Книга: Боевой режим
Назад: Часть третья Возвращения
На главную: Предисловие

Часть четвёртая
У родных берегов

Однокашники.
Выйдя из каюты Психологической Разгрузки, где по просьбе полковника Бубеева прошел очередные тесты по управлению альфа и тетта ритмами своего мозга, изрядно обрадовав его результатом и одновременно огорчив перспективой прекращения совместной работы по причине завершения боевой службы, я нос к носу столкнулся с подполковником Горшковым, своим однокашником по Ворошиловградскому высшему военному авиационному училищу штурманов.
После окончания академии имени Н.Г. Кузнецова Андрея перевели служить с вертолётного полка в штаб ВВС Северного флота, и на этой боевой службе ему пришлось исполнять обязанности начальника походного штаба. Нам давно хотелось поговорить о многом, но из-за постоянной занятости хорошенько пообщаться с ним нам так и не удавалось. Порой, обменивались только приветствиями или, в лучшем случае, короткими репликами при встрече.
Андрей Горшков слыл трудоголиком ещё с училища. Круг его интересов был настолько обширным, что мы диву давались его знаниям: от боевого применения до истории военного искусства трудно было найти что-нибудь такое, чего бы он ни знал. Андрей постоянно что-то читал или «доставал» преподавателей различными вопросами.

 

На авианосце во время этой боевой службы базировался вертолётный полк, в котором служит ещё один наш однокашник — Николай Соколовский. Майор Соколовский на этой боевой службе исполнял обязанности начальника штаба полка. От Андрея Николай периодически «сбегал», так как ужасно не любил всякую штабную возню. Поэтому встречи с однокашниками иногда носили довольно-таки комичный характер.
Бывало, идёшь куда-нибудь по своим делам по коридору, а тут с ангара по трапу поднимается Николай Соколовский.
— Привет! Задолбал меня наш однокашник: то ему это сделай, то другое предоставь, то ещё что-нибудь нарисуй. Спасу от него никакого нет!
Посочувствуешь ему, ухмыляясь про себя, и идешь дальше. Поднимешься на «яруса» надстройки, а из рубки оперативного дежурного навстречу спускается Андрей Горшков с ворохом каких-то бумаг, карт или с неизменной папкой подмышкой.
— Здравствуй, Станиславович. Замучил меня наш однокашник. Ему бы только летать да летать…. А кто бумаги будет оформлять? Ведь обещал же зайти ко мне, а сам куда-то «зашхерился»!
На этот раз обычных жалоб не последовало. Андрей весь какой-то важный, деловой, выглядит как-то торжественно.
— Станиславович, здравствуй. С юбилеем тебя!
— С каким юбилеем? — спросил я настороженно.
— Э, брат, да ты всё позабыл! Сегодня же ровно двадцать лет, как мы покинули ВВВАУШ, любимую нашу Альма Матер. Помимо этого, сегодня стукнуло ровно двадцать лет, как мы носим офицерские погоны. Как говорит один наш общий знакомый: «Сегодня нет повода не выпить».
— Вот дела! Слушай, я ведь всё время помнил, а сегодня закрутился с этими отчетами…. Поздравляю тебя! Желаю всех благ и всего такого. Ты куда сейчас идёшь?
— Да, как всегда, с бумажками «воюю», — ответил уклончиво Андрей.
— Давай спустимся на ФКП (флагманский командный пункт), там посторонних поменьше будет, и вызовем на связь Валеру Терещенко. Он на эсминце «Адмирал Ушаков» сейчас. Это нас здесь трое собралось на одном авианосце, а там из наших он один сейчас. Думаю, ему были бы приятны наши поздравления.
Андрей задумался. По всему было видно, что моё предложение его заинтриговало.
— Юра, боюсь, что сейчас это сделать не получится. Разве что попозже….
— Ты настолько загружен?
— Понимаешь, вице-адмирал Доброскоченко сейчас вызвал меня к себе, а через час истребительный полк начнёт перебазироваться на береговой аэродром, и противолодочники тоже уйдут. Сам понимаешь. Я буду очень занят…. Давай после обеда созвонимся, когда появится какая-то конкретика в планах.
Горшков ушел быстрыми шагами. Конечно, забот у него хватает, не то, что у меня. Сегодня на постановке задачи было решено, что на летной смене на перебазировании полков помощником руководителя будет мой напарник, Игорь Копченко, а я буду работать по резерву.

 

С высоты обходного мостика норвежский берег виден как на ладони. Мыс Нордкап уже почти скрылся за кормой. Пройдет немного времени, и вся корабельная авианесущая группа повернёт на юго-восток, пройдет у берегов полуострова Рыбачий, а потом довернёт на юг, к входу в Кольский залив.
На траверзе авианосца, по левому борту, идет сторожевой корабль ВМС Норвегии «Ксения», сопровождая нас у своих берегов. Он небольшой. По сравнению с громадой «Адмирала Кузнецова» или «Петра Великого» сторожевик кажется маленьким, почти игрушечным. Скорее всего, он будет идти рядом с нами до полуострова Рыбачий — уже нашей, российской земли.
От высыпавших на обходной мостик с мобильными телефонами членов экипажа и представителей авиагруппы ступить. Лица у всех какие-то возбужденные, улыбающиеся от счастья — наговорились вволю со своими домашними. Кое-кто из них уже ближе к вечеру, если повезёт, будет уже дома, а остальным придётся потерпеть до завтрашнего дня.
Звонивших было настолько много, что Telenor — местный оператор мобильной связи некоторым даже прислал сообщение на английском языке: «Теленор приветствует вас, поздравляет с возвращением и желает счастливого плавания к родным берегам». Такое послание получил и я. Приятно.
На полетной палубе, особенно на технических позициях парковой зоны, где зашвартованы поднятые с ангара самолёты и вертолёты, тоже стоит оживление. Механики и техники готовят к перелёту авиатехнику. Что-то проверяют, укладывают в вертолёты какое-то имущество. Для некоторых из них боевая служба тоже завершится уже сегодня, после перелёта на родной аэродром.
Особо нетерпеливые теребят старшего инженера: «Ну что там? Перелёт ещё не отбили?» Устав отвечать на изрядно поднадоевшие однообразные вопросы, старший инженер решил укрыться на КДП.
Командно-диспетчерский пункт, авиационное сердце корабля, встретил меня подозрительной тишиной. Весь расчет сидел на своих рабочих местах, только майор Березин — начальник метеослужбы истребительного полка общался по телефону с кем-то из береговых синоптиков. Их на аэродромах называют «шаманами»: поколдуют, поколдуют над своими картами, диаграммами, таблицами и выдают прогноз погоды. В Заполярье это неблагодарное занятие. Погода меняется стремительно, по несколько раз на дню. Наобещает «шаман» хорошей погоды, а на самом деле получается, что, чуть ли не камни с неба на голову падают. Игорь Березин — самый опытный из оставшихся на службе в авиации Северного флота метеоролог. Трудно найти аэродром на Кольском полуострове, где бы ни служили его ученики. Вот и «колдует» метеобратия, сверяя свои расчеты с принятой спутниковой информацией и прогнозами, полученными по Оффенбаху, рассматривая аэрологические диаграммы и карты погоды, составленные синоптиками авианосца.
Последние сомнения отброшены — погода позволяет совершить сегодня перебазирование полков.
Чтобы никому не мешать и не отвлекать, предупредив «зама по авиации» и своего напарника, я вышел на вдруг опустевший обходной мостик. Все «посторонние и праздно шатающиеся с мобильниками личности», по определению старпома, ушли заниматься «выполнением своих непосредственных обязанностей».
Несмотря на то, что мы находились в Баренцевом море, и на дворе стояла вторая половина октября, было по-летнему тепло. В своём лётном комбинезоне, с прикрепленными на правой стороне груди эмблемой авианосца и вышитым на черном сукне названием моей должности на левой, я чувствовал себя довольно уютно. Усевшись на заботливо «забытую» кем-то из матросов или контрактников баночку (складной табурет), я, словно с балкона драматического театра, стал наблюдать за происходящим вокруг.
Корабельная авианесущая группа до минимума сократила интервалы и дистанции.
Впереди всех, важно вздёрнув к самим небесам свой нос-трамплин, со скоростью шестнадцать узлов шел авианосец «Адмирал Кузнецов». На траверзе, по левому борту от нас шел тяжелый атомный ракетный крейсер «Петр Великий», прозванный НАТОвскими стратегами из-за возможностей его вооружения «истребителем авианосцев». Красивый корабль с изящным силуэтом, нечего сказать, да и условия службы на нём гораздо лучше, чем у нас. По правому борту в кильватерном строю шли ракетный крейсер «Маршал Устинов» и эскадренный миноносец с крейсерским названием «Адмирал Ушаков», бывший когда-то «Бесстрашным». В нынешнее время я уже привык ничему не удивляться.
На борту эсминца был командир дивизии контр-адмирал Турилин. К Александру Васильевичу я отношусь с искренним уважением. Когда я впервые (Боже мой, а ведь уже целых десять лет прошло с того момента!) ступил на палубу «Адмирала Кузнецова», именно он был первым военно-морским офицером, с кем я познакомился. Трудновато мне тогда приходилось….

 

Перевод и мой переезд на Северный флот вместе с семьёй отнял у нас много нервов и здоровья. После Афгана, как и у многих моих братьев по службе «за речкой», мой опыт и знания в «эпоху демократических преобразований и повальных сокращений в вооруженных силах» оказались никому не нужными.
С возрастом я понял некоторые банальные истины: конкурентов никто не любит и не всякий начальник потерпит, чтобы его подчиненный хоть в чем-то превосходил его. Вот пришлось и мне после исполнения обязанностей заместителя командира мотострелковой дивизии по авиации стать… руководителем зоны посадки в аэродромном центре руководства полётов в том же гарнизоне, где и начиналась моя служба на Балтике.
В новой должности освоился довольно быстро. Не прошло и двух месяцев, и я уже спокойно руководил на полковых полётах. Потом судьба свела меня с новым командиром полка — полковником Ковалёвым.
Михаил Васильевич своеобразно оценил мой творческий подход к работе в системах управления воздушным движением и боевого управления. Порой доходило до того, что на воздушной разведке погоды, когда проверяются и оцениваются не только метеорологические условия полётов, работоспособность всех систем аэродромного и радиотехнического обеспечения полетов, но и, если позволяет погода, то и действия группы руководства полетов в особых случаях. Если её проводил он, а я был за пультом руководителя зоны посадки или руководителя ближней зоны, Михаил Васильевич давал такие вводные, что мне приходилось очень туго. Потом это негласное соревнование вошло уже в привычку, и часть летного состава старалась побыстрей закончить все дела и спешили собраться в классе предполётных указаний, чтобы послушать, как я буду выкручиваться. Полковник Ковалев очень часто руководил полётами. Иногда во время перерывов между залётами он устраивал со мной свой «разбор полетов», а если точнее, то разбор моих действий по вводным во время проведения воздушной разведки погоды. На этих «разборах» любил присутствовать старший инженер полка — наш главный судья при возникновении спорных моментов и всяческих уточнений. Командир позволял мне отстаивать свою точку зрения, но крайнее слово было всегда за ним.
Приблизительно через год нашей совместной работы, как-то, уже в неслужебной обстановке, Михаил Васильевич рассказал мне, как он на фронтовом бомбардировщике Су-24 летал с территории Союза «для работы» в Афганистан. Потом просил описать тот или иной район боевых действий, каким видел его я, когда был «за речкой». Меня удивляло, как жадно он ловил каждое моё слово, особенно при оценке деятельности лётного состава на различных типах самолётов.
Я благодарен ему за то, что он никогда не настаивал на моём поступлении в Военно-воздушную академию имени Ю. Гагарина. Он знал, что Афганистан изрядно подорвал моё здоровье, и прекрасно знал, скольких трудов и нервов стоило мне ежегодное прохождение врачебно-лётной комиссии, как знал и то, что с выматывающей периодичностью у меня возникают приступы дикого озноба, бывают проблемы с речью и страшные головные боли — последствия перенесенной тяжелой контузии. Неизвестно чем бы закончилось это противостояние этих недугов с моим организмом, если бы Михаил Васильевич не помог негласно пройти курс лечения в неврологическом отделении Таллиннского военного госпиталя у очень хороших специалистов. Провалялся я тогда полтора месяца, но это стоило того — после лечения приступы прекратились, и всё реже и реже стали донимать головные боли, а проблемы с речью стали настолько редкими, что я о них стал забывать….
На авианосец «Адмирал Кузнецов» я пришел с должности руководителя полетов. Как это часто бывает при проведении организационно-штатных мероприятий «по личному согласию» пришлось занять нижестоящую должность. На этот раз я скатился до должности Старшего Офицера по Управлению в Зоне Боевых Действий противолодочной авиации.
Помню, как ошеломили меня эскадринские кадровики сообщением, прочитав название моей должности в Афганистане, что на «Кузнецове» мне предстоит служить в Группе Боевого Управления. Тогда я от удивления не сдержался и спросил: «Что, мне опять нужно будет по горам с радиостанцией лазить?» Их ответ заставил ещё сильнее удивиться: «Нет. Нужно будет подводные лодки искать». Наверное, в их представлении это примерно одно и тоже, если в названии должностей присутствуют две одинаковых аббревиатуры — ГБУ. Согласился. А что мне оставалось ещё делать? Из уже независимой Эстонии я приехал в Североморск по предписанию департамента миграции «покинуть территорию Эстонской республики в двадцать четыре часа», со свидетельством о депортации и командировочным предписанием в зубах и семьёй в машине, которая уже неделю заменяла нам дом. В таких условиях и дворником согласишься работать, лишь бы остаться в армии. Особенно если есть возможность получить жилье и хоть как-то пристроить собственную семью….
В момент моего прибытия А.В. Турилин был ещё капитаном третьего ранга и служил на авианосце помощником командира корабля по боевому управлению. Александр Васильевич очень тактично дал мне возможность сначала решить семейные проблемы, обжиться в совершенно необычной для меня корабельной среде, где даже такие элементарные понятия, как «сход», «трап», «кубрик», «боевой пост», обыденные для моряка, мне, совершенно сухопутному человеку, казались непонятными или были знакомы только по приключенческой литературе, прочитанной в далёком детстве.
Новая должность для меня оказалась совершенно новым делом. О тактике противолодочной авиации, тактике соединений авианесущих кораблей я имел довольно смутное представление. Постепенно пробелов в знаниях становилось всё меньше и меньше, и на еженедельных тренировках противолодочных расчетов я стал чувствовать себя уверенно.
Долго оставалось для меня белым пятном использование корабельной АСУ (автоматизированной системы управления). Противолодочных задач перед авианосцем, недавно введенным в силы постоянной готовности, пока не ставили, и это дало мне резерв времени для изучения технических описаний различных корабельных систем и комплексов.
Однажды, во время очередного противоаварийного осмотра и проворачивания оружия и технических средств на КП АГ (командный пункт авиационной группы), где размещался основной пост управления противолодочной и взаимодействующей авиации спустился капитан третьего ранга Турилин.
— Всё, мужики, лафа закончилась, — Александр Васильевич с демонстративно громким шлепком бросил на планшет «Руководство по боевому использованию АСУ», — теперь будем лодки искать! Учения состоятся через полторы недели.
И пошло, поехало! Целыми днями мы мучили аппаратуру, а она нас, пока, наконец, не осталось позади зачётное корабельное учение по поиску, обнаружению, слежению и уничтожению подводных лодок, которое вице-адмирал Доброскоченко, бывший в то время командиром нашей эскадры, оценил на «хорошо» — это было высшей оценкой из его уст.
Впереди маячила четырехмесячная боевая служба в Средиземном море. Это тебе не учения в Баренцевом море. Основные тактические приёмы и возможности корабельной аппаратуры были освоены ещё до выхода с базы. Но ведь нельзя же действовать по шаблону! Эту премудрость я усвоил на своей шкуре ещё во время моей службы в Афгане.
На контрольном выходе, после учений, при всяком удобном случае мы с моим напарником, Игорем Копченко (Игорь попал в противолодочники, как и я — по организационно-штатным мероприятиям, после сокращения своего истребительного полка, когда-то несшего боевое дежурство у самой нашей государственной границы), «доставали» различными вопросами нашего старпома и А.В. Турилина.
На самой боевой службе нам действительно пришлось попыхтеть. Если бы не мои однокашники штурманы-вертолётчики Владимир Зюбанов и Юрий Заярный, то пришлось бы нам туговато. Они щедро делились с нами своим богатым практическим опытом.
На той боевой мы не только много работали, но и было достаточно времени для отдыха и познания нового. Сирия, Мальта, Тунис с их необычными пейзажами и радушными хозяевами забудутся нескоро.
Находясь на сходе в сирийском городе Тартус, я был так поражен тем, что окружающее меня у хода в порт сильно напоминало Афганский Джелалабад, что непроизвольно бросил назойливому пареньку, крутившемуся у наших вещей: «Буру, бача!» (отойди, пацан), чем его совершенно озадачил и рассмешил самого себя и стоявшего рядом со мной подполковника Пшенко. «Ну, сосед, ты даёшь!» — только и смог он произнести, вытирая слезы, выступившие на глазах от смеха.
Мы с Алексеем Григорьевичем в то время жили в одной каюте. Общих точек соприкосновения, несмотря на возраст, оказалось довольно много. До службы на авианосце он был начальником штаба полка где-то в Молдавии, а в далёком тысяча девятьсот восемьдесят первом году ему довелось полетать в небе Афгана.
Как часто, почему-то по ночам, мы в беседах уносились в страну, разделившую всю нашу жизнь кровавой полосой на две части: это было до Афгана, а это — после.
В такие моменты мгновенно выкуривалась на двоих пачка сигарет. Алексей рассказывал, как они летали, как им жилось в Баграме, где ему суждено было побывать, а однажды удивил, сказав, что на канал, проходящий невдалеке от наших сторожевых застав, они любили ходить на рыбалку, причем из оружия был иногда только один пистолет ПМ, валявшийся где-то в кармане.
Я рассказывал, что до сих пор не могу забыть картину, увиденную в горах Алихейля — на краю кишлака стояла самая обыкновенная украинская хата с когда-то белоснежными стенами и соломенной крышей. Кто и когда построил её? Какова судьба хозяина? Врядли об этом можно теперь узнать.
Мы жадно ловили слова друг друга, и всё вспоминали и вспоминали дни нашей молодости….
Перелёт.
Очнувшись от воспоминаний, словно ото сна, я взглянул на полётную палубу. Самолёты со сложенными крыльями, вертолёты со сложенными лопастями заполнили полётную палубу словно птицы, собирающиеся в стаи, чтобы лететь из жарких стран в родные края. Они задумчивы и горды в осознании предстоящего перелёта и, кажется, совершенно не замечают копошащихся вокруг техников и даже находящихся неподалёку лётчиков. Весь их вид говорит: «Домой! Мы летим домой!»
Взметнулись ввысь две зелёных ракеты, обозначив начало полётов. На четвертой вертолётной площадке запустился наш спасатель — вертолёт КА-27ПС. Его винты начали своё стремительноё вращение, образовав над фюзеляжем два сверкающих диска. Воздух наполнился рёвом двигателя и свистом лопастей. Прошло совсем немного времени, и этому шуму стали вторить ревущие двигатели палубных истребителей. Казалось, сам воздух стал вибрировать от этого страшного шума.
Спасатель, выполнив контрольное висение, взлетел, и, заложив крутой вираж, занял положенное ему место по правому борту.
К третьему старту подрулил Су-33, приостановился, словно собираясь с мыслями, и занял стартовую позицию, упершись в задержники своими шасси. Синхронно поднялись секции газоотбойного щита. Самолёт разложил крылья и, взревев на форсаже двигателями, стремительно рванулся к трамплину. Словно ловчий сокол, с головы которого сдёрнули колпачок, истребитель промчался по трамплину и унёсся в небесную высь.
Второй, третий, четвёртый Су-33 взмыл в воздух. Через несколько минут в эфире раздался голос командира полка: «Группа в сборе!» и четвёрка истребителей на предельно малой высоте четким строем прошла по левому борту авианосца, отсалютовав нам на прощанье отстрелом противоракетных тепловых ловушек.
Вот уже вторая, третья, четвёртая группы, повторяя манёвр командира, ушли к себе на аэродром. Пришла очередь и корабельных Су-25 собраться в стаю стальных хищных птиц, чтобы улететь на родной аэродром, покачав, прощаясь, крыльями. Проводив их взглядом, я тоже мысленно попрощался с ними: «До свидания, друзья! Счастливого вам пути и до скорой встречи!»

 

Полётная палуба авианосца и вертолётные площадки кораблей нашего ордера оказались во власти вертолётчиков. Словно нехотя вытягивают тягачи КА-27 и Ка-29 на вертолётные площадки «Адмирала Кузнецова». Разложив лопасти и запустив двигатели, все ждут разрешения на взлёт. Наконец прозвучала долгожданная команда, и противолодочники, сделав прощальный круг, ушли на берег. Счастливого вам пути! Мы не прощаемся, а говорим: «До свидания!», ведь вы ушли от нас, чтобы вернуться к себе на аэродром для небольшого послепоходового отдыха, а потом вас, как и нас снова встретит море….
Опустела полётная палуба. Только один КА-27ПС сиротливо стоит зашвартованный на вертолётной площадке, заправленный и готовый к вылету туда, где потребуется помощь спасателей. Экипажи заступили в дежурные силы уже не для обеспечения наших полётов, а для поисково-спасатльного обеспечения главной базы Северного флота. Они останутся с нами до завтра и улетят на аэродром, как всегда, только после того, как наш авианосец станет на рейде Североморска.

 

А на КДП видимых изменений нет. Группа руководства полётов всё также находится на рабочих местах, хотя давно уже прозвучал доклад Руководителя Дальней Зоны: «Группа 725-го под управлением «Прудка». (Прудок — позывной берегового аэродрома, куда ушли наши вертолёты). Это старая, давно сложившаяся традиция — не покидать рабочих мест и не расслабляться до поступления доклада о посадке крайнего нашего летательного аппарата на аэродроме.
Зазвонил телефон на столе у диспетчера. Прапорщик Пирогов, немного поговорив и что-то записав в своём журнале, специально громко, чтобы слышали все остальные, доложил Руководителю Полётов: «Посадка 728-го на «Прудке» в 12.37 Москвы».
На лицах моих сослуживцев засияли радостные улыбки, послышался смех, шутки.
— Да тихо вы! — Развернулся в своём кресле подполковник Голубев. Сегодня работает его расчет. Сергей Николаевич поднёс к губам микрофон корабельной трансляции. — Ходовой пост, руководителю полётов!
— Есть Ходовой Пост, командир корабля. — Послышался спокойный голос капитана первого ранга Шевченко.
— Товарищ командир, руководитель полетов подполковник Голубев: группа 725-го произвела посадку в на своём аэродроме в двенадцать часов тридцать семь минут. Наш спасатель зашвартован на шестой площадке. Прошу дать команду об окончании полётов.
— Есть!
С обходного мостика послышался хлопок выстрела, и взметнулась ввысь красная ракета.
По корабельной трансляции прозвучала команда: «Полёты закрыты. Материальную часть — в исходное».
Вахтенный офицер (судя по голосу, это был В. Протасевич) подал команду таким обыденно невозмутимым голосом, словно окончание лётной смены, когда все самолёты и почти все вертолёты после боевой службы перебазируются с кораблей на аэродромы — явление самое заурядное.
На КДП сразу же стало шумно. Уже нет необходимости сдерживать свои эмоции.
Мы идем домой!
Адмиральский час.
Тишину в каюте разорвал резкий звонок телефона.
На корабле сейчас послеобеденный отдых, или, как говорят на корабле «адмиральский час» — время, когда все, кто не на вахте, предоставлены сами себе и обычно используют, чтобы уйти в царство Морфея, или, если сказать по-простому — хорошенько выспаться. Считается, чуть ли не оскорблением, если побеспокоить кого-либо в это время.
Распорядок дня в ВМФ отличается от распорядка дня в сухопутных войсках тем, что «отбой» во флоте происходит на час позже, но зато после обеда предусмотрен часовой «послеобеденный отдых». Ещё есть одно отличие — рабочий день начинается в 7.30.
Первых полгода своей службы на корабле я ворчал по этому поводу, на что Валера Терещенко, мой однокашник, который в свое время тоже служил на «Адмирале Кузнецове» уже давно, так как его полк расформировали раньше моего, в шутливой форме отвечал: «Юра, ты не понимаешь своего счастья: у тебя на рабочем месте (он имел в виду мою каюту) есть кровать, на которой тебе положено по распорядку дня спать даже днём!»
Кто же так настойчиво беспокоит?
— Слушаю! — Я нехотя снял трубку и представился.
— Станиславович, это Горшков. — В голосе Андрея, вечно невозмутимого и спокойного, слышалось возбуждение и какое-то недоумение. — Представляешь, я крутился на ФКП (флагманском командном пункте), и вдруг вспомнил, как мы говорили с тобой, что неплохо было бы поздравить Валеру Терещенко с нашим юбилеем. Я вызвал его на связь, поздравил от своего и твоего имени. Кстати, прими и его поздравления.
— Спасибо, — нетактично прервал я.
— Это ещё не всё. Только окончили переговоры, как с Ходового раздался голос Коня: «Горшков, зайдите ко мне в каюту!» Ну, думаю, влипли. «Засветились» по полной схеме. Теперь врядли удастся вечером спокойно посидеть и отметить наш юбилей — будут контролировать. Поднимаюсь к нему в каюту, а Владимир Григорьевич тепло так поздравил и, узнав, что на борту из однокашников ещё Николай Соколовский и ты, просил вам передать свои поздравления, наилучшие пожелания, а потом выделил бутылку Московского коньяка и своих запасов…. Чудеса!
— Вот это — номер! — Я задумчиво почесал затылок. — Знаешь, Андрей, удивил ты меня. Обычно вице-адмирал Доброскоченко за пьянку очень сильно «порет», а тут такое…. Кстати, а Соколовский разве не ушел на берег?
— Нет. Его оставили старшим в авиагруппе. Видел его минут двадцать назад. Злой ходит, как собака. Техников гоняет…, но это ещё не всё.
— Что он сотворил? — Нахмурился я.
— Да не в Соколовском дело! Представляешь, подхожу к своей каюте, а меня кок с салона флагмана поджидает, мол, хочу для вашей компании торт испечь, так не уточните ли время к какому его вам принести. Я сказал, чтобы нёс к 22.00. Нормально?
— Я думаю, что нормально. Ты ведь раньше всё равно не освободишься. Хотя погоди: ближе к вечеру уже будет ясно, чем будем заняты. Давай сделаем так: в 21.00, на вечернем чае уточнимся, а если что изменится в планах координально, то созвонимся через оперативного дежурного.
— Ну, тогда — до вечера! — Горшков положил трубку.
Приятные новости, нечего сказать. Сон как рукой сняло. За иллюминатором далеко на горизонте маячили какие-то прибрежные скалы. Может это уже полуостров Рыбачий? Тогда мы уже почти дома.
Я забрался на койку, чтобы своей возней не разбудить своего соседа. Уж больно сладко он посапывает за шторкой. В голову полезли всякие мысли, как иногда бывает в день Рождения.
Двадцать лет прошло после выпуска из училища. Двадцать лет назад я впервые надел парадный китель с золотыми офицерскими погонами. Кажется, что это было совсем недавно, и годы пролетели, как один день. Но как много вместили в себя они!
Первый гарнизон, первая квартира, счастье рождения дочери и… бесконечные полёты, приносящие радость оттого, что занимаешься любимым делом.
Потом был Афганистан: слёзы расставания, первые боевые, кровь, боль, горе и смерть. Но были там и красота гор и долин, близкое ночное небо с переливом самоцветов звёзд, и тёплые встречи с однокашниками, новые друзья. Удовлетворение от хорошо выполненной работы и крепкое рукопожатие в знак благодарности, и, наконец, долгожданная встреча с женой на пороге родительской квартиры после почти полуторагодичной разлуки….
Что же было дальше?
Второе знакомство с дочерью, для которой папа за пятнадцать месяцев его Афгана стал пришедшим письмом или пролетевшим в небе самолётом. Трудное возвращение в гарнизон с горьким осознанием того, что ни ты, ни твой богатый опыт никому, кроме старых друзей не нужен. Обидная фраза: «Я вас туда не посылал». Мысли о том, что тебя и твоих братьев-«афганцев» никто не понимает в этой, вдруг ставшей совсем дугой стране, которую ты, не смотря на обиду, по-прежнему любишь и считаешь своей Родиной.
Но, твоя Родина под названием СССР, уже после того, как ты научился жить с болью от непонимания и сплошного потока «чернухи» на самые сокровенные для тебя понятия «честь», «долг» и «армия», вдруг развалилась на множество больших и маленьких стран, некоторые из которых оказались для тебя вдруг совсем недружественными.
Край твоего детства, как и вся Украина со всеми родственниками и предками, жившими столетиями в её городах и сёлах вдруг стала «заграницей». Ты в качестве офицера ей тоже оказываешься ненужным, а если бы вдруг и понадобился, то не можешь скривить душой и ещё раз принять Присягу, потому что это противоречит твоим жизненным принципам.
И снова полёты, полёты, полёты, очередные звания и новые должности уже в Российской Армии, которая стала правопреемницей воспитавшей и вырастившей тебя Советской Армии. Родной полк становится морским, да ещё и гвардейским, и ты с невольным трепетом прикручиваешь к кителю, который вдруг стал чёрным и называется уже по-флотски «тужуркой», гвардейский значок и привыкаешь к тому, что тебя стали называть гвардии капитаном, а позже и гвардии майором.
Проходит четыре года, и на митинге, организованном по случаю расформирования полка и прощания с его боевым знаменем, проходя последний раз перед строем товарищей во главе знаменной группы, внезапно, по воле сердца, подаёшь команду: «Развернуть знамя части!», и слышишь, как в последний раз полощется на ветру алое полотнище 170 гвардейского морского штурмового авиационного полка. Боковым зрением видишь слезу, блеснувшую на глазах командира и вытянувшихся по стойке «смирно» с окаменевшими лицами лётчиков и техников. В жуткой тишине, нарушаемой только чёткими шагами знаменной группы и хлопками, рвущегося из рук знаменосца под порывом внезапно налетевшего ветра боевого знамени полка, покидаешь лётное поле аэродрома….
Год службы в авиационной комендатуре — всего, что осталось от нашего полка, при ежедневной отправке четырех бортов с имуществом выводимых с территории уже независимой Эстонии тоже не был спокойным и оставил свой след в памяти. Особенно та злополучная февральская ночь, когда бойцы Кайтселита (эстонская националистическая организация) с целью захвата оружия напали и сожгли КПП гарнизона, бросив туда пару гранат, и напали на штаб, где было всего два человека — я в качестве дежурного по части и дежурная телефонистка — моя супруга Светлана. Пришлось брать в руки автомат и защищаться. Почувствовав на своей шкуре, что без боя я не сдамся, после двух неудачных попыток последователи Лесных Братьев убрались восвояси, оставив на снегу пятна крови. Знали бы они, что к имевшемуся оружию в «оружейке» был всего один магазин с патронами к АКМ и всего две обоймы к пистолету, то врядли бы я сейчас вспоминал ту темную морозную ночь….
Более десяти лет я уже служу на авианосце «Адмирал Кузнецов». За это время тоже всякого бывало….
Да, спокойными моих двадцать офицерских лет врядли можно назвать. Но я не жалуюсь, ведь выбор своей судьбы я сделал ещё в юности, подав документы в Калининское Суворовское военное училище и поступив туда….
За бортом корабля шумит волна, и слабое покачивание корабля заставляет закрыть глаза.
По распорядку продолжается «адмиральский час».
Замполит.
— Станиславович, ты — человек надёжный и проверенный, поэтому лишний раз предупреждать тебя о вреде злоупотребления спиртными напитками не нужно. — Полковник Щеглов, не глядя на меня, вносил коррективы своим каллиграфическим почерком в столбец какой-то таблицы. — За приглашение большое спасибо, но сегодня я никак не смогу прийти. Видишь сколько ещё работы нужно сделать!
Просторная, всегда чистая каюта заместителя командира корабля по авиации была увешана различными схемами, где ещё предстояло что-то подправить или внести дополнения. На его столе лежали стопками «Книжки руководителя полётов», «Медицинские книжки» всей нашей группы.
— Так что прими мои искренние поздравления с вашим юбилеем. — Сергей Михайлович вышел из-за стола и крепко пожал мне руку. — Сколько лет ты уже форму носишь?
— Двадцать лет офицерскую, четыре с лишним года курсантскую и два года суворовскую форму относил.
— Солидный стаж! — Михалыч улыбнулся.
— Конечно, до тебя мне далеко, но выслуги тридцать четыре года уже набрал.
— Догонишь ещё! Какие твои годы. Подумаешь, на семь лет всего меня младше!
— Михалыч, догонять тебя, ещё семь лет служа на корабле, — это было бы уже слишком! На «тяжёлой береговой службе» ещё бы, куда ни шло….
Мы дружно рассмеялись и ещё раз пожали руки. Служить на авианосце «старым аэродромным волкам» было трудновато, но в этой работе было что-то такое необъяснимое, что каждый раз, когда нужно было принимать решение об уходе на берег, это «что-то» заставляло отклонить очередное заманчивое предложение.
— Чего ржете, как…. — Заглянувший к нам в каюту заместитель командира корабля по воспитательной работе демонстративно опасливо оглянулся и добавил полушепотом: — Кони!
Мы расхохотались уже втроём.
— Станиславович пришел, чтобы пригласить меня к себе на юбилей, и мы вдруг выяснили, что ему, чтобы догнать меня по выслуге лет, нужно на корабле отслужить ещё целых семь календарных лет. Почему-то моё предложение его не очень обрадовало….
