Глава 7. Дорога на Баракибарак
Осеннее утро до восхода солнца совсем не ласковое, поэтому дрожь пробирает все части моего тела. Воздух наполнен не приятной, проникающей всюду влагой. Хорошего настроения и так нет, а от вездесущей сырости становится еще грустнее. Однако первые лучи солнца, спускающиеся в долину из-за горных вершин, облегчают страдания души. Поставленная комбатом боевая задача обрадовала еще больше. Она чепуховая: засесть на ближайшей вершине невысокого хребта и прикрывать проход автоколонны. Рота за ротой растянулись в цепочки, а затем поползли в горы в разные стороны, как ручейки, извиваясь по складкам хребтов. Мы прошли мимо развалин придорожной халупы. Двери выбиты, ворота покосились, стены обрушены во многих местах. Двор уныл: деревья засохли, колодец завален, пыль, да песок с глиной. Кругом пахнет смертью. В овражке перевернутый, давным-давно сгоревший БРДМ, а на обочине на боку, лежат два закопченных «наливняка». Здесь была устроена засада. Она принесла смерть. Когда это произошло? Пять лет назад? Год? Кто знает. А эти покинутый дом? Тоже результат боя? То ли «духи» отомстили за развалины, то ли наши превратили окрестные дома в руины, отомстив за засаду. Вот мы и будем тут сидеть, чтоб техника прошла опасное место без потерь. Броня встала вдоль дороги, а мы — марш-марш наверх. Подъем невысокий, всего метров триста. Это хорошо, потому что утренней прохлады уже как никогда и не бывало. За полчаса солнце высушило росу, раскалило воздух и начало жестоко припекать. Сразу стало тяжело передвигаться, и пехота запыхтела под тяжестью снаряжения. Идти вверх всего ничего, а пока поднимались, моя тельняшка стала мокрая от пота насквозь.
На вершине узкого каменистого хребта, годных для лагеря площадок, было совсем мало. Подразделения расползлись по точкам и распределились по постам. Третья рота ушла в глубину горного массива, а на соседней господствующей высоте засел комбат с управлением батальона. Разведка, связисты, гранатометчики и «обоз» понукаемые Подорожником шустро возводили укрепления. Хорошо, что мы от него далеко.
Дорога блестящей полосой лежала у подножия, влево бежала в Кабул, вправо — туда, где я еще не бывал, на Баракибарак.
Боевая техника стала сползать с дороги и маневрируя по проселкам рассредоточиваться в долине. Вдалеке виднелся кишлак, к нему-то полковая разведка и направилась. Артиллерия произвела несколько залпов, «обработая» окраину зеленой зоны. Затем все стихло, и часа два ни стрельбы, ни движения. Правильно, пусть лучше «духи» уйдут в укрытие по кяризам, чем наши с многочисленными потерями будут гонять их по лабиринтам кишлака. А в колодцах их потравят дымами, авось достанут…
Итак, внизу сонное царство, наверху у нас тоже тишина. В этот раз вместо ротного в рейде командует контуженный Грошиков. Еще в полку он, смеясь, клятвенно пообещал, что в этот раз, если в меня стрельнет, то наверняка попадет. Ваня Кавун слегка приболел или сачкует в ожидании замены. И на этот раз офицеров опять некомплект, поэтому я нахожусь не с Грошиковым, а командую вторым взводом.
Бойцы организовали завтрак. Я съел с аппетитом из баночки разогретую кашу, попил из другой баночки чай и опять в СПС на боковую. Солнце палит и день кажется бесконечным. Горячий, тягучий, безразмерный день. Минуты идут за минутами, которые нехотя складываются в долгие часы. Зной, зной, зной и ни дуновенья ветерка. И это называется октябрь! Я уже весь коричневый от палящих лучей.
В полдень подошел ко мне сержант и сказал, что взводный лейтенант Корнилов зовет в гости на чай.
Лениво поднимаюсь. Послать летеху к черту и лежать дальше? Смертельно надоело бездельничать. Бока от камней болят. Обул кроссовки и перебрался по каменной гряде к той площадке, где расположился лейтенант.
— Чего тебе, взводяга? — спросил я у Корнилова. — Отдыхать мешаешь.
— А поболтать, з-замполит?
— О чем?
— Ну, в смысле анекдотов.
— Думать надо, а мозги уже растаяли. Наверное, не вспомню ни чего: ни армейских, ни политических, ни даже про Чапаева.
— А я про это и не люблю. Я люблю про «б-баб-с». У него — была дурацкая привычка в разговоре часто сдваивать согласные.
— Саня, про «баб-с» — это лишнее возбуждение твоего неокрепшего ума при нашей импотентной жизни. Давай лучше чайку попьем, да на горы посмотрим. И потоскуем, повоем. У-у-у!
— Как это на горы потоскуем?
— А ты посмотри, какое зыбкое знойное воздушное марево стоит над горами. Над морем в зной тоже такое марево. Вот сиди на камушке и представляй безбрежный океанский простор.
— К-короче, предлагаешь мечтать.
— Точно. Предлагаю.
Мы сели на раскаленные камни — неудобно! Сидишь, прямо как на раскаленной сковородке. Неудобно мечтать о хорошем.
— Исаков, принеси-ка, б-будь любезен, б-бронежилет.
— Зачем?
— Т-товарищ с-солдат. Я сказал б-быстро! Пока я твое мясистое мурло не намял.
Солдат что-то забормотал по-своему, непонятное, и нехотя побрел к нам, волоча по камням бронник.
— С-солдат, поаккуратней с имуществом. И еще раз скажешь свое «ананенский джаляп», так этот «джаляп» в т-твоих зубах и застрянет. П-понял?
— Так точно, — ответил солдат уже без злобы и с заискиванием смотрел на взводного.
— Вот т-так и смотри л-ласково и п-преданно в глаза к-командиру. Шагай на пост, с-смени Джураева.
Мы уселись на развернутый бронник, а узбек побрел уныло на пост, продолжая что-то бормотать.
— Вот в-видишь идет и бубнит, весь с-свет ругает и себя за дерзость и нас за то, что не вовремя и не там сели п-помечтать.
— Год только прослужил, а видишь, Саша, пытается зубы показать.
— Вырвем.
За спиной что-то тихо заурчало. Мы посмотрели вниз: на шоссе растянулась длинная колонна КАМАЗов — «наливняков». Сашка стал разглядывать технику в бинокль. Впереди шел БРДМ сопровождения, который внезапно открыл огонь из пулемета по нашим позициям. Пехота дружно рухнула за камни в мертвое не простреливаемое пространство. А эта сволочь (между прочим, наша сволочь!), продолжала поливать по нам свинцовым дождем!
Это продвигалась колонна бригады обеспечения, а не афганской армии, поэтому в ответ стрелять не стали, да и для этого еще до оружия надо добраться. Кругом пули свистят и визжат.
— Пусти ракету, дескать, мы свои, а то этот мудак не успокоится. Там ведь внизу старые «горелики» валяются, вот он для острастки и долбит поверху, на всякий случай.
Корнилов прополз к обрыву и пустил две ракеты, затем кинул мне «дым» и «факел». Я их тоже быстро зажег, но пулеметчик то ли не видел сигналы, то ли не верил, что на вершине наш пост, поэтому продолжал молотить. Корнилов вышел по связи на Грошикова, тот — на комбата, комбат — опять на нас. Мы объяснили, что тут творится, что это за бестолковая стрельба. Комбат доложил в штаб полка, но результата это не дало. В конце концов, пулемет стрелять закончил и бронемашина умчалась вслед уходящей колонне. Мы успокоились, и уселись вновь мечтать и загорать. Красота! Тишина и покой…
Со стороны Кабула в небе медленно приближалась пара вертушек «Ми-8». Вдруг вертолет, летевший первым, пустил ракеты по высоте. «Нурсы» вонзились в камни, метров на десять пониже нашей лежанки. Весь взвод в считанные секунды укрылся в СПСы. Вторая серия ракет прошла там, где мы с Сашкой только что отдыхали, а к ракетам добавился еще и пулеметный огонь.
— Ч-черт! Т-точно п-попали. К-кучно с-стреляют!
Позиции батальона заволокло клубами дыма, все желали жить и подали сигналы, что на горах сидят свои. Комбат начал опрашивать, все ли целы. Удивительно, но все, никого даже не зацепило! Вертушки сделали еще два круга и улетели вслед за сопровождаемой колонной.
— Во всем виноват этот козел из БРДМа! Это он на нас вертолеты сопровождения направил! Наверняка он, больше некому, — сказал я.
— Д-да уж, точно, больше некому, — согласился Корнилов. — По нему из гранатомета в ответ надо было долбонуть, но потом не д-докажешь, что сам не в-верблюд.
