…Июнь 94-го. Поезд затормаживает. Слышится последний скрежет колес, последний рывок — и состав замирает. Я подхватываю наши сумки, и устремляюсь к выходу. Это Минеральные Воды, здесь мы будем пересаживаться на электричку до Нальчика.

Выхожу на перрон, и вижу до боли знакомое лицо. Ба, да это же Ибрагим — мой однокурсник! Ничего себе встреча! Что он тут делает?

— Привет! — говорю я. — Какими судьбами?

— Да так, дела… — Неопределенно отвечает он, но тоже искренне улыбается. — А ты что тут забыл?

— Я в гости еду… Вот моя жена — Вера. Вот ее сестра — Марина.

Мои женщины выглядывают из-за спины. Вера здоровается. Марина просто кивает.

Ибрагима кто-то зовет, он оглядывается, пожимает мне на прощание руку, и исчезает в толпе народа. Какая неожиданная встреча; кто знает, увижу ли я его еще раз? И когда?

Мы едем в гости к бабушке моей жены. Она живет в станице Александровской, недалеко от Нальчика. Они никогда не видели меня, хотят посмотреть. Я никогда не был на Кавказе, мне тоже хочется посмотреть на новые места. Хотя я не такой уж и любитель путешествий. Вера говорит, что это замена свадебного, которого у нас не было. Я женился как раз в аккурат перед военными сборами. И вместо медового месяца у меня были полевые занятия и сдача экзаменов на звание лейтенанта запаса…

Северный Кавказ оказывается гораздо ярче, чем я даже думал. У нас в Волгограде нельзя пожаловаться на отсутствие солнца, но здесь оно гораздо жарче и ярче. У нас голубое бездонное небо, но здесь оно еще бездоннее. Зелень пышнее, воздух горячее. Все какое-то более четкое, резкое. Мне понравилось.

В электричке до Нальчика меня очень удивляет национальный состав пассажиров. Теперь мне понятно, почему теща так заклинала Веру попридержать свой острый язык, и что-нибудь не ляпнуть. Здесь молодые женщины вообще ничего не значат. Они должны только слушать, а рот открывать, когда попросят. Иначе будут неприятности.

Дома смотришь по сторонам — там нерусский, там нерусский. Здесь совсем наоборот — там русский, там русский. А все остальные — черные. Хорошо, что в электричке так много народа. Когда много людей, кажется, что ты в большей безопасности. Я все время тревожусь за Марину. Она светловолосая, хрупкая, и очень смазливая. Просто лакомый кусок для аборигенов. Я умоляю ее не высовываться и не привлекать внимания.

Но мне это плохо удается. Марина едет отдыхать, и показывать себя. Эх, юбка у нее коротковата… Черт! Могла бы брюки одеть. А лучше всего, длинную юбку и платок. Не круто, конечно, зато безопаснее. Вера меня не поддерживает, она шипит, что я их всех уже извел своей мнительностью. Я только вздыхаю в ответ. Мне хочется ей очень многое высказать, но я понимаю, что это бесполезно.

Новая напасть: Маринке становится плохо. Ее разморило, ее тошнит. Вера уходит с сестрой в туалет. Жена стоит у двери, вокруг какие-то кавказские лица. Но я ничего не могу сделать, я просто молча наблюдаю за ними, и слушаю, как стучит мое сердце, и кровь бьется в виски.

Наконец-то наша остановка. Мы должны пересесть на другую электричку. Однако и это еще не все. До станицы придется добираться на автобусе. Как все сложно и запутано!

Вместе с нами выходит невысокий белобрысый паренек. Он предлагает помощь. Говорит, что Маринке надо купить вина. Это ей поможет. Я смотрю на него и догадываюсь, что он на нее запал. Спрашиваю его, кто он? Он отвечает, что танкист, и служит во Владикавказе. Приятный пацан. По крайней мере, лицо у него вызывает доверие.

Жаль, но ему ничего не светит. Он живет от нас слишком далеко, чтобы на что-то рассчитывать. Да нет, наверное, он и сам понимает все это. Танкист садится в ближайшую электричку, и уезжает.

Зал вокзала почти пустой и прохладный. Маринка приходит в себя, мы покупаем билеты, и ждем свой поезд. Осталось совсем недалеко, но ведь еще две пересадки…

Все, я проснулся. Вынырнул из мути сна. С тревогой просканировал свое состояние: ничего не болит, нигде не ломит. Я боялся, что после вчерашнего будет намного — намного хуже.

Ага! Вот что меня разбудило. Это наша артиллерийская батарея открыла огонь. От грохота я и проснулся. И еще, наверное, оттого, что жутко хотелось по малой нужде.

Хотелось так сильно, что я не смог уйти далеко от машины. Хорошо, что мы стояли возле какого-то бетонного жолоба, сразу за которым начиналась лесопосадка. Этот жолоб я и оросил.

Делать мне было нечего. Я отправился посмотреть, как Вова и Серега справляются с боевой работой. Видно их было издалека. Они чавкали по грязи от одного орудия до другого. Заметив меня, Серега покачал головой. Он ясно дал мне понять, что сейчас им не до меня. Еще бы, злобные крики Жарикова были слышны уже с того места, где я находился. Я побрел назад. По дороге встретил Бандеру.

— О, — воскликнул он. — Ну, ты вчера и нажрался! Зачем ты у Сомика спрашивал, любит он водку или нет?

М-да… Вот оно — самое неприятное последствие обильных возлияний. Не головная боль, ломота во всем теле, дрожь в руках и тошнота. Нет, это можно пережить. Самое поганое, что ты ничего не помнишь из того, что делал вчера. Или помнишь, но очень смутно. Или помнишь хорошо, но лучше бы этого не было.

