибудь через кроны деревьев. Ничего не видно. Но страха нет. Понятно, что долбят где-то рядом, но это не имеет к нам отношения.
— Аслан, что это?
Молчит. Но все и так понятно. На дороге появились новые воронки…
Из дневника генерала Геннадия Трошева.
«…Разведка обнаружила выдвижение колонны боевиков по дороге Ведено — Ботлих у перевала Харами в составе:
— танков — 3;
— зенитных установок — 1;
— грузовиков с боевиками — 3;
В результате нанесенного авиационного удара были уничтожены два танка и зенитная установка».
Сели в машину, выехали на трассу. И только тогда я вспомнил, что мы здесь не просто пассажиры.
— Костик, ну я-то — старый дурак, пялился на эту колонну, как завороженный, а ты-то что зевал?
— А я не зевал, я снял.
— Как это?
— Ну так, через стекло и снял…
Оборачиваюсь в полном недоумении. На коленях у Ножкина камера, глаз прилип к видоискателю — отсматривает снятое. Да, повезло мне с ними все-таки.
Несомненно, на территории суверенной Ичкерии нас ждет еще много интересного. Только как тут с «военной» цензурой?
— Аслан, а если мы по дороге снимать будем, эти, ваши, не напрягутся?
— Да снимайте.
— Тогда тормозни на секунду.
Остановившись, поменялись с Костиком местами — с переднего сиденья кино лучше получается. И «поливать» можно все подряд, благо кофры наши с нами, а в них еще пять аккумуляторов.
А вот и кино начинается…
— Костик, мотор.
— Уже…
Какой спаянный у нас коллектив. Двое суток всего вместе работаем, а лишних слов не нужно. Впрочем, эти двое суток вместили в себя очень многое. Целую жизнь… И смерть… И прилетели мы в Махачкалу сто лет назад. И это была совсем другая жизнь. Море, шашлык, вино, Валэра, девочки. А Москва — вообще другая планета. Неужели там действительно ездят красивые дорогие машины, вечером горят фонари, люди пьют кока-колу, можно на каждом углу поесть и выпить, а потом прийти домой? Просто прийти ДОМОЙ… Кажется, что это когда-то приснилось. А на самом деле мы всю жизнь мотаемся по этим горам, по лесным дорогам, вечером сидим у костра в компании бородатых моджахедов, а потом заваливаемся спать на голой земле. А еще попадаем под обстрелы, снимаем обстрелы, по утрам посещаем незапирающиеся сортиры без туалетной бумаги и радуемся, увидев человека в майке с надписью «ЛДПР»… С надписью из сна, из жизни, которая снилась.
Да, а вот это — не сон. Впереди вполне знакомая картина. Бетонные блоки с амбразурами, мешки с песком, «змейка» из надолбов. А над всем этим на очень длинном шесте гордо реет зеленый флаг с черным волком.
Нет, конечно, иллюзий никаких и не было. Глупо было удивляться. Это не 96-й год. Хотя, быть может, три года назад именно над этими бетонными блоками развевался триколор. И на посту стояли несчастные полуголодные ребята в мешковатой форме российской армии. Или гораздо более счастливые и сытые менты. Странно устроена человеческая память. Сейчас, видя эту «зазеркальную» картину — бывший российский блокпост с зеленым флагом и черным волком — я вдруг вспомнил события трехлетней давности…
К Новому, 1996 году наше начальство задумало сделать документальный фильм «Новый год в Грозном». По замыслу три съемочные группы должны были отправиться в Чечню снимать встречу Нового года. Одна — в войска, другая — к боевикам, а третья — на улицы ночного Грозного.
Первая группа справилась с задачей легко — московский офис хорошо поработал, заранее согласовав все с военными.
У второй тоже все получилось — ее возглавлял Ильяс Богатырев, человек, имевший с Чечней очень тесные отношения. (Внимание — именно журналистские отношения, и никаких более, вопреки грязным намекам, которые появились после его похищения. Но это уже другая история, и произошла она позже.) Эта группа встречала Новый год вместе с Дудаевым.
А мы с оператором Сережей Плужниковым составили третью группу. И у нас произошел облом. То есть это я сначала думал, что облом. Потом выяснилось, что это — удача. Но — потом. А начиналось все вот как.