— Ну, ты накаркай ещё! Земляк, пошли ко мне. Видишь: человек работает, а ты его смешишь, отвлекаешь.
Николай Георгиевич Додарук, как и я, родом с Украины. Его родня живёт в Киеве, причем, совсем недалеко от родственников моей жены. Мы — ровесники, знаем друг друга уже больше десяти лет. По возможности я помогаю ему в организации различных мероприятий, а работу с подшефной школой, где обучаются мои кадеты (в свободное время занимаюсь с тремя кадетскими классами), я вообще взял на себя. С удивлением обнаружил, что возиться с детьми мне очень нравится.
— Хочешь, я подарю тебе несколько плакатов? Буквально перед выходом на «боевую» привезли из типографии. — Николай Георгиевич потянулся к чайнику, — Кофе будешь?
— С удовольствием. Какой же хохол от халявного кофе откажется!
— Ничего, я потом у тебя чаем с рулетиками отопью.
Мы снова рассмеялись. Пока Николай, как гостеприимный хозяин, колдовал над кофе, я рассматривал подарок, где наш корабль, с вертолётами и самолётами на полётной палубе гордо вздёрнутым носом-трамплином рассекает красиво пенящуюся волну. Сверху надпись: «На память о пребывании на авианосце «Адмирал Кузнецов», герб корабля и фотографии командования….
— Георгич, а тебе не кажется, что внизу нужно было сделать пояснительную надпись: «Флагман военно-морского флота России»?
— А почему «пояснительную»? — Уловив очередной подвох с моей стороны, осторожно спросил Додарук.
— Понимаешь, по гербу корабля не всякий догадается об его принадлежности, а фамилии командования: Шевченко, Рябко, Додарук — вообще запутают.
— Да ну тебя! — Николай Георгиевич пододвинул ко мне чашку ароматного кофе, — хотя, интересно получилось: сразу три украинских фамилии. И заметил же!
— Не будь я хохлом, так не заметил бы.
— Не люблю когда «хохлом» называют….
— Поговорка такая есть: «Украинцы живут в Украине, а хохлы — где лучше».
— Не будем говорить о грустном…. Ты, когда в отпуск собираешься?
— Думаю, что недельки через три. Нужно будет составление проектов приказов по подтверждению или присвоению классной квалификации проконтролировать. Я ведь, как всегда, секретарствую в квалификационной комиссии.
— Рассчитывай, что уедешь позже. Скорее всего, через неделю после захода в базу снова в моря пойдём. Будем испытывать новый самолёт. Завтра всё точно станет известно….
Посидеть в спокойной обстановке удалось недолго. Не успел я допить свой кофе, как в каюту один за другим стали заходить заместители командиров боевых частей.
— Николай Георгиевич, разрешите идти? — спросил я официально. В присутствии подчиненных нужно всегда соблюдать субординацию.
— Идите! — Серьёзно ответил Додарук, а в его глазах мелькнула смешинка — он заметил, что подаренные плакатики я держал так, что мой указательный палец показывал на три фамилии командования нашего авианосца.
Юбилей.
Каюту, где временно проживают представители различных штабов, авиагруппы или всякие прикомандированные на период боевой службы, отличить от каюты члена экипажа можно безошибочно, стоит только заглянуть туда. Редко кто из этих лиц оставляет своё временное жилище в том виде, в каком получили его от настоящих хозяев. В лучшем случае появляются на переборках различные плакатики, на секретерах и столах различные салфеточки, различные кофейники, чайники, а в худшем случае к новому своему жилью относятся так, как к комнате в какой-то задрипанной общаге, где предстоит провести месяц командировки. Люди разные бывают.
Корабельным офицерам тоже нравится уют и хочется какого-то разнообразия среди казенного интерьера. С первых дней службы и жизни на «Кузнецове» каюта понемногу начинает захламляться различными излишествами в виде календарей на переборках, всяких безделушек, дополнительных, порой, не проверенных местными электриками и незарегистрированных электроприборов. Но проходит время, и приобретённый опыт начинает подсказывать, что аскетический образ жизни более спокоен, а главное — безопасен.
От тупого исполнения обязанностей без какого-либо хобби, живя месяцами на корабле, можно зачахнуть. Для любимого занятия всегда есть время: кто что-то изучает, получая заочно дополнительное образование, кто увлекается различного рода литературой или музыкой, кто собирает модели кораблей или самолётов, а находятся и такие, что макраме вяжут, или носки с перчатками. Сколько людей, столько и увлечений, но только опытный взгляд по наличию и содержанию литература на книжных полках, фотографиях в рамках и незначительным мелочам может определить увлечения хозяев. Бытовые излишества или официально зарегистрированы, или спрятаны, или просто отсутствуют. Ведь любой дополнительный электроприбор — один из источников опасностей, которых на корабле и так хватает.
Каюта, где жил мой однокашник, относилась к первой категории кают, выделенных для проживания командировочных на время боевой службы. На переборке висела пара плакатов юмористического содержания, распечатанных при помощи принтера, а на самом видном месте стояла явно незарегистрированная и непроверенная местными электриками на предмет сопротивления изоляции кофеварка.
Праздничную атмосферу и уют в своем скромном жилье хозяева создали при помощи скатерти, скорее всего привезенной ещё с берега, различных салфеток и…зажженной свечи.
В мерцающем её свете празднично сервированный стол с походными стаканчиками вместо рюмок, различными бутербродами и парой салатов выглядел особо торжественно. На секретере стоял красивый торт, а две бутылки коньяка слева и справа от него дополняли картину.
Я захватил с собой различных консервированных деликатесов, добытых у снабженцев: ветчины, заливного языка, различных паштетов и нескольких пакетов натурального сока. Начпрод авианосца, узнав о предстоящем мероприятии, расстарался на славу. Гостеприимство — отличительная черта морского офицера, в особенности офицера с «Адмирала Кузнецова».
Желающих поздравить юбиляров, то есть Андрея Горшкова, меня и Николая Соколовского оказалось довольно много. И это, не смотря на то, что кроме экипажа вертолёта-спасателя лётного состава на борту авианосца почти не осталось. Честно говоря, очень приятно было принимать от друзей искренние поздравления и пожелания, хотя и неловко было быть одним из виновников торжества.
Вечер прошел быстро, в каком-то весёлом, приподнятом настроении. Скорее всего, всё из-за того, что с каждой минутой дом становился всё ближе и ближе. И всех наших гостей вместе снами радовала перспектива скорой встречи с родными и близкими. Нет, нет, да и возвращался кто-то из присутствующих к этой волнующей всех теме.
Ближе к ночи, когда гости разошлись, мы быстренько навели порядок в каюте, и уже втроем, тесным коллективом однокашников, пошли к Соколовскому, прихватив с собой остатки торта. Конечно, поздравления друзей и сослуживцев — вещь приятная, но как-то неудобно было при них вспоминать некоторые наши курсантские дела.
Много приятных слов я услышал в адрес своего отца, ведь именно он был командиром роты у них на выпускных курсах. Уважали его курсанты, уважают, помнят и сейчас его выпускники. Пока я учился, отец часто интересовался у меня, есть ли у него какое-нибудь прозвище?
Какого-либо другого, кроме как «Батя» я не знал, но почему-то стеснялся ему сказать. По молодости, наверное, а недавно, в отпуске выяснилось, что отец узнал своё прозвище на выпускном вечере у моих однокашников.
Я выпускался в другой роте. Ещё на первом курсе меня списали с лётной работы из-за врачебной ошибки или моральной нечистоплотности проверявшего меня окулиста — уже трудно найти причину. Но «проблемы» со зрением у меня начались, как только мой отец вернулся обратно в ВВВАУШ после службы в Южной группе войск (Венгрия). На ежегодной врачебно-лётной комиссии вот уже который год я показываю отличное зрение, но не летаю.
С детства бредил небом и морем, мечтал быть подводником или лётчиком. Не получилось. Попав служить на Северный Флот, на авианосец «Адмирал Кузнецов», я стал совершенно неожиданно для самого себя противолодочником. Семь лет отдал этому делу и, честно говоря, ужасно завидовал тем, кто поднимается в небо, хотя и успел полюбить свою новую работу.
Пообщаться долго не получилось — Андрея Горшкова нашли и здесь, и он ушел решать какие-то, не решаемые без него вопросы, посокрушавшись на прощанье, что о многом мы так и не успели поговорить.
Засобирался, было и я, но Николай попросил ещё задержаться. В каюте он остался совершенно один. Его сосед улетел на берег. Мне тоже спать не хотелось, и мы стали обсуждать тему отпусков. В беседе неожиданно выяснилось, что летом мы бываем почти рядом: он отдыхает в городе Лубны, а я — в селе под Гребёнкой, что на Полтавщине. Там расстояния-то всего километров тридцать. Оба предпочитаем ездить в отпуск на машинах. И почему до сих пор мы не говорили об этом? Сразу же было решено, что следующим летом, если повезёт, обязательно нужно будет созвониться, встретиться и организовать совместную рыбалку, или что-то подобное в этом роде.
Долго Николай рассказывал о своей тёще, о том, как ему нравится отдыхать в этих местах.
Я рассказал, что у меня с этими местами тоже много связывает, и вот уже двадцать лет, как я стараюсь в каждый свой отпуск навестить родственников жены, проживающих в тех краях. За столь долгий срок я там многих узнал, обзавёлся кумовьями, и меня уже принимают там как своего родного, хотя моя родня по маме живёт в Черкасской области, а по отцу в Сумской. Интересно в жизни получается: наш с родителями первый военный гарнизон назывался Великая Круча, что рядом с теми местами, где отдыхаю я теперь каждый год. Может быть, мы с моей Светланой и встречались неоднократно на шумном Гребёнковском базаре в нашем далёком детстве, и не догадывались, что совсем рядышком пробежала или даже нечаянно толкнула будущая судьба? Кто его знает!
Теперь уже нет глубоко уважаемого Светиного деда. Оставила нас любимая моя тёща, а буквально за неделю до выхода на боевую пришло известие, что уже нет и тестя. Годы и болезни берут своё. Теперь у супруги осталась там только бабушка, пережившая и своего мужа и сыновей. Ей уже восемьдесят пять. Может скоро так выйти, что на Полтавщине кроме кумовьёв, общих знакомых и дальних родственников жены навещать будет уже некого.
Грустно.
Ночной разговор.
За беседой время летит незаметно. Часы показывали полночь, когда мы расстались с Николаем, и, пожелав однокашнику спокойной ночи, я побрёл в свою каюту.
Мой сосед ещё не спал, что-то выписывал из толстенной книги, сидя за секретером в одних трусах.
— Не спится, Слава?
— Не спится и не работается толком. Лезет в голову всякая ерунда….
— Я понимаю твоё состояние. Перед возвращением домой после долгого отсутствия всегда так, а возвращение с «боевой» всегда волнительно. В такие моменты почему-то вспоминаю своё возвращение с Афгана. Может быть, из-за захвативших тогда эмоций…. Не знаю. Если хочешь, поделюсь воспоминаниями.
Я потянулся за пачкой сигарет, лежащей на журнальном столике. Закурил. Конюхов включил вентиляцию и последовал моему примеру.
— Тогда всё так неожиданно получилось. Я уже, было, смирился с мыслью, что придётся остаться в Афгане до самого окончания вывода войск, тут раз — и «добро» убыть в Союз….
— Ты уже об этом как-то мне говорил, — перебил меня Слава, усаживаясь поудобнее на диван, — слушай, всё равно не спится. Может, расскажешь, как до дома добирался? Мои знакомые «афганцы» столько страстей сообщали о том, как было трудно выбраться из Кабула и проблемах, возникавших в Ташкентском аэропорту. Зная тебя, трудно верится, что обошлось без приключений.
— Ты прав. — Я задумчиво разглядывал лунную дорожку, искрящуюся за иллюминатором. Боже мой, как давно это было, а свежо в памяти, словно происходило только вчера!