Как я нажрался на Новый, 1994 год, в ресторане! Посуду опрокинул, наорал на кого-то, гололед был, падал без конца, хорошо, хоть знакомые жены нас подобрали и до дома подкинули на машине. А я, говорят, всю дорогу орал, что меня ждут в окопах Таджикистана… Как в воду глядел. Только не Таджикистана, а Чечни. Хотя хрен редьки и не слаще.

С тех пор до потери пульса я напивался только в части. Один раз выпал из «Урала». Но Бог пьяных жалеет, у меня не было ни царапины. С тех пор я стал еще осторожнее, и уже сознания не терял. Вот вчера опять сорвался. Отвык от спиртного, да и закуски почти не было.

А может, Бандера все выдумал? С него станется. Сам вчера мало пил, все нам подливал… А, да ладно! У меня все в порядке, а все остальное — мелочи.

Ничего себе! У моих машин в строю стояли все мои расчеты. Я протер глаза. Неужели я еще пьян, и у меня галлюцинации?! Да нет, конечно, вон она причина построения. Я заметил нашего слегка сутулого, но необыкновенно энергичного прапорщика.

Тем не менее, ускорил шаг.

Ну, естественно, прапорщик дудел о хозяйственной дисциплине. Имущество-то у моих бойцов из третьего батальона принадлежит первой минометной батарее. Прямо скажем, этому самому прапорщику. Он же ведь старшина! Я замедлил шаг: мне пришло в голову, что Чорновил вцепиться в меня из-за палаток, которые я отдал Бандере.

Как я не замедлял шаг, все же пришлось подойти к строю. Не прятаться же мне где-нибудь? Этого еще не хватало!

— Сегодня вечером, товарищи солдаты, возможно, будет баня. Так что определите очередь, в которой пойдете. Обещают даже новое белье.

Вот это совсем другое дело! Баня… Тело у меня зачесалось. Еще бы! Я не купался с самого Хасавюрта.

Вообще-то, строго говоря, такую ситуацию я предвидел. А потому экипировался соответственно.

Во-первых, трусы я не одевал вообще. Вместо этого я одел сразу теплые офицерские кальсоны. Этим я избежал натирания ног и промежности. Кроме того, материал хорошо впитывал все выделения. А запах… К черту запах! Мы не на дворянском собрании! Тут, в принципе, от всех стоял такой духан, что хоть святых выноси. И, между прочим, этого никто не замечал, так как все к этому давно привыкли.

Во-вторых, я не одел хэбэ. Сразу на теплую толстую майку я напялил горный свитер, (который выкупил у уволившегося в запас зампотыла). Штаны от бушлата были на помочах, так что в целом все получилось довольно мило.

Конечно, я рассчитывал, что к весне удастся как-то поменять экипировку. Но ведь до весны было еще далеко! Конечно, всякое возможно, и может быть, тепло придется встретить где-то на передовой в том же самом, в чем я в Чечню въехал. Но и на этот случай я кое-что предусмотрел. Можно будет просто снять кальсоны, свитер, и подкладку из штанов. И даже выбросить их. К тому моменту они наверняка придут в негодность. Ну а уж если придется опять уходить в холод… Да нет. Не может такого быть! Или обмундирование подбросят, или в Темир-Хан-Шуру разрешат смотаться. А там я куплю все, что понадобится.

В-третьих, я взял с собой пузырек одеколона. (Жаль не два. А лучше — три). Есть такая мерзость — стрептодермия. Это когда любой порез или ранка начинают гнить и чесаться. Чтобы этого избежать, я каждый день протирал лицо одеколоном, и не брился. Бритву я даже и не взял. Зачем? Глупости это все — в таком климате бриться. Не хватало еще, чтобы у меня вся морда гнить начала…

Чорновил как-то быстро ушел. Поздоровался, но про палатки ничего не спросил. Даже удивительно. Я проводил его взглядом, а когда обернулся, перед машинами уже никого не было. Рассосались в одно мгновение!

Я заглянул в кабину.

— Здорово! Баня будет! — сказал мне Сомик. — Ведь правда — здорово, товарищ лейтенант?

Если он искал у меня подтверждения своим словам, то он его не нашел. Я понятия не имел — будет баня или нет. Хотелось, конечно, верить в лучшее. Но лучше про себя.

— Слушай, Сомов, — спросил я его. — Я тебя вчера про водку спрашивал?

Водитель замялся.

— Да говори, чего там! — поднажал я.

— Нет, товарищ лейтенант. Я вчера вообще в кузове спал. Я вас даже и не видел.

«Интересно, врет или нет?» — подумал я, но Сомик выглядел исключительно правдивым. Если бы не слишком часто хлопал ресницами. Почти как крыльями. «Нет», — сделал я вывод. — «Наверное, все-таки врет. Наверное, я его вчера точно о чем-то спрашивал. А вот о чем — не помню».

Я не стал забираться в кабину, а пошел бродить по лесополосе. Ничего интересного там не было: черные сырые деревья, торчащие из земли сухие стебли, непонятные кусты, куски металлолома, осколки кирпича, камни. Я бродил там, потому что мне было скучно, мне было тоскливо, а до вечера еще была уйма времени…

Бани не было. Раздосадованные бойцы нашли повод, и выместили свое разочарование на шеях трансвестита и козла отпущения. Я слышал звук затрещины, короткий вой, и все стихло.

«Кое-кому вместо бани намылили шею», — я грустно усмехнулся. Мне и самому было обидно, что надежда на горячую воду не оправдалась. Но вот идти вымещать на ком-то свое раздражение и несбывшиеся мечты я не собирался. Хорошо бы заснуть. И снова увидеть сон.