Прилетели мы днем 31 декабря в Минводы. Оттуда до Грозного часов пять езды. Теоретически это нормально. Все можно успеть. Но — теоретически. Задумка с нашей, третьей, группой пришла в головы начальства в последний момент. Никаких согласований сделать не успели. «А зачем, вы же не в войска, вы же в город едете». Спорить было бесполезно. У штабных, то есть тех, которые в офисе сидят, у теплой батареи, всегда все просто — не им же корячиться. Положились на нашу находчивость (знакомо уже, правда?). Короче, полетели по опыту на авось.
В аэропорту Минвод нашли «чеченскую» машину. Я знал, где их искать — в самом конце длинного ряда извозчиков. Сумму называть не буду — не поверите. Телевидение вообще дорогое дело. Водила — пожилой чеченец из Грозного. Как звали, не помню.
До самого Грозного доехали без приключений. Если не считать огромного числа остановок — блокпосты. Поэтому, когда подъезжали к цели, на часах было 23.30! Полчаса до Нового года! Через полчаса мы должны включить камеру и снимать… Что? Этот вопрос я задавал еще в Москве. Фейерверки, шампанское, радостные интервью со счастливыми грозненцами? «Снимай, что увидишь», — ответили мне. «Хорошо, фейерверки я вам точно гарантирую», — злорадно ответил я. Кажется, не поняли.
А теперь главное. Примерно за месяц до описываемых событий начались особенно дерзкие ночные нападения на федералов, и командование Объединенной группировки запретило передвижение гражданских автомобилей в темное время суток. И разрешило войскам открывать огонь по нарушителям без предупреждения. А темнеет в это время года часа в четыре. Так что то, что мы вообще смогли приблизиться к Грозному, было новогодним чудом. Но чудо закончилось ровно за полчаса до Нового года.
Кругом кромешная тьма. Где-то впереди — Грозный, тоже погруженный во тьму. Но перед ним — блокпост, это мы точно знаем. Ночное небо озаряется вспышками осветительных ракет. И отовсюду — стрельба. Трассерами в воздух. Войска уже празднуют.
Вдруг грохот пулеметной очереди раздался близко и прямо перед нами. Это уже по нам. Точнее, над головами. Это приказ остановиться. Следующая очередь будет на поражение.
Водила дал по тормозам, слегка занесло, и автомобиль замер посреди дороги. Как на ладони. Думать было некогда. Я бывал в разных ситуациях, но ночью, в запрещенное время, оказаться под дулами взвинченных федералов… Я правда не знал, что делать. Точнее, я не знал, как НАДО себя вести. И потому заорал первое, что пришло в голову:
«Быстро гаси фары и включай свет в салоне!!!»
Просить его дважды не пришлось. Так, что дальше? Сидеть и ждать? Чего? Когда у них нервы не выдержат? Расколошматят. Выскакивать из машины и разбегаться по кустам — еще хуже. Поверьте, я совсем не герой — просто ничего лучшего не придумал:
«Сидеть в машине, я иду к ним, а ты, Серега, снимай».
Выхожу. Темнота — глаз выколи. Иду прямо — туда, откуда стреляли. Редкие далекие вспышки ракет позволяют различить смутные контуры какой-то конструкции там, впереди.
Они же в дым пьяные уже и на нервах! Что им стоит шмальнуть по моей одинокой фигуре, наверняка хорошо различимой на фоне освещенного изнутри автомобиля. Они же не знают, что я — это я. Мало ли кем я могу быть? И вообще, имеют право. И пьяные… И тут — ужас! Я понимаю, что сжимаю в кулаке перчатки. Но они-то не знают, что это — перчатки. Они сейчас решат, что это — граната. И все! Что делать — сунуть за пазуху? Еще хуже. Они это увидят и точно шмальнут. Единственное верное решение — уронить их на землю не глядя. Показать, что руки свободны. Так и делаю. Сколько метров прошел — не знаю, но «это» уже близко.
Из темноты раздался голос — надтреснутый и… истеричный, что ли:
«Стоять! Кто такой?!»
Пытаюсь объяснить спокойно, внятно, доходчиво. Руки над головой.
«Бегом сюда! Быро!»
Бегу «туда». В темноте налетаю на чью-то подставленную ногу, потом мордой — на кулак, потом мордой же — на стену. А потом лежу на земле лицом вниз, а чьи-то руки меня обыскивают. Довольно обидно, но куда лучше, чем могло бы быть.