— Еще правильнее было бы вертушку завалить. Чего они, бараны, без разбора молотят? Неужели не знают, что операция армейская проводится? Ты представь, Сашка, если бы первые ракеты пришлись метров на десять выше — легли бы трупами мы все. Тут такая фаршированная тушенка была бы!.. Фарш из нас тобой и котлеты из всего твоего взвода.
— Н-не хочу быть ни «фаршем», ни «паштетом», ни «рагу»! Хочу домой ж-живым, а не в ящике.
— Козлизм! Получается, не так «духи» опасны, как свои.
— Да уж, кому как не т-тебе это знать. Вообще от тебя, Ник, н-надо подальше держаться. Ты п-пули притягиваешь. Иди-ка лучше, по д-добру, по з-здоровому, к с-себе. Отдыхай.
— Ну, спасибо, за гостеприимство! Нет, мил-человек, я от тебя не уйду без кружки чая. А подать мне галеты!
— Джураев! Б-быстро лейтенанту кружку чая, он нас покидает. Д-да поскорее, а то, не ровен час, еще штурмовики прилетят. Б-без тебя было т-так тихо и спокойно. А я еще хотел, д-дурак, с т-тобой в карты п-поиграть. Н-нет уж лучше п-посплю.
Солдат вскипятил чай в пустой банке из-под компота, принес сухарь, галету и сахарок. Я с наслаждением все выпил, съел, потянулся.
— Саня, а может, все же в картишки?
— Н-нет, нет уж. Иди, иди с богом. От тебя одни н-неприятности.
Забросив автомат за спину и повесив на грудь лифчик с магазинами, я побрел к себе. Проверил бойцов, как обычно поменял молодых часовых на старослужащих, и прилег на спальник, прижавшись к камням. Сержант над камнями растянул плащ-палатку, поэтому прямые лучи не палили, но от духоты можно было задохнуться. Вода во фляжке была такая теплая, что лучше и не пить. Сон опрокинул в пропасть забытья, но чей-то противный голос опять вернул меня к реальности.
— Товарищ лейтенант! Ротный зовет! — меня за ногу теребил унылый солдат. Грязные потоки пота струйками стекали по его лицу.
— Солдат! Ты почему такой грязный? У тебя салфетка освежающая есть?
— Есть.
— Ну так, протри физиономию и руки протри, а то заразу какую-нибудь быстро подхватишь. Ты — Свекольников, или ты привидение?
— Так точно! Свекольников!
— Хочешь быть здоровым и выжить в армии: «не чмырей», «не будь чмошником», а то задолбят сержанты и старослужащие. Ты, верно, бывший студент?
— Да, почти год учился, пока в армию не забрали. А в Афган я добровольцем пошел, сам рапорт писал.
— Придурок как и я!
— Почему?
— Потому что, значит, не я один такой чокнутый «дятел». Есть еще добровольцы на этой войне…
Солдатик грустно засмеялся.
— Напомни, как тебя зовут!
— Витька.
— Эх, Витька, ты Витька! Виктор — победитель! Мойся, стирайся, не унывай, не отчаивайся, и все будет хорошо. Домой вместе уедем. Понял меня? Обещаю!
— Понял, товарищ лейтенант!
— Чего тебе от меня надо? — переспросил я солдата.
— Командир роты зовет.
— В Кабул? В медсанбат? К своей малярийной инфекции?
— Нет, на высоту, на КП роты.
— На высоте сидит зам. комроты Грошиков. Но вообще, ты прав, в данный момент он — ротный. «И. О. ротного» не звучит, а зам. комроты не понятно, ведь я тоже зам. Ротного, — принялся я разглагольствовать, из-за нежелания бродить под лучами палящего солнца.
— Вы же замполит?
— Эх, Витька, это и есть зам ротного, но только по политической части.
— Понятно, а я думал, как это так — «замполит»?
— И не поймешь: где тебя готовили и чему учили? Ни стрелять не умеешь, ни маршировать, ни обратиться, как положено. Чего это «длинноногому» нужно от меня?
— Не знаю, он не сказал. А почему я не умею ни чего, так мы вместо подготовки в Туркмении дома строили.
— Да это я так, сам с собой рассуждаю. Знаю сам, как вас обучают, сам участвовал в этом процессе. Ну, иди, скажи: сейчас приду.
Грошиков встретил меня радостным ржанием и восклицаниями.
— Ник! Жив и не ранен! Везучий! Как они все старались и лупили по тебе! Живучий, гад!
— А ты что хотел, что б попали?
— Что ты, что ты! Собирать тебя надо было бы по частям, упаковывать, да тащить вниз. Только лишняя головная боль и морока. Ладно, живи.
— Сволочь ты! Вместо сочувствия — издеваешься.
— Почему же издеваюсь? Я откровенно рад, что ты жив, дышишь, и не являешься в данную минуту «грузом 200».
— А уж как я этому рад, ты и представить не можешь. Это ты, наверное, их специально на нас навел. Самому до меня не дострелить, подстраховался, да и из вертолета ракетой надежнее!
— Х-ха-ха-ха! Молодец, замполит, не унываешь. Но тебе везет. Не убьют — будешь жить! Гы-гы! Точно! Ха-ха! Это я тебе говорю. Чаю хочешь?
— Чаю, чаю. Надоело уже чай хлебать.
— Ну, извини, водки нет!
— Я и не прошу, я не люблю эту заразу. Предпочитаю коньяк.
— Вот еще и носом крутит — коньяк ему подавай.
— Чего бурчишь? Ведь и водки у тебя тоже нет. Да и в этом пекле водку пить — самоубийство!
— А баночку сока хочешь в виде премии за живучесть?
— Сока? Конечно, хочу! Спрашиваешь.
Грошиков достал из мешка стограммовую баночку яблочного сока, пробил дырки, и мы распили ее на двоих, по-братски.
Вдруг раздался сильный грохот. Там, в долине, где ползала наша техника, к небу взметнулся столб черного дыма и пыли. Сергей схватил наушники радиостанции и стал напряженно вслушиваться в эфир.
Повернувшись ко мне, он с ужасом произнес:
— МТЛБ разнесло на куски. Там был старший лейтенант Быковский и еще два «карандаша». Всех грохнуло! Фугас! Суки духи! Давай дуй к взводу, комбат будет по связи на все точки выходить. Быстрее беги, да под ноги смотри…
Я мчался к взводу и соображал: «Сашка! Это ведь тот Сашка, с которым почти одновременно в полк приехали. Такой здоровый парень, жизнерадостный! И вот его уже нет. А ведь еще пару дней назад за одним столом завтракали в столовке, шутили, анекдоты травили. Знать, духи фугас заложили солидный — метров на тридцать столб дыма поднялся!»
Едва я прибежал, как меня вызвали на связь. Комбат спросил, как обстановка, как дела, как самочувствие после обстрела вертолетами, и приказал усилить наблюдение, повысить бдительность и т. д. и т. п.
Ночь прошла спокойно, день тоже. Рискнул и сходил к Корнилову, поиграть в карты. Переживали гибель минометчиков, погрустили, поболтали.
— С-слушай, Ника, душа требует разрядки. П-пострелять что ли в ущелье? А то по нам лупили, а мы даже ни р-разу не выстрелили.
— Давай сделаем так: часов в двенадцать ночи из всех стволов жахнем в ущелье, — согласился я. — Сначала мой взвод, а потом ты огнем поддержишь. Для успокоения нервов. А то у меня на душе так гадко.
— Ага! Д-давай. Повеселимся.
* * *
Ровно в полночь со всех постов мы принялись молотить в ущелье. Взвод Корнилова также присоединился и все огневые точки дали салют погибшим. Постреляли минут пять, пустили для вида пару осветительных ракет. Тут на связь вышел комбат.
— Что за стрельба?
— Да часовой что-то в лощине заметил, — ответил я.
— Ну, так вот, в пять часов сбор, на точке оставить по одному бойцу тебе и соседу. Проходишь мимо него, и все дружно ко мне! — распорядился Подорожник. — Полная выкладка, ничего не оставлять. Развеетесь, прогуляетесь, заодно и проверите, что там в лощине творится. Времени на передвижение — один час. Опоздаете — будете тренироваться. Сейчас оружие почистить. Как понял, прием?
— Вас поняли, — вздохнул я и отправился к Корнилову.
— Ну, попали! Завтра нас усатый «вдует» на всю катушку. Короче, Чапаю говорим, что тебе тоже было видно какое-то движение.
— Да, понятно-понятно. Почудилось, — согласился Сашка.
— Почудилось, причудилось, привиделось. Но вот, скажу тебе: пару магазинов выпустил, швырнул гранату, хоть знал, что никого внизу нет, а чуть-чуть на душе после гибели наших полегчало. Вроде как будто кого-то завалили.
