Глава пятая
Последний раз
Хмурым декабрьским утром Борис последний раз приехал на завод.
Не озарило его никакое политическое прозрение, не открылось внезапно будущее — просто подошел очередной отпуск. Да и трудовую книжку он решил забрать так, на всякий случай. Ольга Ивановна, уже отошедшая от случая с самолетом, вновь превратилась в идеал чиновника и книжку просто так отдавать не хотела. Вроде и понимала все, но и ответственности лишней брать не желала. Слава богу, Борис прекрасно знал начальника отдела кадров, и через десять минут книжка была у него на руках.
— Что, взяли? — как ни в чем ни бывало, спросила в коридоре Ольга Ивановна. — Ну и правильно — кто его знает, что дальше будет.
Борис по привычке зашел в цех попрощаться, там еще оставалось человек десять. Делать им было нечего — цех давно стоял — и народ откровенно маялся. Теперь не было даже привычного за последнюю неделю сомнительного развлечения — залезать на колонну и следить за самолетами. Министр обороны, наконец, вспомнил, что самолеты были не турецкие, а все-таки российские. Сделал он это мимоходом, никаких пресс-конференций на это раз не собиралось, и телевидение об этом не трубило ежечасно, что тоже можно понять — ну что тут такого. Подумаешь, не разобрался сразу: самолетов-то много — за всеми не уследишь. А что знаков отличия не было — так их, наверное, просто не успели нанести. После покраски.
Почти все оставшиеся в цехе мужчины сидели в курилке и, судя по дыму, сидели здесь давно и прочно. Бориса никто не заметил: спор был в самом разгаре, и спор нешуточный.
— Да я тебе и сотый раз скажу — это невозможно! — горячился полный мужчина. — Невозможно!
— Как же невозможно, когда все видели? — ехидно спросил лысый слесарь, которого, не смотря на почти пятьдесят лет, все звали Володей.
— Что видели?
— Ну не тебя же? — Володя довольно усмехнулся. — Танки видели с оторванными башнями.
— И что? Что из этого следует? — упрямо спросил полный.
Борис закурил сигарету, присел на краешек лавки. Этот спор он слышал уже несколько дней, он даже знал, что будет дальше. Сейчас Володя скажет про прокурора.
— Вот прокурор! — объявил Володя. В курилке засмеялись. — Что следует, что следует! Что их подбили, следует, что же еще.
— А из чего?
— Из рогатки! Из гранатомета, из чего же еще!
— А башня почему отлетела?
— Почему, почему.… По кочану! Потому что снаряды сдетонировали.
— Боекомплект.
— Вот зануда! Ну, пусть боекомлект.
— Сдетонировал?
— Сдетонировал!
— От РПГ?
— От КПСС! — захохотал Володя. — Конечно от РПГ!
— А я тебе говорю — это невозможно! — повторил полный. — Чтоб сдетонировал боекомплект заряд нужен гораздо больший, чем у разового штатного выстрела из РПГ. Да и не пробьет он броню.
— Слушай, слушай, Володя, — вмешался подзадоривая еще один. — Петрович знает, он до капитана дослужился. А ты в стройбате ничего, кроме лопаты не видел.
В курилке засмеялись. Володя порозовел.
— Из чего же их по-твоему подбили? Из пушек? А ты передачи видел, где чечены показывали, куда надо стрелять, чтоб и броню пробить и боекомплект подорвать? Капитан хренов!
— Пусть они там хоть что показывают! — отрубил Петрович. — Есть законы физики, термодинамики, и их не изменить. Бортовую броню Т-80 РПГ-7в штатным выстрелом не берет даже без фальшборта.
— Значит, невозможно?
— Невозможно!
— И нам все померещилось?
— Володя, ты что осел? — побагровел Петрович. — