Часть 2. Ни мира, ни войны

В Темир-Хан-Шуру мы вернулись уже затемно. Я неожиданно проспал почти всю дорогу, и теперь только лупал глазами, сам поражаясь тому, как долго мне удалось поспать с такой болью.

Мы приехали сразу в парк, загнали транспорт в боксы, ничего оттуда не выгружая, построили личный состав, и отправились в расположение.

Бойцы пошли сдавать оружие, а я, Зарифуллин, и прибывшие с нами прапорщики и контрактники двинули в дежурку.

Наше появление было встречено громовым возгласом. Там было полно народу — наверное, ждали нас.

— Слава Героям! — иронично закричал Шевцов. Остальные просто по-приятельски загалдели: «Ну, как там? Ну, чего там»?

Признаться, я был рад. Здесь, в дежурке, было тепло, очень светло, и весело. Дружески улыбался Толя Назаров, который сегодня стоял дежурным по дивизиону, усмехался ингуш Аушев, который стоял у него помощником, были какие-то еще знакомые, жали руки… Много кого было.

— Ну, а вы как тут? — спросил я у Толи Назарова, начальника службы РАВ. — С нами понятно. А тут что нового?

Честно говоря, это беспокоило меня в первую очередь. За десять дней могло многое измениться, и я отнюдь не был уверен, что в лучшую сторону. Что-то мне подсказывало, что после Кизляра старый порядок службы был безнадежно разрушен. Так и вышло.

— Да, с вами все понятно, это точно, мы по телевизору все видели, — ответил мне Толя, — и Рустама видели, и пехоту нашу. И как вы омоновцу голову оторвали.

— Погоди, ты о чем? — Я недоуменно закрутил головой. — Я что-то слышал краем уха, но, по правде сказать, толком ничего не знаю.

— Да наш какой-то олух — наводчик сидел в БМП, а на броне у него — омоновцы. Он почему-то выстрелил. А прямо перед стволом голова была, ее и оторвало. Боец в машине закрылся, а омоновцы его хотели оттуда достать, и расстрелять на месте.

Я представил себе эту картину. Меня передернуло.

— И что дальше? — спросил я у Толи, видя, что он замолчал.

— Да ничего. Егибян прискакал и отбил солдата. Как он это сделал — уму непостижимо.

— Он же замполит — ему по должности положено убалтывать… А что с солдатом?

— Не знаю, — сказал Толя, — хрен с ним. У нас тут казарменное положение и бессменный караул.

Вот тут у меня засосало под ложечкой. Казарменное положение! Больше всего я ненавидел на службе именно казарменное положение. Это означало ночевать в казарме, никуда из части не выходить, ни помыться, ни побриться, ни пожрать толком, и все непонятно ради чего. Лучше быть в поле, как под Первомайским, чем казарменное положение! Там все как-то проще, никто мозги не парит, лишний раз не дергает…

— И кто в «бессменке»? — уточнил я, предчувствуя еще одну неприятность.

— Титов и Моисеенко, — лаконично ответил Назаров.

Еще один удар! Этим двум парням вместе очень хорошо. Живут они где-то в общаге, куда особо и не стремятся. Выходить им из «бессменки» незачем. Наверняка они предпочтут пережить трудные времена в карауле. А я сам так хотел на бессменку! М-да… Приплыли.

— У нас тут каждую ночь патрулирование, окопы понарыли, — Толя «добавил» мне бодрости.

Швецов, который краем уха слышал наш разговор, счел нужным вмешаться:

— Да, Яковенко и Зариффулин, сегодня можете идти ночевать домой, а с завтрашнего дня — на службу. И не забудьте, теперь у нас казарменное положение.

Это был неприкрытый намек на меня. Я многое могу перенести. Но ночевать я хочу у себя в постели, а не черти где в казарме!.. А так как я живу довольно близко от части, то, (и Шевцов это знал), поздно вечером могу просто потихоньку скрыться у себя на квартире. И тогда хрен меня оттуда вытащишь!

Я улыбнулся Шевцову широкой американской улыбкой, и отправился сдавать автомат в оружейку…

Полина Яковлевна больше всего переживала о том, нет ли у меня вшей. Я снял с себя все белье, почти до трусов, и показал ей. Вшей не было, и она успокоилась. Я вскипятил ведро воды, и обмылся прямо у себя в комнате. По местному телевидению непрерывно освещали только одну тему: Кизляр и Первомайский, Первомайский и Кизляр. Кто-то из журналюг стенал о том, что впервые за многие — многие годы храбрые чеченские парни и бесстрашный дагестанский ОМОН сражались друг против друга.

«Это вбивает клин в нашу многовековую дружбу!» — вещал он.

«Мы с немцами помирились, а вы-то уж тем более помиритесь» — мелькнуло у меня в голове. Но меня гораздо больше интересовали картинки с поля боя. Раз, как мне показалось, в кадре появилось мое орудие, но я не был уверен: камера оператора слишком быстро ушла на другое место. Я все надеялся увидеть нашу позицию снова… Но не судьба. Если и снимали «наш» перекресток, (а как же его не снимать, если там проходили все переговоры?), то с такого ракурса, что не было видно не только нас, но даже орудия Рустама. А аксакалов в папахах я еще вживую насмотрелся.

