Глава 12. Звездный дождь
* * *
Уразбаев тащил два пыльных матраса и вещмешок, а я взял его радиостанцию и понес к казарме. Было грустно от известия о гибели Валентина. По дороге мы столкнулись с бегущим нам навстречу Ветишиным.
— Сережка! Выздоровел! — заорал я радостно.
— Ник! Все живы? Как я рад вас всех снова видеть! — воскликнул в ответ летеха и бросился мне на шею.
— Серый, как рука, лицо, все зажило?
— Как на собаке. А какие медсестры за мной ухаживали, от их любви я поправился вдвое быстрее. Сюда вернулся, и здесь меня на ноги ставили этим же способом.
— Ну беги, любимец женщин, к ротному, докладывай, жеребец, о возвращении и забирай свой взвод, а то я с этим «интернационалом» за месяц устал.
— Как мои узбеки? Вели себя хорошо?
— Лучше не бывает, только один раз я плющил кулаком толстую физиономию Исакова. Алимов же с Таджибабаевым, вообще, золотыми солдатами стали. А Таджибабаеву стоило сержантское звание пообещать, так он сразу зашугал своих земляков.
— Все, бегу, бегу. Иди в казарму, там тебя Острогин ждет! — весело крикнул Сергей и помчал дальше.
«О! Острогин вернулся, как быстро время летит», — подумал я, вновь погрузившись в невеселые размышления, на этот раз о доме, о семье.
Я заскочил в бытовку и остолбенел. За столом сидел и что-то жевал малознакомый человек, отдаленно напоминающий моего друга. В профиль — не узнать!
— Серж! Что с тобой сделали? Ну и харя! — закричал я, разглядывая не в меру располневшего не друга. — Это не ты!
— Нет, это я! — ухмыльнулся он. — Видишь, как я раздобрел в поездках по гостям. В Ленинграде побывал, в Сочи, в Алма-Ате! Круиз! Десять килограмм! Х/б не налезло, вот и сижу голым по пояс, жду, когда старшина принесет новую «афганку».
— Да, парень! Рожа у тебя прямо трещит по швам, как же ты в горы полезешь, а? — посочувствовал я и одновременно позавидовал, его отдыху.
— Что, морда, ты посмотри, какие мышцы, какой я торс себе накачал!
— Слушай, культурист несчастный, это все сало — и оно переплавится на солнце! Водку привез? Сегодня назначено обмывание наших орденов.
— Привез. Черт! Я планировал с ней к дядьке съездить, давно уже не виделись.
— Ничего, еще купишь! Я сейчас пойду закусон организовывать. Сало, консервы, все, что есть привезенного домашнего, сам не жри, народ закусит!
— А кто участники мероприятия? — спросил Серж.
— Все наши.
— Хм…, на такой коллектив не хватит, — насупился Острогин.
— Кому не хватит, пойдет и еще купит. Наше дело — мероприятие организовать и начать. А дальше, как пойдет.
— А как пойдет? — улыбнулся Серж.
— Пойдет, я думаю, хорошо, и мероприятие грозит затянуться. Будем раскачивать женский модуль до утра. Комбат, к счастью, еще в отпуске, замполит Золотарев и Цехмиструк тоже. Ошуев послезавтра улетает в Ташкент, ему не до нас. Воля! Хоть несколько дней, но расслабимся. А потом вновь заявится наш «усатый деспот», наш «папа и мама» в одном стакане. Хоть бы Подорожника выдвинули на какую-нибудь вышестоящую должность!
— А Ошуева тоже, в Генштаб — не ближе! — согласился со мной Сергей.
— Бугрим, куда посоветуешь направить коллектив для пьянки? — спросил я подошедшего сдать автомат в оружейку комсомольца. — В какую комнату?
— Настоятельно рекомендую организоваться в первой комнате справа. Там парикмахерша живет, — сладко закатил глаза Витюша и облизнулся.
— Ну вот, мы тебя о деле спрашиваем: где лучше сесть, чтоб места на всех хватило, а он о своем — кобелином, — возмутился Сергей.
— Почему о своем? Обо всех, — обиделся прапорщик. — Там несколько девчонок новеньких молодых живет. Элька-одесситка, Ленка, Танька…
— Хватит болтать, иди, озадачивай женскую организацию на приготовление закуски. Через час собираемся, — прекратил я поток его перечислений.
Мы загрузили в каптерке пару больших коробок банками с тушенкой, с салатами, рыбными консервами, овощами, и орденоносный отряд двинулся в путь. К нашему искреннему удивлению четыре стола стояли в коридоре и уже ломились от закуски, а тарелки расставлял лично Берендей.
— Ты что, Саня, с дуба рухнул? Так расщедрился? — удивился я. — Вроде никто у тебя ничего не просил.
— Ник, я же уважаю хороших людей. А для таких орлов, как вы с Сержем мне ничего казенного не жалко. Кто старое помянет — тому глаз вон! — и усатый прапорщик расплылся в широкой улыбке.
— Да и Соловей за вас замолвил словечко.
— Что ж, Санек, спасибо на добром слове! Садись и отдыхай, теперь мы посуетимся, — поблагодарил его Острогин.
Напевая вполголоса песни, мы дружно принялись вскрывать банки, бутылки, расставлять стаканы. Вскоре объявился Бронежилет. Я онемел, так как не ожидал этого гостя, особенно после последней ссоры.
— Ник, выйди из прострации, — толкнул меня в бок Сбитнев. — Это я его пригласил. Нужно успех операции обмыть! Кроме того, лучше чтоб он тут был за столом, чем примется нас строить начал в разгар мероприятия. Сейчас еще и Головской тушенку приволочет и спирт выделит из своего запаса.
