Глава 11. Месяц копчения на солнце
Группа медленно потянулась вдогонку за взводом. Вначале крутой подъем метров пятьдесят, а затем более пологий, но кажущийся бесконечным склон. Мы двигались по осыпи, по выскальзывающим из-под ног камням, загребая обувью пыль и песок. Сбитнев тем временем умчался на машинах дальше по дороге в сторону Файзабада. Час перехода под палящим солнцем — и мы на месте. Сашка развернул карту и принялся «привязываться» к местности.
— Уф-ф, — выдохнул я, сбросив мешок, вытер пот, присел рядом. — Саня, сориентировался?
— Да хрен его знает. Я в горах еще плохо ориентируюсь, для меня все тут одинаково. Черт поймешь, эту местность: горы, хребты — как под копирку. Давай вместе мудрить.
— Давай. Пляшем от дороги, пойдем сядем чуть повыше: оттуда лучше видно.
Через сорок минут споров мы пришли к общему соглашению о нашем местоположении, и Александр доложил Сбитневу о наших координатах по кодировке на карте. Тем временем бойцы быстренько построили укрытия, а Якубов даже кашеварил.
— Товарищи офицеры, идите скорее, пока еда не остыла, все готово, — крикнул он.
И тут подбежал к нам Свекольников с бледным перепуганным лицом, протягивая радиостанцию Мандресову. Александр стал тревожно вслушиваться и комментировать мне происходящее.
— Ник, во втором взводе подрыв! Трое ранено, двое — тяжело.
— Кто? — воскликнул я.
— Черт его знает. Твою мать! Ветишин! Сбитнев говорит: старшего ранило! Сережку!
— Куда?
— Не отвечает.
— Саня, дай поговорю с командиром.
— Он и сам тебя вызывает, — и Александр сунул мне в руки радиостанцию.
— Как у вас дела? — спросил Сбитнев. — Почему не докладываете обстановку?
— Сориентировались и привязались к местности, окопались и закрепились, хотели доложить о построении СПСов, но услышали про потери, молчим и слушаем, — ответил я.
— Ну вот что, слушатель, бери одного «карандаша» и следуй ко мне, как говорится, с вещами на выход!
— «Карандаш» тоже с вещами?
— Да, бери любого и побыстрее! Я поглядел на Сашку.
— Слышал приказ?
Он грустно вздохнул и кивнул.
— Я думал, вдвоем хоть какое-нибудь время повоюем, боюсь — что-то не так сделаю, все же в первый раз в рейде.
— Все будет нормально! Гурбон и Юревич подскажут, нормальные сержанты, хоть и молодые. Свекольников хороший связист, взвод что надо, твой предшественник их отлично подготовил. Я у тебя, наверное, Уразбаева заберу, от него проку никакого, большой потери не будет. А то там, во втором, сплошные узбеки, русскому бойцу тяжело будет. Я думаю, Вовка вызывает меня командовать вторым взводом вместо Ветишина. Уразбаев!
— Я, — откликнулся встревоженно солдат.
— Собирай манатки, ты идешь со мной к ротному, — скомандовал я солдату.
— Чего собирать? — переспросил солдат. — Пачаму я?
— Шмотки свои собирай и быстрее! — воскликнул взводный. — Ни чего не забудь, а то оставишь тут что-нибудь, потом назад не вернешься! А почему ты? Потому! Замполит тебя выбрал, очень ты умный и смелый.
— Какой умный, какой смелый? Я обыкновенный, не надо меня. Не хочу во второй взвод.
— А, испугался идти к своей узбекской «мафии»? — догадался я и самодовольно улыбнулся. — Ничего не поделаешь, придется!
Солдат о чем-то продолжал скулить в полголоса, обреченно собираясь в поход.
— Видишь, Саня, не хочет быть на побегушках у Алимова и Исакова. Те страшные бездельники, и ему придется им подчиняться, все за них делать, да, солдат?
— Ага, — уныло соглашался Уразбаев.
— Ну ничего страшного, в обиду не дам, пошли! Пока, Сашка, не грусти, не скучай, — я крепко пожал руку взводному на прощание и зашагал по еле заметной тропе.
Мы спустились в ложбину, поднялись на хребет, снова ложбина, снова хребет, еще спуск, и вот уже взобрались на высоту к КП роты. Пришли мы оба взмокшие, хоть тельняшку выжимай, и соль со спины соскребай.
Нас встретили минометчик Радионов и врач-двухгодичник, старший лейтенант.
— О, привет медицине и «богу войны». Как вы тут? Где Володя? Что с Сережкой?
— Здорово, ротный ждет тебя там, во взводе Ветишина. Топай, не задерживайся, — ответил минометчик. — Сереге лицо сильно посекло и ранило осколком руку.
— Сейчас немного передохну, с вами язык почешу и пойду. Хорошо, что с Ветишей все более-менее нормально. Надо дух перевести, прямо качает от зноя. Сил нет, хочется упасть где-нибудь в тень, а ее как всегда нет, — ответил я.
— И еще долго не будет. Сегодня Ошуев поставил задачу Сбитневу — закрепляться как можно основательней, быть готовыми отражать атаки мятежников. Есть вероятность, что будем тут около месяца, — поддержал разговор медик.
— Нечего сказать, хорошенькая перспектива. Пекло — хуже, чем в Кабуле! Одно радует — стоматолог с нами, зубы подлечит, если что. А ты хирургом-то работать сможешь? — поинтересовался я.
— А как же! Я все могу, уже полтора года как в Афгане воюю. Меня, когда из Союза направляли на должность хирурга, я криком кричал, что готов только зубы удалять. А мне ответили: «Ничего две-три руки-ноги отрежешь, четвертую уже сможешь пришить, научишься, практика — критерий истины». Вот так и пошла служба, что-то, может, поначалу и не получалось, но вроде бы пострадавшие от моих медицинских опытов не жаловались.
— Наверное, уже просто не могли, — ухмыльнулся Радионов.
— Вот сейчас вернулся после штопанья твоих бойцов, и ни одного мата в мой адрес.
— Проклятый новоявленный «доктор Менгеле», ненавистный продолжатель экспериментов Бухенвальда и Освенцима, — шутливо возмутился я и, устало закрыв глаза, продолжил:
— Не дай бог, к такому попасть, зубы не вылечит, потому что разучился, а кишки зашить не сумеет, еще не научился.
— А ты, как настоящий замполит, болтаешь даже с закрытыми глазами и во сне. Твои кишки я пришью к языку. У нас в полку под Читой уникальный случай был в моей практике. Из морга прибегает боец-санитар и кричит: «Я из морга, там труп ожил». Весь бледный, трясется, орет благим матом. Иду с ним в мертвецкую, действительно: лежит покойник синий-синий, а язык высунул изо рта и шевелит. Я солдатика успокаиваю: не переживай, ничего страшного, это же замполит, у него рефлекс, только на пятые сутки язык болтать перестанет. Настоящий был профессионал! Гы-гы, — и он ехидно засмеялся.
— Да пошел ты куда-нибудь подальше, мне не хочется врача нецензурщиной обижать, может, когда пригодится, но ты напрашиваешься. Однако ты, «шприц-тюбик», старые анекдоты за быль не пытайся выдавать. Этот номер у тебя не пройдет, не прокатит. Слышали эти байки сто раз, твоя быль мхом поросла. Ладно, раз вы такие противные и неласковые, уйду я от вас. А что за ранения у солдат, почему молчите?