 

…От Баграма до Кабула меня довезли на «авианаводческом» БТР с бортовым номером 007, том самом, что был со мной на «Магистрали». От моего прежнего экипажа остался только рядовой Степанов. Прапорщик Адамчук грел пузо в каком-то Крымском санатории, куда урвал путёвку буквально перед самым своим отпуском, а Михайлюк уже благополучно «дембельнулся» ещё в начале мая. Ходили слухи, что он собирал характеристики и готовился в этом или следующем году поступать в Ворошиловградское ВВАУШ, «учиться на авианаводчика».
Сначала я съездил в 345 полк, попрощался с десантниками, с которыми после «Магистрали» поддерживал тесные отношения. Разведчики подарили тельняшку «на память», а с командиром полка, подполковником В.А. Востротиным общались в его кабинете около часа, потом он проводил меня, чуть ли не до самого КПП и, прощаясь, долго жал руку….
На выезде из Баграма заехал в штаб 108 дивизии. Очень тепло попрощался с генерал-майором Барынькиным. Комдив нашел такие хорошие, просто отеческие слова, что я, забираясь к себе на броню, невольно расчувствовался.
Видать, это было последней каплей, переполнившей чашу захвативших меня эмоций. Началось всё с того, что за день до моего отъезда, на моей «отвальной» мои коллеги — Баграмские авианаводчики попросили моего разрешения уже без меня использовать мой позывной «Маяк». Этот позывной негласно стал моим личным и неизменным после операции «Магистраль», на которой мне приходилось, пожалуй, сложнее всего за все мои «боевые», в которых мне довелось участвовать во время моей Афганской эпопеи.
Потом были прощания с лётчиками, обмен домашними адресами, фотографиями с различными надписями на обороте, начинавшимися одинаково: «На долгую память…». Волновался, как никогда.
Мимо проплывали величественные горы. Я жадно вглядывался в них, стараясь запечатлеть в памяти каждую деталь. Вскоре проехали кишлак Мирбачикот, с его шумным базаром, а за ним виднелись горы, на которых пришлось побывать на «боевых»….
Сколько лет прошло, а я до сих пор помню, как там располагались удачно подобранные мною вертолётные площадки, уютная расщелина под нависшей гранитной глыбой, где ночевал целых две недели. Там было прохладно даже в полуденную жару и тепло ночью, а самое главное, что оттуда в полной безопасности я мог наблюдать за происходящим вокруг, фиксируя местоположения «духовских» позиций и наводить на них самолёты и вертолёты.
На окраине Кабула, в Тёплом Стане, в расположении 181-го мотострелкового полка, с которым я добросовестно отработал около восьми месяцев, из близко знакомых я никого не застал. Полк был на «боевых». Вместо меня с ними уже второй месяц работал Сергей Кучеренко — парень не из робких, и, по отзывам моих боевых товарищей, им работалось с ним хорошо.

 

В штабе Сороковой армии пробыл всего два дня. В шестом модуле, где жили представители авиации, я узнал, что мои друзья с КП ВВС за меня собрали почти все необходимые подписи в обходном листе. Оставалось только сдать вещевое имущество, оружие, получить деньги, паспорт и можно было лететь в Союз.
К обеду следующего дня я уже управился почти со всеми делами. Осталось только получить «чеки», вкладную книжку и паспорт.
С чеками Внешпосылторга вышла заминка. В то время в гарнизонных магазинах вместо привычных чеков были в ходу только чеки с красными полосами снизу и сверху и надписями «Специальный, только для военной торговли» на территории Советского Союза в магазинах «березка» не принимали. Нужны были обыкновенные, без полос. Такие в кассе финслужбы 40 армии выдавались только «дембелям», каким считался и я. Пришлось подождать, когда привезут требуемую сумму. Говорят, что позже нормальные, не «афганские» чеки через некоторое время можно было получить только в Ташкенте.
Чтобы как-то скоротать время зашел в книжный магазин. Помню, я долго бродил среди стеллажей и полок, заставленных различной литературой, пока не увидел трёхтомник «Тысяча и одна ночь». До сих пор он стоит у меня дома на самом видном месте, напоминая о далёком Афганистане, где кажется, провёл целую жизнь. Сказки Шахразады я прочитал несколько раз, но нет, нет, да и беру в руки один из томов, где лежат подаренные «на бакшиш» дуканщиками пакистанские открытки с местными пейзажами, по-моему, ничем не отличающимися от Афганских и фотографиями восточных красавиц.
На Кабульском аэродроме, куда вечером перебрался по совету, как только закончил все дела, у модуля, где жили местные наводчики, я случайно встретил капитана Шишкина, что служил в полку при Ворошиловградском ВВАУШ и жил в одном доме с моими родителями, а в Афгане работал в инженерном отделе штаба ВВС сороковой армии.
Поздоровались.
Оказывается, что его откомандировали в Союз, в Старую Руссу, за самолётными двигателями. Он летел завтра на Ан-12.
Даже и речи не могло быть, чтобы я полетел другим бортом, или через Кабульскую «пересылку» пытался улететь, тем более, что экипаж был Ворошиловградский.

 

— Юра, да тебе действительно повезло! — Конюхов включил кофеварку, — не поверю, что командир экипажа не запланировал промежуточную посадку у себя дома.
— Так оно и было. Помимо экипажа, меня и капитана Шишкина нашелся еще один попутчик — майор Захаров. Он был тоже с Ворошиловграда и ехал поступать в академию, отслужив положенное «за речкой».
— Всё хотел спросить, да как-то забывал: а правда, что у вас была традиция — засунуть отъезжающим в вещи что-нибудь совершенно несуразное «на память от товарищей на старом месте службы»?
— Конечно, как и везде. Ты знаешь, иногда подкладывали такое, что только диву даешься чьей-то находчивости и сообразительности!
— А тебе что-нибудь подсунули?
— Подсунули…. На следующее утро я решил хорошенько побриться перед дорогой. Полез в портфель, где лежали туалетные принадлежности, пытаюсь найти лосьон, а пальцы всё натыкаются на автоматные патроны. Вначале даже не сообразил, что они здесь явно не к месту, а потом дошло, что это — чья-то шутка. Выбросил, конечно.
— Хорошо, что нашел, — Конюхов подал мне чашку кофе, — представляю, что бы было, если бы патроны обнаружил не ты, а таможенники!
— Пришлось бы изрядно поволноваться, доказывая, что это — чья-то глупая шутка. Да, думаю, особых неприятностей не было бы. Ташкентских таможенников ничем не удивишь. Они и не такие сюрпризы видели!
В этот день мы никуда не улетели — Ташкент не принимал по погоде, или какая- то другая причина была. Уже не помню, но только под вечер стало ясно, что придётся провести в Кабуле ещё одну ночь. Кстати, тогда у меня уже прошел первый день отпуска.
— Романтика — отпуск в Кабуле!
— Хороша романтика. На следующий день, ранним утром с Ташкента прилетел Ил-76. На нем вернулся из отпуска кто-то из Кабульских наводчиков и умудрился привезти с собой целый ящик пива — самого желанного и дефицитного в Афгане напитка. Захаров разузнал, что мы никуда не летим, по крайней мере, до обеда. Времени свободного было ещё предостаточно, и мы решили привести в порядок свою форму. Стоим, орудуем утюгами, а тут, прямо в комнате раздался хлопок, словно мина разорвалась. Мгновенно упали на пол. Смотрю, а Сашка за плечо схватился, а из-под пальцев кровь сочится….
— Что, под обстрел попали? — поинтересовался Слава.
— Нет. Всё оказалось гораздо прозаичнее и смешнее. Ты ведь знаешь, что пиво «не любит», когда его болтают, и возят в самолёте. Наверное, пробка была очень крепко закрыта, вот одна бутылка и взорвалась. Мне штаны пивом облило, а Захарову осколком стекла руку порезало. И смех, и грех. Из-за этого нам, как пострадавшим, выделили целую бутылку. Щедрость неимоверная, так как нам, как отъезжающим, пить этот напиток, драгоценный здесь и самый доступный в любой части Советского Союза, по единогласному первоначальному решению наших коллег «не полагалось».
Только успели мы допить своё пиво, как прибежал посыльный от капитана Шишкина. Оказывается, дали «добро» на вылет. Кто-то быстро организовал транспорт, угнав Уазик командира полка вместе с его водителем, и нас доставили с вещами прямо к борту самолёта.
Прощание было коротким — нужно было вернуть командиру его машину. Осталось несколько человек, которых знали близко. Погрузились быстро. Стоим возле открытой рампы Ан-12, курим, болтая о чем-то несущественном, как обычно бывает при провожании, а тут афганский техник мимо проходит: «Эй, командор, что есть, что надо?».
«Всё есть. Ничего уже не надо», — отозвался Захаров.
Афганец улыбнулся, проговорил: «Пошёль на х…, пи… рас!», приветливо помахал нам рукой и пошел дальше по своим делам.
Взглянув на опешившего Сашку, я невольно рассмеялся.
«Ты чего ржёшь?» — Спросил он обиженно.
«Знаешь, а первой фразой, что я услышал от местных жителей, когда только прилетел сюда, была именно эта. По-моему и техник тот же самый. Представляешь, столько времени прошло, а ничего не изменилось!»

