Глава шестая
Декабрь, одиннадцатый день
Поздней ночью, в обстановке полной секретности президент уже не такой большой, но все еще великой страны, подписал указ.
«Всеми имеющимися у государства средствами обеспечить разоружение бандформирований на Северном Кавказе».
В субботу информационные агентства и центральное телевидение передали только одну важную новость. Очень важную: «Президент госпитализирован, в связи с необходимостью проведения операции на перегородке носа. Президент проведет в больнице восемь дней».
Одиннадцатый день декабря на Северном Кавказе выдался морозным и солнечным. Рано утром, блистая смертоносным металлом, войска великой страны с трех сторон начали наступление на самопровозглашенную республику Ичкерию.
Ничего этого ни Борис, ни Ирина, а уж тем более Славик пока не знали.
Борис, пользуясь отпуском, встал поздно — солнечные лучи уже насквозь простреливали комнату. Еще немного повалялся: уж очень неохота было вылезать из-под теплого одеяла. Однако пришлось, слишком уж хотелось есть. Первым делом включил буржуйку, как всегда немного посидел, глядя на веселые языки пламени.
На кухне ждал оставленный на сковороде завтрак. По-хорошему надо было бы умыться, но делать этого совершенно не хотелось. Горячей воды не было давно, а кипятить.… Потом. Вспомнив про воду, Борис чисто механически открыл кран на кухне и удивился — вода была. Конечно, холодная. Однако, и это было крайне непривычно: обычно днем напора для пятого этажа не хватало. Впрочем, и сейчас вода струилась еле-еле и могла в любой момент прекратиться.
Завтрак пришлось ненадолго отложить. Борис быстренько провел ревизию многочисленных ведер, кастрюль, баллонов и бутылок. Кое-что перелил, понизив статус из питьевой в «хозяйственную», освободившееся поставил набираться. Вода весело струилась, звонко пели ведра и кастрюли, Борис постоянно бегал из кухни в ванную и обратно. Переставлял, переливал, относил. Даже есть пришлось на ходу. Зато скоро в доме не осталось ни единой пустой емкости. Теперь можно было и расслабиться.
Борис, наконец-то, спокойно покурил, включил телевизор и лег не диван.
Сначала он ничего не понял. Совсем ничего.
Картинка дергалась, камера то выхватывала отдельные куски, то уплывала куда-то в сторону, качество было плохое, звук еще хуже. Сплошной треск, сквозь который временами прорывался то тяжелый, на грани инфразвука, гул, то крики, то отдельные, непонятные слова.
Дымили какие-то бочки, заволакивая все густым тяжелым дымом. Перегородив часть дороги, горела машина странной конструкции. Ветер на мгновение развеял дым, и Борис с удивлением опознал в ней БМП. Еще несколько таких же стояло на дороге. Плотно, одна за другой. Камера опять дернулась, переключившись на широкую панораму, и стало видно, что дорога, сколько хватает глаз, забита техникой: БТРы, БМП, крытые брезентом машины, танки. Все это гудело, урчало, тряслось, выбрасывая в воздух клубы выхлопных газов.
В левом углу экрана наметилось какое-то движение, и камера стремительно — закружилась голова — повернулась, ловя это движение в фокус. К дымящему БТРу медленно подошел танк с повернутой вбок башней. Немного подтолкнул БТР, отодвинулся, вновь подтолкнул. Наконец, танк примерился, взревел и, выпустив густое облако дыма, резко двинул вперед. Транспортер под чудовищным напором легко развернулся, подвинулся к краю дороги, наклонился. На секунду завис и легко соскользнул вниз на обочину. Колеса медленно вращались, дым на секунду прекратился и повалил с новой силой, сумрак осветили языки пламени.
Машины, стоящие на дороге, одновременно плюнули выхлопами — картинка стала совсем темной — и медленно двинулись вперед. Тяжелый гул усилился.
Борис встал, уменьшил громкость.
— Направо! Быстрей! — прорвался через треск мужской голос.
Картинка дернулась направо, и Борис впервые заметил людей. Они кучками стояли вдоль дороги, и, казалось, молча смотрят. Камера приблизилась, наводя фокус, и, словно ожидая этого, несколько мужчин наклонились, схватили камни и запустили ими в машину. Камни ударили по кабине, брызнуло осколками разбитое стекло.