Это был новгородский ОМОН. И никуда мы уже не поехали. Первое знакомство было коротким — довольно быстро разобрались, кто я такой, и вежливо объяснили, что дальше не пустят, потому что дальше — хана. В самом городе точно подстрелят, и никакой очереди над головами не будет. Это они — добрые, а там… На мой, как мне казалось, весомый аргумент, что очень надо снять встречу Нового года на улицах Грозного, синекамуфлированные люди ответили хохотом. Смысл хохота сводился к тому, что если мы сунемся в город, то нам светит только встреча старого Нового года. В моздокском морге в качестве трупов. Юмор… Я заметно расстроился. Но ребята были и вправду добрые. Похлопали по плечу и сказали, что обеспечат мне классные съемки прямо здесь. Водки, мол, достаточно.
Потом я вприпрыжку, уже не таясь, побежал к моим изумленным товарищам. Автомобиль был поставлен на парковку рядом с БТРом — уютно смотрелся, и мы начали… Работать… Встречать…
Мы снимали все подряд — разговоры, тосты, байки, оценку бойцами ОМОНа международной и внутренней обстановки. Рыжего котенка, спящего в перевернутой каске. Материал явно получался.
Потом один из них предложил выпить за мое здоровье. Лично за мое. Я удивился.
«А я, — говорит, — тебя на мушке держал. Командир, говорю, можно стрельнуть? Не разрешил. А так хотелось…»
Это уже не журналистская, это личная удача: выпить с человеком, который «так хотел тебя стрельнуть». Разумеется, ответный тост я остроумно предложил за командира, который «не разрешил».
Праздник удался. Поработали. И отпраздновали. Водка была так себе, бесланская (не было еще тогда никаких ассоциаций), но ее было много. Стол ломился от сала. Ну, еще было немного тушенки и помидоров.
Потом было утро. Вы понимаете — утро первого января, бесланская водка накануне. Я лежал на любезно предоставленном сине-камуфлированном бушлате и думал, что чего-то не хватает в моем репортаже.
— Мужики, а с пивом у вас как?
— А пиво только в городе, на рынке.
— А если сгонять? (Ничего себе заход, правда?
Сгонять! Люди тут конституционный порядок наводят, а я им — сгонять.)
— Да денег нет.
— Спонсирую!!! (Я так был обрадован, что мое дикое предложение не вызвало адекватной реакции!) Спонсирую! «Один+» — богатый канал!
Сказано — сделано. Вот это было просто захватывающее дух приключение! За пивом — на БТРе!!! Вдумайтесь! Вам доводилось? То-то.
Все действие Серега, разумеется, снимал. Как ехали на рынок. Как вооруженные до зубов (действительно до зубов) устрашающего вида омоновцы покупали у обомлевшей чеченки четыре (!) ящика чешского (!) пива. (Откуда оно там? Кому война, а кому мать родна?) Как грузили эти ящики в чрево БТРа. А из рыночных динамиков звучала «Рио-Рита». Про это невиданное зрелище чеченские старики через сто лет будут рассказывать внукам.
А на обратном пути нам встречались БТРы с менее обеспеченными синекамуфлированными коллегами. И мы снимали поздравления с Новым годом, объятия, угощения пивом.
Впоследствии все это стало самой светлой частью фильма «Новый год в Грозном». А еще чуть позже мне стало стыдно. Начальство наших новых друзей посмотрело фильм и сделало им изрядный втык. А я не подумал о том, что у него (начальства) другое чувство юмора. И кондовые представления о дисциплине. А должен был. Вот за это нас и не любят.
А ребята были классные. Я таких ОМОНов ни до, ни после не встречал.
Но я отвлекся. Это было давно. Это был другой блокпост…
— Костик, мотор.
— Уже…
Хода сбавлять не стали, подъехали сразу к «змейке». Правила у них, что ли, другие? Подошли воины с автоматами. Бородатые — вы догадались. Солнцезащитные очки, зеленые береты (рейнджеры, мать вашу), грудь в пулеметных лентах, рукава завернуты до локтя — чем дальше фронт, тем больше понтов. Везде так.
Прафэсор перекинулся с ними несколькими фразами на чеченском. Кивнул в нашу сторону головой. Ему что-то ответили.
— Документы просят.
Опять документы! Это уже было. Сейчас будет «Бэроза, «лымон» баксов, чэрэз полгода дэнги папалам и в Маскву»? А аргумента у меня больше нет.