Спал я без задних ног и очень спокойно. Впервые я мог лечь так, чтобы колени у меня не ныли, как утыканные иголками. Утром я с большим удовольствием заметил, что опухоль заметно спала, боль улеглась, и я чувствовал себя почти замечательно.

Наконец-то удалось нормально, по-человечески, позавтракать, и я отправился на службу, уже более — менее готовый к возможным ударам судьбы.

Однако она пока воздержалась отвешивать мне затрещины. Для начала наша батарея отправилась в парк за оставленным там вчера имуществом. Печальное оно представляло зрелище. Все было покрыто грязью: когда бойцы лезли в кузов, то наступали там своими сапожищами на все подряд, совсем не разбирая дороги. Ну, если телефоны, мотки провода, шанцевый инструмент, брезент и тому подобное хозяйство отмыть было еще можно, то вот наша учебно-материальная база пришла в полную негодность. Все карточки, картонки, дощечки и прочие наглядные пособия были так измазаны, потрепаны, исцарапаны и частично порваны, что их, ей-богу, было гораздо легче выбросить и сделать заново, чем привести в божеский вид.

Вспомнив, сколько труда, и наших с Рустамом денег, пошло на эту работу, я чуть не заплакал. У комбата вид был не лучше. Какого черта мы вообще ее взяли с собой? Она там нам совершенно не пригодилась. Что, Рустам собирался проводить в походе полевые занятия? Мысль, конечно, похвальная, но, как оказалось, на практике трудно осуществимая. Учиться хорошо в тепле и на сытый желудок, а не тогда, когда мечешься в поисках обогрева и жратвы.

Ну, ладно. Снявши голову, по волосам не плачут. Потерь в нашем дивизионе нет, если не считать за таковую исчезнувшего в неизвестном направлении Федю Коломейчука. Крайне неприятно, что пропали штык-ножи. За это действительно нас с Русом могут наказать. Ну а все остальное… Наживем! Были бы кости целы, а мясо нарастет!

Меня гораздо больше нервировало отсутствие старшины. В штабе неофициально сказали, что прапор ушел в запой. И находится вне части. Это было и раньше, к этому все привыкли. Однако как вовремя! Вот только мы приехали, и в этот момент он и исчез. Когда он нам больше всего нужен — его нет!

В общем, мы с Рустамом решили пока свалить все наше порушенное хозяйство в каптерку, а затем уже приступить к его очистке и сортировке. И вот тут меня и поджидала первая, и самая главная, неприятность…

— Дивизион! Равняйсь! Смирно!! — сегодня послеобеденный развод проводил Шевцов, а не Бабаян.

Вообще, я заметил, что после того, как он стал начальником штаба, стал заметно чаще нервничать. Когда Шевцов был командиром минометки в первом батальоне, то я его постоянно видел довольным и улыбающимся. Сейчас веселья поубавилось.

Шевцов вызвал из строя Зариффулина.

— Так, лейтенант, — сказал он ему, — набирай десять человек, и отправляйтесь охранять третий городок. Там почти никого не осталось. Всех в поле забрали. Так что это будет твоя задача надолго.

Рустам развернулся, и подошел к нам. Он мрачно, исподлобья, осмотрел ряды, и начал резко, в своей обычной манере, выкрикивать фамилии тех, кто уйдет с ним. Нетрудно сообразить, что забрал он самых сообразительных и дисциплинированных.

Я сник. Да что там говорить! В животе у меня стало холодно и пусто, несмотря на то, что я только что пообедал. Шутка сказать: ведь я теперь оставался на хозяйстве совершенно один!

Наверное, Шевцов понимал, что бросать на меня одного всю батарею не стоит. Он сказал, что временно, пока не появится Ахмед, старшиной нашей батареи будет прапорщик Сайгидов.

Ну… Это совсем другой дело. Дышать мне сразу стало легче.

Рустам прямо с плаца отправился на выполнение задачи, тех бойцов, что у меня оставались, забрали в столовую и наряд по батарее, и я остался почти один.

— Вот бойцы, — показал мне Шевцов, (они были из батареи Томского), сегодня с 21.00 заступишь с ними на охрану городка. До шести утра. А потом к десяти часам прибудешь в часть. Сам проверю.

Я криво усмехнулся:

— А право стрелять в нарушителей у меня есть?

Я знал, о чем спрашиваю. У меня не было сомнений, что аборигены будут шнырять по территории нашей части, несмотря на все режимы. Здесь был самый короткий путь из одного района города в другой. Обходить наше расположение хотели немногие. Большинство, особенно шпана, предпочитали идти напрямую. Именно их я и имел в виду.

Отношения у меня с ними были хуже некуда. И если честно, один раз я даже на всякий случай брал с собой домой пистолет, из-за чего мне потом здорово влетело от Шевцова.

— Нет, права стрелять у тебя нет, — ответил начальник штаба.

— И на хрена мне тогда с оружием ходить? Может, лучше как Махатма Ганди, одеть белые одежды и всех призывать к миру?

Шевцов демонстративно зевнул.

— Это если тебя убивать будут, тогда можешь стрелять, — снизошел он до меня. — И никак иначе.

— Спасибо за заботу, — съязвил я в ответ, но он уже не обращал на меня внимания.