 

Прикурив новую сигарету и глубоко затянувшись, я замолчал. Перед глазами, словно наяву, мелькали картинки моих последних мгновений в Афганистане: стремительно удаляющийся Кабул и окружающие его высоченные горы. Помню, сердце тогда сжало, словно тисками.
Прощай, Афган! Ничто не меняет твоего отношения к непрошенным гостям. Живёшь ты тысячелетиями среди этих угрюмых гор своим миром, своим укладом, гордый и непонятный.
Прощайте, друзья! Удачи вам, и дай Бог вернуться всем домой живыми и здоровыми….
— На таможне сильно «шмонали»? — прервал мои воспоминания Конюхов.
— До Ташкента ещё нужно было долететь. Без привычного автомата под подвесной системой парашюта было как-то неуютно.
Советская офицерская повседневная форма, от которой я успел отвыкнуть, казалась неудобной и тесной, несмотря на то, что в горах я потерял более двадцати килограмм своего веса. От того пухлощекого старлея с характерным прибалтийским загаром, что прибыл на КП ВВС 40 армии «для дальнейшего прохождения службы» почти полтора года назад мало что осталось….
Борттехник подал команду надеть кислородные маски — мы летели в грузовой кабине. Я нацепил маску, висевшую рядом со мной, глубоко вдохнул, и незаметно для себя стал засыпать. Уже сквозь сон смотрю, а «бортач», что сидел почти напротив, делает мне «страшные глаза» дергает себя за кислородную маску и тычет пальцем куда-то рядом со мной. Всё понятно: или моя маска «травит», или шланг повреждён, в общем, в моём дыхательном аппарате есть какая-то неисправность.
Я встал, в глазах сразу же всё потемнело и куда-то поплыло. Включился в другую кислородную маску, висевшую рядом. Сознание прояснилось, но в висках долго ещё стучало. Это скоро должно пройти. Я поднял вверх руку с поднятым большим пальцем. Борттехник закивал головой, мол, понял, что у меня теперь всё в полном порядке.
На этом мои злоключения не закончились. Как только наш Ан-12 занял заданный эшелон, мой живот стал надуваться, как мяч. Было довольно больно, но приходилось терпеть. Не устраивать же по моей милости экипажу действия в особых случаях на тему: «Резкое ухудшение состояния здоровья, ранение членов экипажа или пассажиров»! Тем более, что причину я сразу понял: пиво, вернее пузырьки газа в нём из-за резкого уменьшения атмосферного давления (грузовая кабина Ан-12 негерметична), увеличились в размерах. Отсюда боль и не только она.
В медицине есть такой диагноз — метеоризм. Вот так и летел всю дорогу — то, бледнея от боли, то, краснея от стыда. Благо, что мои попутчики дышали через кислородные маски и вони особо не слышали. Иначе мне можно было со стыда провалиться.
— Да ну, ничего страшного! Мы в своё время всякий народ возили, — Слава улыбнулся, — хотя, если честно признаться, то в подобной ситуации приятного мало.
— Вот именно! Лечу, а в голове только одна мысль: скорее бы граница, там уже пониже пойдём, может, полегчает.
Вообще-то мы все ждали государственную границу с нетерпением. Дело даже не в том, что хотелось поскорее в Союз, домой. Это — само собой разумеется. Летели-то мы без оружия. Не дай Бог, что случится — можно и с парашютом выпрыгнуть, он был у каждого, а вот на земле, на «духовской» территории без оружия было бы несладко.
При пролёте Амударьи (там прохолодила граница с Афганистаном) борттехник встал, демонстративно расстегнул подвесную систему, освободился от парашюта и станцевал что-то отдаленно напоминающее украинский гопак.
Всё. Афганистан с его непонятной и никому ненужной войной уже позади. Здравствуй, Союз!

 

— Живот-то хоть отпустило? — поинтересовался Слава, хитро улыбаясь.
— Какой там! Плохо, оказывается, я в школе географию учил. Впереди ещё были горы Памира. Пришлось ещё немного помучаться, но эмоции переполняли, и поэтому на боль уже мало обращал внимания. Всё «пивные неприятности» прекратились, как только наш самолёт стал снижаться при подлёте к Ташкенту.
Таможню прошел быстро. Немного смутила улыбка таможенника, когда он пропустил через «телевизор» мою парашютную сумку, где лежали японский двухкассетник, «варёнки», приобретенные в дуканах и прочие «колониальные товары» для подарков родным.
Только дома раскрылся секрет этой загадочной улыбки — кто-то из моих Баграмских или Кабульских коллег засунул-таки среди вещей каменюку килограмма на полтора.
— Запихнули все же «подарочек». Молодцы! — рассмеялся Конюхов, — интересно, а у других попутчиков что-либо подобное было?
— Кто и какой «бакшиш» домой привёз, я не знаю, но тогда больше всех досталось Сашке Захарову. Через «телевизор» его чешские абсолютно новые чемоданы прошли нормально, но овчарка, натасканная на наркотики, уселась возле самого большого.
Долго Сашку «шмонали». Он уже и вещи все выложил, но собака всё не хотела оставить в покое уже пустой чемодан. Таможенники уже собирались, было подкладку взрезать, но пришел какой-то их сотрудник довольно пожилого возраста, и, узнав, что Захаров был авианаводчиком, поинтересовался: имели ли он, или его коллеги отношение к наркотикам.
Александр честно сознался, что нет, но у каждого авианаводчика на «боевых» при себе постоянно было несколько шприц-тюбиков с противошоковым составом. Иногда, когда санитарный вертолёт долго не прилетал за раненными, ожидавшими эвакуации в госпиталь, нам приходилось им делать уколы. Особенно, если боль у них была уже нестерпимой, или ранение очень тяжёлым.
Таможенник уже, вооружившись лупой, внимательно осмотрел чемодан, и сказал кому-то с досмотровой группы: «Всё нормально. Пропустите». Потом пристально посмотрел на Захарова, улыбнулся и добавил: «А ваши друзья — большие шутники. Они сделали уколы противошоковым шприц-тюбиком в углы чемодана. Такое в моей практике уже встречалось. Правда, это было уже очень давно, в году восемьдесят первом или втором…».
Пока наш «контрабандист-наркокурьер» складывал вещи в свой спасённый от вспарывания чемодан, мы успели договориться с таможенниками, что они на своём автобусе помогут завезти наши вещи обратно в самолёт.
Сашка возился долго. Мы перебрались в курилку и там, уже в неформальной обстановке, травили байки.
«Конечно, исколотый промидолом чемодан — вещь, встречающаяся довольно редко, но на прошлой неделе у нас был случай, заставивший нас и поволноваться и посмеяться вдоволь, — рассказывал кто-то из смены, энергично жестикулируя, — при перелёте с Кабула одному капитану, кажется, он был танкистом, причем довольно интеллигентного вида, приспичило по большой нужде. Не знаю, может, съел что-то не то, или просто вовремя не сходил в заведение, которое каждый нормальный пассажир посещает перед длительным перелётом. Ведь уже всем известно, что в военном Ил-76 туалета нет. Обычно борттехник держит «поганое» ведро на случай, если кому-то из пассажиров с плохим вестибулярным аппаратом станет нехорошо или приспичит по-маленькому, но в тот раз оно уже использовалось кем-то по своему предназначению.
Бледнея и покрываясь потом, капитан, стал просить борттехника помочь ему, но тот кроме ведра и предоставления возможности спрятаться с ним за чехлами, ничем не мог помочь. Такая перспектива почему-то танкисту не понравилась, и он упросил «бортача» отдать старый штурманский портфель, где тот держал всякий хлам. Борттехник долго не соглашался, но когда наш страдалец клятвенно заверил, что портфель с новым его содержимым он вынесет с самолёта и выбросит лично, техник сдался. Капитан быстренько сделал своё дело прямо в портфель и уже спокойно долетел до самого Ташкента.
При выходе с самолёта незадачливый пассажир понял, что вынести из самолёта и выбросить портфель со всем содержимым под пристальными взглядами пограничников и без таможенного досмотра будет невозможно, и он сделал вид, что просто «забыл» портфель.
Рассердившийся техник подошел к встречающему прилетевших пограничнику и сообщил ему, указав на капитана, что этот пассажир весь полёт суетился и всё пытался спрятать портфель. Пограничник отреагировал мгновенно: «Товарищ капитан, возьмите свой портфель!»
Танкисту пришлось взять его, но при входе в здание, где производился таможенный досмотр, он снова попытался выбросить злополучный портфель в урну.
Это насторожило уже всю смену. «Телевизор» ничего не показал, а капитан из-за своей скромности и стеснительности никак не хотел признаваться, что у него там находится и, тем более открывать. Наконец-то, покраснев до корней волос, он признался, что там кроме дерьма ничего нет. Мы были непреклонны и требовали показать содержимое именно этого багажа. Тут, наконец, капитан, не выдержал и сдался — открыл портфель.
Посмотрели: действительно, там было дерьмо. Наш танкист, трясущимися руками застегнул портфель и чуть не плача говорит: «Вот видите! Вот видите! Я же вам говорил, а вы мне не верили!».
Вот смеху-то было!».

 

Конюхов громко расхохотался. Успокоившись, закурили еще по одной сигарете.
— Станиславович, я ещё хотел спросить, а ты помнишь свои ощущения, когда впервые вышел в мирный советский город после возвращения с Афганистана?
— Конечно, помню. Мы переночевали прямо в самолёте, укрывшись каким-то брезентом. Утром стало ясно, что наш вылет будет не раньше четырнадцати часов из-за погоды на аэродроме посадки. Вместе с Захаровым и Шишкиным мы решили посетить местный базар.
Правда, походить вволю по базару нам так толком и не удалось. Среди людей, говорящих по-узбекски и внешне от «духов» отличающихся только одеждой мы без привычных автоматов чувствовали себя очень неуютно. Поэтому скупились очень быстро и вернулись обратно к самолёту. Оказалось, что мы не одни такие. Все наши попутчики уже были у борта. Чтобы привыкнуть к мирной жизни тоже нужно было время….
Перелёт от Ташкента до Ворошиловграда был долгим и трудным. В гермокабину нас набилось более двадцати человек, хотя она рассчитана всего на двенадцать. Летели, чувствуя себя пассажирами трамвая в час пик: кто сидя на стремянке, кто стоя. Для нас это было уже не важно. Мы летели домой и с каждым мгновением были всё ближе и ближе к своим родным и все дальше от войны.
Наконец, наступил долгожданный момент — мы пошли на снижение. Под крылом проплывали улицы и дома, знакомые с самого детства. Город жил своей жизнью.
По давно сложившейся традиции произвели отстрел тепловых ловушек, показывая, что самолёт пришел с Афганистана. Увидев это, у многих матерей или жен из военного городка ёкнуло сердце: не мой ли ненаглядный вернулся, или передал хотя бы весточку с войны? Трудно найти семью, живущую в жилой зоне Ворошиловградского высшего военного авиационного училища штурманов, какую бы не задела своим крылом Афганская война….
Промелькнули гаражи, посадки, голубые стены родительского дома, учебные корпуса училища. Шасси коснулись бетонки. Пробежав по полосе, самолет зарулил на стоянку. Винты остановились. Мы сидели, не шевелясь и вдыхая, такие знакомые до боли запахи летней степи. Всё. Мы дома!

 

Я замолчал. Отчетливо вспомнил, как тогда, ожидая машину, мы выпили «за приезд» ледяного разведённого спирта, закусывая его Ташкентскими огурцами.
Всё вокруг было таким знакомым и, между тем непривычным: уже не окружали аэродром высоченные горы и не слышны были артиллеристские залпы. Тишину вокруг нарушали только песня жаворонка где-то высоко в небе, да сверчок, что завёл свою трель где-то в траве, что росла у самой бетонки. По небу, такому голубому, словно выцветшее на солнце девичье платье, величаво проплывали белоснежные облака….
Неужели навсегда закончился этот кошмар войны? Взять бы, да и вычеркнуть из памяти эти месяцы постоянного напряжения, переживаний и горя! Нет, наверное, не получится никогда. Слишком глубоко врезались в память и поранили душу события прошедших пятнадцати месяцев, да и нельзя забывать тех, кто ещё воюет и тех, кто уже никогда не увидит этого голубого неба, не вдохнет полной грудью этого воздуха со знакомыми и любимыми с детства запахами и больше никогда не обнимет своих родных….
— Что-то ты снова замолчал, — проговорил Слава, напомнив о своём присутствии. — Воспоминания накатили?
— Есть маленько. Знаешь, а крайний раз пить из «нурсика» мне довелось именно в тот день….