Опять резкий поворот — другая кучка людей. Выскочили на дорогу прямо перед гусеничным бронетранспортером, скорее всего БМП. Транспортер немного, совсем чуть-чуть, притормозил, сбоку подбежали еще два человека и сунули ему в гусеницы что-то длинное. БПМ остановился. Камни полетели с новой силой, отскакивая от бронированных бортов. Блеснула вспышка — об борт разбилась бутылка, горящая смесь быстро побежала вниз.
Треск перекрыла тяжелая длинная очередь — стреляли явно в воздух, — но люди отпрянули, отбежали от дороги.
Опять весь экран покрылся дымом. Камера металась из стороны в сторону, глухо и непонятно переговаривались операторы.
По экрану побежали разноцветные полосы, на секунду изображение пропало, а когда появилось снова, внизу обнаружилась бегущая строка.
«Вы смотрите в прямом эфире ввод оккупационных Российских войск, снятый нашими ингушскими братьями на территории республики Ингушетия».
Борис, как зачарованный, несколько раз подряд прочитал эту недлинную фразу, и в это время изображение пропало. Экран покрылся знакомой мутной рябью. Борис подождал, покрутил каналы, зачем-то стукнул по ящику кулаком — изображения не было.
Он немного посидел, подождал, открыл пачку «Ростова», купленного по случаю нежданной зарплаты, докурил сигарету до фильтра.
Изображения не было.
Открыл дверь, спустился на четвертый этаж.
— Кто? — настороженный голос из-за двери.
— Это, я — сосед сверху.
Заскрежетал замок, дверь приоткрылась.
— Чего надо? — через цепочку спросила растрепанная женщина.
— Здравствуйте! — сказал Борис. — У вас телевизор работает?
— Некогда нам телевизор смотреть! — сварливо пробурчала соседка. — А что там?
— Показывают, как войска вводят.
— Наши? — оживилась женщина. Борис кивнул. — Заходи, сейчас посмотрю.
В квартире висела тяжелая, давно не проветриваемая духота, пахло газом. Духовку жгут? На стене повисли отвалившиеся, тронутые плесенью, обои. В комнате что-то неразборчиво бурчали. Здесь жили две женщины — мать, бодрая вредная старушка лет семидесяти, и дочь. Дочери было, пожалуй, чуть больше, чем Борису и Ирине, но выглядела она лет на шестьдесят.
— Не, не показывает, одни помехи, — уже поприветливей произнесла соседка. — А че там, много войск?
— Много, — Борис приоткрыл дверь.
— Ну, слава Богу! — сверкнула беззубым ртом соседка. — Наконец-то! Теперь им конец!
— Кому?
— Чеченам! — понизила голос до свистящего шепота. — А то сам не понимаешь? Попили они нашей кровушки! Теперь все — наши быстро порядок наведут! Кого надо — к стенке, кого надо — в лагерь! Эх, Сталина на них нет!
— Так вроде пытались уже? — неосторожно ответил Борис.
— Это когда? В ноябре? Так ты что, не знаешь — предали их! Чечены и предали, оппозиция. В город заманили, а сами разбежались магазины грабить. Вот наших ребят и побили. Нет, теперь так не будет, теперь все — конец! Если войск много, сами разбегутся, правда, мама? А войск, правда, много? — опять шепотом в полуоткрытую дверь.
— Правда, — ответил Борис. — Всем хватит.
Телевизор заработал минут через десять. Показывали то же самое: бесконечные колонны бронетехники, дым, кучки людей. Колонна то и дело останавливалась — и тогда камера спешила показать крупным планом причину: то подожженную машину, то перегороженную живым заслоном дорогу. Впрочем, удавалось это камере далеко не всегда, и тогда казалось, что колонна стоит сама по себе — отдыхает. Бегущая строка бежала постоянно, больше никаких объяснений не было. Сосчитать даже приблизительно, сколько же движется техники, при таком показе было совершенно невозможно, и через час Борису стало казаться, что вся Ингушетия покрыта войсками, как саранчой.
И вся эта грохочущая масса, вся эта армада даже при такой скорости вот-вот минует границу, а там и Грозный недалеко.
В комнате, несмотря на яркое солнце, потемнело, остро запахло тревогой. Невозможно было сидеть на месте, хотелось что-нибудь делать, куда-то бежать.
Бежать было некуда.
Борис отошел к окну, закурил.