— Бойцы живы, я уже кстати туда сбегал, перевязал всех, вертолета дождался и обратно вернулся, — ответил врач. — У бойцов положение гораздо хуже: Кайрымова ранило в шею, повезло, что осколок не задел артерию, но немного повредил гортань. Но думаю, жить будет, а Сомов скорее всего остался без глаза.
— Твою мать, совсем?
— Совсем, там такое месиво: щека разодрана, на лицо страшно смотреть. А у тебя видок, что-то неважнецкий, что с тобою, Никифор?
— Башка до сих пор гудит после теплового удара, а тут еще контузило немного! — ответил я.
— Если хочешь в академию поступать, не свети ни тепловой удар, ни тем более контузию. Это ведь головной мозг, очень ревностно мои коллеги к этим травмам относятся, могут забраковать еще до экзаменов. Дураки, сам понимаешь, никому не нужны! Ха-ха-ха! Я это серьезно говорю, подумай! Ну иди, тебе Сбитнев подробности на месте расскажет, — хлопнул меня по плечу доктор и полез обратно в укрытие от солнца, сделанное из двух накидок, растянутых как полог.
Он лег, высунул голову наружу, протер запотевшие очки и принялся отмахиваться от мух, липнувших к потному красному лицу. Доктор всем видом показывал, что желания со мной разговаривать, у него больше нет. Жирок медленно плавился и вытекал через поры тела. Чувствовалось, офицер-медик переживает увиденное за сегодняшний день, но виду не подает, крепится. Трупы утром после боя на трассе, перевязка раненых, теперь еще тяжело раненые. Даже у врачей нервы не железные и стойкость не беспредельная.
Я хлопнул минометчика на прощание по плечу и попросил:
— Смотри, точнее с арткорректировкой, опять не перепутай, как в Джелалобаде, «Кутузов»! — и, ругая солнце, двинулся вниз.
Вслед услышал:
— Да пошел ты, умник!
Не понравилось, что я не удержался и напомнил про обстрел нашей роты армейской артиллерией и «Градами», когда Радионов с нами был корректировщиком в Черных горах. Ничего, полезно освежить ему память, может, лишний раз перестрахуется, уточнит наше местонахождение.
— Уразбаев! Уразбаев! — закричал я, оглядываясь. Этот хитрец уже куда-то спрятался. Лежит под навесом и молчит, делает вид, что не слышит и что-нибудь жрет. — Уразбаев! Ты где, проклятый гоблин! — рявкнул я еще громче.
Из-за полога крайнего укрытия высунулась потная жующая физиономия.
— Товарищ лейтенант, иду сейчас, одын минута, чай очень горячая.
— Тридцать секунд, достаточно на два глотка.
— Опять шутите, да? — улыбнулся солдат.
— Нет! Вылей эту бурду, нам через пятнадцать минут нужно быть на месте!
Солдат сделал один судорожный глоток, обжигаясь, выпил жидкость и засеменил следом.
* * *
Еще два распадка и два подъема. У-ф-ф. Кто только придумал эти проклятые горы, черт бы побрал эту жару, рухни небо на эту страну! Будь она проклята!
На краю каменной стены сидел грустный командир роты и грыз зубами стебель сухой колючки, уныло глядя вдаль, где по ущелью шла группа из пяти человек.
— Вот и я! Еще раз привет! Кто это ушел? — тяжело дыша, поинтересовался я, упал рядом, завалившись на правый бок. Пот струился ручьями, маскхалат вместе с тельняшкой прилипли к телу, даже кроссовки взмокли.
— Это был Бронежилет, тебе повезло, что с ним разминулся. Всю силу своего гнева он обрушил на мою голову.
— Как все произошло? Как они подорвались?
— Да хрен его знает! Там ни старого окопа, ни СПСа не было. Место удобное, вот и решили оборудовать пулеметную точку. На два штыка лопаты даже не успели углубиться, как раздался взрыв. Серега смотрел в бинокль на дорогу, ему посекло осколками правую сторону симпатичной физиономии и в кисть попало. Бойцам досталось еще крепче. После взрыва я и медик через пять минут были уже здесь. Юрка-медик молодец, кровь, хлеставшую из горла Кайрымова, остановил; поначалу думали, Садык до вертолета не доживет. Но ничего, натыкали промидол, перетянули жгутами раны на руках. Это он задел что-то в земле лопатой, и принял на себя большинство осколков. У Юрки золотые руки и стальные нервы. Кровищи вокруг — море, а он что-то шьет, клеит, перевязывает. Мне даже дурно стало с непривычки. А он же окурок изо рта не выпускает и только матерится сквозь зубы.
— У Сомова как дела? — поинтересовался я.
— Сомову меньше досталось, но тоже не лицо, а сплошное месиво. Глаз — одни ошметки, и щека — в клочья.
— Да, бедный клоун. Теперь парню не до смеха. Глаз левый или правый?
— Левый. А какая разница? — удивился Сбитнев.
— Никакой. Просто спросил. Лучше бы оба глаза, сохранились. Куда еще попали осколки?
— Обоим немного посекло по ногам до паха.
— Жизненно важные органы какие-нибудь не задеты?
— Какие-нибудь не задеты. Между ног у всех цело, если ты это имел в виду. И грустно, и смешно, но выглядит так, словно у них на яйцах были бронежилеты. Все задело, кроме этого. Так что через неделю Сережка на медсестричках будет скакать, его ранения-то плевые. А бойцов жалко: хорошие солдаты.
— Были. Теперь они уже не солдаты, и вряд ли вернутся обратно, — вздохнул я.
— Это точно, хотя бывает, что и после ранения возвращаются. Пасть зашивают, зубы вставляют и в строй, — грустно улыбнулся Вовка.
— Тебе лучше знать, ходячий экспонат чудес советской стоматологической и челюстной хирургии.
— Ну ладно, поболтали, теперь о деле. Занимай оборону, строй бойницы, рой окопы, готовь круговую оборону, командуй взводом. Лонгинов, уходя, обещал: около месяца нам предстоит загорать и плавиться на солнышке, пока техника колоннами будет внизу сновать туда-сюда. Курорт, мать твою!!! Командование приняло решение — построить взлетную полосу для самолетов на аэродроме в Файзабаде. Чтобы не только вертолеты и «кукурузники» садились, а большегрузные самолеты. Машины станут возить плиты, блоки, кирпич, щебенку, цемент весь месяц. Возможны попытки прорыва «духов» к дороге, задача — не допустить этого. Твой сектор — от половины хребта с левой стороны и до четвертого хребта справа, дальше сидит разведвзвод, и это уже будет его линия обороны. Поставь вокруг сигнальные мины, их вертолетом завезли на всю роту, часть я сейчас заберу, третью часть бойцы от Мандресова придут взять. Поделись по-братски, не жмись. Далеко не устанавливай, а то зверье будет бегать, зацеплять.
— Техника снизу нас поддерживать не будет? — поинтересовался я. — Что-то не видно никого у шоссе.
— Нет, всех забрали, они дальше стоят. Помочь сможет только авиация и артиллерия, не дай бог, до этого дойдет. У тебя один ПК, другой у Мандресова, а у меня в кулаке АГС и «Утес», ну и миномет, если что — помогу вам обоим, чем смогу. Послезавтра вызову, придешь доложить о проделанной работе. Будь здоров, не кашляй!
— Постараюсь, спасибо на добром слове.
* * *
Командир ушел с солдатами, нагрузившись сигналками, а я принялся озираться по сторонам. Итак, что у меня есть и кто у меня есть?
— Сержанты! Есть кто живой? Всем ко мне! — крикнул я. Загребая пыль ногами, подошли Муталибов и Зайка.
— Гасан, ты как тут оказался? — удивился я. — Если не изменяет память, ты из другого взвода?
