Часть 3. И снова в поход

На четвертый день бессмысленного и бестолкового пребывания под Хасавюртом я совсем упал духом. Целыми днями тупо бродить по лагерю, играть в карты, переминаться с ноги на ногу на строевом смотре? Этого ли я хотел? Это ли я себе представлял в Темир-Хан-Шуре? Нет, конечно!

А больше всего меня терзала невозможность узнать новости. Ни телевизора, ни даже газет здесь не было. Редкие экземпляры детективов, приключений или фантастики ценились на вес золота, и читались под одеялом с фонариком.

К счастью, к вечеру по лагерю пробежала какая-то оживляющая волна. Ничего определенного, но как-то неожиданно засуетились штабные; перемещения техники, которые к вечеру обычно затихали, наоборот, резко усилились, и вместо вечернего оцепенения в воздухе явственно чувствовалась ободряющая и тревожащая душу свежесть.

Сердце мне подсказало, что ночевать в так нелюбимой мною палатке мне больше не придется. И это оказалось правдой. Примчался Найданов, и сказал:

— Все! Сегодня утром входим в Чечню!

— Наконец-то! Какие будут указания?

— Тебе? Пока никаких. Сейчас личному составу новые бушлаты будут выдавать. Потом распределим технику, какой расчет в какой машине будет ехать. Выберешь себе машину… Ну, и вперед.

— А кто у меня будет в расчетах?

Найданов задумался. «Неужели он до сих пор не решил?» — изумился я. Вообще-то, мой вопрос был, по существу, риторическим. Раз Найданов командир первой минометной батареи, то расчеты из этой батареи и должны быть под его командованием. Мне же должны были отойти бойцы из третьего батальона. Никого из них, я, правда, не знал, но это ведь не причина, чтобы не руководить ими?

— Ну, ты из третьего батальона три расчета на себя возьмешь, — наконец ответил мне командир батареи, — а я — своих.

То-то же! Так и должно быть!

— Как поедем? — снова спросил я. — Вместе? Или по пехоте разбросают?

— Я пока не знаю, — ответил Найданов. — Честно говоря, даже не задумывался… Это потом. Сначала нужно имущество получить.

Комбат ушел. Зато в нашу палатку потянулись жильцы, одетые в новые, песочного цвета, бушлаты, новые сапоги и шапки. Вид у них был обалдело-обрадованный. И действительно, такое богатство не часто на голову сваливается. У меня и самого мелькнула шкурническая мыслишка: «А не пойти ли и мне чего-нибудь получить?». Но за время службы я успел убедиться в непробиваемости неписанного правила — «Офицер снабжает себя сам!» — и не дернулся. Да и, собственно говоря, чего мне не хватало? Бушлат у меня и так был неплохой, а сапоги мне и даром были не нужны. Поэтому я отправился к нашим машинам, и решил ждать развития событий там. Вещмешок я прихватил с собой, чтобы не возвращаться за ним в палатку, а закинуть его сразу в кабину, под сидение.

Слава Богу, что не нужно было получать и грузить боеприпасы. Они и так уже были давно загружены. Не битком, а ровно так, как нужно — чтобы и расчету было место, где сесть, и сам миномет разместить.

Внезапно я увидел рядового Старкова. Ого! Это был водитель еще из нашего второго дивизиона. Он выглядел ошарашенным, и я решил полюбопытствовать, чем это он так изумлен?

— Привет! — сказал я. — Ты чего такой взъерошенный?

— О! — явно обрадовался он. — Товарищ лейтенант! Рад вас видеть! Хоть вы мне объясните, что происходит?

— А что случилось?

— Да вот привез вечером из части продукты сюда, а обратно меня не отпускают. Говорят, все, дуй в минометку, будешь теперь там служить.

— Вот история! — Теперь уже я сам удивился. Удивился, а потом меня разобрал смех. — Что? Спустился с гор, а тебя в армию забрали?

Это была довольно популярная шутка в отношении местных, и Старков ее не мог не знать. Он тоже засмеялся, и ответил:

— Ну что-то вроде этого… Так у меня и автомата нет. Никто не выдавал.

— Да ладно, не парься! Он тебе пока без надобности, а потом что-нибудь придумаем… Тебя уже загрузили?

— Да. Ящиков десять закинули.

Я посмотрел в кузов. Места еще было много.

— Знаешь что, — сказал я водителю, — ты точно в минометку? Не перепутал ничего?

— Нет, точно, — Старков даже начал креститься.

— Ну, тогда я, наверное, с тобой поеду. Тебя, скорее, всего под расчеты из третьего батальона отдадут. У первого свои водители есть, вряд ли их на третий кинут. Так что открывай кабину!