Под декабрьским солнцем блестели стандартные пятиэтажки микрорайона, ощетинившись антеннами. По крыше соседней бегали пацаны, вспугивая сидящих на антеннах грачей. Грачи ругались, меняли одну антенну на другую, но улетать не желали. Еще бы — внизу, до самой аптеки, тянулась стихийная мусорка, гниющая и зловонная. Кто же добровольно покинет такое райское место? Дураков нет.
За пятиэтажками темнели покрытые желтой травой холмы. Морозный воздух был чист и прозрачен.
Вот так же хорошо было видно и тогда, то ли неделю, то ли месяц назад — как же тянется время. Только была ночь, темная безлунная ночь, и в пятиэтажках не светилось почти ни одного окна. Борис тоже стоял у окна, рядом, прижавшись к плечу, замерла Ирина. Впереди, почти улегшись на подоконник — только что проснувшийся Славик.
Бомбили Ханкалу.
Сначала в тишине раздавался далекий, быстро нарастающий шум. Шум рос, переходил сначала в тревожный гул, затем в грохот, и, когда казалось, что от этого грохота вот-вот полопаются стекла, с востока выныривал самолет. Маленький, еле светящийся в темном небе. Самолет снижал высоту, что-то ронял и резко уходил вверх и вбок. А через мгновение на земле бесшумно расцветал громадный огненный цветок. Еще через короткий — меньше удара сердца — миг воздух разрывал грохот взрыва, и дребезжало, жалуясь, плохо закрепленное стекло.
Самолеты возвращались быстро, через пару минут, и вновь расцветал очередной смертельно красивый цветок, и вновь жалобно дребезжало стекло.
Зрелище завораживало, не давало возможности отвести взгляд. Так, наверное, кролик смотрит на удава, такого ловкого, красивого, безжалостного.
Напоследок самолеты сбросили что-то новое — Борис явно видел, как от брюха стремительной птицы отделяется и летит вниз то ли контейнер, то ли бочка. На этот раз грохота было поменьше, зато цветок получился особенно красивым. Огромный, яркий — холмы осветились до самого микрорайона. Черно-красный дым стремительно закручивался, превращаясь в громадный гриб, и на город вновь опустилась тишина.
Черный силуэт мелькнул перед стеклом, и Борис в панике отпрянул. Нет, это был не самолет — это спикировал на мусорку грач.
Ирина узнала новость от Славика. Народу на работу пришло как никогда мало, некоторые отделы вообще оказались почти пустыми. У них-то еще более-менее: кроме Ирины пришли Мадина с Ольгой, и через час появился Руслан. Руководства не было.
— Ну что, плакаты писать будем?
— Оленька, никогда не торопись выполнять распоряжение начальства, — дурашливым голосом произнес Руслан. — Ибо не исключено, что последует другое — противоположное.
— Тебе легко говорить, ты…
— Чечен, да? Эх, Ольга Петровна, Ольга Петровна. Хочешь, я с тобой один плакат держать буду? Так и увидят во всем мире — чеченец и русская, оба молодые и красивые. Мир, дружба, любовь! Хочешь? Клянусь!
— Да ну тебя!
Тяжелая дверь резко распахнулась, в кабинет, поднимая ветер, влетел Славик.
— А вы что сидите до сих…
— Слава! Что случилось? Почему не в школе? И кто тебе разрешал ходить одному?!
— Так мам! Вы что, не знаете? Всех отпустили! Занятий больше не будет! Не знаете?
— Не тараторь, — поморщилась Ирина. — Толком скажи: что случилось?
— Я же и говорю! — вытаращил глаза Славик. — Всех отпустили. Совсем. Потому что началась война. А вы не знаете, да?
В кабинете повисла тишина. Казалось, ее можно было пощупать, потрогать руками.
Если обжечься не страшно.
Руслан посмотрел на часы, стремительно встал, уронив стул, включил радио.
— … кабря 1994 года, на территорию Чеченской Республики введены подразделения войск Министерства внутренних дел и Министерства обороны Российской Федерации. Действия правительства вызваны угрозой целостности России, безопасности ее граждан, как в Чечне, так и за ее пределами, возможностью дестабилизации политической и экономической ситуации…
— Вот! А я что говорил! — гордо произнес Славик и осекся, увидев мамино лицо.