 

…Мои романтические настроения и размышления прервал Захаров, протянув мне очередной «нурсик» с разведённым спиртом. Напиток был до того холодным, что стенки наших импровизированных рюмок мгновенно покрылись испариной. Весь полёт, сидя в тесноте переполненной пассажирской гермокабины, мы изнывали от жажды. Наш борттехник сказал, что питьевой бачек он забыл в грузовом отсеке и поэтому всем придется потерпеть. Теперь выяснилось, что бачек там был оставлен специально, и вместо воды в нём был чистый спирт.
«Чтож, мужики, с возвращением тех, кто уже отвоевал своё, и с прибытием на родную землю тех, кто приехал только на побывку!» — произнёс тост командир экипажа.
Выпили, закусили бутербродами и быстренько налили для второго и третьего тоста. От охватившего волнения нестерпимо хотелось курить, а это, по сложившейся традиции положено делать, выпив до дна «третий»….
До четвёртого тоста дело не дошло. Пришла дежурная машина — ГАЗ-66 с тентом.
Может, оно было и к лучшему? Волнение поднялось до предела. Если бы машину пришлось ждать дольше, то к своим родным мы бы попали в непотребном виде.
Выгрузились у КПП военного городка училища. Попрощались.
Я остался совершенно один. Проходящие мимо меня знакомые и незнакомые люди буднично здоровались, а я, ошалев от счастья, всё рассматривал знакомую до мельчайших подробностей с самого детства витрину магазина «Полёт» и мучительно размышлял о том, как тащить домой одновременно три вещи: чемодан, портфель и парашютную сумку.
Показался курсант, идущий неспеша по аллее со стороны училища. Поравнявшись со мной, он лихо отдал честь и чему-то улыбнулся.
«Стой!» — скомандовал я, — «портфель, чемодан в руки, и — за мной!»
«Товарищ старший лейтенант, я ведь…» — начал было что-то объяснять курсант.
Тут уже я возмутился: «Боец, я не понял! Что вам не ясно? Следуйте за мной. Дом сто сорок шесть, квартира девяносто один, второй подъезд от забора».
Молча дошли до торца моего дома. Остановились передохнуть.
«Товарищ старший лейтенант, а вы, наверное, только с Афгана вернулись?»
«Да. А откуда это видно?» — удивился я.
«Только офицер, прибывший несколько минут назад с Афгана, может курсанта четвёртого курса, находящегося в увольнении может назвать «бойцом» и заставить таскать чемоданы. Кстати, по загорелому лицу, выгоревшим на солнце усам и форме легко можно догадаться, откуда вы, тем более, совсем недавно Ан-12 при заходе на посадку отстреливал «асошки».
«Ну, брат, извини», — Я смущенно улыбнулся, поняв свой промах.
«Кажется, я вас узнал. Вы — сын Станислава Фёдоровича, нашего ротного. Он на днях рассказывал, что получил ваше письмо, где вы говорите, что остаётесь до самого вывода и по телевизору, в программе «Действующие лица» вас недавно показывали…. Наверное, ваш приезд для домашних будет полной неожиданностью?»
«Это точно. Если бы кто даже неделю назад сказал мне, что сегодня буду дома, то я и сам бы в это не поверил. Все получилось очень быстро и неожиданно».
Подошли к подъезду. Составили вещи на скамейку.
Во дворе никого нет. Посаженное мною лет пятнадцать назад дерево приветливо качало ветвями.
«Спасибо. Уж извини, что «припахал». Подожди, куда это ты? Ты ведь в город собирался!» — недоумённо спросил я у курсанта, заметив, что тот чуть ли не бегом направился в сторону училища.
Мой нечаянный помощник обернулся: «К себе в роту сначала схожу. Ваш отец сегодня заступает дежурным по училищу. Теперь с него коньяк за добрую весть».
Я волновался. Очень волновался. Сердце, казалось готово было выскочить из груди. Закурил чтобы успокоиться. Огляделся. Ничего здесь не изменилось с момента моего предыдущего приезда. Со стороны могло показаться, что я просто приехал в очередной отпуск к родителям.
Глубоко затянувшись. Выбросил недокуренную и до половины сигарету и шагнул в сумеречную прохладу подъезда. Подошёл к двери, рука потянулась к кнопке звонка. Позвонил….
«Мама, подожди. Тут к нам кто-то пришел. Я тебе позже перезвоню», — послышался голос жены.
«Света, родная, как хорошо, что ты оказалась у моих родителей!», — промелькнула мысль. Медленно, очень медленно открылась входная дверь….
«Ой, мама, Юра вернулся!» — запричитала жена и бросилась ко мне на шею, оцарапав руку о звёздочки на погонах.
Со стороны кухни послышался вскрик и грохот падающей табуретки….
Я не смог разжать руки жены, обхватившие мою шею. В тесноте коридора мама безуспешно пыталась пробиться ко мне и всё шептала: «Сынок! Сынок вернулся!». Я взял её лицо в свои ладони и нежно-нежно поцеловал. Ладони оказались мокрыми от слёз….
Дочка Танюшка, выбежав на шум, всё жалась к стене, и, вдруг, заревела во весь голос. Я попытался, было обнять и её, но она убежала. Нам ещё предстояло знакомиться заново. Дочка всё дичилась, и только на следующий день, когда мы остались одни, Таня забралась ко мне на колени, обняла своими ручонками, уткнулась носом в шею и тихо-тихо прошептала: «Папка. Ты — мой папка»….
Отец, бросив все свои дела и быстро организовав замену, прибежал домой и, обычно спокойный и сдержанный, налетел на меня, мокрого, только выбравшегося из ванны и, что есть силы, прижал к себе: «Сынок! Вернулся! Живой!»….
После праздничного застолья, уже готовясь ко сну, я нечаянно подслушал, как, среди ночной тиши из кухни доносились сквозь шум воды из крана и позвякивание посуды тихие, встревоженные слова супруги:
«Мама, а у него глаза стали другими. Когда он рассказывал о том, как валялся в госпитале и о бойцах, что окружили там его заботой и вниманием, в них было столько боли. А когда упомянул, что в сентябре он отправил одного из них обратно в госпиталь, и тот боец живым не долетел, то в его глазах промелькнуло что-то такое, что я даже испугалась…».
«Ничего, дочка, время и ты снова сделаете его прежним».
«Я боюсь, что, таким как раньше он больше никогда не будет».
«Не переживай, вы любите друг друга. Он вернулся. Всё у вас будет хорошо»….

 

Я снова замолчал. Оказывается, столько лет прошло, а я до сих пор помню каждый миг того, одного из самых радостных дней в моей жизни.
Конюхов посмотрел на часы.
— Станиславович, слушай, а спать-то мы сегодня будем?
И действительно: для сна времени почти не оставалось.
Забравшись на свою койку, включив прикроватный свет и задёрнув штору, я долго лежал, уставившись в подволок. Сон не шел. Вспомнилось моё первое мирное утро.
Ворошиловград, лето 1988 года.
…За окном послышалась длинная очередь ДШК. Скатившись на пол, я никак не мог найти на привычном месте свой АКС. К своему ужасу рука не обнаруживала ни его, ни даже самой спинки кровати, где он обычно висел. Пока открывал глаза, промелькнула тревожная мысль: «Откуда здесь ДШК? Куда подевался мой автомат?»
Я лежал на полу в комнате, которая в далёком детстве была моей, а сейчас в ней живет моя младшая сестрёнка, по случаю моего приезда перебравшаяся в комнату к родителям. На книжных полках привычными ровными рядами стоят любимые, прочитанные по нескольку раз книги, в углу стоит моя верная спутница — гитара, а у письменного стола в своей кроватке сладко посапывает Танюшка. Что снится тебе, дочурка?
Сквозь распахнутое окно доносятся частые, монотонные глухие удары. Кто-то, несмотря на раннее утро, решил выбить ковёр, повесив его на трубе, закреплённой между каштаном и тополем.
Что-то капнуло мне на грудь. Надо мной склонилось испуганное лицо жены. Из её глаз по щекам катились слёзы…
— Не переживай! Так привиделось во сне кое-что…. Не плачь. Подобного больше не повторится! — Прошептал я, юркнул к ней под одеяло, нежно обнял и попытался успокоить поцелуем.
Господи! Будь проклята эта война, доставившая столько горя и переживаний моим родным!

 

Не спится. Завтра, вернее, уже сегодня, если всё будет хорошо, то я уже буду дома в это время. Будет позади и эта боевая, и очередная разлука с семьей.
Рука потянулась к Православному молитвослову.
Молитва последних оптинских старцев:
«Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить всё, что принесёт мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей Святой. На всякий час сего дня во всём наставь и поддержи меня. Какие бы я ни получил известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душой и твёрдым убеждением, что на всё воля Твоя.
Во всех словах и делах моих руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что всё ниспослано Тобой. Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая и не огорчая. Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и все события в течение дня. Руководи моею волею и научи меня каяться, молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать, благодарить и любить всех.
Аминь».
Вместо эпилога.
За полчаса до подъёма сладкий утренний сон прервали звонки авральной группы и команда вахтенного офицера по корабельной трансляции: «…Учебная тревога! Корабль к плаванию в узкости приготовить!»
Быстро соскочив с койки, надев комбинезоны и похватав пилотки, побежали на КДП. Остатки сна постепенно улетучивались по мере того, как пустые и тихие в ночное время коридоры авианосца «Адмирал Кузнецов» наполнялись привычными при объявлении тревоги звуками и суетой. Слышались быстрые шаги членов экипажа, спешащих на свои боевые посты, хлопки и позвякивание ключей при закрытии дверей кают, глухой лязг задраиваемых тяжёлых дверей и люков.
Суеты нет. Две тысячи человек за считанные минуты, несмотря на гигантские расстояния (на «Кузнецове» одних коридоров более шестнадцати километров) заняли свои места согласно боевым расписаниям.
Взлетев по трапам и проскочив яруса надстройки, поднялись на командно-диспетчерский пункт. Наша с Конюховым каюта находится дальше всех, поэтому редко кто приходит позже нас, а если такое и случается, то офицер автоматически попадает в разряд опоздавших, и, смущенно потупившись, ему приходится выдерживать укоризненный взгляд руководителя полётов.
— Все? — повернувшись в кресле спросил подполковник Голубев и получив утвердительный ответ, потянулся к блоку корабельной трансляции «Лиственница». — Ходовой, КДП! Группа управления полётов по местам учебной тревоги.
— Две минуты тридцать секунд, — отозвался вахтенный офицер, — есть группа управления полётов!

 

В предрассветной дымке на горизонте маячил остров Кильдин. Его характерные пологий восточный и обрывистый западный берега невозможно спутать ни с какими-то другими. Сколько раз я уже видел его, и всё удивлялся той магической силой, что обладает этот остров. Он как магнит притягивает взгляд, и при каждом новом свидании выглядит совершенно по-другому: то пугает своей суровостью, то манит загадочностью и высокомерной неприступностью, а то равнодушно укроется от посторонних глаз низкими свинцовыми тучами или завесой снежного заряда.
На линии горизонта, справа и слева за островом Кильдин, сколько хватал взгляд, постирались скалистые северные берега Кольского полуострова. Отвесные скалы, кое-где покрытые снегом, постепенно расступились, и вот уже стал отчетливо виден вход в Кольский залив.
Далеко впереди угадывались силуэты крейсеров «Петр Великий» и «Маршал Устинов». Эсминец «Адмирал Ушаков» не виден, наверное, он на рейде Североморска, или уже пришвартовался у своего причала.
Везёт же некоторым!
В море мы не одни. За кормой видны силуэты больших противолодочных кораблей. Скорее всего, Это «Чабаненко» и «Левченко» выполняют свои задачи в полигонах боевой подготовки, заодно прикрывая заход корабельной авианесущей группы в базу от посторонних глаз….