Я забросил вещмешок под сидение, а сам остался у машины. Мне нужно было дождаться Найданова и сообщить ему, что командирскую машину я себе уже нашел, и менять ее мне не хотелось бы.

Он вскоре появился, выслушал меня, сказал:

— Не вопрос!

И опять убежал.

Между тем мороз крепчал. Стоять на открытом воздухе становилась не очень приятно. Нашу палатку уже свернули, и утащили. Исчезли и Зерниев, и Армян. Впрочем, и неудивительно. Это же были водители! Но исчезли и командиры расчетов. Они грузились где-то дальше. К нам же пока никто не подходил. В конце — концов, ждать на морозе неизвестно чего, подпрыгивая и притоптывая, мне надоело. Я залез в кабину к Старкову, и решил погреться. Но только я устроился поудобнее, как в кабину постучали.

«Кого черти принесли?» — подумал я, открывая дверцу, и теряя драгоценное тепло. У дверцы стоял высокий бородатый парень. Не дожидаясь моего вопроса, он поспешил представиться:

— Командир четвертого расчета Саид Абрамович.

Я чуть не выпал из кабины.

— Кто?! — переспросил я. Может быть, он шутит? Бывают такие, шутники.

— Саид Абрамович, — терпеливо повторил он. Видимо, привык к такой реакции на свое имя.

— Ну, хорошо, — сказал я. — Саид так Саид. Ты мне лучше скажи, что тебе от меня нужно.

— Найданов направил. Говорит, это будет ваша машина, — ответил Абрамович.

— Хорошо, базара нет. Давайте, устраивайтесь в кузове. Я так чувствую, что это надолго будет вашим домом.

Саид ушел, и я услышал за стенкой сопения, кряхтения и бухтения. Машина начала слегка покачиваться. Старков проснулся, недоуменно посмотрел на меня, и полез наружу.

Я крикнул ему вдогонку:

— Это расчет грузится. Они у нас будут жить!

Старков все же отправился проследить за погрузкой. Что ж, это его право. Ему нас везти.

Довольно скоро все утихло. Я пригрелся, и задремал. А проснулся уже тогда, когда рассвело. Погода, словно осознавая всю важность сегодняшнего дня, изменилась. Ночью выпал снег, стоял мороз, и уже походило на нормальную зиму. Мотор был выключен, и в кабине заметно похолодало. Я вытянулся до хруста в спине, и пошел искать Найданова.

Как оказалось, он тоже спал в машине, только еще не проснулся. Я остановился в задумчивости: будить или нет? Все мои сомнения развеял внезапно появившийся лейтенант Степан Бандера.

— Ну что, Паша — промокаша, поедешь со мной, — усмехаясь, сказал он.

— В каком смысле? — не понял я, хотя уже начал догадываться, в чем дело.

— Ну, не на шее, конечно, — продолжал иронизировать Степан. — С моей ротой поедут три ваших расчета. А руководить будешь ты.

Так я и думал! Полная самостоятельность. Вот жаль только, что именно с Бандерой… Степана я недолюбливал. Были причины.

Бандера закончил Алмаатинское общевойсковое училище, и если не врет, отделение разведки. Странно, я думал, что в разведку берут только стопроцентно здоровых молодых людей, а у Степана от большого пальца на правой руке осталась только половина. Где он потерял две другие фаланги, лейтенант распространяться не любил, а только огрызался. Да мало кто и спрашивал. Не очень-то хотели связываться.

Степан умел съязвить, и никогда не останавливался, чтобы кого-нибудь стукнуть. Разведвзвод в нашем батальоне боялся его до смерти. А на роту он, само собой, пошел только потому, что карьеру надо делать. И ступенька ротного здесь нужна как воздух. Вот так и стал разведчик Бандера командиром обычной пехоты. На разведроту он не потянул. Там был свой командир — Сабонин, по кличке «Сабонис». Мрачный такой верзила. Когда мы с ним в карауле на усилении стояли, всю водку «Пепси-Колой» разводил. Еще больше по шарам бьет. Впрочем, мы там втроем тогда стояли, так что двое пили, а один спал.

В общем, Степан нас, «пиджаков», прямо скажем, не жаловал. Все хотел подколоть, оскорбить как-то. Чего кому хотел доказать? Не понятно.

У меня с ним вообще были сложные отношения. Вражды не было, но и дружбы тоже. Настороженно я к нему относился, а он ко мне — с легким презрением.

Вот такая петрушка получается… Буду вместе со Степаном, значит, взаимодействовать, как приданное подразделение.