— Ротный привел, для усиления этого коллектива, — усмехнулся сержант. — Он сказал, что узбеки меня боятся и я буду помогать вам.
— А где еще один командир отделения?
— Фадеев, он в туалет пошел, — ответил Зайка.
— Обделался с испугу? — усмехнулся я.
— Да нет, что-то сожрал, второй день бегает, уже газеты кончились, все извел, — усмехнулся Зайка.
— Ну что ж, определяемся по обороне. Зайка, берешь Фадеева, вот тебе еще Уразбаев, и топаете туда, где был подрыв, там оборудуем выносной пост. Щупом вокруг хорошенько потыкать, вдруг в земле еще что лежит. Грунт не копать, камни ворочать поаккуратнее, сигналки ставьте метрах в пятидесяти вниз по склонам. Завтра с утра роете к нам траншею, если нападут, то под обстрелом появится возможность от вас выползти сюда и, наоборот, к вам добраться. Алимов, Тажибабаев, Исаков на самой горке останутся, пусть снайперы наблюдают окрестности. Каждому построить по отдельному укреплению!
Узбеки, стоя в сторонке, прислушивались к разговору, и им явно не нравилось мое распоряжение. Поняли: придется работать и стоять на посту всем.
— Товарищ лэйтенант, — попытался исправить положение Алимов, — дайте нам Уразбаева или Сидорчука.
— Хрен вам на рыло и тебе, Алимов, и особенно на твою, Исаков, толстую морду. На твое наглое мурло, Исаков, персонально! Ты самый неблагонадежный, если что, выроешь яму, и перед строем расстреляю! Понял?
— Понял. Опять издеваетесь, — криво улыбнулся Исаков.
— Нет, не издеваюсь, а обещаю. Я никогда не забуду, как ты угрожал взводного Ветишина застрелить. Вот как раз тебе я гарантирую расстрел, если начнешь борзеть! Таджибабаев! Назначаю старшим, будешь проверять часового и докладывать.
— Если я — старший, то надо еще одного на пост!
— Ладно, Ташметова даю!
— Опять узбек! — возмущенно выдохнул Исаков.
— Исаков! А ты что разве узбеков не любишь? — удивился я.
— Как не люблю, я ведь сам узбек. Но что это вы нас всех вместе собрали и отделили? — продолжил удивляться Исаков.
— А потому, что узбек узбеку глаз не выклюет! Мните свое дерьмо между собой! По крайней мере, честно поделите смены. Таджибабаев, командуй!
Исаков с Алимовым продолжали о чем-то недовольно переговариваться.
— Что такое? Чем опять недовольны? — поинтересовался я.
— Ничем, всем вполне довольны, — сердито ответил Алимов.
— Вот видишь, Улугбек, даже ты всем доволен! — ухмыльнулся я.
— Я не доволен! — воскликнул Исаков. — Дайте одного русского.
— А зачем? Чтоб было над кем издеваться и заставлять стоять на посту за вас? — ехидно улыбнулся я. — Могу добавить вам еще Васиняна.
— Нэт, спасибо, нэ пойду я к чуркам! — воскликнул армянин-пулеметчик.
— Сам ты чурка! — подскочил к нему Алимов.
— Я не чурка, я с Кавказа! — огрызнулся пулеметчик.
Мне пришлось схватить обоих за шивороты и растащить.
— Эй вы, петухи, успокоились!
— Кто петух? — вскричал Алимов. — Я — петух?
— Уймись, я не то сказал, что ты подумал. Это не касалось целости твоей задницы, а я имел в виду, что кукарекаешь и перья распускаешь. Пошли отсюда прочь!
— Марш отсюда! — рявкнул Муталибов и принялся раздавать тумаки.
Вся «шайка» узбеков, окончательно загрустив, побрела к указанному им месту.
— Первый фланг обороняете вы четверо, — обратился я к оставшимся солдатам, — Зибоев, Васинян, Царегородцев и ты, Сидорчук. Настоящий интернационал. Ты, Зибоев, старший на посту. Для ПК сделай отдельную бойницу, камней много, на всех хватит. За работу! Потом еще командный пункт подойдете оборудовать.
Солдаты принялись за дело, а я присел на камни и стал ориентироваться на местности и наносить точки на карте. Сережкина карта так и осталась чистой — не успел ничего отметить.
Вечерело. Наконец-то зашло за вершины гор это проклятое солнце. Будь оно проклято, как я его сейчас ненавижу! И еще год, если я останусь жив, оно будет нещадно палить и поджаривать меня. На год вперед загадывать не стоит, но вот на ближайший месяц — это точнее. Какой кошмар! Эх, бляха, как хорошо быть «тыловой крысой»! За месяц тут можно сойти с ума.
— Муталибов! Предлагаю чаю попить. Наверное, пора, как думаешь?
— А чем еще заняться, одно удовольствие в жизни осталось, — вздохнул сержант и принялся поджигать кубики сухого спирта.
Выбросив острые камушки, сушняк, колючки и расстелив в укрытии спальник, я обнаружил у стены два мешка.
— Гасан, это чье здесь барахлишко лежит?
— Лейтенанта Ветишина.
— А оружие его где?
— Оружие погрузили в вертушку, а мешки тут остались. Паек солдаты разделили всем поровну, а доля взводного вам достался.
— Если мне, то значит и тебе, поделим по-братски. Давай устраивайся рядом.
— Да я думал к Зибоеву идти, он на двоих лежанку соорудил, — ответил Муталибов.
— Ты что предлагаешь мне месяц в одиночестве мучиться? Тут места троим хватит.
— Хорошо, сейчас переберусь. Там, кстати, у взводного должен быть надувной матрас, на него можно лечь, все мягче спать.
— Хорошая новость, а то я уже приготовился отлеживать себе бока на камнях. Тонкий поролон — это вся прослойка, что есть между телом и землей, жутко неудобно, особенно если рейд будет продолжаться целый месяц!
Внизу виднелся небольшой участок дороги, по которому продолжал двигаться нескончаемый поток наших и афганских машин. Рев двигателей, скрип тормозов, сигналы и ругань водителей, шум стоял, как во время великого переселения народов. Темная ночь сменила короткие вечерние сумерки. Что-то в стороне за речушкой взрывалось, по горам била артиллерия, время от времени над высотами взлетали осветительные ракеты. Но с каждым часом становилось все тише и тише, ночь вступала в свои права.
* * *
Голова страшно болела, ломило виски и затылок, болели уши. Чертова контузия, от многочисленных разрывов заложило уши и теперь все гудит. Шум в ушах, головокружение, тошнота волнами подкатывает к горлу, ломит кости, резь в глазах. Они болят и слезятся.
— Гасан, сейчас двадцать три часа, до трех проверяешь караул, после тебя до утра проверять буду я. Не спи и не давай спать часовым. Я совсем скис, тепловой удар, а теперь еще и слегка контузило. Как барабанные перепонки не лопнули, ума не приложу! Когда взорвалась мина у дороги, подумал, сейчас башка треснет. А пушка замолотила прямо над ухом, так я едва совсем не оглох. Хорошо, что еще рот открытый был, смягчило силу удара по ушам.
Я надул матрас, постелил спальник, отбился от комаров и москитов, накрылся маскхалатом и, немного поворочавшись, заснул.
Среди ночи Муталибов с трудом сумел заставить меня открыть глаза.
— Тебе чего, сержант?
— Товарищ лейтенант, спать хочу, ваше время проверять посты.
— Твою мать! Так спать хочется, что голову не поднять! Ой, попить бы чего! Вода у тебя есть?
— Нет, вечером закончилась.