— Мне т-тоже полегче стало. Ну что, утром в путь?
— Жди меня, только не стреляй с перепугу!
* * *
В пять утра бойцы засуетились, подгоняемые двумя сержантами. Барахло сложили еще с ночи, осталось только бушлаты да плащ-накидки приторочить к мешкам.
И в путь. В предрассветных сумерках идти неудобно. Кроссовки скользят по сырым камням, идем, то и дело спотыкаясь и чертыхаясь.
Дубино костерил, на чем свет стоит себя, солдат, комбата. Меня он тактично не упоминал.
Взвод Корнилова нас уже поджидал, сидя на мешках.
— Ну, погнали?
— П-погнали.
Нам еще повезло, что Чапай был рядом. Мы послали в дозор двух бойцов и под их прикрытием поднялись, затем спустились и вновь поднялись. Вот и весь марш-бросок. Забрезжил рассвет, лучи солнца играли на вершинах. Еще не жарко, но уже и не прохладно. Поднимаясь по склону к лежбищу управления батальона, мы брели под насмешливыми взглядами охранения. На выложенных для укрытия валунах, сидели и пили чай командир взвода связи и прапорщик, Айзенберг, начальник батальонного медпункта.
Прапорщик почесал переносицу, снял с длинного носа очки, подул, протер их и, усмехаясь, спросил:
— Ну что, взвились соколы орлами? Не запыхались?
— Да, есть немного. Доложи майору Подорожнику, что мы прибыли, — тяжело выдохнул я.
— Чапай велел — не беспокоить. Приказал встретить вас и засечь время прибытия. Уложились вовремя. Передаю его приказ: вернуться на позиции, организовать наблюдение, осмотреть склоны, собрать трупы врагов. Если оные обнаружатся. Больше не чудить. Это все. Конец напутствия.
— Папаша (так его звали все офицеры) — а где лекарство от нервов? Грамм двести, девяносто шести процентного, не выделишь?
— Нет, не выделю. Кто лечится даром, тот лечится — даром! Как сказал комбат: «Гуляйте в зад». Могу дать из сострадания одну сигаретку.
— Спасибо, не курю.
— Я тоже не курю, — подал голос Сашка, — но рюмку хряпну.
— А как же борьба с алкоголизмом? Согласно постановлению ЦК КПСС и Правительства в Советском Союзе весь народ в едином порыве начал борьбу с пьянством, — нравоучительно произнес седой прапор.
— Так это в Советском Союзе. Вот как приедем в него, так и начнем бороться, — засмеялся Сашка.
Мы дружно посмеялись, перекинулись еще парой фраз и решили убираться, пока лихо, в лице комбата не пробудилось.
— Ну ладно, Сашка! Бежим отсюда, пока Подорожник не одумался и воспитывать не начал.
— А чего тебя воспитывать? Ты же замом его числишься в этом рейде. Штатный замполит майор Сидоренко болен, так что воспитывать будут только взводного, — улыбнулся в усы связист.
— Н-ну, я так и знал. Снова взводный — крайний. Маленького все обидеть норовят. Лучше, быстрее сматываемся, — пробормотал Сашка.
И мы уныло побрели обратно на задачи. Солнце начало припекать, чтоб не «свариться», нужно было спешить.
* * *
Несколько дней мы медленно «варились» и «поджаривались» под палящим солнцем, а по ночам пробивала дрожь от холода. В горах стояла тишина. Время от времени что-то происходило в эфире, нас это не касалось. Техника работала в кишлаках, поддерживая десантников местной бригады. Однажды рано утром получили приказ на спуск. Быстро на броню, бросок к площадке подскока — и теперь уже вертушками в горы. Едва высадились, как по этой площадке ударили из «эРэСов». Видимо, реактивные снаряды с какой-то крыши пускали по наклонной доске.
Рассредоточившись, рота из всего, что стреляло, принялась молотить по кишлаку. «Духи», наверное, даже и пожалели, что связались с этими «шурави». У нас и задачи даже не было чесать эту «зеленку», они сами нарвались.
«Духи» отвечали недружным огнем из стрелкового оружия — «эРэСы», наверное, кончились. Пулеметами мы быстро придавили тех, кто пытался бегать по кишлаку.
Грошиков подозвал меня к себе:
— Ники! Возьми пулеметчика Мурзаилова и держи под контролем протекающий внизу ручей. К тебе со всех взводов спустятся на водопой. Смотри, чтоб «душки» не обошли и вас не накрыли. Сейчас все внимание на кишлак, ты без прикрытия, поэтому будь осторожен. Водой-то нас не успели снабдить, а что будет дальше — не известно. А раз есть ручей, то запасемся водичкой.
— Все понял, шеф! Если что, спасайте!
— Спасем, спасем.
Я подполз к камням, за которыми лежал пулеметчик. Солдат время от времени пускал по строениям короткие прицельные очереди и что-то бурчал на родном языке.
— О чем говоришь, Сайд?
— Ни о чем, это я пою, товаришш лэйтенант.
— Н-да. Довольно оригинальное пение, гортанное. Песня горца?
— Да, я в горах вирос и всо время там жил.
— Ну и молодец. Бери пулемет и патроны и за мной к ручью. Приказ ротного. Родничок будем прикрывать.
— Хорошо, товаришш лэйтенант. Вода — это хорошо! Жизн!
Этот верзила, заросший щетиной, с обветренным с детства горными ветрами лицом был похож на снежного человека. Только вместо дубины на плече нес пулемет, который в его руках был не больше карабина. Настоящий «ёти» из легенд.
Мы собрали свои фляжки для воды и быстро спустились к роднику. Утолив жажду горной водичкой из родника и наполнив фляжки, прилегли за бугорок. Вскоре к водопою начали подходить один за другим солдаты, обвешанные пустыми флягами. Впереди всех шел Витька Свекольников, ни нагрудника, ни подсумка с магазинами на ремне у него почему-то не было.
— Солдат! Ты почему без патронов?
— Как без патронов? У меня магазин в автомате.
Я взялся за магазин и отсоединил его от автомата. В рожке торчал один патрон, второй — в патроннике. Я с силой хлопнул два раза пустым магазином ему по лбу.
— Ты что, гад, делаешь. Идет бой, а ты ходишь без патронов! Теперь у тебя не автомат, а дубинка. Бегом в гору, за патронами!
Еще три перепачканных солдата дружно засмеялись.
— Чего ржете? Колесо, а у тебя, где патроны?
— В магазине, — гордо произнес солдат и отстегнул его от автомата.
Патронов в магазине не было вообще. Солдат побледнел и, повернувшись, рванул в гору. Догнав его в два прыжка, я влепил ему звонкого пинка под зад, отчего тот получил ускорение и переменил бег на скачки на четырех конечностях.
— Кайрымов, автомат к осмотру! (Чего смотреть — два патрона.)
Я зло посмотрел в его глупое лицо.
— Кругом! Бегом!
Очередной пинок ускорил и его движение. Мурзаилов, лежа у пулемета, издавал гортанные звуки, напоминающие рычание льва, но это был всего лишь смех.
У Алимова в снайперской винтовке был также только один патрон. Ни гранат, ни патронов. Две затрещины каждому и все посыльные вернулись на гору без воды.
Через пятнадцать минут эти же водоносы пришли, обвешанные подсумками или торчащими изо всех карманов автоматными магазинами.
— Быстро набирать воду и помыться! Вы что думаете: это моя глупая прихоть? Без боеприпасов спускаетесь в ущелье! А если мы на засаду нарвемся? Год назад в батальоне из третьей роты одиннадцать осло…бов, вот также за водичкой спускались налегке. Яйца их и уши у «духов» до сих пор в трофеях.
— Да тут же рядом, — начал оправдываться Алимов.
— Рядом не рядом, но вы и гораздо дальше так же пошли бы. Магазин пристегнут, а что в нем — неважно. Даже один полный рожок — это на две минуты легкой перестрелки. А что дальше?
— Воду тяжело нести, фляжек много, — вздохнул Свекольников.
— А твое тело тащить будет еще тяжелей. Запомнить на будущее: патронов много не бывает! Лучше подсумок с магазинами на боку бьет по яйцам, чем вовсе без подсумка и без яиц!
Солдаты затравленно и уныло смотрели на меня. Царегородцев готов был от усталости умереть на месте. Но что поделать: им нужно учиться воевать, чтобы выжить в течение этих двух лет в боевом батальоне.
— Всем помыться еще раз хорошенько и наверх.
— Да что мыться снова! Пока в гору залезешь, перепачкаешься, — вздохнул Царегородцев.
— Царь, мыться, мыться, чтоб быть на человека похожим, иначе в раз желтуху или еще что подцепишь и в госпиталь загремишь.