Народу собралось человек двадцать. В ротах с солдатами остались только новички да те, с кем за столом сидеть никому не хочется. Но это относилось к полковым штабным и тыловикам, поэтому батальон был практически в полном составе.
Лонгинов на правах старшего начальника поднял кружку и провозгласил:
— Опустить ордена в стаканы и достать их зубами, как положено, осушив для этого стаканы до дна, товарищи офицеры!
— А я свой уже в Союз увез! — воскликнул Острогин.
— Жаль. Значит, орден Ростовцева будете вынимать из кружки зубами и по очереди облизывать!
Я бросил «Звезду» в кружку, почти до краев наполненную водкой, и мужественно проглотил «огненную жидкость» в четыре глотка, достал двумя пальцами орден и передал Сергею. Он повторил процедуру.
У-ф-ф. В горле запершило, в груди зажгло и перехватило. Давно я лошадиные дозы не пробовал! Сразу в голове зашумело, контрольная планка упала, в голове перегорел предохранитель — и все, что планировалось, забылось. Думал, пропустить четыре рюмки и на боковую, отоспаться на мягкой кровати. Куда там! Все пошло кругом, завертелось, закружилось…
Жара, голодный желудок, ослабевший организм. Все поплыло…
Второй тост, за роту, за батальон, третий тост, стоя, за погибших. А дальше понеслось без организации. Наливали, кто сколько мог и кто что хотел. Постепенно, как всегда на таких мероприятиях, окурки и огрызки заполнили стол, начались песни, пляски, мелкие выяснения отношений. Бутылки опустели, спиртное закончилось, и я с Ветишиным и Бугримом в обнимку распевая пьяными голосами песни, пошли за коньяком к сантехнику-спекулянту.
Мы брели и горланили песни во всю глотку, наслаждаясь жизнью. Только после тяжелых мучений, ежеминутного риска радуешься тому, что по-прежнему существуешь. И жизнь, даже такая дрянная, становится приятной. Ночь была чернее, черного, освещение не горело, и по дороге мы едва не заблудились. Купив водку и коньяк, заполнив руки бутылками, на обратном пути столкнулись нос к носу с Ломако и Муссолини.
— О, вот и наши орлы из первого батальона! — радостно потер руки в предвкушении мести за мой несдержанный язык зампотыл. — Пьяницы, надо обязательно их примерно наказать! Особенно Ростовцева! За мной к дежурному по полку! Шагом-марш!
— Пусть пока отдыхают, завтра разберемся, — потянул его за руку в сторону командирского модуля замполит полка. — Пусть ребята расслабятся один раз за два месяца. Отстань от них.
Муссолини был навеселе и потому в хорошем настроении. Он слегка покачивался из стороны в сторону, и ему не хотелось рисоваться в штабе «под мухой».
— Миша, ты скоро? — крикнул замполит.
— Иду, иду! — откликнулся кто-то заплетающимся языком и из-за угла на нетвердых ногах вырулил шеф особистов, пытавшийся неслушающимися пальцами застегнуть ширинку.
— Лейтенанты! Шагом марш отсюда! Отдыхать! — повысил голос Мусалимов.
Мы дружно скрылись в темноту, а затем шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, направились к своим собутыльникам.
— Витька, а ты в темноте за лейтенанта тоже сошел! Промолчал, что прапорщик, скрылся за нашими спинами! А завтра, крыса тыловая, будет искать третьего лейтенанта, и им, наверное, окажется Острогин! — засмеялся я, теребя за кудрявые волосы, прапорщика.
— А что, прапорщик не человек? — возмутился Бугрим.
— Такой, как ты, конечно, человек, а вот начальники складов. Это все козлы, чмыри! Жулье! — прокричал Сережка в ухо Виктору и полез обниматься.
— Отстаньте, пьяницы, я уже устал вас тащить под руки! Стойте на ногах, а то бутылки разобьем! — отстранился прапорщик.
— Это кто тут хочет пузыри разбить? Где эти негодяи? — раздался зычный командный голос с напускной серьезностью, по которому я узнал командира танкового батальона Романа Ахматова. Он сидел на лавочке у входа в женский модуль и насвистывал.
— Товарищ майор! Здравия желаем! Это мы хулиганим, дисциплину нарушаем! Приглашаем Вас к нашему стволу! — расплылся я в счастливой пьяной улыбке.
— Наверное, не к стволу, а к столу? — уточнил сидевший рядом начальник штаба батальона Гена Светлооков.
— О-о-о! Танкисты в полном составе! — закричал Ветишин.
— Пойдемте с нами, с удовольствием приглашаем вас, присоединиться. Особенно лично я, как бывший танкист, — пробормотал я заплетающимся языком.
— Нет, мужики! Пойдемте к нам! У вас на столе уже пусто, шаром покати, и пьянка перешла в фазу вялотекущего, но усиливающегося скандала с переходом в драку, — сказал комбат. — А у меня закуска есть, но выпивки уже нет.
Мы попытались робко возразить, что, мол, коллектив ждет, что приглашаем к себе…
— Ерунда! — гаркнул Роман. — Какой к черту коллектив! Там все попрятались по комнатам или сбежали, когда Ломако с замполитом зашли разогнать этот бедлам. Сейчас кое-кто вернулся, но это уже не мероприятие. Да и потом, не для того мы тут пятнадцать минут вас караулим, чтобы вернуться с пустыми руками. Итак, марш за мной!
И в довершение своей тирады Ахматов схватил нас с Сережкой за руки и повел за собой, подавив последнее сопротивление. Геннадий сломил сопротивление прапорщика и подхватил Бугрима, который нес бутылки.