 

— Как спалось? Что снилось? — Владимир Александрович тронул меня за плечо. — Что-то по тебе не видно, что вчера праздновал юбилей.
Мы пожали друг другу руки. В «лузе» только два руководителя полётов и два помощника руководителя полётов — явление довольно редкое на этой боевой службе. Каждый работал в свою смену, и мы встречались только в дни, когда не было полётов, да если возникала необходимость подменить своего напарника.
— Так мы же без фанатизма отмечали, с учетом возможного сегодняшнего схода на берег…. А где шеф? — я решил сменить тему беседы.
— Как и положено заместителю командира корабля по авиации — на ходовом мостике, рядом с командиром. Скоро прийдёт, расскажет последние новости….
— Товарищи офицеры! — послышалась команда.
— Товарищи офицеры. — Полковник Щеглов неспеша прошёл к планшету дежурного штурмана. — Всем: доброе утро!
Сергей Михайлович окинул пристальным взглядом присутствующих.
— До команды находимся на своих рабочих местах «по тревоге». Никуда никому не разбредаться. После постановки на «бочку» выпускаем спасателя. Сегодня работает сокращенный расчет подполковника Голубева. Сейчас время даром не теряйте. Необходимо составить график дежурства оперативных и помощников оперативного дежурного. Как всегда, первых два дня будут заступать холостяки, а дальше планируйте тех, кто через неделю уходит в различные отпуска. Владимир Александрович, вот вам список отпускников, согласованный с командиром корабля.
Ближайшие планы следующие: неделю будем стоять на рейде Североморска, заправляться, пополнять запасы, а после этого снова уходим в моря. Будем испытывать новый перспективный палубный истребитель. Конструкторское бюро имени Сухого запросило пять лётных смен. Их представители и сам самолёт уже в Североморске. Отпускники на испытания не идут, вся нагрузка ляжет на оставшихся наших офицеров. Для них ближайшая неделя — послепоходовый отдых. Далее начинаем досконально изучать самолёт, который будем испытывать. Этот вопрос с командиром авианосца уже решен….
Сергей Михайлович зачитал список отпускников. Счастливчики стали шумно обсуждать свои перспективы по очерёдности заступления оперативными дежурными и помощниками.
— Станиславович, я решил отправить Игоря Копченко в отпуск по личным обстоятельствам. Один справишься? — полковник Щеглов зашел к нам в «лузу».
— Справлюсь, если нужно. Игорь, а что у тебя случилось? Может, тебе помощь какая-то нужна? — я повернулся к своему напарнику.
— Нет, спасибо, сам разберусь. Семейные проблемы…, - Игорь потупился и замолчал.
Не хочет говорить, значит, у него есть веские причины для этого, а, может, просто не хочет лишний раз расстраиваться.
Перспектива выйти через неделю после окончания боевой службы снова в море не очень прельщала. Тем более, что нужно будет работать одному на всех сменах. Но, если товарищу нужно срочно идти в отпуск, значит, на то у него веские причины. Видать что-то серьёзное стряслось. Игорь — не тот человек, что по пустяковому поводу не пойдёт в море.
Заинтриговала меня предстоящая работа на испытательских полётах, нечего сказать. Интересно, что мы на этот раз будем испытывать? Нужно будет разговорить Сергея Николаевича. Он просто бредит авиацией. Вся каюта у него просто заставлена моделями различных самолётов и книгами об авиации. Не может такого быть, что о новом нашем подопечном ничего не слышал, но это нужно будет сделать позже. Сейчас у всех мысли заняты только тем, что осталось совсем немного, и мы будем уже дома.

 

Совсем неподалёку проплывал мыс Цыпнаволок, равнодушно встречающий и провожающий проходящие мимо него корабли и гражданские суда.
Авианосец «Адмирал Кузнецов» вошел в Кольский залив. Утреннее солнце, отражаясь от водной глади, слепило глаза, и от этого настроение, и без того приподнятое, становилось праздничным. А может оно так и есть? Ведь не каждый день приходится возвращаться домой после боевой службы, где мы полностью выполнили поставленные командованием задачи, где нас проверили на прочность девятибалльные шторма, где узнали столько интересного, нового и где познакомились с очень интересными людьми.
До свидания, Баренцево море! До скорой встречи!

 

За бортом авианосца неторопливо проплывали суровые скалы, сопки, с кое-где покрытыми снегом вершинами. В этом году, судя по всему, зима запоздала, ещё не вступила полностью в свои права. Интересно, а листья уже все облетели? Врядли уже удастся полюбоваться в этом году красотами Заполярной осени, а жаль. Осень у нас очень красива. Из-за разноцветья листьев деревьев, впадающих в зимнюю спячку, и неравномерно желтеющей травы и кустов кажется, что сопки укрылись от холода разноцветными одеялами. Низкое солнце подсвечивает облака, от чего они стали не привычно белыми, а серебристо-розовыми. Посмотришь вокруг — словно в картинную галерею попал, в зал, где выставлены работы, написанные акварелью….
По правому борту стала видна Екатерининская гавань, на берегу которой раскинулся город Полярный, бывшая столица Северного флота.
В конце августа мне пришлось по служебным делам побывать в тех краях. Только свернул со скучной дороги, интересной только неожиданными поворотами, да крутыми подъёмами и спусками к отвороту, ведущему к КПП Полярного, как стал виден пейзаж, словно сошедший с картины художника-мариниста: живописный город, ярко-голубые волны гавани, выход с Кольского залива, а за ним, сколько видели глаза, до самого горизонта раскинулось море.
Целый час не мог тронуться с места, любуясь этой красотой. Набежавшее облачко тёмным мазком бросило тень на передний план, от чего крыши домов и улицы города стали скучными, а гавань и гладь Баренцева моря оставались яркими и словно манили к себе, приглашая посетить неведомые страны и полюбоваться их диковинными красотами….
Авианосец постепенно сбавлял ход. Вот уже и рейд Североморска — города раскинувшего свои улицы по скалам у самого моря, где стоят у причалов корабли самого мощного флота России — Краснознамённого Северного флота. Боевая служба подошла к своему логическому завершению. Осталось только стать на «бочку» и выстоять час на торжественном митинге, посвященному нашему возвращению.
Хорошо бы было, если бы построились в ангаре. На полётной палубе стоять холодно….

 

Без самолётов и вертолётов ангар авианосца выглядит непривычно и, несмотря на большое скопление людей, кажется пустым.
В чётких рядах замер экипаж корабля, лётчики и техники авиагруппы, выстроенные по подразделениям в линию ротных колон. На правом фланге, у нашей «коробки» замерла знамённая группа с Андреевским флагом.
Сквозь проём, образованный ушедшим в сторону кормовым бортовым закрытием, хорошо видно, как подошел к борту авианосца белоснежный катер Командующего Северного Флота.
— Равняйсь! Смирно!
Корабельный оркестр дружно заиграл «Встречный Марш», и вице-адмирал Доброскоченко четким строевым шагом, вскинув руку в воинском приветствии зашагал навстречу Командующему Северным Флотом. Внезапно звуки марша стихли.
— Товарищ Командующий! Корабельная Авианесущая Группа после выполнения задач боевой службы прибыла на место постоянной дислокации. Пройдено более семи тысяч миль, выполнено более сотни полётов. Экипажи готовы к выполнению поставленных задач! Командир Корабельной Авианесущей Группы — вице-адмирал Доброскоченко.
Командующий в сопровождении вице-адмирала Доброскоченко обошёл все подразделения авианосца, замершие по стойке «смирно», остановился напротив нашей «коробки» и «коробки» авиагруппы. На доли секунды наши глаза встретились. Промелькнула нелепая мысль: «Вот интересно, а о чём думает военноначальник в подобных случаях, пристально всматриваясь в знакомые и незнакомые лица своих подчиненных, под взглядом тысяч глаз, ловящих каждое его движение?»….
— Здравствуйте, товарищи Североморцы!
— Здравия желаем, товарищ вице-адмирал! — чётко рявкнул в ответ экипаж.
— Поздравляю вас с успешным выполнением задач боевой службы и возвращением к родным берегам!
Громогласное троекратное «Ура!» заставило вздрогнуть многочисленных гостей….
Все, как и в прошлый раз, в уже далёком тысяча девятьсот девяносто пятом году и как бывает часто при возвращении авианосца после выполнения различных задач: выступление Командующего, губернатора Мурманской области, Мэра Североморска, традиционный жаренный молочный поросёнок, поощрения отличившихся.
Приятно за всем этим наблюдать, но меня больше интриговало поведение моего друга, Алексея Омелина. Оксана, его жена, — председатель женсовета нашего корабля. Она тоже стоит среди гостей и должностных лиц, приехавших поприветствовать нас, а Алексей стоит, как и положено, среди командования корабля. Их разделяет несколько человек, но как ни пытался мой друг подойти к своей жене — никак не удавалось. Так и стоят два любящих друг друга человека, обмениваясь взглядами.
Наконец, предоставили слово и Оксане Васильевне. Хорошие, тёплые слова произнесла она, от имени всех наших жен передала командиру корабля аппетитный пирог, и… стала рядом со своим мужем.
Алексей тихонько взял её за руку….
После построения и прохождения торжественным маршем для нашей группы от командира корабля поступила команда, о которой мы мечтали с самого утра — «добро» на сход.
Командирский катер отошел от борта «Адмирала Кузнецова». Глядя на удаляющийся авианосец, было, немного грустно. Перевернута ещё одна страница книги жизни, большую часть которой составляют главы, посвященные службе в армии. И жизнь и служба для меня стали одним целым.

 

Всё ближе и ближе долгожданный берег, где снова будет удивлять его неподвижность и непривычная суета вечно куда-то спешащих прохожих. Пройдёт каких-то полчаса, останется позади КПП Североморского гарнизона, и с высоты сопки, с которой ещё предстоит спуститься нашему маршрутному такси, перед глазами раскинет свои улицы город Мурманск, где на проспекте Героев Североморцев стройной красной башней возвышается мой дом. Совсем скоро я поднимусь к себе на этаж. Услыхав звонок, откроет дверь дочка и как в детстве бросится на шею, жена обнимет и поцелует, а кошка Дымка будет тереться у ног, выгадывая момент, чтобы запрыгнуть ко мне на шею и спеть на ухо свою любимую песенку….
Так это будет, или иначе ясно буде уже через час. Пока известно одно: я вернулся с моря, чтобы отдохнуть и вскоре уйти снова. Потом ещё будут и разлуки, и возвращения, и встречи.
Так уж получилось, что девизом всей моей жизни стал девиз Баграмских авианаводчиков, взятый из какой-то песни:
«Уйти, чтобы вернуться…».

Октябрь 2006 года город Мурманск.
Автор ручается за подлинность описываемых событий, но просит не забывать, что произведение является художественно-публицистическим. Отдельные обстоятельства, фамилии, имена изменены.
Назад: Часть третья Возвращения
На главную: Предисловие