И сока нет, а компот только что выпил!
— Черт! И я вчера все опустошил. Ну что ж, будем мучиться.
Я обошел посты и, на счастье, нашел воду. Уразбаев ушел с бурдюком воды на выносной пост Зайки, вот у них-то она только и осталась.
— Ну, «Хитрый Глаз», ну, гад! Почему воду спрятал? — набросился я на солдата.
— Почему спрятал, я не прятал, она лежит на виду, только от солнца прикрыта.
— Она лежит, она лежит! Захватил весь запас и счастлив до безобразия! Наливай всем по фляжке, остальное неси к Муталибову.
Солдат нехотя принялся сцеживать воду из резиновой емкости. Вода была отвратительной на вкус, ужасно вонючей и противной, но пить после нее захотелось еще больше.
— Уразик, зажигай спирт, некипяченая она в горло не идет, просится обратно. Будем пить резиновый чай.
Действительно, в виде чая жидкость оказалась куда лучше, но все равно этим бы напитком да «любимую» тещу напоить!
* * *
Ночь сменило утро, утро перешло в день с его невыносимым пеклом, затем вновь радость от вечерней прохлады и опять ночь. Не осталось ни воды, ни еды. Еще не хватало для полного счастья голодать в трехстах метрах от дороги, по которой целые сутки везут и воду, и продовольствие. Где же этот проклятый тыл?
В пять утра, проверив несколько раз посты, я слегка задремал и был разбужен связистом:
— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! Проснитесь!
Солдат теребил меня, но крепкий сон никак не уходил, я словно увяз в болотной жиже: слышу, чувствую, но двигаться не могу, несмотря на все усилия. Это продолжалось около минуты, затем, выматерившись, я наконец-то очнулся.
— Царегородцев! Пошел на х…! Чего тебе надо, вот пристал!
— Сначала пошел на х…, а потом спрашиваете, чего надо? — обиженно откликнулся солдат. — Ротный вызывает, я зову-зову, а вы как бесчувственный, я думал, без сознания.
— Что-то с головой у меня стало не в порядке, думал, сейчас задохнусь и издохну! Уф-ф, — ответил я, тяжело выдохнув. — На связи «Кобальт-2»! Слушаю! — рявкнул я, нажав тангенту радиостанции.
— Не ори, спишь крепко! Чего долго не отвечаешь? Наверное, пить и есть не хочешь? — спросил Сбитнев. — Прием…
— Хочу, но не могу. А еще через пару дней и не нужно будет присылать, получателей не окажется, вымрем как мамонты, — обиженно ответил я. — Прием…
— Не горюй, в семь утра готовность к получению еды и воды, Головской доставит на БМП. Трех или четырех бойцов ко мне пришлешь, и отсюда вместе пойдут к дороге за провиантом. Как слышно, все понял? Прием…
— Ура! Спасены! — обрадованно воскликнул я.
— Хватит радоваться, собирайте фляжки и ко мне, опездолы! — и командир роты завершил сеанс связи легким матерком.
По холодку вернуться с провизией не получилось. Как всегда тыловые где-то задержались и приехали по солнцепеку. Солдаты притащили после полудня три большие коробки и полные вещмешки с фляжками. Добрались еле живые.
— Чуть не помер по дороге, — пожаловался, выбравшись наверх, Фадеев. — Тут паек на трое суток, а воды теперь у нас очень много! Мы родник нашли в лощине, случайно наткнулись! Вода вкусная, не то что эти помои, сплошная хлорка!
Эта новость нас обрадовала больше всего, у родника можно не только попить, но и помыться, не нужно экономить и трястись над каждой каплей!
* * *
— Гасан, а кем ты хочешь быть после армии? Куда пойдешь работать? — поинтересовался я у лежащего рядом сержанта.
— Торгашом. Я кооперативный техникум закончил, товароведом или зав, складом стану, может, заготовителем, наверняка где-нибудь среди материальных ценностей окажусь. У нас в этой сфере работаешь — большим и уважаемым человек считаешься. Самая лучшая должность — начальник склада.
— По всей стране так, не только у вас. Хотя на Кавказе особенно! Доступ к закромам Родины — самое главное дело! И как же ты в армию попал, обычно на такой работе откупиться можно?
— Вокруг слишком многих посадили, некоторых даже расстреляли, кампания началась по переделу сфер влияния, я предпочел два года армии пяти годам тюрьмы. Считаю, что мне крупно повезло, моим друзьям — нет, многие арестованы.
— Понятно. Значит, есть еще бойцы, радующиеся службе в армии на благо Родины! Молодец!
* * *
— Гасан, а тебе не кажется, что у нас тут очень уж сильно воняет? А? Загадили всю гору! — возмутился я однажды утром, когда вместо рассветной свежести ветерок принес отвратительный запах выгребной ямы.
— Да, товарищ лейтенант, еще неделю и мы или окончательно задохнемся, или мухи заедят, — ухмыльнулся Муталибов, соглашаясь моим замечанием.
— Это мы уже более-менее принюхались, а если посторонний, новенький какой прилетит, с ног запахом собьет. Сегодня проводим субботник, как раз суббота по календарю.
— Сегодня пятница, — вяло возразил Фадеевэ
— Я сказал суббота, значит суббота! Не нравится субботник — будет пятьничьник…
После завтрака я озадачил выносные посты уборкой окружающей территории. Если взглянуть со стороны, то действительно жуткое зрелище, мусорная свалка какая — то: пустые банки, обрывки загаженных газет, упаковки, огрызки и всюду кучи, кучи, кучи и кровавый понос.
— Дристуны! А ну, всем вооружиться саперными лопатами и вниз на двадцать метров вокруг по склону присыпать дерьмецо и отходы жизнедеятельности, банки сбросить в пропасть. Если кто попробует скрытно ночью подойти, то хоть громыхнут, будут исполнять роль второго рубежа сигнализации. Да аккуратнее с сигналками, ногами не зацепите, — распорядился я. Старшим отправил Гасана контролировать выполнение приказа. Но как всегда говоришь одно, а делают совсем другое: две сигнальные мины узбеки зацепили, и осветительные ракеты сериями взметнулись в разные стороны.
— Что случилось, почему сигнальные мины сработали? — запросил меня по связи Сбитнев.
— Зачищаем от мусора гору, боремся с антисанитарией, маскируем фекалии! — отрапортовал я бодрым голосом.
— Боретесь за чистоту — это похвально! А вот военное имущество без толку истребляете — плохо.
— Почему без толку истребляем, все одно тут мины бросим, когда уйдем, — ответил я.
— Пререкаешься? Давай топай к нам, возьми с собой бойца и сейчас же выдвигайся, получишь указания на следующую неделю.
«А чего их получать, — подумал я, — что на этой неделе, что в следующую — будет одно и то же: лежать, наблюдать, загорать, есть, мусорить и гадить!» Нехотя я взял автомат, лифчик с боеприпасами и, тяжело вздыхая, отправился в путь. Вниз-вверх, вниз-вверх — пятнадцать минут неторопливой ходьбы под раскаленным солнцем. Насквозь взмокший я выбрался на командный пункт.
На вершине меня никто не встретил, не окликнул, сплошное сонное царство. Только Колесников приоткрыл глаза и уставился с любопытством на меня. Он дежурил у радиостанции, и спать ему было, не положено, поэтому дремал в пол глаза.
— Колесо! Где отцы-командиры?
— Там, в своем СПСе.
— Чем занимаются?
— В карты играют, курят, анекдоты рассказывают.
— Как у «Самого» настроение?
— У Сбитнева — хорошее, у врача — не очень, — ответил солдат.