А с другой стороны, с кем лучше-то? Первой ротой Тищенко командует, однокурсник Бандеры. Говорят, еще хуже, чем сам Бандера. Я его лично вообще не знаю, но по внешнему виду он мне не понравился. Небольшого роста, плотный такой, а глаза хитрые, с нехорошим прищуром. Знаете, такой ждет — пождет, а потом как прыгнет! И мертвой хваткой. Опасный человек.

Третьей ротой лейтенант Бессовестных командует. Вот если бы к нему… Нормальный парень. Расхлябанный немножко, но мне это как раз подошло бы. Все меньше в наши дела лез. Но не повезло. Бандера так Бандера!

Я тепло улыбнулся Степану:

— Сэр, я счастлив от оказанной мне чести сопровождать вас в боевом походе.

— Шутим, — скривился Степан, — ну — ну, шути. Но если чего напортачишь, я тебя сам лично пристрелю.

Ну вот! И что ему сказать? Драться кидаться? Или не обращать внимания? Или все в шутку обратить? Надоело уже все в шутки обращать. Пошел к черту!

Я просто промолчал, сделав пустое непроницаемое лицо. Не дождавшись моей реакции, несколько удивленный, Бандера отчалил.

Однако почти тут же вернулся назад.

— Вон ту машину видишь? — спросил он меня. Я кивнул.

— Вот за ней пристраивай свою технику. И давай быстрее.

В этот момент из кабины вылез разбуженный нами, недовольный и не выспавшийся Найданов. Впрочем, Бандере было глубоко наплевать на его вид. Он сразу прицепился к нашему командиру батареи со своими требованиями. Насколько я понимал, раз Найданов был на год, а, следовательно, и на курс младше Степана, то уже как бы являлся для Бандеры «духом», и его следовало гонять. Наверное, Найданов мог бы и ответить, но это стопроцентно означало драку, и возможно, не одну. Поэтому наш комбат на рожон лишний раз лезть не хотел.

— Так, — веско сказал Бандера, — давай объясни этому типу, (он имел в виду, естественно, меня), кто у него в расчетах, какие машины, и пусть за мной пристраивается… Да, кстати. Ты с Тищенко поедешь, так что вон его машины, давай тоже пристраивайся в колонну.

Несколько ошарашенный таким напором, Найданов тем не менее, сразу никуда с низкого старта не рванул, а набрал с земли снега, умылся им, и позвал меня за собой. Он хотел показать мне мою вторую машину, и познакомить заодно с расчетами. Видеть-то я их, конечно, видел, (на строевых смотрах), но даже по фамилиям толком не знал.

Как неожиданно выяснилось, на три расчета у меня было только две машины, да и то благодаря тому, что командование «конфисковало» у хозяйственников машину Старкова.

Вторым моим водителем оказался Сомов. Вид у него был крайне недовольный. Он-то был из первой минометной, а возить ему пришлось третью. Другими словами, «не своих». А с «не своими» надо было знакомиться заново. Знакомство, притирка, конфликты — все это, естественно, восторга у Сомова отнюдь не вызывало. Единственное, что могло утешить беднягу, так это то, что он был на полгода старше своего экипажа, а это давало ему немалые преимущества.

Я собрал Сомова и Старкова, объяснил им куда ехать и где пристраиваться. Они упилили по своим машинам, завели двигатели, и начали сложное маневрирование, чтобы выбраться из замерзших колдобин, никого не зацепить, и выстроиться в колонну за БМПэшками второй роты.

Я же остался стоять вместе с Бандерой, Бессовестных и Найдановым. Как я ни оглядывался, не мог разглядеть ни Васи Раца, ни Игоря Молчанова. В конце — концов я спросил о них у Степана. Конечно, я ожидал еще какой-нибудь язвительной реплики, но другого выхода не видел.

— Что, соскучился, Пашенька? — заржал Бандера. — Нет тут ни Раца, ни Молчанова. Они в часть уехали.

— Вот те на! — удивился я. — А зачем?

Степан счел мой вопрос неуместным, и вообще ничего не сказал, как будто я и не спрашивал. Ну и ладно, обойдусь.

Вскоре подошел еще и Тищенко. Он быстро сообразил, что среди нас я один не кадровый, и от нечего делать всю свою энергию направил на мое осмеяние. Впрочем, ничем таким я среди других пиджаков не выделялся, и запас острот у Тищенко быстро иссяк. Наконец, им что-то всем срочно понадобилось, и они свалили. Я отправился к своим машинам. Залез в кабину и больше не выходил. Просто сидел и думал о всякой всячине, ни к войне, ни к армии вообще никакого отношения не имеющей: о родителях, о жене, об институте, о футболе, хоккее, шахматах, о рыбалке, о погоде, об арбузах. В общем, что в голову приходило, о том и думал.