Покачиваясь, командир роты Звягин пошел вдоль колонны. Нестеров попытался приподняться с земли, вытянул шею, глядя ротному вслед.

– Что ты сказал, Сергей? – прохрипел он. – Я не понял, что ты сказал…

Кто-то стиснул его ладонь. Рядом на коленях стоял Вартанян. Он втянул голову в плечи и мелко дрожал, сдувая с кончика носа мутные капли.

– Он… Он… подорвал себя… Последним… Всю группу перебили, он был последним… Побоялся попасть в плен… Положил «эфку» на живот…

Вартанян больше не смог говорить, затряс головой и опустил ее на колени.

Нестеров закрыл глаза и мучительно простонал сквозь зубы, словно ему наступили на рану.

Звягин тормошил спящих солдат:

– Подъем! Выезжаем! Бойцы, подъем!

Трое солдат подняли Нестерова на руки. Воблин крикнул ему издалека:

– Нестеров, ты ничего не пиши родителям Шарыгина! Я сам. Я напишу все, как было, слышишь?

– Только про трофейные «афошки» не забудь… – процедил Нестеров.

– Что? Ты что там вякнул, лейтенант? Ты на что намекаешь, Нестеров?

Внутри бронетранспортера, пока тот со страшной скоростью мчался по дороге, Нестеров задыхался, шарил в темноте рукой, вскрикивал от боли, когда БТР подскакивал на воронках. В сознании его хаотично метались мысли, кричащие фразы сыпались как проливной дождь: «Зачем пацаны погибли? Ради чего? Ради выродка Воблина? Ради вонючих денег?.. Или я виноват в его смерти? Я не остановил, не запретил. Мне хотелось удовлетворения. Вот, мол, пусть сходит, понюхает пороха, выполнит сложную задачу – это не бабу трахнуть… Разве я так думал? Я так думал? Нет же! Неправда! Я так не думал! Я не мог отменить приказ Воблина. Это армия. Это война. Здесь иногда думать и поступать по совести – преступление… Какая несправедливость! Шарыгина и его бойцов больше нет. Их больше нигде нет, и никогда больше не будет. Ужас. Ужас…»

В приемном отделении госпиталя толпились врачи, только прибывшие из Союза. Их еще не успели переодеть – они были в брюках навыпуск и в рубашках с галстуками. Когда в коридор внесли Нестерова на носилках, медики, толкаясь, расступились в стороны, освобождая проход. Глядя на небритого, бледного человека в грязном, темном от крови свитере, приумолкли. Кто-то поддержал носилки, кто-то распахнул настежь двери перевязочной.

Его опустили на пол. Нестеров попытался приподняться, стыдясь своего вида, но не удержался на руках и рухнул на пол.

– Воды! – крикнул молоденький лейтенант и сам побежал к рукомойнику.

Нестерову совали под нос нашатырь. Он был в сознании, морщился и отворачивался.

Солдат-фельдшер, стоящий в дверях, громко сказал:

– Обширное осколочное ранение…

«Это у меня? – не понял Нестеров. – Какое, на фиг, обширное осколочное? Не может быть!»

Стало тихо. Врачи отступили к стене, освобождая проход. Гремя ботинками, солдаты внесли в отделение носилки.

«Нет, это не про меня. Это о Шарыгине», – понял Нестеров.

Голова и плечи сержанта были накрыты курткой с зелеными лычками. Открытыми были только ноги. К черным ботинкам прилипли комочки рыжей глины. Тело покачивалось в такт носилкам. Все было забрызгано бурой кровью – брюки, бушлат, даже носилки.

Как много было у Шарыгина крови!

«Он – мертвый? – леденея, подумал Нестеров. – А вдруг ошибка? Может быть, еще можно его спасти? Сейчас медики чудеса делают. Надо только им рассказать, какой это хороший парень. Попросить, чтобы очень постарались. Трансплантацию сердца, пересадку кожи – все, что угодно, но только оживить!.. Потому что мне не жить с мыслью, что я виноват… Мне не выдержать этот груз. До старости еще долго. Всю жизнь носить этот крест на себе – это невозможно…»

Носилки не занесли в перевязочную. Два санитара, гремя сапогами, прошли в глубь коридора, в темноту.