— А у тебя? — продолжил расспросы я.
— У меня еще хуже: зуб болит, и спать хочется, — пожаловался Колесо. — Доктор пообещал зуб без наркоза вырвать, если засну на посту у радиостанции, вот и борюсь со сном!
— Вот и молодец, борись дальше! А то еще рассердится стоматолог да перепутает, вместо больного здоровый зубик удалит, — сказал я солдату.
— Ни хрена себе перспектива, без наркоза да еще здоровый! Ох, солдатская судьба — злодейка!
— Это точно, — ухмыльнулся я. — Тяжела жизнь военного подростка.
Оглядевшись, я посмотрел в сторону своей горки. Позиции взвода абсолютно не видны, они закрыты соседней высотой, и прямой видимости у ротного нет. Это и хорошо, и плохо. Плохо, что друг друга поддержать не сможем, а хорошо то, что Сбитнев не видит, чем я занимаюсь: болтаюсь бесцельно по горе или сутками дрыхну. Поэтому не может и придраться к организации службы. Нет повода прокомпостировать мне лишний раз мозги.
— Привет, страдальцы! — крикнул я, приподняв палатку, растянутую над укрытием.
— Пошел к черту, — заорал в ответ ротный. — Не тяни полог, а то сейчас стена завалится. Что присесть тяжело и на карачках заползти, обязательно все ломать? Быстро лезь сюда к нам и не пыли! Третьим будешь?
— А что я в вашей конуре забыл, там душно! Третьим быть, а на каком, позвольте полюбопытствовать, мероприятии? — отказался я.
— Преферанс в простое.
— Играть с тобой в карты не хочу — жульничество одно! Ты шулер, Вовка!
— Сгниешь на своей горе, больше не пригласим! — пообещал нахально Сбитнев.
— И ладно.
Я ушел, поднимая пыль, загребая кроссовками, песок и мелкие камушки, а несчастные игроки, обсыпанные сигаретным пеплом, словно перхотью, так и остались лежать и потеть под пыльной палаткой. На последок я еще посмеялся над ними несчастными. Оба курили, обжигая губы, общий бычок, за не имением сигарет. Они неделю собирали старые окурки в банку, а теперь доставали их оттуда пинцетом, и докуривали. Скоро начнут из мусора сворачивать самокрутки. Бедолаги…
Ночь. На связь вышел Бронежилет. Он переговаривался со всеми постами, запрашивал о том, что нужно бойцам для счастья. Оповестил о грядущем празднике жизни на горе: доставка воды и продуктов вертолетом.
— Замполит, тебе сигареты нужны?
— Нет, я не курю, — ответил я.
— А бойцам сколько забросить «Охотничьих»?
— Лучше бы нисколько, пусть бросают курить.
— Товарищ лейтенант, вы что совсем обалдели? — возмутился оказавшийся по близости сержант Зайка.
— Иди ты к черту, бросай курить, займись спортом, а то в гору лезешь и дохнешь, хрипишь, как старый дед! — ответил я ему яростно в ответ.
— Товарищ лейтенант! На колени встанем всем коллективом! Умоляю, не отказывайтесь от курева, устали уже в табак, собранный из окурков, чай добавлять, такая гадость, и от этого легким еще хуже. Так туберкулез заработаем!
— Ну ладно, раз такие дураки, продолжайте себя травить, — ответил я сержанту и доложил к зам. комбата:
— Народ просит тридцать пачек.
— Каждому! — воскликнул с тоской Юра.
— На всех? — переспросил Лонгинов. — На неделю им хватит?
— Хватит! Здоровее будут, — утвердительно ответил я.
— У-у…, - провыл сержант Зайка, и таким же воем, словно эхом, отозвались сидевшие поодаль узбекские «мафиози».
Сержант что-то тихо проговорил в мой адрес и, матерясь, побрел на свой пост.
— Зайка, если ты что-то плохое сказал про меня или обиду, какую затаил, то я сейчас, вообще, заявку отменю!
— Нет, нет, это я на себя. Уговариваю слабовольный организм отказаться от проклятого никотина.
— Вот иди и борись! — напутствовал я сержанта.
Тут меня вызвал Сбитнев и принялся распекать:
— Тебе что, зануда, жалко дряни этой? Почему мало заказал солдатам папирос?
— Нормально. Всем хватит, — ответил я.
— Если тебе было бы лишнее, то отдал бы мне подымить, вернемся, объявлю выговор за недостаток чуткости и отсутствие заботы о личном составе! — заявил Володя.
— Это не черствость, это, наоборот, забота о здоровье, хочу продлить им жизнь на несколько лет.
— «Старовер» проклятый! Из-за таких, как ты мы тут страдаем и мучаемся! — рявкнул Сбитнев и отключился.
Рано утром над высотой принялся кружить вертолет. Почему-то он выбрал нашу площадку, наверное, потому, что она оказалась плоской и самой широкой. Вертолетчики приземлились, из люка высунулась испуганная рожа Берендея, который принялся торопливо выбрасывать коробки с пайками, мешки с газетами, бурдюки с водой, еще какие-то мешки, и через минуту-другую «стрекоза» улетела. На правах хозяина горы я принялся распределять еду, воду, газеты.
— Ник, ты что там делаешь? — опять начал кричать по радиостанции ротный.
— Сортирую и делю продукты на всех.
— Прекрати, я сейчас приду и все поделю! Газеты не трогай, воду не воруй!
— Не понял! Плохо слышно! — ответил я.
— Сейчас приду, уши прочищу, — ответил Сбитнев, и радиостанция замолчала.
Вот черт, не сидится, не доверяет моей честности. А зря не доверяет! Обидел — отомщу.
— Фадеев, Зайка! Хватайте вот этот РД-100 и тащите воду к себе в СПС, там накройте палаткой. Гасан, бери аккумуляторы к радиостанции, и спрячь вот эту пачку самых интересных газет. Тут и «Советский спорт», и «Известия». А ротный пусть изучает «Красную звезду», «Правду» и «Окопную правду».
— А нам «Красную звезду» взяли? — поинтересовался Гасан. — Там фотографии солдат из третьей роты должны быть и разведчиков!
— Взял, все посмотрим, беги, маскируй прессу, покуда командир роты не конфисковал.
Вскоре показался взмыленный Сбитнев, который в лоснящемся от жирных масляных пятен автомобильном комбезе и без погон походил на зачуханного шофера колымаги.
— Так признавайся, что украл, что спрятал? — наигранно строго спросил Володя.
— Все по-честному, — уверенно, не моргнув глазом, ответил я, и бойцы дружно закивали головами, подтверждая мои слова.
Командир разделил коробки по взводам, а из холщового мешка высыпал мягкие батоны. Свежие настоящие батоны, каждый завернут в отдельную целлофановую упаковку, внутри каждой были видны бумажки, на одной из них я прочитал: «Днепропетровский опытный хлебозавод, дата изготовления 17 мая, упаковщик №…»
— Ни хрена себе! Свеженький… — озадаченно почесал затылок Муталибов. — Больше месяца! Да там такая дрянь должна быть! Сухарь.
Я разорвал упаковку, и в нос ударили пары спирта.
— О-о-о, вот это да! Чистейший спирт! Божественный аромат! Володя, вдохни! Чудесно!
Сбитнев втянул носом запах и изрек:
— Жаль, грамм сто не плещется, а только пахнет. Интересно, если съешь его целиком, забалдеешь?
— Думаю, что капнули туда всего пару капель, только вот зачем? — произнес я.
Мы стрескали батон на двоих, запив огромным количеством кружек горячей коричневой бурды, называемой чаем.