— Да уж, чем по горам таскаться под пулями, лучше в госпитале болеть, — промямлил Царегородцев.
— Дурак ты, братец. Здоровье потеряешь — не вернешь. А здесь — школа жизни. Через полгода будет полегче. Терпи, Царь. По взводам вперед!
Солдатики ополоснули руки, лица и побрели в горку, а чуть позже, когда они вскарабкались и мы с Мурзаиловым.
— Нэ переживайте, товаришш лэйтенант. Молодые, глупые. Повоюют немного — поймут. Нэ поймут — умрут.
На вершине заканчивалась суета с разбором фляжек.
— Ник! Нам новая задача: пройти сквозь кишлак, взять пленных и трофеи. Все хибары велено сжечь. Ты идешь в замыкании. Кишлак небольшой, работы нам на часик. Как мы его пройдем, быстро спускайся и бегом по вон той дорожке за нами в погоню. Сигнал — красная ракета. Дарю тебе Мурзаилова с пулеметом. Внимательно наблюдайте вокруг, потому что наши далеко. С той стороны броня подойдет, на ней и уедем. Это «духовский» район — не спать, а то всем крышка. Ни тебя, ни нас вытащить будет невозможно.
Рота спустилась в долину при огневой поддержке моего взвода и принялась прочесывать кишлачок. Там было всего-то с десяток домов, и через пару часов из всех дворов появились дымы и огонь. Время от времени слышались одиночные выстрелы, короткие очереди или взрывы гранат.
Вдруг земля в нескольких местах на хребте вздыбилась от разрывов мин. С господствующей вершины раздался треск очередей.
— Мурзаилов! Видишь, откуда бьют?
— Да, вижу.
— Вот и стреляй короткими очередями туда, экономь патроны. Прижми минометчиков, не давай прицельно стрелять.
Я взял радиостанцию и передал, что нас обрабатывают «духи». По высоте ударила полковая артиллерия. Накрыли гаубицы кого или нет — неизвестно, главное миномет замолчал. Снизу подали сигнал, и мы помчались к своим. Через кишлак бежали, не задерживаясь. Вдоль дувалов и в арыке лежали несколько трупов мужчин, у дороги валялась лошадь, а за ней и всадник в неестественной позе. Вот ты и не ускакал… Трупный запах начинал витать в воздухе. Быстро разлагается! Конечно, не мудрено в такую жару моментально протухнуть…
Броня подошла к окраине кишлака, и рота усаживалась на технику. Возле командирской машины стояли семеро бородатых и не бородатых аборигенов, положив руки за голову.
— Вот, видел, замполит, сколько наловили? — улыбался Сергей Грошиков. — Сейчас их разведке сдадим, пусть морочатся. Подгоняемые прикладами и пинками пленники влезли на бронемашины, и колонна быстро двинулась к полковому лагерю.
Когда сидишь на башне и твои ноги отдыхают, когда пыльный ветер обдувает твое лицо, когда много еды, воды, становишься почти счастливым. Можно даже подремать, помечтать, пофилософствовать.
Например, какого черта я здесь забыл? За каким хреном меня сюда занесло? Ведь полстраны и знать не знает, где этот Афганистан. А что мы здесь воюем, и подавно никто в Союзе не знает. В газетах написано, что я, мои солдаты, и вся армия, сажаем деревья, строим школы, восстанавливаем дома и мечети, помогаем убирать урожай.
Сколько же урожая я помог собрать, давя гусеницами виноградники, а как удобно ремонтировать жилье, стреляя по нему из гранатомета. Радости у местных жителей от моего присутствия не наблюдалось, глаза счастьем не светились. Никто нам был не рад. Я совсем не так себе представлял все это.
Интернациональная помощь — это как война в Испании, где полмира помогало в борьбе с фашизмом.
А что тут? Мы воюем с местным населением, а также добровольцами или наемниками со всего света. Негры, арабы, европейцы. А наши успехи такие же, как и успехи американцев во время войны Вьетнаме. Чем больше воюем, тем больше сражается против нас. На место убитого отца встает сын, за погибшего брата мстит младший брат. Так может продолжаться до бесконечности. За пять лет ситуация только ухудшилась. Контроль осуществлялся над несколькими процентами территории страны, да и то только там, где находились военные городки, посты и заставы.
В официальной пропаганде, которую я тоже толкаю на политзанятиях, говорилось: если бы мы сюда не вошли, то в Афган вошли бы американцы. Это, конечно, вряд ли, а если бы и вошли, то по горам вместо меня ползали бы Биллы и Джоны. Хотя им Вьетнама по самые гланды хватило надолго.
Вероятно, Брежневу и компании захотелось расширить лагерь социализма. Экзотического социализма, в условиях средневековья. Есть же социализм в Туркмении и Таджикистане. Почему бы не построить его еще в одной азиатской стране? А то, как же так: Ленин, Сталин, Хрущев лагерь расширяли, а при товарище Брежневе — все по-прежнему?
Ну, а затем генсеки стали умирать один за другим, совсем обветшало руководство страны. А что делать с этой войной — никто не решил. Не до того как умереть, не успевали придумать. Пришел к власти, опубликовал мемуары и умер. Да и наша военная верхушка просто так эту войну не отдаст. Должности, звания, награды. Одних героев-генералов уже не один десяток! Стрелки на карте в тиши уютного кабинета рисовать — не в атаки ходить и под бомбежкой трястись. Небольшая война — самое выгодное дело для высокого командования из министерства и генштаба: уважение появляется у руководства страной (не даром хлеб едят, деньги получают), растет военный бюджет. В общем, за непонятные, придуманные высокие идеи, отдуваются солдаты и младшие офицеры. Вот теперь Сашку Быковского и экипаж его МТЛБ сожрал молох войны…
Руки грязные, рот забит пылью и песком, потное тело чешется, помыться бы… Несбыточная мечта… И несбывшаяся. Пока доползли до своих, уже стемнело, полевую баню свернули. Вот так всегда: все — для тыла, все — для штабов, все — для победы. А для фронта? Хрен с маслом!
* * *
Рано утром роты подтянулись к вертолетной площадке. Успели только пополнить запас патронов и гранат, получить паек на трое суток, набрать воды во фляжки.
Офицеры и сержанты шумят на солдат, я тоже внес свой вклад в суету, подогнав несколько бойцов легкими затрещинами. Не успеваем, поэтому торопимся.
Поздоровавшись с разведчиками, вдруг заметил висящего на ручке заднего люка БМП одного из вчерашних наших пленников.
Он стоял на цыпочках, голова свесилась на грудь, руки были скручены за спиной, а от связанных запястий была протянута петля на шею. Легкий ветерок шевелил на голове волосы и бороду.
— Что с ним, Петро? — спросил я у взводного-разведчика.
— Злой был очень и ругался, подвесили к дверце, надо было на цыпочках стоять. А он, гад, ругался и плевался. Ну, я ему и дал по «кокам». Зачем он встал на прямые ноги, так ведь дышать невозможно, — ухмыляясь, ответил Турецкий.
— Ну, вы живодеры!
— Ладно-ладно, умник, пойди с ними поговори по-хорошему, может, чего расскажут. Этот как встал на ноги и захрипел, так остальные наперебой все рассказывать начали.
— Хотя бы сняли его, а то завоняет и закоченеет.
— Ваш «дух» — вы и снимайте. Нам он уже ни к чему.
— Да пошел ты к черту!
Я сплюнул в песок, и, закинув поудобнее автомат через плечо, двинулся за ротой. Рядом проходил афганский батальон. «Зеленые» с ужасом смотрели на подвешенного. Мусульманин не должен быть повешенным — приняв такую смерть в рай к Аллаху не попадешь! Их командор что-то громко говорил нашему командиру полка, оживленно жестикулируя.
Подполковник Филатов, как африканский носорог, налетел на командира разведроты.
— Мудаки! Вы что вытворяете?! Почему «дух» висит? почему выставили его на всеобщее обозрение?! — с этими словами «кэп» врубил разведчику мощную оплеуху.
Галеева назначили ротным неделю назад, это был его первый рейд — и такой прокол.
— Ты что, всех нас под монастырь подвести хочешь, п… к х… в? Царандовец доложит в штаб, что мы тут над пленным зверствуем, и ты с роты слетишь, а я — с полка! Я тебя в порошок сотру, морду разобью, б… п…ст. — Далее нецензурная брань продолжалась минут пять.
Все это время командир тряс Сашку Галеева за грудки с такой силой, что его голова раскачивалась, как маятник. Ротный был на две головы выше, да и подбородок поднимал вверх, поэтому дать по физиономии командир никак не мог, а мог только треснуть пару раз в грудь.