Приемник кашлянул помехами и торжественным голосом продолжил:
— Наша цель состоит в том, чтобы найти политическое решение проблем одного из субъектов Российской Федерации — Чеченской Республики, защитить ее граждан от вооруженного экстремизма. Но сейчас мирным переговорам, свободному волеизъявлению чеченского народа препятствует нависшая опасность полномасштабной гражданской войны в Чеченской Республике…
Руслан убавил громкость, поднял стул. Все молчали. В окно ярко светило солнце, играя бликами на бицепсах глянцевого Ван Дама.
— И что теперь? — ни к кому не обращаясь, спросила Ольга.
— По домам расходиться! — Руслан встал, начал что-то собирать со стола.
— Нет.… Но… должно же быть какое-то распоряжение, — неуверенно сказала Ирина.
— Какое распоряжение, Ирина Николавна! — Руслан уже надевал пальто. — Какие же вы все-таки… Счастливо оставаться!
Хлопнула дверь.
— Ирина Николаевна, — нервно произнесла Мадина, — Вы бы к Мусаеву сходили, что ли… Я видела, он приехал.
Дверь в небольшой уютный кабинет была распахнута настежь. Заместитель, не сняв плаща, развалился в кресле и сосредоточенно следил за солнечным зайчиком на потолке.
— Алхазур…
— Ира? Заходи, садись, — опять уставился на потолок. — Дверь закрой. Знаешь уже?
— Алхазур, люди спрашивают, что делать?
— Спрашивают… спрашивают… спрашивают… Кто спрашивает, Ира? — резко выпрямился на кресле, уставился на Ирину немигающими глазами. — Что спрашивает? И почему ты думаешь, чтоязнаю ответ? А?
— Ну, как…
— А, ты насчет работы? — криво улыбнулся Алхазур, а в глазах лед. — Идите-ка вы домой, Ирина Николаевна. Все идите. И больше не приходите. Все, свободна — я занят!
Ира молча встала, поправила стул, открыла дверь.
— Ира…
Остановилась, обернулась через плечо.
— Помнишь в командировке? Как ты меня отбрила… Ладно, пока! — и ухмыльнулся: — «Повезло» вам — плакаты писать не надо.
Мадина и Ольга сидели уже одетыми, Славик что-то рисовал.
— Сказали всем по домам — работа прекращается на неопределенное время. Трудовые все забрали?
Сначала зашли к родителям: Славик ныл, что бабушка не знает, пойдет встречать из школы, испугается.
Родители смотрели телевизор. По бесконечной равнине сквозь дым медленно, но неуклонно ползла бронированная змея. Время от времени на змею налетали маленькие, как комары, люди. Змея ненадолго останавливалась, отмахивалась и ползла дальше.
Славик тут же прилип к телевизору.
— Ого! Круто! Танков-то, танков! Дед, а это что валяется — БТР? Баб, в школу больше ходить не надо. А его, что — подбили?
— Второй час уже крутят, — сказала Валентина Матвеевна, — говорят, что еще с трех сторон движутся. Покушаете? Я борщ сварила.
— Нет, мама Валя, спасибо. Борис там один, волнуется, наверное.
— Волнуется.… Балуешь ты его. Ну, хоть немного — еще горячий.
— Нет, надо еще на базар сходить…
— Ирочка, а может не надо на базар? — забеспокоилась Валентина Матвеевна. — Чеченцы ведь злые сейчас, наверное. Мало ли что…
— Да нет, мам Валя, как раз сейчас и надо сходить. Кто его знает, как дальше будет… — Ира надела платок. — Славик, пошли!
Веселый пожилой чеченец, у которого Ирина чаще всего покупала мясо, сегодня был хмур. Обычно он всегда здоровался, в шутку жалел, что такая красивая девушка досталась не ему, и вообще — не чеченцу.
— Здравствуйте! — сказала Ирина. — Мне килограмма три, пожалуйста.
— А, пришла? — зло протянул продавец. — Смелая… Мяса тебе? А может, кашей обойдешься? Вы же любите кашу?
— Кто? — не поняла Ирина.
— Русские! — повысил голос мужчина. — Русские! Кашу и свинину, свинину и кашу! И ломать все! Что смотришь — своих ждешь?
— Ва Дела! Ваха, ты что? — вмешалась женщина с соседнего прилавка. — Они здесь при чем?
— Ни при чем, все ни при чем, — уже скорее устало, чем зло, пробурчал продавец. — Никто ни при чем. Сто миллионов, а все ни при чем — каждый за себя. Что за народ? Забирай свое мясо!