* * *
Мы пришли в модуль к танкистам, где я оказался впервые за год службы. Почему-то не доводилось тут бывать: война, наряды, служба. Довольно уютная комната комбата была перегорожена тремя шкафами и делилась на две части. В одной пили, а в другой спали. Там, где спали, храпел уже «готовый» замполит, а за столом сидел командир роты Скворцов и какая-то брюнетка. На первый взгляд, довольно симпатичная, стройная девушка. Правда, после стольких рюмок симпатичной показалась бы, наверное, любая.
— Знакомьтесь, мужики, это Элеонора! Эля, Элька, Элен, если кто не знаком, а это наши славные пехотинцы…
— А я их всех знаю, кроме вот этого лейтенанта, — ткнула она в меня пальцем.
— О, это замполит первой роты Ростовцев. Сейчас мы будем обмывать его орден. Правильно я говорю, лейтенант? Ты ведь сегодня виновник торжества? — больше утвердительно, чем вопросительно произнес комбат.
— Ага, — кивнул я головой и уставился на девушку.
— Наливать — наливай, а на деваху мою не глазей, а то еще одну дырку в ней просверлишь, — громко рассмеялся комбат и похлопал меня по плечу.
— Разливай по бокалам полнее, не стесняйся. Тут все свои! Ик — ик… — пьяно заикал начальник штаба, сел за стол и отключился со стаканом в руке.
Оказывается, он все это время бродил на автопилоте и теперь терял контроль над собой. Делать нечего, я понял, что от танкистов отделаться «малой кровью» не получится и живыми они нас к своим уже не выпустят. Я быстро разлил коньяк по хрустальным французским стаканам. Затем Роман произнес:
— За братство по оружию, за пехоту, которой тут достается больше всех, ну и за тебя, замполит. До дна!
— Пей, пей до дна, до дна, — принялся подбадривать меня Скворцов, пресекая мою попытку не допить.
— Не оставляй зло, посуда должна быть пустой, а то не видать тебе больше наград! — и Ахматов ладонью прижал стакан за донышко к моим губам.
— Роман, постой, уже в глотку не лезет! — поперхнулся я и закашлял.
— Нэ лизэ! Ты как в анекдоте про парубка в першую брачную ночь, — усмехнулся Бугрим.
— Рассказывай, — распорядился Роман.
— Парубок женился, а шо з молодой жинкой делать, не знает, — начал рассказ Виктор. — Приходит к папане и говорит: «Тату шо з ней робить и как?» Отец отвечает: «Сынку все будэ нормально. Погладь невесту, поцелуй, и пойдет как по маслу». Проходит час, прибегает сынок, весь взъерошенный и перепуганный: «Тату шо робыть — нэ лизэ ну ни як!» Отец его успокаивает: «Не волнуйся, кажи, щоб помогла!» Проходит еще час. Вновь сын примчался и будит отца: «Ой тату, нэ лизэ, ну никак! Отец опять успокаивает: пойди в сени там крынка пятилитровая со сметаной, возьми с собой помакнешь — поможет». Парубок убег, еще через час возвращается, потный, усталый, и с порога орет благим матом: «Батька не лизэ, ну ни как нэ лизэ!» Отец удивленно спрашивает: «И со сметанкой?» — «Ни тату, в крынку к сметанке ни как нэ лизе!»
Ха-ха-ха! — рассмеялся Ахматов. — Так и ты — не лезет! Как это коньяк не лезет! Сделай над собой усилие, постарайся!
— Ха-ха-ха, — засмеялись те из сидящих за столом, кто еще немного соображал.
— Второй тост — за милых дам! Пусть они среди нас в единственном экземпляре, но зато каком! — произнес комбат второй тост на правах хозяина и старшего.
— Предлагаю выпить за друзей танкистов! — произнес Бугрим и взялся за очередную бутылку.
— П-попрошу помедленнее, — вымолвил я чуть слышно, выпил, и комната поплыла перед глазами.
— Эх, совсем еще зеленый! Нужно Василию Ивановичу сказать, чтоб его потренировал! — услышал я сквозь густую пелену алкоголя, окутавшего мозг, голос Романа и отключился на полчасика.
* * *
К трем часам ночи, мы довольно крепко набрались. Я очнулся и возобновил участие в торжестве. Вернее меня насильно разбудили и заставили продолжить. Музыка орала во всю мощь, Скворцов размахивал саблей, комбат обнимал и целовал девицу, остальные танкисты спали, сидя за столом. Мы втроем спорили до хрипоты, почему подорвался Сережка: из-за глупости, судьба такая или просто несчастный случай.
Вдруг Элька вырвалась из рук комбата и, смахнув пустую посуду со стола, вскочила на него и зашлась в зажигающем танце, при этом медленно, но уверенно раздеваясь. Вначале в угол комнаты полетела футболка, затем юбка. Когда очередь дошла до бюстгальтера, комбат заорал:
— Все, стоп! Пьянка окончена! Пошли все по домам! Элеонора, не смей снимать трусы! Выключите, кто-нибудь эту проклятую музыку! — рявкнул комбат и стащил за руку с «подиума» девицу, стягивающую с себя последнее белье. — Элька марш в койку!
— Не умер бы комбат от перенапряжения, загоняет она его, — сказал я, смеясь, на выходе из комнаты.
— Не загоняет, он во всем меру знает, — ответил Женька Скворцов, и мы разбрелись по своим «берлогам».
* * *
Первые лучи солнца (а может, и не первые), пробившиеся сквозь фольгу светомаскировки, ударили в глаза и бесцеремонно разбудили меня. Эта фольга не очень хорошо держит свет, все же когда-то она была мешками для упаковки трупов, а потом переместилась на окна. Нужно бы их заменить новой упаковкой.