Старший внимательно разглядывает наши ксивы, потом смотрит на нас. Отдает. Мы трогаемся. Пронесло!
У меня откуда-то возникает чувство, что столь неожиданные гости для них не стали сюрпризом. Все идет по какому-то сценарию? Вообще-то это хорошо, вот только бы знать — по какому? Но спрашивать у Прафэсора пока не буду. Не надо дергаться. Лучше посмотрим, как выглядит теперь независимая Ичкерия. С 96-го не виделись.
Въехали в Ведено. Как тут? Вроде как и прежде. Серые заборы, зеленые железные ворота. На некоторых символика Олимпиады-80. На завалинках — старики в костюмах — ровесниках Олимпиады. Без галстуков. В своих обычных смешных шляпах в мелкую дырочку и с полями. Женщин почти не видно.
А вот и рынок. Народу много. Стоят группами и что-то обсуждают. Преобладают кожаные пиджаки и камуфляж. Те, что в камуфляже, с оружием. При нашем приближении все разом оборачиваются и пристально смотрят. Неприятное чувство. Я-то знаю, чего они смотрят. «Такой товар уплывает!» Что им стоит нас тормознуть? И переговоров не будет. Про Надира им не объяснишь — они люди вольные. И тогда — зиндан, отстреленные пальцы, видеообращение к родственникам… Брр…
Вот это и есть новое впечатление от независимой Ичкерии. Раньше в таких командировках я боялся снайпера, фугаса, растяжки, пьяных российских ментов, наконец. А вот этого не было…
Но почему-то и сейчас ничего не произошло. Неужели и эти, на рынке, знают про нас что-то, чего мы сами не знаем?
А потом я изумился еще больше. За рынком мы увидели гаишника! Представляете, в бандитской Чечне, уже три года живущей отдельно от Москвы, где, казалось бы, не должно быть даже признаков государственности, встретить самого настоящего гаишника. С жезлом. Интересно, как тут можно нарушать правила, если их нет? На что живет этот бедолага?
Я даже развеселился. Если тормознет, такое интервью получится. А может, самим остановиться?
Он не остановил. Он кивнул головой. Почти как честь отдал. Нет, останавливаться самим тоже не стоит. Не надо рисковать по мелочам — у нас такой материал уже есть! Его бы довезти до телецентра в Махачкале.
Так, я и забыл уже о наших целях. Что там говорил Ваха? До Ведено, а там посмотрим. Ну, вот оно — Ведено.
И что дальше? И гаишник ведь — как знал. Не удивился даже. И тут в дело вступил Костик, все это время «поливавший» увиденное с переднего сиденья.
— Аслан, а куда мы едем? — отлип Костя от видоискателя. Как у них, у операторов, все просто. Захотел — спросил. И никаких забот о сдержанности, боязни потерять лицо. Художники.
— В Хасавюрт, — так же невозмутимо ответил Аслан.
Да. Вот так все просто. Теперь детали должен уточнять я.
— А дальше что?
— Переночуете у моего знакомого.
— И?..
— Утром возьмете тачку и поедете в Махачкалу. Мне дальше Хасавюрта с вами нельзя. Деньги на тачку есть?
Все не просто! Все ОЧЕНЬ просто! Аслан, родной, да у нас на десять тачек деньги есть! Лишь бы до Махачкалы добраться. Вслух я всего этого, конечно, не произнес. Но душа пела. Все ясно! Мы делаем круг — объезжаем зону боевых действий. Объезжаем объятия федералов, которым в горячке боя не объяснить, что мы мирные российские журналисты.
А завтра — завтра мы вообще «не при делах» — едем на такси (на такси!) в Махачкалу. Война и мир! Как все перепутано. Но это сейчас не важно. К черту войну. Завтра мы будем в нормальном городе, в нормальной гостинице, вино, шашлык, Валэра, девочки… Монтаж, звонок в Москву, перегон. Стоп-стоп-стоп. Пока что мы в Ведено…
А теперь вы, наверное, подумали, что дальше все пошло не так. По закону жанра мои планы должны были бы рухнуть. И произойти что-то ужасное. Но это — если бы я сочинял. А я пишу правду. Поэтому все случилось именно так, как я предполагал. По крайней мере, в этот день. Мы благополучно доехали до Хасавюрта.
