1
Достойные проявлялись исподволь и не сразу. Гамбит, как окажется впоследствии, долгой нешахматной партии под названием «награждение» пришелся на середину дня 28 декабря. Начало положил генерал Юрий Дроздов. Меня поразил один штрих в рассказе Юрия Ивановича об этих минутах. Привожу его: «Помню, что во всех докладах командиров штурмовых групп в адрес солдат и офицеров подразделений поддержки ВДВ подчеркивалось — претензий к десантникам нет, молодцы. Лица командиров групп разведчиков-диверсантов изменились. Посуровели. Их опалил огонь войны, ведь даже скоротечный бой оставляет в душе отпечаток на всю дальнейшую жизнь. Я сел писать подробную шифровку в Москву. Она заняла несколько страниц. В ней были перечислены наиболее отличившиеся при штурме дворца Тадж-Бек сотрудники групп „Гром“ и „Зенит“, а также десять офицеров и солдат „мусульманского“ батальона. Это было мое предложение».
То, что лица посуровели, — будем считать литературным приемом генерала. Некоторые из тех, кто в городе «наводили шорох» — а мы знаем, как все происходило, — могли прибыть на доклад и с заспанными глазами, и с помятой щекой. Кто возвернулся из дворца, надо полагать, имели измордованные физиономии. Но усредненный образчик облика, допускаю, был-таки посуровевшим и опаленным огнем брани — в смысле боя, конечно же. По сложившейся традиции, генерал-чекист отплевывается за всех, кто вольно или невольно попал в поле его зрения и сферу его деятельности. Таковы незыблемые правила доносительства, и Юрий Иванович им строго следовал. Поэтому считал себя обязанным подать рапорт с умилительным указанием, что «претензий к десантникам нет и что они — молодцы».
Скупая похвала. Любой нормальный дядька вправе спросить — а тебе-то какое дело, товарищ генерал, до десантников, даже если Дроздов уточнял задачу Востротину: это не твоя ипостась и не твоя, стало быть, это забота. Куда несет вас, куда заносит, генерал? Вы бы лучше за своими, «недобрыми молодцами», присмотрели. Глядишь, и уберегли бы их от грабежа разбойного и от позорища, нанесенного родной фирме.
Или этот вот пасс — номер два. «В ней были перечислены наиболее отличившиеся при штурме дворца Тадж-Бек сотрудники групп „Гром“ и „Зенит“, а также десять офицеров и солдат „мусульманского“ батальона». Понятно, если бы так писал полковник Колесник — по данному ему праву и обязательству руководителя операции. Ему, командиру и единоначальнику, и все полномочия: и оценки давать, и акценты расставлять, и представления писать на проявивших себя в бою. Хотя в этом месте о много большем надо говорить. А именно: полковник Колесник отбирал людей — офицеров, сержантов, солдат — для выполнения предстоящей боевой задачи. Он опекал их постоянно и ежедневно, обучал на стрельбище, полигонах и в классах. Прослеживал, вплоть до того, как они питаются, проводят досуг. Изучал характеры, морально-деловые и профессиональные качества. Он их знал. Они знали его. Такое естественное, не панибратское братание отражает суть того явления, которое в армии воспринимается по отношению к начальнику как «отец-командир». Такому офицеру верой служат. От того и Родине-матери покойнее.
У генерала Дроздова десятилетия службы прошли в сумрачном таинстве, он — человек, службой глубоко запрятанный не только от людей, от самого себя. Он большую часть служебной деятельности по фамилии и имени — и не Дроздов вовсе. И ничего в том нет скверного, «специфика» обязывает. Но… Никогда не выходя условно из стен КГБ, в «застенках» Комитета он занял свое место аккурат накануне декабрьских событий. Из собранных для штурма офицеров он никого и в глаза не видал, и его никто из них не примечал. За те пару дней, а по существу, несколько часов, что он был около чекистов, было физически невозможно узнать что-либо путное о пригодности бойцов к операции. Можно, конечно, «отплюнуться»: дескать, что там изучать — они все, как на подбор, орлы, давно проверены! Но факт остается фактом: навряд ли Юрий Иванович был знаком хотя бы с пятью офицерами из полутысячного отряда ГРУ. Поэтому товарищ Дроздов не руководил, он распределял обязанности. А это разнится — как небо и земля. А не управляя боем, в чем, думается, штурмующим изрядно повезло, засел за распределение и назначение Героев…
Однако шустрые эти хлопцы из КГБ. «Синие чулки», и довольно неряшливые — мордашки макают в чужую сметану. Прямо-таки котята, по обыкновению числящие себя львиным прайдом. Это ведь что получается, если «трубить по Дроздову»? Вначале КГБ видел в своих рядах тринадцать Героев Советского Союза. Потом сошлись на семи. Наградили трех. А у соседей подглядели только десять достойных — и среди них ни одного Героя.