Ярко светило солнце над предгорными равнинами, над сохранившейся еще кое-где зеленой травой, над дорогами. Если бы глянуть свысока глазами орла или спутника, охватить взглядом всю равнину, стало бы хорошо видно, что дороги эти неумолимо стремятся к большому темному пятну города.
Как реки к океану.
Как кровеносные сосуды к сердцу.
Можно было бы разглядеть, что большинство их, как и обычно, пустынно. Большинство — но не все. Некоторые были забиты настолько, что, казалось, по ним ползут, сверкая бликами, длинные-длинные металлические змеи.
Медленно и неуклонно двигались колонны по дорогам Ингушетии.
Победным маршем, не встречая совершенно никакого сопротивления, шла колонна по дорогам Надтеречного района.
Еще одна колонна остановилась у границы с Дагестаном.
Ничего этого жители города, выглядевшего сверху большим темным пятном, видеть не могли. Не могли они подняться в небо, как птицы. А спутники? Спутники передавали картинку, кому нужно.
Легкий ветерок гонял по улицам обрывки бумаг, полиэтиленовые пакеты, окурки. Славик несколько раз намеривался поднять особенно аппетитный, смотрел на маму и останавливался. Куда-то по своим делам шли люди, и, казалось, что ничего не случилось — все, как всегда. Правда, если прислушаться, можно было услышать громкоговоритель, установленный у Президентского дворца:
— ….оккупационные войска вероломно.… Без объявления… наплевав на продолжающиеся переговоры,… не пройдут… танем как один… дорого заплатят… чем жить на коленях…
Но это если прислушиваться.
Разговор
Танк был чудовищен. Постоянно шевелящиеся гусеницы доставали до крыш домов, а башня сверкала где-то высоко-высоко над ними. Ствол пушки, толщиной с железнодорожную цистерну, тоже все время двигался, как будто выискивая, куда бы влепить соответствующих размеров снаряд.
— Ну что, впечатляет? Эй! Ты куда смотришь? Вниз, вниз смотри!
Борис перевел взгляд вниз: мелькнули ужасающих размеров пулеметы, люк, больше похожий на ангарные ворота.
— Ниже!
Грязное, в каких-то бурых подтеках брюхо исполина, и под ним совершенно не к месту — легкий ажурный столик и такой же стул. На стуле развалился маленький пузатый человечек в шикарном фраке и буденовке с красной звездой. Лицо у человечка гладкое, лоснящееся, улыбка ехидная. А глаза грустные.
— Наконец! Приветствую вас, Борис Алексеевич! Разрешите поздравить с началом!
И голос у него красивый, уверенный — приятно слушать. Такие голоса бывают у политиков, священников и страховых агентов.
— С каким началом?
— Как с каким, Борис Алексеевич? Ну, что вы, право.… С началом восстановления конституционного порядка, конечно. А вы что подумали?
— Конституционный порядок.… А что это?
Человечек взял со стола запотевшую бутылку «Вайнаха», щедро плеснул в пузатый бокал.
— Будешь? А… ты же спишь! — Человечек медленно выцедил бокал, блаженно улыбнулся. — Какая все же это прелесть — не то, что какой-то там дагестанский!
Борис судорожно глотнул.
— О чем это мы? А! Ну, даете вы, Борис Алексеевич! Одичали тут совсем. Конституционный порядок — это конституционный порядок! Это право на жизнь, на работу, на свободу перемещения. На что там еще? Это право платить налоги, делать вид, что выбираешь президента. Самому выбираться.… Ну, это тебе не грозит. Право пить водку, смотреть рекламу. Мало тебе? Право спокойно ходить по улицам, даже вечером. Ты хочешь ходить спокойно по улицам?
— Хочу, — согласился Борис. — А ты думаешь этого всего можно достичь? Танками?
Человечек налил еще бокал, выпил — теперь залпом.
— А ты как хотел — пряником? Опомнись, мы, где живем? Кстати, ты как себе представляешь дальнейшие действия?
Борис задумался.
— Ну, подойдут к городу…
Человечек налил еще бокал и рассматривал его на свет.
— Встанут кольцом, — неуверенно продолжил Борис. Человечек хмыкнул, и Борис упрямо повторил: — Да, встанут!
— И что дальше?
— Дальше? Блокада и переговоры. Ну,… еще, может, короткие вылазки спецподразделений.