Офицеры-разведчики пулей метнулись за броню и наблюдали, высунув головы, как жирафы.
Два солдата-разведчика подбежали и, срезав веревку, оттащили труп к ложбине. Через пару минут над телом уже возвышалась груда камней. Вот теперь полный порядок.
Вертолеты садились и улетали с площадки один за другим. Пригнувшись и закрываясь капюшоном масхалата от густой пыли, я заскочили в вертолет. Борт взвился в воздух, и началась дикая болтанка. Мы летели по ущелью, раскачиваясь из стороны в сторону, с борта на борт. Я сидел, вцепившись руками в сидение, мои бойцы испуганно смотрели в иллюминаторы, только снайперу не хватило места, и он лежал на мешке, катаясь по днищу и глупо улыбаясь.
Каменистая площадка в обрамлении гигантских валунов была довольно унылой. Роте повезло: задача стояла самая легкая. Все три точки совсем рядом с площадкой приземления. Одно угнетало и не радовало: в помощь и для контроля был придан зам. комбата Лонгинов, по кличке Ходячий Бронежилет. Этот высокий и стройный капитан на боевых действиях почему-то никогда не снимал с себя бронежилет. В горах он носил легкий вариант, а в «зеленке» и на броне — тяжелый бронник, вооружался с ног до головы, таскал почти «цинк» патронов, кучу гранат. Спортсмен, любитель альпинизма, «деревянный по пояс», он сразу нагнал на офицеров роты тоску и уныние. Только его нам не хватало для полного счастья! Лонгинов принялся подавлять ротного психологически. Сергей заметно нервничал и, отозвав офицеров в сторону, развернув для вида карту, начал давать указания:
— Мужики! Этот «дятел» сейчас будет мозги всем нам пудрить, а потом комбату про все недостатки доложит. Чтоб на постах солдаты были в касках и службу несли в бронниках! Особенно касается бронников! И чтоб по точкам бесцельно не бродили, не загорали. Ясно! Все — по указанным точкам!
Что оставалось делать? Только выругаться и выдвинуться по задачам. Не успел я со своим взводом организовать оборону, как был вызван Грошиковым.
На высоте в командирском укреплении стоял, широко расставив ноги, зам. комбата. В тельняшке и бронежилете, с биноклем на груди он смотрелся очень внушительно. Ну и чудак на букву М!
— Товарищ лейтенант! Очень медленно ходим! Приказы надо выполнять побыстрее, — возмутился капитан Лонгинов.
— Да я и так весь вспотел, так сильно торопился.
— Потеем мы все, а ваши шуточки сейчас из вас выйдут с очень большим потом. И нечего ухмыляться! Взять одного сапера, пулеметчика, санинструктора. — Еще четырех солдат и пройти через кишлак. Восемь человек вполне достаточно! Кишлачок просматривается с гор полностью, мы вас, если что, прикроем. Займитесь делом, найдите что-нибудь. Нужны трофеи, результаты. Вторая рота нашла миномет. Поработайте, и вы поработать, а не только языком молоть!
Медик-Степан при этих словах о спуске вниз, громко выдохнул и заматерился. Я огрызнулся:
— Но я тоже языком не мелю попусту, а с взводом работаю, да еще за батальон отдуваюсь.
— Вы это можете мне не говорить, за кого вы работаете. Это ж надо так умудряться: исполнять три должности и ничего не делать?!
— Это не вам судить, делаю или нет.
— Но-но, не хамить.
— А я и не хамлю. А как исполняющий обязанности замполита батальона считаю, что я работаю как замполит роты хорошо. И хотел бы получить задачу от командира своей роты.
— Во как! Завышенная самооценка у некоторых. Посмотрим, какой результат будет в «зеленке». Время на выход — тридцать минут. Уточняйте задачу у командира.
За широкой спиной капитана активно жестикулировал Грошиков. Он тряс кулаком, делал большие круглые глаза и строил мне страшные рожи. Лонгинов, он же Бронежилет, оглянулся и возмутился:
— Вы что, товарищ старший лейтенант, паясничаете? Думаете не замечу?
— Я не паясничаю, а замполиту батальона внушения делаю.
— Ну, это не замполит батальона, а случайность и недоразумение.
— Между прочим, эта случайность из рейда в рейд с нами ходит, а что-то штатный замкомбата с батальоном в горы не поднимается.
— Разговорчики! Старших — не обсуждать! Выполняйте мое распоряжение!
Сергей отвел меня в сторону и сказал тихим успокаивающим голосом:
— Ник! Не обращай внимание на дурака, не кипятись. Он ищет повода до тебя докопаться. Главное — не нарвись внизу на засаду, не влезьте на минное поле. Пусть сапер ходит везде впереди! Я думаю, там ничего нет, но если что найдешь — молодец! Только будь постоянно на связи, почаще выходи в эфир с докладами, и наш Бронежилет будет счастлив как ребенок.
— Серега! Дай нам ПК, а то людей с маловато, а мифическое прикрытие с гор — это для зеленых дураков, но уже не таких как я. Я теперь кое-что уже понимаю. Ведь внизу, если что случится, вы нам толком не поможете. Только разве что трупы собрать. Потом, через неделю.
— Ладно, давай аккуратнее. — Серега похлопал меня по плечу и пошел к Бронежилету.
Почему опять я? Почему этот заносчивый капитан меня так всегда достает? Откуда такая неприязнь? Я, правда, никогда в долгу не остаюсь, но что могу противопоставить заму комбата?
* * *
Кишлак был небольшой, вытянутый вдоль ручья, полтора десятка дворов. Частые ряды виноградников, немного ухоженных террас с клевером, пшеницей, кукурузой, коноплей. Тишина. Жителей не было. Дом за домом мы осматривали местность, и не было ни души, ни оружия, ни боеприпасов, ни животных. Ничего. В центре стоял самый большой «дувал», за забором росли орешник, шелковица, яблони. Это оказался «дукан». Много мешков с сахаром и мукой, ящики с чаем, корзины с яблоками.
Сержант под прилавком нашел автомат и радостный подбежал ко мне с обнаруженной находкой.
— Вот нашел, товарищ лейтенант! Я такого и не видел ни разу.
Это был итальянский автомат «Берета» и полный магазин патронов к нему. Больше ничего, кроме двух старых ружей (мультуков) и кривой длинной сабли, в деревне не нашлось.
Бронежилет находкам обрадовался, доложил о результатах в полк и приказал:
— Сжечь все, что горит, раз есть оружие, значит, есть и «духи». Поджечь склад с продовольствием и возвращаться «на базу».
Легко сказать «сжечь все, что горит». А чему тут гореть? Разве что соломе. Сараи с сеном загорелись быстро, соломенные крыши тоже. Склад продуктовый подорвал сапер тротиловой шашкой, пластитом свалили огромный старый орешник, ну это уже из баловства.
Когда мы поднялись наверх, Бронежилет подпрыгивал от счастья.
— Где трофеи? — воскликнул Лонгинов и, выхватив из моих рук автомат, принялся заряжать, разряжать, разбирать, опять собирать, щелкать всем, что щелкает. Поставил вертикально пару камней на валуне, сверху пустую банку и стал стрелять, пока не кончились патроны.
— Молодец, лейтенант, молодец, замполит! Можем, когда стараемся!
— А мы всегда стараемся!
— Не оговаривайся. Даже поощрение в штыки принимаешь, замполит!
— Товарищ капитан! Я солдат все время учу, что нет такого обращения, как «замполит»! Есть звание «товарищ лейтенант». Замполит, замполит…
— Ступай к взводу, а то снова меня заведешь, настроение испортишь, — рявкнул Лонгинов.
За его спиной Серега опять махал руками, качал головой и делал круглые глаза. Я развернулся и, забрав своих солдат, ушел во взвод. Говорить с ним бесполезно, лучше пойти поспать. Единственный плюс от этого прочесывания кишлака — поели плов, попили чай, виноград, орехи, яблоки — скрасили сухой паек. Теперь лечь и хорошо выспаться.
Выспаться не удалось. Рано утром рота получила задачу пройти по хребту вдоль всего ущелья, а это двадцать километров, и соединиться с афганским батальоном. Пока «зеленые» будут работать внизу, нам оседлать высоты и прикрывать сверху.
Как назло день выдался жарким, солнце нещадно пекло, а укрыться негде. Мой взвод отправили снова в ущелье продвигаться вдоль ручья и осматривать покинутые дома, а остальная часть роты шла по горам.
Первый двор пустой, второй тоже, третий, четвертый, в пятом ворота оказались заперты, и на стук вышел… белобородый старик. Ходячее приведение!
Сержант Худайбердыев сразу схватил деда за бороду:
— Аксакал — душман! Анайнский джаляп.
Это было узбекское нецензурное выражение, которое местные жители понимали.