Интересно, а каков критерий отбора, если Дроздов в атаку не хаживал, подкатился на чужих дровлях уже после захвата дома? Прошелся. Полюбопытствовал. Убедился на месте, что «главному — конец». Сделал доклад по команде. Собрался с силами и укатил восвояси. Выпил водки и явился наутро с рапортом. Следует подчеркнуть — не переодевшись, в «окопной робе фронтовой», без регалий и знаков различия. Но все равно замаскированный под «искалеченного войной» и задекорированный под доблесть в атаке и храбрость при штурме. Гляделся генерал отважной фигурой и соучастником едва ли не бессмертного деяния. Для чего, понятно, был принужден испить горькую чашу страданий. До самого дна. Вот и бредет он коридором безмятежным во скорби неутешной, не в силах расстаться с одеянием войны — цвета хаки. Одежда эта для генерала — священное напоминание. Таким Дроздова — в камуфляже, значимым — повстречал с утра в посольстве «спецпредставитель Министерства иностранных дел Союза ССР» товарищ Василий Сафрончук. Он не удивился присутствию генерала в стенах полпредства Кабула. Однако же был несколько смущен увиденным нарядом — униформой. Но дипломат с многолетним стажем вида не подал, что означает — и усом даже не повел, и бровью тоже. Однако ж понял все: и отчего стреляли так много нынче ночью, и кто чему затейник. Так и разминулись, молча, на ступенях зала, два одиночества — две службы: тайных операций и дипломатических ухищрений.
Вслед за тем Дроздов уселся взаперти, и выдал на-гора шифровку на несколько страниц, и описал, что, братцы, дичь все это, именно моими устами глаголет истина…
Начало января 1980 года. С корреспондентом «Красной Звезды» Мишей Малыгиным прорываемся — именно так — в нужные нам палаты военного госпиталя им. Боровского в Ташкенте. Их, раненых, охраняли серьезно и без дураков. Тем не менее мы с Мишей задуманную операцию провели безупречно — без единого выстрела дошли до нужных нам тел, и эксцессов по пути следования не наблюдалось. Облаченные в бирюзовые одежды врачей, мы выглядели упредительными ординаторами, сопровождающими при обходе подполковника медицинской службы Игоря Цыганкова, хирурга-«гнойника». Игорь по старой дружбе нас и выручил.
— Может, за прессу голову мою и пощадят? Имейте в виду, вы меня прямо под нож кладете.
— Игорь, под скальпель!
— Кабы так… Ладно, пошли.
Цыганков приставил к нам двух неговорливых и очень серьезных медсестер, без которых было не пронести в палаты позвякивающую стеклотару…
Володю Шарипова мы захватили врасплох в ординаторской хирургического отделения, оборудованной специально под палату для героических личностей, доставленных из Кабула. Под присмотром полковника медицинской службы Занозина Владимир постепенно и уверенно вставал на ноги, и прихрамывание не мешало ему обойти своих, и собраться нам всем в укромном местечке. Хорошо было. Славно… Сатаров определен был тамадой и предложил разнести по палатам лежачим больным по сто граммов. Наказ исполнили. Алексей Баев с пробитой насквозь шеей, но не с задетыми артериями и не тронутыми огнем руками, заделался коробейником — разносчиком бутербродов и подносчиком рюмашек с водочкой. Страждущие потешились, прежде крякнув и наскоро закусив.