Голова гудела так, как будто ею всю ночь стучали в большой церковный колокол. Во рту творилось что-то ужасное. Все ж трезвость гораздо лучше пьянства. Ох, как прав Михаил Сергеевич!!! Впервые за год, с момента прощания с дружками-собутыльниками в Теджене, со мной такое. Коньяк-водка, коньяк-водка — гремучая смесь получилась. Рука нащупала стоящую в тумбочке банку «Si-Si». Пж-х-хр! Крышка вскрыта, и освежающий напиток тремя глотками исчез в глубокой, почти бездонной яме желудка.
Не помогло! Пришлось достать еще и бутылку «Боржоми». Открыв крышку о край тумбочки, я отпил граммов двести и тупо уставился в сторону висевшего на стуле х/б. Над карманом виднелась свежая просверленная дырочка для ордена, но самой «Красной Звезды» там не наблюдалось!
Вот черт! А ведь там был орден! Два раза его облизывал вчера. Я, тяжело кряхтя, встал с кровати и поднял валявшиеся на полу штаны. И в карманах брюк было пусто. Помню точно, после тоста я его положил в карман! Выпил с танкистами, достал из стакана и сунул в брюки. Стоп, может быть, в куртке х/б? Нет, после тщательного осмотра всех карманов — ничего. Пропал! Ни на кровати, ни под кроватью, ни под стулом, ни в тумбочке, ни за тумбочкой, ни в туфлях. Нет нигде. Что ж, пойдем, напрягая память, мысленно от кровати к комнате комбата, хотя я шел на автопилоте, но путь возвращения помню более-менее отчетливо. И дубликат ни кто не выдаст!
С огромным трудом передвигая ноги, добрался до умывальника и устроил себе холодный душ из перевернутого крана для мытья ног. Прохладная вода привела в чувство, но не восстановила душевного равновесия. А еще и тревога за пропажу била молотом по мозгам. Потерять правительственную награду всего через два месяца после вручения — это ЧП. Жалко потерять «Звездочку», да и скандал вероятен. Твою мать!
Выйдя из общежития, я грустно побрел к танкистам, глядя под ноги, в надежде, что где-нибудь между камней блеснет ярко-красный металлический предмет. Нет, не повезло, награда не нашлась. Комната майора Ахматова оказалась запертой на замок изнутри, за дверью тишина. На мой стук никто не откликнулся. Я двинулся в столовую, чтобы разыскать Романа, но он вдруг сам окликнул меня. Оглянувшись, я увидел его и командира артдивизиона, стоящих на высоком крыльце перед входом в жилое помещение командира полка и его заместителей.
— Ник! Никифор! Ростовцев! Иди сюда, родной! Чего грустишь? Ничего не хочешь у меня спросить? — поинтересовался, нахально улыбаясь, комбат. — Что потерял?
— Товарищ майор, Роман Романыч, ты его нашел? — обрадовался я.
— Чего его? Кого его? Я нашел ящик коньяка, не меньше, правильно, Володя? — обратился он к артиллеристу.
— Это точно! А за что выгорел ящик? — переспросил майор Скрябнев.
— Да понимаешь, приперлась вчера ко мне в комнату пехота, черти ее принесли! Нажрались, как свиньи, все перевернули, ордена разбросали и ушли. А я бегай, разыскивай их, чтобы находку вернуть! Где справедливость?
— Нет-нет, орден точно тянет на ящик коньяка! — поддержал Романа Скрябнев.
— Лейтенант, проставляйся! — торжествовал Ахматов.
— Черт, это нечестно! Сам приказал зайти в гости, а там меня накачал! Потом всех быстро выгнал и мы даже деваху вашу не пощупали! А теперь новый приказ — опять проставляться?! Где порядочность? Орден пропал оттого, что нас из комнаты буквально вытолкал! Экстренно разогнал и завершение просмотра стриптиза сорвал! — запротестовал я.
— Рома, что опять стриптиз? — ухмыльнулся Скрябнев.
— Ага, снова. Никак не отучу эту дуреху. Как выпьет, хлебом не корми, дай ей прелестями своими потрясти, — вздохнул Ахматов. — Ну, а ты, Ростовцев, как хочешь, можешь не проставляться. Но подумай, дело твое. Все-таки жалко орден. А нет коньяка — нет и ордена!
Оба майора засмеялись и, выбросив в пепельницу окурки, пошли на доклад к вернувшемуся из отпуска командиру полка.
— Ладно, хрен с тобой, Роман Романыч, будет коньяк, — крикнул я вслед.
— А куда ты денешься, не комбату же его отдавать? А уж Василий Иванович всыплет тебе по первое число! А если еще и закусь добавишь, так и комбат не узнает. И «Звезду» себе вернешь, да и гульнем еще разок в хорошей компании. И артиллеристов приглашаем, правда, Никифор?
— Правда-правда, куда от вас, старых чертей, денешься? — ответил я, радуясь нашедшейся пропаже.
Они отошли в сторону, и я услышал, как Скрябнев сказал:
— Рома, ты смотри нам по тридцать три года, а нас эти лейтенанты в старики записывают. Дожили…
* * *
«Ну вот, пропажа обнаружена, ящик коньяка — это, конечно, неизбежное зло в этой ситуации», — рассудил я, приводя свои мысли и чувства в порядок. Осталось восстановить желудок и печень, поправить голову. В канцелярии, за столом, уставленном пустыми и полупустыми бутылками «Нарзана» и «Боржоми», а также баночками с лимонадом, восседал в клубах сигаретного дыма Сбитнев.