Человечек поперхнулся коньяком, закашлялся.
— Кто? Кхм, кх! Какие-какие подразделения?
— Специальные… — еще более неуверенно протянул Борис.
— А! Это которые впятером с полками справляются? Телевизора насмотрелся? Ты бы еще про психотропное оружие вспомнил!
Борис смутился.
— А что, нет таких? Совсем?
— Если и есть, у них более важная задача! — отрубил человечек отряхиваясь. — Президента, например, охранять.
— Так что же — снова, как в ноябре? Нет, не может быть, второй раз так не будет. Видели же, что так нельзя? Видели! Значит — блокада и переговоры.
— Что-то расхотелось мне коньяку, — объявил человечек и налил полный бокал густого красного вина. — Может и так, может и блокада. Да только спешить ведь надо.
— Зачем спешить? — Борис завистливо смотрел, как вино медленно переливается из бокала в глотку пузатого человечка.
— Зачем? — Человечек вытер рот салфеткой. — Да мало или… Престиж страны, гордость, воодушевление от победы, от единой цели. Знаешь, есть такое понятие — маленькая победоносная война? Знаешь! Вот и тут…
Борис знал это определение и даже во сне почувствовал озноб.
— Но ведь тогда будут жертвы? И немаленькие…
— Подумаешь! Вспомни историю.
— Как это, подумаешь! — возмутился Борис. — Объяснять придется — сейчас все-таки не тридцатые года!
Человечек закрыл глаза, подумал, как будто решая, стоит ли говорить.
— Уверен? Не беспокойся — объяснят.
— Как?
— Как, как… — передразнил пузатый. — По-разному. Например, тем, что вас спасать срочно надо было.
— Нас? Меня?
— Не будь занудой! Не тебя лично — русских. Эх, Боря знаешь ли ты, что лет через десять почти вся страна будет уверена, что в Чечне за время власти Дудаева было вырезано 25 000 русских.
— Сколько?!
— Двадцать пять тысяч, — медленно повторил человечек. — Ну, в крайнем случае — двадцать. Я не шучу.
Борис аж задохнулся.
— Да это же.… Подожди, подожди… это же по …
— Не трудись, — человечек вытащил из кармана калькулятор, пощелкал клавишами. — Итого имеем: в среднем по двадцать одному и четыре десятых человека в день.
— Но это же бред!
— Почему? — вкрадчиво осведомился человечек. — Потому, что ты так говоришь? А кто ты такой? Почему тебе должны верить?
Борис растерялся.
— Сотни и тысячи людей будут повторять и повторять эти цифры. Они будут произноситься из телевизоров, печататься, разноситься Интернетом. Что против этого твое мнение?
— Но я же здесь был!
— И что?
— И знаю, что это не так!
— И что? — повторил человечек. — Знай, ради бога. Да только, почему тебе должны верить? Может, ты врешь, может, забыл, может, не видел. Может, тебе заплатили. Может, ты вообще идиот?
— Кто? — закричал Борис. — Нет, подожди. Не может быть! При чем здесь верить или не верить? Мозги же должны быть? Элементарный здравый смысл!
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался человечек.
— Точно — здравый смысл! — обрадовался Борис. — Двадцать человек каждый день!
— Двадцать один.
— Двадцать один! Двадцать один убитый каждый день! Каждый! Сто пятьдесят в неделю! И так три года! И это в городе, где работают телефоны, транспорт, предприятия. Да все бы все знали. Сразу! А уж слухи! Неужели непонятно, что, будь, так русские через месяц побежали бы, куда глаза глядят. Все побежали бы! В панике! Бросая все! Неужели непонятно?
— Через месяц?
— Ну, через два. Неужели непонятно? Неужели трудно представить?
— Кому это нужно — понимать, представлять? — усмехнулся человечек. — Тем более считать? Боря, а ты сам-то хоть знаешь, сколько было убито?
— Откуда? Как это вообще можно будет узнать?
— Никак. Ну, а все-таки. Какому бы числу ты не удивился?
— Не знаю.… Две тысячи?..
— Две?
— Ну, три. А что — разве это мало? А… сколько?..
— Не знаю, — тихо ответил человечек и вылил вино из бутылки себе на голову.
Жидкость медленно потекла, заливая лоб, щеки, шею, рубашку, фрак.
Густая. Ярко-красная.
Как кровь.