— Стой-стой, убери руки, гад! — закричал я на сержанта.
Только получив пинка под зад, Худайбердыев выпустил бороду старика и начал кричать:
— Товарищ лейтенант! За что? Они все «духи». Его надо пристрелить.
— Не ушел, значит, не «дух». Да он к тому же очень старый.
— Да они все на вид старые, а ему наверняка всего-то лет пятьдесят. Не ушел, значит, это шпион.
Пока мы ругались, дед упал мне в ноги и что-то кричал, воздев руки к небу, слезы текли из глаз по щекам. Я поднял его за руку, похлопал по спине. Видно, понял аксакал, что солдаты могут пристрелить, а, почувствовав во мне начальника, он что-то быстро затараторил:
— Командор… командор… командор. — Это все, что было мне понятно.
— Успокойся, дед, шагай во двор, — подтолкнул я его легонько во двор.
Бойцы уже суетились по дому, заглядывая во все двери, во все сараи, подвалы, кяризы.
— Ханумки! — радостно закричал один из узбеков. — Ура!
— А ну, назад, всем выйти за ворота.
Я еле — еле сдерживал мусульманский интернационал. Казахи, таджики, узбеки, что-то бормотали по-своему, не желая уходить.
— Нужно под паранджу заглянуть! Может, это и не бабы, а «духи» маскируются, — кипятился Худайбердыев, — а то мы отойдем, а нам в спину стрелять начнут.
— Начнут стрелять в спину, если ты к женщинам под юбку будешь лезть!
Сержант сердито сопел, видно, очень хотел аборигенок посмотреть и пощупать. Только-только выгнав солдат со двора и успокоив старика при помощи таджика-переводчика, я вдруг услышал за забором дикий смех и свист.
Худайназаров скакал на белом-белом жеребце, другой солдат тащил ишака за ухо. Аксакал опять стал причитать и, схватив меня за руку, что-то быстро говорить.
— Мурзаилов! Успокой его. Скажи: никуда мы не заберем скотину. Эй вы, балбесы! Отпустите животных, мы уходим. Надо своих догонять.
— Товарищ лейтенант! Надо с собой коня и ишака забрать. Пусть пулеметы и миномет везут, а то мы сами как ишаки загружены, — закричал сержант.
— Папуасы! Оставьте животных! Худайбердыев! Вперед во главе колонны. Прекратить мародерство.
— Какой-такой мародерство? Трофеи это!
— Сейчас по башке обоим настучу, тебе и Алимову. Быстро слазь с коня — мы уходим!
— Можно тогда хотя бы их застрелить? Нельзя же «духам» вьючных животных оставлять! — продолжал канючить сержант.
— Эй вы, убийцы, быстро взяли мешки и бегом отсюда. Никого не убиваем, ни в кого не стреляем. Пленных в горы не берем.
Узбеки, что-то сердито говоря друг другу, нехотя побрели вдоль дувала, вверх к подножью вершины, на которую предстояло забраться. Высота небольшая, но метров на двести предстояло подняться. Обрадованный старичок, счастливый от того, что ничего не забрали, и что остался живой, улыбаясь и заглядывая мне в лицо, быстро говорил и гладил меня по руке.
— Дедок, шуруй домой. Буру бача, буру! — прикрикнул я, улыбаясь, и махнул рукой в сторону дома. — Пошел вон, старый осел!
Аксакал принялся кланяться и что-то громко бормотать.
— Мурзаилов! Что он говорит?
— Он вас благодарит, хвалит весь ваш род, желает счастья и много красивых жен.
— Какой добрый и щедрый старик. Спасибо, жен не надо — не прокормить. Главное, чтоб в спину не стреляли, когда отойдем от кишлака.
Через полчаса, забравшись на высоту и заняв оборону, я с удовольствием наблюдал за фигурами солдат и офицеров, ползущими вдалеке по крутому хребту. Целый день мы брели по долине, и теперь можно было немного подремать. Особенно радовался я мучениям Ходячего Бронежилета. Его колоритна фигура в горной экипировке с двумя автоматами и огромным рюкзаком виднелась далеко далеко. «Берету» он нес лично, никому не доверяя. (Оба трофейных ружья капитан сломал, а саблю я забрал себе). Добравшись до моего взвода и чуть отдышавшись, Лонгинов сразу принялся орать:
— Что там за скачки были? Вы что, ковбои на родео? Никакой дисциплины и организации!
— Да все нормально. Пока я с местным населением объяснялся, эти юные натуралисты с животным миром общались. Местное население претензий не имеет, радуется жизни.
— О вашем командовании и отвратительном управлении взводом мы в полку поговорим особо! А пока, лейтенант, занять вон то, дальнее плато за господствующей над кишлаком высотой.
— Это еще километра три по хребту! Я думал, что мы уже на задаче и можно готовиться к ночному отдыху, — чертыхнулся я вслух.
— Умничать будем в полку на подведении итогов. И умничать будут те, кто вернется живыми и здоровыми.
— Постараюсь вернуться, вашими молитвами, товарищ капитан, — улыбнулся я ехидно.
— Ну, ухмылки ваши сейчас быстро сойдут с лица. Приказываю, с расчетами пулеметов через пятнадцать минут сидеть на краю хребта над кишлаком! Время пошло. Бегом, марш!
Вот сволочь. Еще и издевается. Тут ходу на полчаса, не меньше. Придется бежать. Рота села отдыхать, а мы двинулись. Четыре бойца пыхтели рядом. Моему быстрому передвижению мешала трофейная сабля. Ее я решил привезти в полк и повесить на стене над койкой. Для форсу! Сталь — так себе, лезвие в зазубринах, но ручка из кости очень красивая. Вот только бежать с ней в одной руке, а с автоматом — в другой очень неудобно. Особенно не сподручно спускаться по каменным осыпям, петляя по тропинке, прыгая с валуна на валун.
Быстро сбежав со склона на плато, мы уже вскоре поднимались на маленький пригорок. Солнце быстро садилось за дальний горный хребет. Темнело в горах очень быстро. В тот момент, когда, казалось, еще минута — и мы на нужном пятачке, откуда-то засвистели пули, и у самых ног, и вокруг нас защелкали рикошеты, и донеслось гулкое эхо автоматных очередей. Бойцы кубарем покатились за спасительную каменную гряду.
— Зибоев! Откуда стреляли?
— Нэ знаю, кажется, сбоку, — ответил пулеметчик.
Молодой младший сержант Лебедков показал рукой в сторону параллельной каменной гряды.
— Вон пещера, может, оттуда били? Очень кучно. Пули прямо за пятками легли, в вас метили.
— Ну, сержант, рывком за гряду, там оглядимся и отобьемся. Вперед!
Мы вскочили и бросились к небольшим камням. За ними шел пологий спуск, и сбоку нас было не достать. Вновь засвистели пули, рикошетили от камней, я навзничь ласточкой нырнул за камни, бойцы упали рядом. Все мое тело от головы до пяток била нервная дрожь.
— Все целы? Не ранены, не зацепило?
— Целы.
— Нет.
— Нет, — дружно забормотали и при этом матерились солдаты.
— Юра! Огонь из автоматов всем расчетом по пещере! Зибоев! С пулеметом ползи на правый фланг и молоти по всему, что зашевелится.
Вчетвером начали вести огонь по пещере и вдоль всего склона. Расстреляв по паре магазинов, я приказал прекратить огонь. Надо послушать, осмотреться, откуда по нам бьют.
— Расчет, за мной на задачу, ползком! Быстрее! — скомандовал я и пополз первым.
— А пулемет как же? С ним ползти, особенно со станком, неудобно, — заныл сержант.
— Ничего! Жить хочешь — поползешь со станком не то что на спине, а в зубах!
Со стороны Зибоева раздалось несколько очередей и радостные вопли. Я на карачках перебежал к нему и увидел, что в ущелье, возле большого валуна валялся убитый осел. В этом направлении по огромным камням пулеметчик и стрелял короткими очередями.
— Что там?
— «Дух» за камнем спрятался. От камня к камню перебегает, гад. Нэ уйдешь, шайтан.
Действительно, от камня к камню то переползал, то перебегал какой-то человек, и в конце концов он спрятался за холмом.
— Быстрее на задачу, мы его из «Утеса» достанем.
Когда вся группа выскочила на склон, пулемет уже стоял на станке и пулеметчики приготовились к бою.
— Парни, выбирайте себе мишени в этом бандитском гнезде. Все, что бегает, должно лежать!
Два пулемета и два автомата принялись обрабатывать кишлак. Первой упала корова, затем ишак, затем человек, затем еще человек. Зажигательные 12,7-миллиметровые пули подожгли несколько стогов, пару сараев. Постепенно по нам с нескольких точек открыли ответный огонь. В бинокль я увидел, что большая группа мужчин убегает из кишлака в дальнее ущелье, на ходу изредка огрызаясь автоматным огнем.