Лица за импровизированным столом румянились. Хотелось говорить всем сразу. Даже не так — хотелось выговориться. Они, славные ребята, счастливцы, уцелевшие после той ночи, договорились тут же, при нас, почему-то очень волнуясь пришедшей идее, перебивая друг друга, что будут встречаться каждый год 27 декабря в семь часов вечера у могилы Неизвестного солдата в Москве. Они, захваченные грядущим декабрем, были азартны и увлечены, и уже прямо сейчас видели себя на Красной площади, и готовы были скорбеть и рыдать. Этот здоровый психоз потрясал. Мы, зараженные их светлой благодарной памятью о погибших товарищах, прокашливали горло и учили гортань говорить «молчи». Не видел этого генерал, не товарищ им — Крючков, заславший их всех туда, отправивший под огонь, косвенно виновный в их увечьях и смертях. И забравший право ребят на скупую слезу, на букет маргариток. Укравший память по погибшим и скромную возможность почтить их, преданных земле. Не будет для них могилы Неизвестного солдата. Крючков запретит, и это мы уже знаем, — запретит грубо, по-хамски, со словечками из солдафонского лексикона: «Нечего сопли распускать…»
— Командир, объясни друзьям, нельзя фотографировать, — сказал кто-то из ребят, увидев наши приготовления к вылету птички из объектива.
Володе Шарипову не надо было повторять. Нельзя, так нельзя. Привлекло внимание обращение к нему — командир. Старшие офицеры, а тут — старлей, и вдруг — «командир». Откуда кому-то было знать, что Шарипов командовал штурмовой группой. Ими, значит. Старшими офицерами. Из КГБ…
Пришла пора прощаться. Раненые решили пройтись по свежему воздуху. Поддерживая ребят, гурьбой похромали по заснеженным стежкам нехоженого сада — чистым, нетронутым следом. Хорошо было утопать в первом снегу, в хлопьях, застивших свет фонарей, и лица, и глаза. Было общее настроение беззаботности. Мужи летали в облаках. Им в том пособляли выпитое вино, роскошь снегопада и раннее рандеву с коллегами из комитета республики, который раззадорили слухами. Дескать, всем, кто ранен, Героя дадут, остальным — ордена Ленина. А почему бы и нет, рассуждали, лениво философствуя, бойцы прошедшей войны. Но больше радовались теплу внутри непростреленной груди и неубитого сердца…
Правда, Юрий Дроздов, пережив скандальное награждение, открестится от слов неизвестного информатора из ресторана «Узбекистан» и заговорит о высоком смысле выполненного долга перед родиной и партией. А обещание высоких наград подал как дело, вроде бы, десятое.
Новый год они встречали в Ташкенте. Неделями позже и Москва их встретит радушно. Родная фирма тоже не поскупится на торжественный прием. И, как принято, почести окажут — кому какие. Генералы, которые не испачкали себя кровью, в тиши кабинета председателя докладывали о свершенном. Хвалили народ, выживший и пораненный, переходили на голосовую печаль, рапортуя о погибших. Сотворив многозначительную паузу и приглушив звук собственного горла, назвали имя того, кто собственноручно убил президента Амина. О своих заслугах скромно помалкивали, и это была самая честная строка устного донесения. Бойцов рангом пониже поводили по кабинетам. Их поздравили и расхвалили. Проводили товарищей в последний путь. Дали парочку дней на роздых. Призвали на службу — и покатили будни, заглаживавшие раны души, подправлявшие память, унимавшие боль. Готовили представления, писали, переписывали. Потом бумаги ушли куда-то по команде, где-то «загуляли», и наступило ненарушимое затишье. Казалось, и не было событий 27 декабря, Кабула, дворца Тадж-Бек в долине Дар-уль-Аман…
А Братерский по горячим следам событий умостился в уголке и принялся кропать о пережитом. И как-то все это, написанное, он странным образом не согласовал со старшими, умудренными житейским и служебным опытом, которые сами не пишут, но точно знают, как надо писать, да и вообще — как ручку уверенно держать, чтобы сочинить что надо. И сообщил тот сочинитель, стремясь к точному изложению действительности в духе социалистического реализма, следующее: «Награждено 400 человек, вплоть до машинисток и секретарш». Хочешь не хочешь, а после подобного реализма надо давать отповедь. Подключили генерала Дроздова, он и заклеймил позором: «Я глубоко сомневаюсь в правдивости отдельных утверждений В. Братерского. В составе штурмовых групп его не было. За его хлесткими высказываниями я не вижу ничего, кроме незнания фактов, небрежности и некомпетентности. Звезд Героев нам не обещали, нам просто поручали выполнение оперативного задания. Так пишут те, кто сам там не был, но все и больше всех знает».