«Почему его понесли туда? Что там – морг? А может быть, реанимация? – лихорадочно думал Нестеров. – Все врачи здесь, почему его понесли туда?..»

Фельдшер склонился над Нестеровым.

– Потерпите немного, не волнуйтесь, – сочувствующе сказал он. – Сейчас вас подготовят к операции… Все будет хорошо…

– Слушай, братишка, – прошептал Нестеров. – Ты соображаешь в медицине? Надо помочь Шарыгину.

Фельдшер заморгал глазами.

– Какому Шарыгину?

– Ну вот, только что сержанта на носилках понесли. Ранило его сильно…

Фельдшер, глядя на Нестерова широко раскрытыми глазами, силился что-то ответить.

Молчание фельдшера Нестеров понял по-своему.

– Я тебя очень прошу, помоги. Все, что нужно, я сделаю все! Денег хочешь? Двести чеков? Триста… Пятьсот дам! Ты только скажи, что надо, я все сделаю!

– Он умер, – едва слышно произнес солдат. – Ничего нельзя уже сделать… Ему разворотило гранатой живот…

– Ну, прошу тебя, – умолял Нестеров. – Ну, осмотри его сам, вытащи осколки, сделай искусственное дыхание, переливание крови… Если бы я умел, то не просил бы… Не слушай врачей, попробуй сделать что-нибудь. Пусть один шанс из тысячи… Прошу тебя!

– Вносите следующего! – крикнули из перевязочной.

Фельдшер присел у носилок и с состраданием посмотрел на плачущего офицера:

– Он умер, поймите… На животе разорвалась граната… У него порваны все внутренности. Все можно было бы сделать, но у сержанта нет сердца…

Нестерова подняли на руки, внесли в перевязочную, раздели, положили на холодный жесткий стол. Фельдшер прикрыл голое белое тело офицера простыней.

Врачи обступили стол. Женщина в очках срезала ножницами грязный, пропитанный кровью бинт. У окна, спиной к Нестерову, сидела медсестра и заполняла формуляр:

– Звание?

Нестерову подали стакан с водой:

– Выпейте!

– Спирта бы…

Его не поняли.

– Звание?

– Лейтенант.

Он склонил голову набок и увидел себя в зеркале. Черное лицо и прозрачное тело. Посреди груди – дырочка. Всего одна крохотная дырочка. А у Шарыгина нет сердца…

– Должность?

– Командир взвода.

Его знобило. Холодные, чистые руки врачей коснулись груди. Фельдшер низко склонился:

– Вам плохо?

– Когда же я наконец умру?..

– Фамилия?

– Нестеров…

Врач крепко сжимал его запястье, прощупывая пульс.

Фельдшер приложил к ране тампон.

– Срочно на операцию. Срочно, – сказал негромко один из врачей.

Офицеры расступились, и Нестеров увидел Ирину. Она молча смотрела на него, и в глазах ее застыло недоумение.

«Чистенькая, накрахмаленная, – вдруг с отвращением подумал Нестеров. – Музыка, танцы… Как это все гадко! И ты тоже виновата, что Шарыгина уже нет…»

– Тебе больно? – спросила девушка.

«Почему она здесь? Что она спрашивает? Шарыгина унесли туда, а она здесь. Хоть бы заплакала, что ли?»

– Ты не узнал меня? – одними губами прошептала Ирина и вымученно улыбнулась.

– Ненавижу, – с трудом выдавил из себя Нестеров.

Все поплыло перед его глазами, замелькала заслонившая собой мир цветастая мозаика, закружились, как грампластинка, замысловатые геометрические фигуры – они переплетались, наслаивались друг на друга, стекали тягучими цветными слоями с острых граней белоснежных гор, дробились на радужные брызги, и Нестеров падал и падал в бесконечную пропасть все глубже, все дальше…

Палата. Ослепительный белый свет. Настолько ослепительный, что лицо следователя из военной прокуратуры кажется присыпанным мукой.