— Нет, не пробирает, — горестно произнес Сбитнев. — Это только запах, иллюзия, растревожили, гады. Напрасные грезы! Не спирт это вовсе, а просто мираж! Сволочи тыловые, так издеваться над страждущими людьми!
— Вова, в такую жару-то пол-литра водки заглотишь — тотчас все сосуды лопнут, или сердце остановится! — возразил я. — Лучше бы шампанского со льдом! Можно холодного «Рислинга» или «Токая».
— Прекрати, тебе не идет аристократизм! Ты ведь не граф Острогин! Водяра и бормотуха — вот питье настоящего пехотного офицера! Ладно, пойдем, посмотрим обустройство района обороны, сейчас получишь порцию п…лей!
Состроив на лице скорбную и обиженную мину, я поплелся за командиром по укрепрайону.
— Почему такие низкие и тонкие стены у укрытий? Почему слишком узкая и неглубокая траншея идет к дальнему посту? Где запасные пулеметные гнезда? И главное — никакой маскировки! Колючки собери и между камней понатыкай!
— Володя, у тебя позиции не лучше оборудованы, я ведь наблюдал их, когда на днях приходил.
— Устаревшая информация! Все давным-давно перестроено! Сейчас идешь со мной, и я показываю результаты нашей работы, как образец для твоих действий. Вчера Лонгинов инспектировал и повторно осматривал наши позиции, остался доволен.
— А-а! Повторно! Значит, в первый раз он видел то безобразие, что наблюдал я.
— Не умничай, пошли со мной, буду учить фортификации! — приказал командир.
Я всучил командиру самые старые и самые неинтересные газеты, припоминая ему, постоянное жульничество в карты, ежедневные придирки и в душе злорадствовал.
— Что только «Правда» и военные газеты? И все старые? Тут ведь ни слова о чемпионате мира по футболу! Признавайся, все спрятал, заныкал для себя?
— Нет ничего больше! Ей, богу! — утвердительно заверил я, как можно правдоподобнее командира роты.
Сбитнев еще раз подозрительно посмотрел в мои наглые глаза, я ответил честнейшим взглядом. Делать нечего — он махнул рукой, и мы двинулись в путь.
Действительно, по периметру КП роты за эти дни были возведены полуметровые стенки, несколько запасных пулеметных гнезд, вокруг позиции миномета — высокий дувал из камней, и все утыкано колючками.
— Учись, студент! — самодовольно похлопал меня по плечу Сбитнев, и под градом шуток и насмешек с его стороны и доктора я двинулся назад, ругая обоих вполголоса.
— Замполит, ты прекращай спать! Завтра проверю устранение недостатков, — пообещал на последок старший лейтенант слегка шепелявя.
Вернулся я усталый от жары и страшно злой, поэтому сразу начал громко орать:
— Строиться всем! Бегом! Заспались, закисли, провоняли! Бездельники! Тунеядцы!
— Что такое, что случилось, товарищ лейтенант? «Духи»? — переполошился, проснувшись от моих воплей Муталибов.
— Хуже! Будем укреплять оборону, такая задача поставлена, что за два дня не переделать! Зайка, углубляйте траншею, выкладывайте над ней стенку-бруствер в два камня, постройте два запасных СПСа.
Зибоев, сделай два пулеметных гнезда! «Индейцы»-мафиози, вам три огневые точки высотой по пояс возвести. — Это указание для узбекского поста. — Васинян, тебе и Царегородцеву тоже строить большой СПС, ну и мы с тобой, Гасан, с этой стороны стенку слепим. Сейчас такой ужасный зной, прямо в ушах звенит, поэтому начинаем работу в семь вечера и пашем дотемна, а завтра подъем в четыре утра, по холодку доделаем.
Таким образом, мы заняли себя на два дня. А потом вновь тоска и печаль, унылое однообразие будней. Пытка солнцем и скукой. Единственное, что радует — это возможность спускаться через день к роднику, помыться, почистить зубы, напиться вдоволь вкусной водицы. Аккуратно, чтобы не замутить воду, черпаем из размытого углубления живительную влагу до тех пор, пока вода не заканчивается, и не остаются только муть и пиявки.
Черпаем через день, потому что установлена очередь: сегодня мы, а на другой день ротный и его бойцы, иначе на всех воды не хватает.
Третьему взводу с ручьем не повезло: к роднику ходить далеко. Но его взвод рядом с дорогой, вот Берендей ему водичку лишний раз и подвозил. Мандресов сидел на отшибе, и целый месяц я Сашку не только не видел, но даже голоса его не слышал.
Тоска переходила в беспросветное уныние, и постепенно наступала апатия ко всему. И как это люди на посту два года живут? Чокнуться можно. Что ж, остается одно — чтение газет, завозимых вертолетом каждые четыре-пять дней вместе с пайком. Самая свежая позавчерашняя! Уже хорошо. Впервые такая забота о нас — газеты с доставкой в горы.
Итак, что сообщает пресса недельной давности? О! Марадона тащит к Олимпу Аргентину! Молодец! В стране идет перетряска руководства, борьба с пьянством, ускорение, перестройка. Что-то слабо верится, что народ пить перестанет. Новая жизнь начинается, если газеты не врут, и умирать тут мне совершенно не хочется. Как давно я не был дома…
— Товарищ лейтенант! Дайте газету! — Это подошел Исаков с хитрой улыбкой, вопрошающе встал возле укрытия.
— Зачем она тебе, ты ведь читать не умеешь! — хмыкнул я в ответ.
— Пачаму так обижаешь, командыр. Пачаму не умею, очень умею.
— И что интересует в первую очередь? Новости из родного кишлака? Новости хорошие — урожай хлопка отличный.
Мы дружно засмеялись с Муталибовым, а Исаков ответил, распалясь:
— Какой хлопок? Нет, не интересна про него, интересна про футбол!
— А-а-а, про футбол! «Пахтакор» не чемпион, это точно! — пошутил Гасан.
— Муталибов, иди к черту, сам знаешь, чемпионатом мира интересуемся.
— Аргентина — чемпион! — ответил я солдату.
— У-у, шайтан! Я хотель Бразилия! — взвизгнул Исаков и, получив «Советский спорт», пошел к себе обсуждать новости с Алимовым.
Тут же нарисовался Царегородцев.
— А мне газеточку можно?
— Какую тебе? — поинтересовался я. — Тоже спортивную?
— Мне без разницы, я же не читать, а задницу вытирать.
— О! Вот это настоящий интеллектуал. Царь! А сидя в позе орла, может, сделаешь хотя бы попытку сложить буквы в слова, а слова в предложения?
— А зачем? — искренне удивился солдат.
— Ну что б знать, что в мире творится, в стране. Новости всякие.
— А мне все едино, без разницы…
— Совсем?
— Совсем. Я и телевизор смотрю редко.
— А книги читаешь? — спросил я.
— Нет, от них голова болит, и глаза устают. Зачем? Что умного в книгах найдешь? Брехня одна, как и в газетах.
— И в классике? У Достоевского, Толстого, Гоголя, Тургенева?
— У-у, это совсем мура! Кто же эту ерунду читает? Скука!
— То есть тебя, солдат, книги не волнуют? Ни про любовь, ни про войну, ни фантастика, ни приключения, ни детективы — никакая другая литература не интересует?
— Нет! Совсем! — равнодушно ответил Царегородцев.
— И как же ты в школе учился, хорошо? — усмехнулся я.
— А чего там сложного, ходишь и ходишь, тройку поставят и хорошо. А если вдруг дождь или снег, так я что за пять километров в соседнее село идти должен? Нет уж, дудки, дома сидел.