— А, замполит! Очухался? Ну что, в народе говорят, ты просрал свой орден?
— Иди к черту, уже нашел! Вот народ, только что-то случится — и сразу весь полк знает! Дай чего-нибудь глотнуть, — попросил я.
Не дожидаясь разрешения, схватил со стола сразу две уполовиненные бутылки минералки и залпом по очереди опустошил их.
— Нет, брат, ты так беде не поможешь. Нужно сто грамм. Только это является живительным эликсиром.
— Есть у тебя что-нибудь? — спросил с надеждой я.
— Откуда, вчера все до капли высосали! И денег нет, ни одного чека. Сплошной облом, вся надежда на тебя.
— И у меня пусто до получки.
— Ладно, так и быть! Вот так всегда, учить вас, молодежь, и выручать приходится!
Володя достал из сейфа фляжку и плеснул по полрюмки себе и мне.
— Вздрогнули! — воскликнул он, осушил содержимое, крякнул и кашлянул.
Я скривился от одной только мысли о спиртном, но переборол себя и выпил.
— О-о-о, у-у-у!!! — выдохнул шумно я воздух и экстренно запил спиртное минеральной водой. — Спирт! Чего ж не сказал заранее, не предупредил?
— А что сам не догадался? Думал, я тебя «Столичной» поить буду? Обыкновенный спиртяга! Ну как? Полегчало? — заботливо посмотрел на меня старший лейтенант.
Я сделал еще два-три вдоха, подумал, послушал себя — что говорит организм и, наконец, пришел к выводу:
— Полегчало!
— Ну, вот и ладненько! Сейчас за работу! Оформляешь наградные на ордена: себе, мне и Бодунову, а также солдатам-сержантам, на кого подали взводные бумаги, и иди, спи… Отдыхай, после обеда заступаешь в наряд помощником дежурного по полку.
— Черт! А кто дежурный?
— Дежурный — Габулов.
— Нервотрепка обеспечена, — вдохнул я.
— Он завалится дрыхнуть на всю ночь, а потом будет бегать спросонья, психовать, орать. Не люблю с ним дежурить. А почему не его помощник замполит Шкурдюк?
— Ты как не протрезвевший еще не в курсе. Его увезли рано утром с жесточайшей дизентерией. Не повезло парню. Пара месяцев службы — и Серега уже организм посадил инфекциями. А почему? А потому, что трезвенник, даже больше, чем ты. Да, кстати, тебе звание пришло! Начальник штаба в дивизии выписку видел, с тебя опять причитается, товарищ старший лейтенант!
— Черт! Опять пить!
* * *
Дежурство началось со скандала. Габулов забыл выключить на ночь освещение городка, и проходивший мимо штаба Ошуев окрикнул меня. Я выбежал из душной дежурки и услышал вопль:
— Помощник! Помощник!
— Я, товарищ майор!
— Ростовцев, где дежурный? Почему свет не выключен?
— На территории, по казармам пошел.
— Передай, я его снял с наряда. Доложите Лонгинову, пусть заменит, — распорядился Ошуев и неторопливо пошел на плац.
Я вернулся в дежурку и крикнул никуда не уходившему, дремавшему на топчане капитану:
— Эдуард, тебя Герой только что с наряда снял!
— Что?! Кто?! Меня! За что?
— Ты свет не погасил по периметру. Вон он только что прошел мимо, ругался и распорядился.
— Да я его пристрелю, как собаку, — заорал взбешенно осетин и, сшибая стоящие на пути стулья и табуреты, бросился на выход.
— Убью, пристрелю!
На плацу раздались крики, там началась словесная перепалка Габулова с Ошуевым, перемежавшаяся громким матом и визгом капитана. На эти крики выбежали из здания заместитель начальника штаба, строевик и замполит полка. Они вцепились в Эдуарда, повисли на его руках и плечах, а он бил ногой землю перед начальником штаба, как бык перед тореадором, пыхтел и пытался боднуть его лбом.
В дежурку прибежал строевик и бросил мне на стол пистолет и кобуру с ремнем.
— Спрячь в сейф! Ключи у тебя?
— Да, у меня. Сейчас уберу. Там все люди целы? — поинтересовался я удивленный таким поворотом события.
— Почти. Пропагандист прибежал, в глаз получил, да и у меня вот пару пуговиц на х/б оторвали. Сейчас придет ваше батальонное начальство, и кто-нибудь подежурит. А Габулова повели на гауптвахту, успокоиться и одуматься. До утра. Они, у себя дома землю между своими народами поделить не могут и тут, вспоминая про нее, друг друга ненавидят. Черти нерусские!
Замполит полка принес и бросил на кушетку куртку Габулова с оторванными пуговицами и клочьями отодранной материи в борьбе со штабными. Муссолини принялся материться, а я отвернулся и молчал, делал вид, что меня тут нет.
Через час, когда все успокоилось, и посторонний народ ушел, из темноты внезапно вынырнул Габулов.
— Эдик! Откуда? Ты же на «губе»? — удивился я.
— Ха! Что же, мой взводный стоит начальником караула и меня не выпустит? Я что в тельняшке там буду ночь мерзнуть? Да и деньги с документами в куртке, забрать нужно. А то потеряется что-нибудь.
— Эдуард, и что теперь тебе будет? Что трудно было сдержаться и не бросаться на Ошуева?
— Ты ничего не понимаешь! Сдержаться, ха! Как я его, а? Пусть не задается! Как я орал? А!
— Орел! — усмехнулся я.
— Ты видел! Нет, ты видел, как он от меня побежал?
— Еще бы не побежать, вдруг ты бы, кроме визжания, по нему стрельбу добавил, — съехидничал я.