– Я к вам вот, собственно говоря, по какому вопросу. Нас интересуют подробности гибели группы сержанта Шарыгина. Вы, как свидетель, могли бы многое рассказать.

– Свидетелем я не был, – медленно ответил Нестеров, не сводя глаз с лица следователя. – А все, что знал, уже написал в рапорте начальнику штаба.

Следователь закивал головой:

– Все верно… Но меня интересуют еще кое– какие сведения. Я хочу понять, почему группа Шарыгина оказалась так далеко от основных сил роты.

– Вы спрашивали об этом Воблина?

– Спрашивал. Он сказал, что вы за что-то недолюбливали сержанта и часто ставили ему слишком рискованные задачи.

– Подонок…

– Аккуратнее с выражениями, лейтенант!

– Задачу сержанту ставил не я, а Воблин… – сказал Нестеров.

– Воблин? – усмехнулся следователь. – Начальник штаба батальона обычно командует батальоном, а не отделением. Ответственность за действия своих подчиненных несете вы, а не начальник штаба.

– И все же Шарыгину приказывал Воблин.

– Хорошо, допустим. Но кто это может подтвердить?

– Сейчас уже никто.

– В каком смысле?

– Бойцы, которые получали от Воблина задачу, погибли вместе с Шарыгиным.

– То есть живых свидетелей нет?

– Нет.

– И вы по-прежнему утверждаете, что группа Шарыгина оказалась в отрыве от роты по вине Воблина?

– Да, по вине этого подонка.

Следователь резко поднял голову. Ручка замерла в его пальцах.

– А откуда вы знаете, что конкретно поручил Воблин Шарыгину?

– Воблин поставил меня в известность.

– Вы не пытались ему возразить?

– Приказы не обсуждаются. А невыполнение приказа в боевой обстановке грозит судом военного трибунала.

– А за что вы недолюбливали сержанта? Я собрал на него характеристики – от командира роты, от секретаря комсомольской организации, поговорил с сослуживцами. Все характеристики безупречны. Шарыгин – прекрасный товарищ, смелый и мужественный боец. Что вы с ним не поделили?

«Знает?» – думал Нестеров, вглядываясь в пытливые глаза следователя.

– Что вы от меня хотите? – спросил он.

– Выявить меру ответственности каждого офицера батальона за неоправданно высокие потери.

– Да, – ответил Нестеров. – Я виноват. Виноват в том, что не застрелил Воблина. Виноват, что разрешил Шарыгину оторваться от роты. Виноват, что не развернул свой взвод на сто восемьдесят и не повел его домой, на родину.

– Это все патетика, Нестеров! – строго заметил следователь. – Мы выполняем в Демократической Республике Афганистан интернациональный долг. Вы офицер, который присягал своей Родине…

– Это тоже патетика.

– Ну, хорошо, – после недолгой паузы произнес следователь. Он склонился над блокнотом и что-то пометил в нем ручкой. – Давайте вернемся к операции. Вы вели переговоры с группой Шарыгина?

– Нет, это было невозможно – особенности рельефа.

Следователь искренне удивился:

– Как же? Выходит, группа была отпущена на произвол судьбы? И вы, командир взвода, даже не контролировали передвижение ваших подчиненных? Даже не организовали взаимодействие?

– Я ничего не мог сделать. Я сам был отпущен на произвол судьбы.

– То есть в боевой обстановке вы не смогли хладнокровно и правильно оценить ситуацию и принять правильное решение?

– Можно вопрос: а вы когда-нибудь на войне были?

– У меня другие обязанности, лейтенант! – вдруг резко повысил голос следователь. – Не надо корчить из себя героя! Вы не герой, вы преступник! По вашей вине, из-за вашей трусости погибли люди!