Ну, да ничего! В-вот должна подойти на помощь вся рота, тогда будет гораздо легче подавить сопротивление.
— Перенести огонь вон в ту дальнюю лощину. Видите: народ бежит? Достанем?
— Достанем, — успокоил меня братец-мусульманин и принялся молотить из ПК, посылая очередь за очередью.
Вскоре закончилась лента, он быстро заменил ее полной и продолжил вести интенсивный огонь. «Утес» стрелял реже, выцеливая, у нас к нему было всего две ленты, и вторая из них уже заканчивалась. Я выбрал двор, в котором что-то копошилось, оттуда вроде стреляли, и бахнул туда из «Мухи». За спиной послышался топот приближающейся роты. Бойцы подбегали, падали на землю за камни, рассредоточивались и сразу начинали вести огонь.
Я посмотрел в бинокль: далеко в лощине лежали человек двадцать. Может, убитых или раненых, а может, кто-то и залег, замер, притворился мертвым.
Подбежал зам. комбата и сразу заорал:
— Прекратить огонь, прекратить огонь! Стоп! Стоп!
— Как прекратить огонь?! Эти козлы нас отметелили, мы тут как ящерицы ползали, чудом уцелели, а теперь — прекратить огонь? Оттуда из распадка, где теперь только тела валяются, пять минут назад отстреливались. Это, кроме того, что нас чуть не перебили из пещеры, когда мы выдвигались сюда. А по вам разве не стреляли? — удивился я.
— Замполит! Кончай войну. Прости меня, засранца, но это я по тебе стрелял! — заорал в прямо в мое ухо Грошиков.
— Серега! Это уже не смешно! Как это ты стрелял? Ты что, действительно, конченый дурак?!
Сергей обхватил меня за плечи и потащил в сторону. Бронежилет смотрел в бинокль и делал вид, что его произошедшее не касается.
— Ты понимаешь, какая штука вышла, — тихо забормотал он, — прости меня, контуженого идиота. Виноват этот чертов Бронежилет-Ходячий! Он смотрел-смотрел в карту, потом уставился в бинокль и как заорет: ««Духи» впереди замполита, их главарь бежит с саблей!» Он же не видел ее у тебя. Ну он схватился за автомат, да давай стрелять. Я тоже не ожидал, что ты так буквально исполнишь его приказ и примешься бежать к кишлаку. Вы действительно, за пятнадцать минут к задаче вышли! Я подумал, «духи» убегают или засаду на вас делают. Ну, мы ротой и давай по тебе колотить. Счастье, что сразу не попали, а после того, как первыми очередями не завалили вас, я решил в бинокль посмотреть, поправку на ветер сделать. Смотрю: твою мать, это ты мечешься. Виноваты сумерки — плохо видно. А так, если бы не посмотрел в бинокль, еще пара очередей и лежать бы вам всем на том гребне.
— Долбаный Бронежилет и ты тоже. Мудаки, что с вас возьмешь.
Я с ужасом смотрел на него. Мои глаза невольно округлялись и расширялись.
— Ты чего шары выпучил? — заулыбался Серега. — Все уже позади. Два раза я тебя не подстрелил, но в третий раз точно дострелю!
Он громко и глупо заржал.
— Дурак ты поручик и шутки дурацкие. Я из-за тебя целый кишлак уничтожил! Куча народа по полям валяется, все горит, а ты ржешь!
— Но они же отстреливались, значит, все это было не зря! А если и зря, то не все. Ха-ха-ха.
— Сволочь ты, поручик, а еще друг. Чуть не убил меня и даже не переживаешь. Гандон!
— Да переживаю, переживаю. Не такой я и гандон! — Грошиков обнял меня и принялся мять ребра так, что они захрустели. — Могу даже слезу пустить и на колени встать. Прошу прощения.
Серега хоть и встал на колени, но головой при этом почти доставал до моего подбородка. Дурило длинноногое!
— Ну, Сергей, теперь моя очередь стрелять в ответ. Молись, чтобы я тоже промахнулся. Но это очень трудно сделать, ты ведь такой длинный.
— Вот тебе и благодарность за то, что в него не попали!
Бронежилет тем временем докладывал комбату обстановку в нашем районе. Что-то доказывал, что-то возражал, а потом благим матом призвал офицеров к себе.
— Грошиков! Уводи роту обратно на вершину хребта. Ночевка будет там. Сейчас прилетят «крокодилы», обработают кишлак, а затем будет бить артиллерия.
— Рота, сбор, быстро уходим! — заорал Сергей. — Быстрее, быстрее, быстрее! А то еще зацепят вертолеты замполита по ошибке.
Да, это они могут, бухнут и глазом не моргнут, с такой высоты мы для них, что муравьи ползающие, свои или «духи» — им не разобрать. Едва-едва рота убралась на безопасное расстояние (хотя разве можно быть в безопасности, когда в небе наши асы, уничтожающие внизу все живое), как налетели четыре вертолета и принялись сеять в долине смерть и разрушение. Хотя все, кому надо было, уже сбежали. Затем ущелье, куда убежали «духи», обработала артиллерия. Под ее грохот мы наспех построили укрепления и улеглись на ночевку.
Но не тут-то было. Часа не прошло, как новый приказ: сниматься со стоянки и двигаться по хребту до ручья для соединения с афганским батальоном.
Серега в задумчивости почесывал череп.
— Н-да, ночью мне еще ни разу не приходилось бродить по горам. Вот, черт бы их побрал, всех штабных начальников. Без отдыха, без сна. Часов до четырех придется идти. Ну, ладно. Командиры взводов! Организовать укладку мешков, чтоб ничто не звенело, не гремело. Идти бесшумно, без криков, без матов. Ругаться только шепотом.
С этой минуты вся вершина, как живая, зашипела. Солдаты, сержанты и офицеры шипели друг на друга. Через полчаса колонна вышла. Я теперь брел, подгоняя отстающих. В замыкании трое: я, Мурзаилов с ПК и санинструктор. Едва какой-нибудь «умирающий» солдат падал без сил, пулеметчик занимал оборону, я со Степаном приводил его в чувство.
Нашатырь, вода, затрещины — все, чем богаты. Времени долго отдыхать нет, отстанем-заблудимся, пропадем.
Бойцы роты перемещались тихо, как призраки, без шума, без стуков, без матов. Часа в три ночи мы, наконец, выбрались к ручью. Темно, не видно ни зги. Пулеметчиков разместили на высотках, сидим — ждем. А вдруг вместо афганского батальона придут «духи»?
Ожидание было совсем недолгим. Вскоре вдоль ручья появились тени, которые материализовались в людей. Афганцы. Знакомый по десантированию комбат! Наши таджики криком остановили их, и ротный пошел на переговоры. Сергей вернулся через несколько минут.
— Все нормально, это отличные ребята, они все понимают. Комбат-молодец, учился у нас, в Ташкенте!
— Что он будет делать? Какой у него приказ? — переспросил Бронежилет.
— Им приказано идти с нами и действовать совместно. Мы идем впереди, они — за нами. Двигаем! Замполит, ты снова замыкаешь с пулеметчиком и санинструктором. Смотри только не уйди к «зеленым», а то обратно не примем.
— А ты меня еще раз с «духами» не попутай, — огрызнулся я в ответ.
Вот так, опять на марше в хвосте. Да еще ночью. Самое главное — с ослабевшими солдатами не отстать и не потеряться. Прохладная ночь радовала душу, и идти было легко и более-менее приятно. Если только может быть приятным марш по горной местности с полной выкладкой.
Еще до первых лучей восходящего солнца мы вернулись на ту же точку, откуда весь предыдущий день топали по горам. Здесь ничего не изменилось. Пустые банки по склонам, запах человеческого кала и мочи. Хорошо бы в темноте не наступить на кучу дерьма, своеобразные мины-ловушки вокруг позиций. К этим минам на ночь добавляем сигнальные мины. После проверки укрытий саперами (нет ли настоящих мин — ловушек), можно спать. Блаженство вытянуть ноги и расслабиться…
…Завтрак. Баночка с компотом, еще меньших размеров баночка со свининой, сухарь, галета, кружка чая. Те, кто курят, закурили. У кого есть сигарета — сигарету, у кого нет целой сигареты — курит окурок или «бычок», свой или чужой. Если дадут. Какое счастье быть некурящим! Смешно и одновременно грустно наблюдать, как мой боец-связист нашел несколько совсем мелких-мелких окурков, распотрошил их, собрал в кучку и со светящимися радостью глазами, дрожжащими пальцами свернул из газетки самокрутку. В роте некурящих мало. Я, Острогин, Степа — санинструктор и Витька Свекольников. Все остальные мучаются и страдают. Страдают оттого, что курят всякую дрянь и курят ее часто. На марше дымят, на привалах дымят, а когда лежат на горе, так от безделья махорят почти каждые пятнадцать минут. Закурят и тоскуют по дому, задумчивые и печальные. Как старики на завалинке в деревне.