Я там не был. И не помышлял собирать компромат на чекистских генералов — хотя не им же одним нас коллекционировать. Но коль Дроздов идет в лобовую атаку, возражу и ему. Без домыслов, версий, напрасных рассуждений — они ведь доки опровергнуть праведное, оборотить так, что свят-человек вдруг объявится чертом рогатым. Сошлюсь на тех, кто там был «в составе штурмовых групп».
Командир группы «Гром» майор Романов: «Многие наградные документы по обязанности командира писал я. Без моего участия практически ничего не оформлялось. Но, как водится, сначала писали одно, потом это нужно было кому-то отдать на прочтение, потом переписать по новой согласованный текст, то есть подчистить „подвиг“, а потом… с кем-то поделиться и местом в операции — попросить потесниться бойцов в атакующей цепи, приняв в свои ряды рекомендованного товарища свыше. А куда ты денешься — разнарядка и приказ. В итоге за проведенную спецакцию далеко от Москвы получили награды и те, кто не покидал даже на час Белокаменную, вплоть до машинисток. Велась целая кампания. Отдельные руководители, имеющие косвенное отношение к событиям, а то и вовсе непричастные, получали куда более высокие боевые награды, чем мои ребята. Несправедливость жуткая. Когда награждение состоялось, смирился».
Николай Берлев: «Долго, как колоду, тасовали наградные списки. Вначале к званию Героя представили семерых офицеров: Бояринова, Козлова, Карпухина, Романова, Голова, Семенова, Полякова. Проводимое расследование (по фактам мародерства) вышибло из их рядов Романова — Героя ему не дали. Яков Семенов, командир группы „Зенит“, вылетел вообще из „героических“ списков и попал в „краснознаменные“. Он оказался в одном перечне рядом с какими-то бабами из управления».
Виктор Карпухин: «Насколько я знаю, активно задействованных сотрудников КГБ в Кабуле на всех объектах было около 140–150 человек. Пусть еще человек двадцать-тридцать, включая генералов, водителей, полотеров. Но были награждены более четырехсот человек, и среди них немало служащих — женщин. Уверен, были там и машинистки, и особо доверенные особы, эксклюзивные девочки, так сказать».
28 апреля 1980 года вышел закрытый Указ. Звание Героя Советского Союза было присвоено Бояринову (посмертно), Карпухину и Козлову. Генерал-майор Дроздов был награжден орденом Октябрьской революции.
Кому высверлилась эта стереоскопическая, эта слабоголовая идея с этим орденом? Небось гордился человек таким своим проявлением в духе нетленных трациций ленинской когорты ЧК-НКВД-МГБ-КГБ. И, знать, охвален был скупым словом и поощрен одобрительной улыбкой самого председателя — именно он подписывал представление. И акцент при вручении, непреложно, сделали на неслучайности награждения генерала именно этим орденом. Но забыли уточнить в атмосфере торжества, что, согласно статута, орденом этим награждаются за активную деятельность, направленную на развитие и углубление дружественных связей (!) между народами Советского Союза и других государств, укрепление мира (!) между народами.
Есть и такой пункт: за особые отвагу и мужество, проявленные в боях с врагами советского государства. Но этот параграф, согласимся, никак не относится к Дроздову. Ибо уничтожались конкретные люди, которые никакими нормативными документами, правилами, уложениями, постановлениями судов и международными актами по определению не могли быть отнесены к понятию «враг» и никак не отождествлялись с «врагами советского государства». И потом, Юрий Иванович никак не претендовал на проявление «особой отваги и мужества». Ибо скромненько вел себя «на передовой», припугивал разве что маленько бойцов перед атакой. Сам в огонь не лез, из броневичка понапрасну не высовывался, головой под градом пуль в разные стороны не крутил. А с «укреплением мира между народами» — если, конечно, мерить по-чекистски — все в полном ажуре. У них как пойдет стрельба на центральной площади или у дворца — так крепление власти, как убийство лидера — так радение за народ…
Словом, пожаловали генерала-чекиста орденом Октябрьской революции. Как будто в насмешку над самим эпохальным событием — переворотом. Вроде как глумеж учинили над КГБ — штабом очередного, затеянного ими «декабрьского восстания». И мятежного генерала Дроздова — карающий меч этой самой революции и освободителя угнетенного народа — выставили на смех курам. Такая вот небылица вынарядилась в лицах и значках…
Первую «пятерку» чествовали 21 мая 1980 года. Грудастых девочек в этот список не включали. Карпухину, Козлову, Романову, Голову, Полякову вручали награды в Георгиевском зале. Заметим, что командира группы «Зенит» Семенова, как и мадемуазелей из спецотделов для спецзаданий, и близко не подпустили к порогам Кремля. Не по его ступне оказался порог, и не тот порог пытался взять приступом боец Яша Семенов. Это месяцами раньше он был нарасхват у чужого порога: что своим, что чужим. А как отлегло в Комитете от заботы — ликвидации Амина, так и товарищу Яше, и некоторым другим его товарищам указали молча перстом: вот тебе Бог, а вот порог. Дескать, изыди, боец, такой-сякой, не шибко героичный.