— Зачем стрелять? Просто хорошо пугнул! Пусть знает, что я его не боюсь! Я плевал на всех этих героев и начальников! Не позволю себя унижать и позорить! — продолжал петушиться Эдуард.
— Ну и чего добился этим? — спросил я, хмурясь.
— Пусть думают, что я такой дурак! Да, дурак! Мне сейчас психушкой грозили! Пусть обследуют! Еще и справку получу, да домой уеду. Разве мне что-то будет? Ни хрена не будет! Чихал я на всех!
Габулов с шумом хлопнул дверью и удалился в темноту.
* * *
Я сидел в дежурке, а штаб опустел. После обеда в полку началось подведение итогов последней операции. Столь масштабные боевые действия были оценены высшим командованием положительно, потери были, но небольшие, и успехи тоже имелись. Теперь сыпались награды и поощрения на нас, участников этой эпопеи.
Начальник штаба полка доложил о ходе операции, замполит полка оценил моральное состояние личного состава, зампотех внес ложку дегтя в бочку меда, констатируя факты разбитой технике, и, наконец, слово взял «кэп».
— Товарищи офицеры! Я получил подробный отчет и остался доволен ходом боевых действий и остался. Командование удовлетворено результатами боевой работы полка. По итогам этой операции к орденам и медалям представляем более ста пятидесяти человек! И это хорошо! Не надо жалеть этих железок. А то тут создалась занятная ситуация: не кого наградить высокой наградой! Нет выбора! Командование дивизии получило распоряжение представить одного офицера к званию Героя Советского Союза. Дивизия отдала эту возможность нам, как лучшему полку соединения!
В зале раздались оживленные и одобрительные возгласы.
— Мы с управлением посоветовались и решили, что награду получит офицер из первого мотострелкового батальона. Пехота это заслужила. Образцовый батальон, да и самый боевой. Офицер должен быть из звена — командир роты или его заместитель!
Сидящие рядом Сбитнев, Жилин и Степушкин дружно переглянулись.
— Обязательно, имеющий орден! — продолжил «Иван Грозный» Все посмотрели на Женьку Жилина и дремавшего рядом с ним заместителя Луковкина, а по простонародному — Луку. Старший лейтенант, положил бедовую головушку на плечо командира, и тихо всхрапывал.
— И последнее условие: служба около года или чуть более в Афгане. То есть, чтобы награду получил в полку и служил тут еще год!
По залу прошел вздох разочарования. Такой кандидатуры не находилось.
— Год службы в полку — главнейшее условие! Чтобы успел еще повоевать…
— Таких нет. Никого. За исключением заменщиков: Жилина и Луковкина, — выкрикнул начальник штаба батальона.
— Товарищ майор, встаньте! Вы, Степанков, я смотрю, плохо изучили людей в батальоне и положение дел ни хрена не знаете! Не владеете обстановкой! Я ничего не имею против Жилина и Луковкина, но ребята через неделю уже в Союзе! В батальоне есть еще два орденоносца, которым осталось служить по году! Острогин и Ростовцев!
— А-а-а, — пронеслось по клубу.
— Вот из них и определили кандидатуру! Острогин — взводный, можно, конечно, назначить заместителем командира роты, но нужно время, поэтому его кандидатура отпадает. Остается Ростовцев. Возражений нет? Мы вчера с заместителями обсуждали этот нелегкий выбор. Достойных — много! Начальник штаба и замполит полка его поддержали. Была кандидатура от разведки, но они пусть вначале с насильниками и мародерами разберутся! Кто и что возразит? Ростовцев участвовал за год во всех операциях, ни одной не пропустил. Награжден орденом. За замполита батальона неоднократно работал…
— Я хочу возразить, товарищ полковник, — начал возмущаться Ломако, — очень уж он горяч и болтлив. Комиссия была перед боевыми, а он заявил проверяющим, что баня не работает и паек плохой…
— А, что баня до сей поры еще не работает? — взъярился командир полка. — Твою мать! Сколько это будет продолжаться? Зайдите ко мне в кабинет после совещания.
По залу пронесся дружный хохот, и Ломако, густо покраснев, сел обратно на стул.
— Кто еще имеет возражения? Только по существу, по делу. Лично мне он нравится, я его кандидатуру и предложил, — закончил выступление Филатов. — Дело серьезное! Выводим человека на высокую «орбиту», перед ним открываются большие перспективы!
Возражений не поступило, а наоборот, дружно поддержал комбат — танкист Ахматов, артиллеристы и саперы. Наши начальники Степанков, Артюхин и Лонгинов, соглашаясь, кивали головами.
— И в последнем рейде не подкачал, умело действовал! Верно? — утверждающе уточнил Филатов. — Ну, вот на этом и порешили! Будем растить героев из своих рядов! Наград отличившимся офицерам и прапорщикам, сержантам и солдатам не жалеть! Заслужили! Завалить наградными листами строевую часть, пусть работают! X… знает что! В лучшем воюющем батальоне всего пятеро награжденных офицеров, включая комбата! Безобразие и свинство. Я и с себя свою долю вины не снимаю. Повторяю, железа не жалеть! Награждать. Строевик! Если своевременно представления оформляться и отправляться не будут, порублю твой конец на пятаки и по плацу разбросаю! — рявкнул Иван Васильевич.
— А что я, при чем тут строевая? — попытался возразить Бочонкин. — Сами вовремя не пишут, задерживают, ошибки допускают, да и в наградном отделе каждый месяц новые требования. То им трофеи нужны, то спасение командира или подчиненного, то малое число боевых операций не устраивает, а то количество уничтоженных «духов». А порой наоборот, никого не убивать, а оказывать помощь в восстановлении дорог и школ. Да сроки прохождения по времени ужесточили — на третий день после боевых отправить из полка на пятый из дивизии в армию, не успели — возврат! Дурдом! А я во всем виноват! Первая рота! Вы почему вовремя не оформили бумаги на отличившихся?