— Значит, ты самородок! Гений-самоучка! — рассмеялся я.
— Ага. Я всему сам научился — и на гармошке играть, и плотничать, и слесарить, и лапти плести и много чего…
— Кулибин и Левша вместе взятый! Если еще философией займешься, большим человеком станешь, далеко пойдешь, в руководстве любят таких. На, бери, интеллектуал, иди, услаждай свой зад, — вздохнул я и выдал несколько старых экземпляров.
* * *
День за днем смертельное пекло под лучами раскаленного солнца, недели мучений и болей во всем теле от камней, на которых спишь. День за днем пыль, принесенная ветром и проникающая везде, да еще эта ужасная ядовитая вонь, висящая над горой.
Можно присыпать песком экскременты каждый день, но толку никакого: все раздувается ветром, осыпается.
А внизу движется караван за караваном, колонна за колонной, едут автомобили. Везут плиты, щебень, металл для взлетной полосы, топливо. Благодаря тому, что мы здесь сидим, мучаемся и страдаем, грузы доставляются бесперебойно и без обстрелов, без потерь.
«Духи» несколько раз появлялись вдали, но приблизиться не успевали, вызывалась авиация, удар — и больше никакого движения. Один раз и мы всей ротой постреляли, по кому-то двигавшемуся на горизонте силуэту.
Но все когда-нибудь заканчивается. Даже плохое. И муки не могут быть бесконечными.
Все машины, что проследовали к Файзабаду, поехали порожняком в обратную сторону. Наше мясо и шкуры прожарены до хрустящей корочки. Финиш!
* * *
Однажды рано утром Лонгинов отдал приказ по радиосвязи готовиться к спуску в сторону трассы.
— Ура-ура! — прокричали дружно солдаты, заслышав новость.
Всех уже достала эта пытка бесконечным сидением, лежанием, голодом, жаждой, грязью.
Действительно, ура! Я отдал приказ развалить огневые точки, и бойцы с веселым азартом уничтожили свой многодневный труд.
Полк пропускал всех мимо себя и снимался по очереди, пост за постом. Позади уже никого, кроме «духов».
Вместе с Муталибовым я поставил пару «сюрпризов» «духам» в развалинах укрытий. Ф-1 — самый хороший подарок для недругов. Кто-то ведь приготовил ловушку Ветишину! Теперь готова западня для неизвестного, вонючего, грязного аборигена. Мы их ненавидим, они нас ненавидят, какая же тут интернациональная помощь, да еще будто бы «друзьям»? Кто тут видел друзей? Какие мы к черту друг другу друзья? Последний перекур на вещмешках и в путь.
* * *
Володя смотрел в бинокль на далекий горный склон и торопил рассаживающуюся пехоту;
— Быстрее! Быстрее, чмыри! Скорее! Забрасывайте барахло по машинам, как можно так долго копаться! «Духи» на подходе!
— Какие «духи», Володя? — удивился я. — Месяц ни одной твари рядом не показывалось!
— Вон гляди, в километре и конные и пешие двигаются, черт знает что! Откуда только взялись! — ответил ротный, протянув мне бинокль.
— Давай, поможем местному полку, навести порядок. Вовремя заметили, значит, наполовину обезопасили себя, — ответил я. — Стреляем?
— А как же! Ближайшую конную группу обязательно накроем! Наводчик-оператор! Ткаченко! Уничтожь вон тех ближайших ковбоев!
Солдат навел автоматическую пушку, чуть выждал, тщательно прицелился и выдал длинную очередь.
— Молодец! — воскликнул Сбитнев, вглядываясь в окуляры. — Уверенно не скажу, скольких завалил, но шестеро, по-моему, готовы! И лошади, и люди скопом валяются. А как они недавно радовались нашему отходу! Трогаем! С богом!
* * *
Вновь пыль, копоть, рев моторов и узкая лента дороги, петляющая между гор. За Талуканом перед небольшим мостиком дымилась КШМка артиллеристов. Вернее все, что от нее осталось. Траки — в клочья, катки сорваны, броня лопнула, всюду гарь, корпус машины буквально разорван пополам. Фугас! Мощнейший фугас! Фугасище! Вряд ли, кто выжил.
По колонне командиры передали приказ опустить все антенны, пригнуть их к броне, не привлекать внимания. На той взорванной машине, болталось штук пять антенн, вот ее и выбрали в качестве мишени. Не повезло ребятам. Хочется, чтобы нам повезло. Очень хочется!
…Пыль, пыль, пыль. Когда же приедем, наконец, домой? Вот и новое свидание с Салангом, снова гарь и копоть, кислорода в этом многокилометровом тоннеле практически нет. Хорошо бы научиться дышать углекислым газом!
Ну наконец-то и Баграмская дорога! Джабаль, Чарикар. Обратно ехали быстрее и веселей. Живы! Возвращаемся!
И, о ужас! Опять! Двадцать два сгоревших наливняка! Один к одному! Цепочкой! Обуглевшаяся обочина, разливы сгоревшего топлива на асфальте, по оврагам, по арыкам. Трупы убраны, а остовы машин остались, словно памятники погибшим.
Я притормозил, свернув с дороги возле поста. На этом посту полгода как служит мой однокашник и приятель по училищу Гена Зайцев, а у меня все не было случая встретиться. Проведаю, жив ли, а то такое страшное побоище рядом. Заодно узнаю, что произошло.
Солдат-часовой окликнул меня через ворота:
— Стой! Кто идет?
— Свои! Зайцев на месте?
— Нет, в отпуске вторую неделю!
— Вот дьявольщина! Опять не встретились, — чертыхнулся я. — А кто начальник вместо него?
— Прапорщик, командир ГПВ, — ответил солдат.
— Хорошо, поговорю с ним, проводи.
Боец нехотя отвел меня к блиндажу, где восседал на старом табурете голый по пояс молодой «прапор». Он пил чай с сахаром вприкуску и слушал магнитофон, подпевая вполголоса.
— Кто такой? Чем обязан? — поинтересовался, не вставая, хозяин.
— Привет! Я из соседнего полка, Генкин друг. Из рейда возвращаюсь, а тут вижу: бойня, — объяснил я, здороваясь. — Что тут случилось за постом?
— Что произошло? Банда Карима вышла к дороге, когда колонна шла в Кабул, и начали палить из гранатометов, из безоткатных орудий, минометов! Все произошло в десять минут. Танк с выносного поста попробовал вмешаться, его тоже подбили, и экипаж сгорел, все погибли! Отсюда БТР поехал на выручку, но куда там, и сто метров не продвинулись, подожгли. Пока вертушки прилетели, «мясорубка» уже закончилось. Кто успел проскочить — проскочили, кому не повезло — сгорели, погибли. Авиация потом трое суток обрабатывала «зеленку», но кому от этого легче. Мы только трупы и раненых собрали, да «горелики» в сторону с обочины спихнули. Не повезло ребятам!
— Черт! И порядок навести, покарать некому! Пехота ушла на Файзабад — у «духов» праздник! — вздохнул я. — Ну ничего, боекомплект пополним и вернемся. Я думаю, командование скоро бросит нас сюда. Привет Генке от лейтенанта Ростовцева!
— Ладно, — ответил лениво разомлевший прапор. — Передам.
Я вернулся обратно к своим бойцам, и мы помчались догонять полковую колонну. Машины шли ходко, все торопились домой на отдых, поэтому нагнать батальон удалось только на узких улочках Кабула. Перед тем как присоединиться к полковой колонне, я нагнал одиночную бортовую машину, которая трещала, тарахтела и еле-еле ползла. Я обогнал ее и притормозил.