К акции получения наград людей готовили, как водится, старательно и основательно: с инструктажом, разными умными наставлениями и рекомендациями. Отдельные установки относились к проявлению скромности, соблюдению приличествующей сдержанности: например, не следовало крутить головой по сторонам и громко выражать свое восхищение роскошью зала и росписью стен. Прозвучало настоятельное требование: выказать глубочайшее уважение и искренне исторгнуть порцию любви к горячо любимому, родному правительству и лично дорогому Леониду Ильичу. Требовалось не показушное благодарение, а совершенное в светлом и радостном припадке. Наконец, бойцам надлежало проникновенно, четко выговаривая чеканное слово, без запинки и всякого там замешательства (чай, не робкие пролетарии — ударники ратного труда собраны) обещать оправдать высокое доверие и приложить все силы, не щадя живота своего, к верному служению во имя торжества…
Леонид Ильич пообещал Андропову лично поздравить его орлов. Однако в последний момент генсек проигнорировал героев. То ли слухи дошли, что дело-то с душком оказалось — по части прибрать чужое, когда перед броском в атаку командиры забыли предупредить своих бойцов: «Воитель, опомнись, там, в бою, охолонь, всех уничтожив! Укроти инстинкт хапужный — не хапай то, что даже брать грешно…» То ли вождь поймал политический момент: мир гневится и шумит от оккупации Афганистана, а первое лицо привечает тех, кто раздолбал дворец, раскачал зыбкое вчерашнее равновесие в мире; словом, о ком надо молчать крепко, а не здравицы воздавать всенародно… Как бы там ни было, переложили чествование на сутулые плечи заместителя, Василия Кузнецова.
Широко улыбался Кузнецов, приветлив лицом был и секретарь Георгадзе. Оба поздравили чекистов. Те, в свою очередь, в соответствии с проведенным накануне инструктажом и указаниями благодарили, кого следует, и партию — в том числе.
Когда главные «цэковские» затейники ушли, начальник Управления кадров генерал-лейтенант Лежепеков Василий Яковлевич дал добро на завоеванную рюмку водки. Сам-то сказался больным и непьющим, а именинникам позволил и даже подсказал, где лучше это дело обмыть. В первое, что генерал приболел, не поверили. Второе в точности исполнили и не пожалели. К «Праге», ресторану, подкатили в распрекрасном настроении. Вошли шумно и небрежно. Деды-гардеробщики, принимая одежду, привстали и языки прикусили, и глаза на лоб — у одного Золотая Звезда на лацкане, у другого, у третьего, орден Ленина… Диво не диво, а за оставленные деньги в кармане пальто можно было не опасаться.
Поднялись наверх, в зал, к накрытому столу. И, как принято, налили, ордена и звезды опустили в бокалы. В это время официант закуску принес — и остолбенел. Затем пришел метрдотель, бывший чекист. Секретная миссия — скрыть прошлый героизм — не удалась. И уже кто-то с соседних столов коньяки передает, шампанское, водку… Оркестр играл для них…
Они, эта великолепная пятерка, надолго остались в памяти ресторанного люда, в стенах залов. Не исключено, что и до сего дня передается легенда восьмидесятого года о чудо-богатырях, передаваемая из уст в уста тем, кто сейчас пришел на смену тем официантам, поварам, гардеробщикам, администраторам и ушлым, бдительным швейцарам — бывшим чекистам и милицейским работникам…