— Все сделано еще вчера и лежит у вас в папке! — возразил Сбитнев.
— Не видел, — ответил Боченкин, но был прерван командиром:
— Так глаза протри или протрезвей! Разберись в своем хозяйстве! Закончили пререкания! Свободны!
Зал дружно громыхнул смехом, офицеров уже достала длительная канцелярская канитель и бесконечные возвраты представлений на награды.
Я мужественно боролся с обволакивающей дремой в душной перегретой дежурке, сидя за пультом. Время шло к смене наряда. В штабе стояла мертвая тишина, только часовой в теплом парадном мундире у Боевого знамени тяжело вздыхал и переминался с ноги на ногу. Плюс пятьдесят, и два часа стоять с автоматом в парадке — это тяжелейшая пытка.
— Привет, герой! — поздоровался со мной зашедший с совещания Роман Романыч. — Бу-а-а! Ха-ха!
— Привет, — ответил я сонно. — Закончилось совещание?
— Закончилось, закончилось. Ты про ящичек-то не забудь. Долг — дело чести офицера! И еще одну бутылочку добавь по сегодняшнему событию! — и он, улыбаясь, направился в строевую.
— Какому событию? — переспросил я, не поняв намека, но ответа не получил.
Следом вошли еще офицеры и как-то странно посмотрели на меня. Проходя мимо дежурки, они улыбались и ухмыльнулись.
— Здорово, Никифор! Как жизнь? С тебя причитается! Герой! — ласково заворковал, появившийся Микола Мелещенко.
Но, завидев подходящих к штабу Артюхина и Мусалиева, быстро скрылся за дверью парткома, подальше от начальства.
— Поздравляю! Молодец! Повезло тебе, чертяка! — крепко пожал мне руку замполит батальона Артюхин.
— С чем повезло? С дежурством, что не сняли за компанию с Габуловым? С представлением ко второму ордену? Что тут особенного, половина батальона в списках, да только получат один или два человека. Со званием? Ну и что не сегодня так завтра, рано или поздно, никуда не делось бы, — лениво возразил я и широко зевнул.
— Ну ты дятел! Чудак-человек! Ты о чем говоришь-то? Кто все-то? Что получат? — и он покрутил указательным пальцем у виска.
— Что-что… Старлейские звездочки все лейтенанты получат. Просто мне первому, потому что училище окончил на неделю раньше, — ответил я.
— Тебе, балда, Героя дают! По крайней мере, оформляют, — рявкнул возмущенный моим равнодушием Артюхин и, чертыхаясь пошел по коридору.
От неожиданного известия, я чуть не упал со стула. Предпринял попытку сообразить, о чем идет речь. Что за глупые шуточки! Но тут с большой тетрадью — «гроссбухом» появился Сбитнев и заорал:
— Открывай дежурку, сейчас будем твою биографию описывать, придумывать несметные подвиги и восстанавливать в подробностях боевой ратный путь! Родина должна знать своих героев! А герои не забывать друзей-товарищей и полнее наливать!
— Вовка! О чем весь этот базар? Ты уже четвертый несешь какую-то околесицу! Объясни толком, что мне дают? Куда и что посылают? Зачем?
— Как чего? Мы из тебя Героя делаем!
— Героя репортажа? Книги, статьи, телепередачи, фельетона?
— Советского Союза! Разнарядка пала на тебя. Посудили, порядили, и вышло, что ты — самая подходящая кандидатура, — хмыкнул Володя. — Ну давай рассказывай свою историю, биографию уточняй. Мороки теперь с тобой не оберешься до самого выхода на войну.
Немая сцена. Пауза. Мертвая тишина. Вовка рассмеялся.
— Да, совсем запамятовал! Про отпуск забудь и пока не мечтай. Останешься до особого распоряжения командования! Сегодня срочно материалы на тебя будут печатать, а завтра их в штаб дивизии нарочным повезут! Посыльным Ветишина отправляю. А ты деньги экономь, а то не хватит на все мероприятия. Каждый день будешь поить, угощать, это ведь событие! В батальоне за всю его историю никому звание Героя не давали. Ох, погуляем!
— Меня Героем Советского Союза!!! — переспросил я недоверчиво.
— Тебя, тебя, — ухмыльнулся Володя.
— Какое покутим! Завтра разберутся, одумаются. Не бывало еще на этой войне, чтоб живому здоровому замполиту роты, звание Героя присваивали. Только посмертно, для этого нужно гранатой себя вместе с «духами» подорвать!
— Посмертно двоих наградили! Если понадобится третий случай, в моем лице, то я пас! Не хочу!
— Понадобишься покойником — никто и не спросит! Чудак, тебя живым хотят видеть и пропагандировать. Лично я думаю, начальство ошиблось. На партийную икону ты не тянешь. Оппортунист, одним словом! Святости в тебе мало. Посуди сам, ну какой ты к черту пример для подражания?
— А ты пример? — обиделся я на эти слова друга.
— Нет, но меня и не возвышают! Ты начальству, кстати, в Афгане еще не менее года нужен. Условие такое поставлено. Главное! Увеличивается шанс стать покойником. Хотели бы живого и здорового — награждали бы разведчика Суркова. Он не сегодня-завтра в Союз уедет. Гады! Опять хотят потенциального смертника!
Мы посмеялись над этой грустной шуткой, и Володя распорядился:
— Быстрее сдавай наряд и возвращайся в лоно коллектива, будем весь вечер писать о тебе роман!