Нестеров нервно глотнул и закрыл глаза.

– Я понимаю, – несколько смягчился следователь. – Это тяжело осознавать. Потому я данной мне властью хочу разобраться во всех деталях и точно определить меру вины каждого офицера. Не беспокойтесь, и Воблин, и Звягин, и Вартанян ответят за все свои ошибки и промахи. Все ответят. Все…

Потом Нестеров увидел Ашота.

– Тебя скоро выписывают, а выглядишь ты неважно, – озабоченно сказал Вартанян и присел на краешек койки.

– Ашот, – тихо сказал Нестеров. – Как ты думаешь, я виновен в смерти Шарыгина?

– Что?! – возопил Вартанян, вскакивая на ноги. – Тебя ненароком не в голову ранило?

– А вот убеди меня в том, что я не виновен.

– Нестеров, голубчик! Что с тобой происходит? Откуда такие дикие мысли?

– Сам не знаю, – ответил Нестеров, отворачиваясь в сторону. – Я просто так спросил… Собственно, я сам все знаю…

Вартанян дырявил баночки с соком кончиком пули, сопел, кряхтел, искоса поглядывая на Нестерова.

– Не нравишься ты мне в последнее время, – буркнул он. – Ирину за что обидел? Я как начну о тебе спрашивать, так она сразу в слезы.

– Я не хочу о ней говорить, Ашот.

Вартанян покачал головой, прошелся по комнате, перекидывая из руки в руку пустую баночку.

– Я догадываюсь, почему не хочешь.

– Ну и догадывайся себе в одиночестве. А меня оставь в покое.

– Ты, дружище, все-таки выкинь дурные мысли из головы. И почаще оглядывайся, чтобы увидеть тех, кто стоит рядом с тобой. А то ненароком можно локтем толкнуть. Рядом с нами ведь близкие нам люди стоят. Те, кто нуждается в нашем тепле, нашей защите. Но мы их зачастую не замечаем. Смотрим только вперед…

Он нахлобучил на себя шапку и подошел к двери. Там остановился, повернулся:

– Ирина – очень хорошая девушка. Чудо, а не девушка. У нее добрая душа. И мне кажется, что она тебя любит.

– Что? – вскрикнул Нестеров и так дернулся на койке, что едва не вырвал торчащую в руке иглу капельницы. – Любит меня? Да она спала с Шарыгиным накануне выезда! Я сам видел ее с ним!

– Не сходи с ума…

– В женском модуле, в ее комнате!

– Да врешь…

– Она – почти голая, обнимала сержанта! У меня на глазах!

– Да не верю!

– Не веришь, тогда пошел вон!

Нестеров рухнул на подушку и закрыл глаза.

Вартанян молча вышел.

Не прошло и минуты, как дверь палаты с треском распахнулась и вбежала Ирина. Она замерла рядом с койкой Нестерова. Глаза ее были полны слез.

– Дурак! – сказала она. – Кретин. Тупица… Что ты видел? Ну что ты видел?! Шарыгина видел в моей комнате?! Да, все верно! Это я попросила его, чтобы он разбудил меня, если вас поднимут по тревоге. Я очень боялась, что ты уедешь на войну, не простившись со мной. А мне надо было успеть сказать тебе… сказать тебе, что я…

Ирина прижала ладонь к губам, покачала головой. Ее глаза были полны слез.

– И Шарыгин пришел ко мне. Да! Я дала ему с собой в дорогу шоколадных конфет. Мы несколько минут говорили о тебе. Если бы ты слышал, как тепло он отзывался о тебе! Он называл тебя своим кумиром, образцом для подражания. Он боготворил тебя! Он так хотел быть на тебя похожим… И я тоже сказала сержанту, что… очень хорошо к тебе отношусь, что… В этом мы с ним оказались единомышленниками, друзьями. И я попросила Шарыгина, чтобы он берег тебя. И он пообещал, он поклялся…

Ирина вдруг разрыдалась и выбежала из палаты.