В ущелье вошла наша разведрота, и афганцы, весело помахав нам на прощанье, спустились к ним на помощь.
Вскоре они скрылись в ущелье. Им предстояло войти в кишлак вправо по ручью, туда, где находилось большое скопление домов. Эти домики мы не проверяли, позавчера Лонгинов мне не велел их обследовать.
Через час из-за горной гряды показались дымы. Что-то подожгли, очень хорошо горело. Вскоре раздались выстрелы, взрывы. Серега вдруг выскочил из «эСПСа» и, громко матерясь, начал командовать по связи. Я подбежал к нему.
— Что случилось?
— Беда с разведкой! Засада! У них уже куча раненых. Берем пулеметы, санинструктора, твой взвод. Тебя, само собой разумеется. Товарищ капитан, вы ротой покомандуете без меня?
Это он уже Бронежилету.
— Покомандую. А надо ли самому? Может, там замполита хватит с командиром ГПВ?
— Нет, не хватит. Я там нужнее. Мой опыт — великое дело! На сборы — три минуты, брать только боеприпасы и воду.
Побежали: вниз, вверх — и вот мы оседлали гребень. Пулеметы установлены, «Утес» собран. Взводный Голубев сам лично его зарядил и начал прицеливаться. На противоположном склоне вокруг пещеры лежали раненые разведчики. Из пещеры велась интенсивная стрельба. Разведка была зажата так, что голову не поднять. Скальная стена нависала над ущельем, узкая тропка стелилась вплотную к ней. Раненых не вытащишь, ведь стрелял «дух» и вправо, и влево. Просто беда!
— Пулеметам — огонь по всем дырам: непонятно, откуда он, собака, бьет. Автоматчику, снайперу — всем огонь! Огонь! — зло орал Грошиков.
Бешеный огонь заставил «духа» или «духов» заткнуться и затихнуть.
— Разведка, что у вас? — запросил по связи Сергей.
— Засада! — ответил Галеев по связи.
— Это я вижу! Как дела, какие потери?
— Шестеро ранено, один убит. Прижали нас на тропе. Головы не поднять. Видите: две щели в камнях?
— Видим.
— Вот оттуда «дух» и бьет. Он стоит, обложен камнями — достать тяжело. Прикройте нас пулеметным огнем, сейчас взводный по верхнему козырьку подползет, тогда прекратите стрельбу. Турецкий бросит гранату сверху, только так можно «духа» достать. Не зацепите Петра.
Мы принялись стрелять, не жалея патронов. Пулеметы били по расщелинам очень точно, но, несмотря на наш бешеный огонь, афганец продолжал «огрызаться». Я посмотрел в бинокль: взводный подползал по каменному козырьку все ближе и ближе.
— Прекратить стрельбу! — заорал Серега.
Петя подполз совсем близко и бросил в пещерку одну за другой две гранаты. Бах! бах!!! Солдаты подбежали к пещере и снизу за ноги потянули стрелка. Вытащить никак не получалось. Наконец выдернули и давай его пинать. До нас доносились мат и дикие вопли солдат и этого мятежника.
Удивительно, он, несмотря на множество ранений, он был еще жив. Два разведчика, матерясь, распороли афганцу живот ножами и бросили тело в ущелье. Эхо донесло что-то гортанное нечленораздельное.
Взяв санинструктора и пехоту, мы отправились вниз, сверху нас прикрывали пулеметы. Один взводный и шесть солдат были серьезно ранены. Перевязали их наспех и потащили наверх на площадку. Пещера, где засел мятежник, оказалась складом, а он его охранником — смертником. Из склада вынесли более сотни реактивных снарядов и множество выстрелов к гранатометам, патроны, мины. Все это добро перед отходом саперы подорвали. Когда мы уже вернулись на горный хребет, в небе появились вертушки. Прилетевший вертолет забрал погибшего и раненых. Разведчики заняли нижнюю площадку, а мы обнялись на прощание с Турецким и Галеевым, ушли обратно к себе. Весь вечер, пока не заснул, перед глазами стояли израненные тела разведчиков и окровавленный афганец, звереющие солдаты, кромсавшие тело столько бед принесшего врага.
Утром роту с площадки сняли вертолеты. Вот и вся война, возвращаемся в полк. Броня ждет команды начать движение, выстроившись в ротные колонны. Полк стоял вдоль речушки, протекающей в зарослях кустарника. Я подошел к пологому берегу помыть руки. Разулся и, блаженствуя, подержал ноги в мутной грязной воде. Грязной, но прохладной. Приятно. Огляделся вокруг: на том берегу — и справа, и слева — стояли афганцы и поили скот, женщины полоскали белье, мылись. На нашем берегу солдаты умывались, стирали носки, портянки. И то, что сверху по течению воду пили овцы, нисколько не смущало женщин, невозмутимо стирающих белье.
Я вернулся к машинам, офицеры и прапорщики роты стояли тесным кружком и о чем-то оживленно беседовали, громко смеялись.
— Над чем ржем, отцы-командиры? — предчувствуя подвох, и опасаясь, что это надо мной.
— Смеемся над тем, как ты саблю трофейную сломал, — ответил взводный Эдик.
— Вот смеху-то было бы, если бы тупой Бронежилет меня там завалил…
— Это точно! Тебе нужно держаться подальше не только от Грошикова, но теперь и от Бронежелета, — улыбнулся Острогин.
— Насколько подальше? На дальность прямого выстрела из автомата или на пушечный выстрел?
— Ну, что-то близкое к пушечному выстрелу. Главное, чтоб он по ошибке вертушки не навел. Ха-ха, — засмеялся Голубев, — Длинному еще полгода служить, так что все это время ты в зоне повышенного риска.
— Это точно! Он в меня стреляет чаще, чем «духи»!
— Эй, солдат, — окликнул Эдуард проходившего мимо бойца. — Свекольникова — водички принеси. Бегом!
Довольно неприятный тип этот Эдик. Грубый и хамоватый с солдатами, наглый и надменный с офицерами. Ярко выраженный карьерист, по трупам пойдет. Здоровый, как буйвол, с широким торсом и мощными руками. «Супермен» хренов.
Солдатик очень быстро вернулся с полной фляжкой и протянул ее командиру взвода. Грымов сделал три больших глотка и сморщился. Передал фляжку Острогину. Серега взял ее и только собрался было глотнуть, но я его придержал.
— Витька! А ты откуда воду принес? Не из речки случайно? — заорал на него я.
— Из речки, — глупо улыбнулся солдат.
— Н-да, там ты видел, какая вода течет?
Острогин с фляжкой в руке, вытаращив глаза, молча и тупо смотрел на молодого бойца.
— Видел, — ответил чумазый Свекольников.
— Ну, какая она? — спросил Сергей угрожающе.
— Грязная…
— А какого же черта ты ее набрал и командирам пить даешь? Эдик, в речке той и ноги моют бойцы, и носки стирают, а местные скотину поят и белье стирают. Сплошной гепатит с холерой вперемешку.
Надменный Эдик мгновенно стал белый, как мел.
— Убью! Убью, гад такой! Задушу…
Солдата как ветром сдуло, от греха подальше, словно его и не было.
— Итак, Эдик, выбирай: малярия, гепатит или холера, — засмеялся техник предлагая варианты заболеваний.
Острогин, все еще державший фляжку в руках, зашвырнул ее в кусты.
— Серега, не разбрасывайся ротным имуществом, — крикнул весело Грошиков, — болеть ведь не тебе же, Эдику!
* * *
Болеть, действительно, пришлось не Острогину, а Эдику, выпившему ту мутную воду. Болеть долго и серьезно. Гепатит оказался очень «жестким», в тяжелой форме. Витькина ли фляга воды свалила его, или в горах зараза какая прилипла — неизвестно, но только на пару месяцев взводного мы лишились. И без того с офицерами в роте был постоянный некомплект, а тут опять потеря. Не офицерский коллектив, а настоящий проходной двор! Такая нелепость…
Больше всего страдал Свекольников: боялся возвращения лейтенанта. Он переживал и мучался от того, что выступил в роли «отравителя», и от страха расплаты, которая может наступить после выписки из госпиталя офицера.
Мы же отнеслись ко всему философски. А, может, Грымову повезло. А то вдруг завалили бы его «духи» за эти месяцы? Мишенью-то Эдик был уж очень большой и приметной.