* * *
В канцелярии, зарывшись в документах корпели Сбитнев и Острогин. Оба трезвые и озабоченные, перед ними с ворохом бумаг в руках стоял писарь, сержант Фадеев.
— Работай, Фадеев, ночью трудись, заглаживай вину! — проговорил командир и выставил его за дверь.
— Что случилось? — спросил я.
— Да вот, гнусяра, у старшины коробку со сгущенкой перед рейдом увел, будто бы я приказал взять! А старшина возьми да переспроси у меня: для чего. Все и раскрылось! Сученок! Сгною писаниной и по нарядам! Садись, по пятьдесят грамм спиртика хлопнем по твоему торжественному случаю! Угощаю…
Володя вынул из заветной железной шкатулки знакомую фляжку, и мы выпили, крякнув и закусив огурчиками. Немного помолчали, потом Володя сказал:
— В принципе правильно, что тебе выпало. Пашешь, дай боже другим, и все без передышки. Наша рота лучшая в полку, а может, и в дивизии. Не Грымову же давать Героя. Как вариант мог быть Острогин, но должность не та. Я большую часть срока в госпиталях провалялся. Поэтому все верно, и не смущайся. Они тебе аванс всучат в виде Золотой Звездочки, а потом пахать на тебе будут! Это как наживка. Теперь ты, словно последний дурак, станешь стремиться подтвердить, что их выбор был верным. Полезешь во все дыры, будешь совать башку в самое пекло. Знаю я тебя! И шею, в конце концов, точно свернешь! Выслушай совета старого воина, и Острога к нему присоединяется: плюнь на всех, не бери на себя много лишнего, чего не потянуть, не воюй за себя и того парня. Выбрали, выдвинули, скажи им мысленно спасибо и служи как служил. Нормально же служил и воевал. А иначе и правда будет третий посмертный Герой — замполит! Из вашего племени политруков ведь только двое было героями?
— Даже трое — все посмертно. Один из них замполит полка.
— Во как мужика угораздило. Бывает, и генералы погибают! Но редко, — усмехнулся ротный.
— Маршалы еще реже, — вставил фразу Сергей.
— Точно. Так что постарайся остаться живым. Живым героем! Будь добр, не выпендриваться, не лезть на рожон. А то из тебя сейчас героизм попрет через край, и коль вовремя не остановят, без башки останешься. Начнешь рвать себя, наломаешь дров, и еще кого-нибудь, загубишь! В общем, дыши ровно, не напрягайся. Я мыслю так: тебе тут «коптиться» под Афганским солнцем еще года полтора! Если наградят, то назначат как Ошуева на вышестоящую должность. Вот тогда мы уже уедем домой, а ты лишних полгодика, как и он, переслужишь.
— Ни х… себе перспективочку дальнейшей службы нарисовал! — возмутился я.
— А ты как хотел! За все нужно платить! Обязательно! Особенно в нашей Совдепии. Будет чудо, если ты не сгоришь в огне войны, они тебя невольно уже подтолкнули. Эх, жалко, что выбрали тебя, не сумеешь ты правильно распорядиться выпавшей удачей. Карьеру ты не сделаешь: подлости и наглости у тебя мало, — задумчиво произнес Сбитнев.
— А может, я попробую и получится?
— Нет, не выйдет! У тебя глаза не подлые, а чтобы карьеру сделать, нужно гнуться, гнуться и еще раз гнуться, как завещал великий Ленин! Каждый день жопы начальству лизать и не просто лизать, а вылизывать! А ты, Никифор, все время умничаешь, пререкаешься. Твой максимум — это батальон, и желательно успеть получить его здесь на войне. В Союзе могут уже не дать даже эту должность. Ну а если в академию проскочишь, то по ошибке ЦК. Дадут полк, долго на нем не удержишься. Ордена, конечно, утонуть не дадут, но и толкать вперед не будут! В вашей политконторе жесткий естественный отбор идет, на самом верху — одни мерзавцы и негодяи. А ваши мерзавцы способны выращивать только себе подобных! На уровне дивизии уже в основном придурки, а в армии, округе — законченные негодяи! Впрочем, это не только в вашей политической конторе, а во всей Советской армии, по всей стране. Страна рабов! Но в твоей организации, это зоологическая особенность, плодить подлецов!
— Что-то ты разговорился! А ты-то как бы распорядился таким счастливым случаем? — спросил я командира.
— Я бы, получив звездочку золотую, не снимал ее ни с кителя, ни с рубашки, ни с майки! И ни одна чувиха не смогла бы мне ни в чем отказать! — мечтательно улыбнулся Володя. — Понятно?!
— А может, я тоже попробую? — хмыкнул я.
— Для этого нужна искра божья. Талант! А ты не ловелас, не орел, словом. Романтик ты, идеалист и балбес, в хорошем значении этих слов. Но попробовать можешь, отчего бы и нет, — улыбнулся Володя.
По прошествии пары часов допроса по биографии он отправил меня отдыхать. Я задумчиво брел по ночному темному полку в свою комнату. Хотелось упасть на койку и привести в порядок перепутавшиеся мысли. Звезды как всегда подмигивали мне сверху. Что-то там, на небесах, запуталось, и карта легла очень даже занимательно. Боги «бросили камни» и шанс выпал мне. Удача! Орден, звание, герой! Это уже даже не звездный дождик, а какой-то звездный ливень! Необходимо теперь, чтобы этот ливень не смыл меня! Главная задача остается прежней — постараться вернуться живым! Это — важнейшая награда на войне. И нужно добиться ее. Что ж, постараемся!..