В кабине сидел мокрый от пота Соловей, который беспрестанно орал на водителя и материл его на чем свет стоит.
— Чего верещишь, толстяк? — усмехнулся я, подходя к ним.
— Орешь-орешь, его убить мало! Месяц пролежал возле машины, а после Саланга начались проблемы.
— Я не автомобилист, я «вертухай», поэтому в автомобилях ничего не понимаю. А остановиться опасно, отстали от своих, боимся ремонтироваться в одиночку, — ответил техник взвода обеспечения.
— Как это «вертухай»? И как не разбираешься в автомобилях, ты ведь технарь? — удивился я.
— «Вертухай» — это контролер на зоне, я служил все время в лагерях и тюрьмах, и жинка моя на женской зоне «вертухайка». Семейный подряд. Но один замполит, придурок лагерный, соблазнил меня тем, что тут год за три, а мне к пенсии стаж позарез необходим. Вот моя «старуха» и давай пилить изо дня в день: поезжай да поезжай. С трудом мне удалось попасть в эту вашу Советскую Армию. Вечно, как дурак, вляпаюсь куда-нибудь, а потом волосы на заднице от злости рву: куда попал, зачем?
Мы сели на башню, Соловей закурил и продолжал сокрушаться о своей тяжелой доле, а мой механик полез помогать водителю.
В Кабуле Соловей заскочил в придорожный дукан, купил себе «горячительного» и мне. Обоим по две бутылки коньяка и водки, гулять так гулять.
— Замполит, что же ты нарушаешь партийное постановление? — съехидничал Соловей.
— Это не нарушение, а поддержание славной традиции: обмыть награду, чтоб не «засохли» другие наградные! Обмыли в роте, сегодня доходит очередь до батальона. Приглашаю: вечером, в двадцать часов, приходи на шум в женский модуль.
— Нет, я туда вообще не вхож, боюсь, если моя «старуха» узнает, убьет! Она у меня жандарм в юбке, рассердится — ушибить может.
— Боишься? — удивился я.
— Еще как боюсь. Если бы ты знал, Ник, какой у нее тяжелый взгляд и суровый характер. А какая силища в руке! Видишь, я здоровяк? А жена мощнее меня в два раза, и если врежет один раз, то второй раз стукнут по крышке твоего гроба.
— Такие страсти рассказываешь! Вовка, ты ведь такой здоровенный, не может быть, чтоб тебя мучила женщина!
— Может! Поэтому я пью только в компании с Берендеем.
На въезде в парк почему-то не играл полковой оркестр. Обычно командир полка выстраивал тут музыкантов, и бравурные торжественные марши звучали в честь возвращающихся усталых бойцов. Удивительно. Какая-то гнетущая и напряженная тишина и пустота. Ну не совсем тишина. Лязг гусениц, рычание двигателей, но нет встречающих женщин и оставшихся штабных офицеров, нет вообще никого, кроме дежурного по парку.
Дежурный по парку с заспанными глазами, прапорщик Юра Колотов, задумчиво дымил сигареткой в курилке. Он был техником второй роты, вернулся из отпуска в наше отсутствие, вот поэтому и мучался по нарядам. Не повезло, наверное, неделю без смены трубит.
Мы с ним земляки, если можно так сказать. Юрка был моим инструктором по вождению в училище, а тут встретились, разговорились и узнали друг друга.
— Юрик, привет! Чего грустишь? — весело поприветствовал я его. — Где оркестр, почему без музыки и торжественного построения, без возбужденных женщин? Никто чепчики-лифчики в небо от радости не бросает.
Он хмуро взглянул на меня, вяло пожал руку и произнес сквозь зубы:
— Не до маршей и оркестров!
ГСМщик застрелился два часа назад.
— Какой? Махмуд-кладовщик?
— Нет! Начальник службы ГСМ, капитан Буреев! Всадил себе очередь из автомата прямо в рот! Башку разнесло, страшно смотреть!
— Несчастный случай?
— Не похоже! Он просидел целый час в дежурке, покурил со мной, помолчал, подумал, а потом вышел за дверь, свернул за угол дежурки, бац-бац — и в дамки!
— Твою мать! — прошипел я.
— Вот-вот! Кровищи на всю стену! Посмотреть хочешь? Угол выщерблен пулями. Показать?
— Нет уж, спасибо! Я лучше пойду умываться и постараюсь поужинать. Ты мне и так аппетит испортил, а я между прочим не обедал. А крови и пулевых отверстий видел предостаточно! Будь здоров, не скучай и не грусти!
— Вряд ли скучать получится! Меня уже дрючат два часа, написанием объяснительных замучали: пытают, что да как, не я ли его застрелил, кто-то так, наверное, думает. А на хрен мне это? Валентин — хороший мужик. Алкаш, конечно, но не злой, не вредный, хороший капитан… Был…
— Это точно! Уже был… — грустно согласился я и побрел переодеваться, мыться и бриться. Тьфу ты черт, и угораздило же Буреева сегодня такое учудить! Самоубийство! Сейчас начнут нас строить, проверять, беседы проводить, совещания. А ведь Ошуев обещал целых три дня отдыха! Дьявол!!!
…Действительно, так и получилось. Между двумя боевыми операциями покоя нам не было. Наехали прокуроры, особисты, штабные, политотдельцы. Каждый проводил собственное расследование. Кто только не проверял. Из армии, из дивизии, из особой группы Генерального штаба. Неприятная история. Командир полка в отпуске, и все расхлебывали Ошуев с майором Губиным. То, что доставалось им от начальства, на нас вымещали троекратно. Мат, ругань, вопли. Оказалось, что это второе ЧП за месяц, которое не удалось скрыть. За неделю до возвращения полка, солдат-танкист из боевого охранения поперся торговать к «духам». Украл пару одеял, бушлат и понес менять на наркотики. Но этот дурила отправился в кишлак с оружием! Он стоял часовым на посту, автомат побоялся оставить и взял с собой в дукан. Аборигены увидели у него за спиной оружие, и даже слюни от жадности пустили! Что там одеяла за пару сотен афгани, а вот автомат с патронами — это уже тысячи! Долбанули его чем-то тяжелым по башке, горло перерезали и сбросили в кяриз. Только к вечеру сообщник убитого признался командиру роты в том, что товарищ не вернулся, пропал в кишлаке. Приехали афганцы из Госбезопасности, наш спецназ, и после допросов с пристрастием аксакалы выдали труп. Оружие, само собой, не нашлось. «Духи» с ним ушли. Нескольких афганцев арестовали, кого-то в ходе облавы застрелили. Но это не суть. Самое ужасное в этой истории то, что урок дуракам не впрок. Тело убитого вынесли на плац для показа всему личному составу тыла, оставшемуся после выхода полка на боевые действия.
Построили поваров, писарей, кладовщиков, почти все боевое охранение из танкистов, зенитчиков и артиллеристов, женщин, гражданских мужиков. Пронесли труп вдоль строя, ткнули носом каждого, мол, к чему приводят воровство да наркотики, и увезли его в морг при госпитале. Бойцы были в ужасе. В шоке.
И что же?..
На следующее утро другой танкист понес цинк патронов продать «духам». Но без автомата. Оставил оружие на посту, сделал вывод, что так спокойнее, безоружного не тронут. Командир взвода вовремя заметил, догнал, излупил и вернул живым. Но солдат только расстроился, что пойман.
Проклятые наркоманы, ничему их жизнь не учит! Если человек идиот, то, конечно, навсегда. Это стиль жизни.
Наркомания бойцов, пьянство среди офицеров и воровство в тылу — самые главные беды нашей многострадальной, и одновременно героической армии…
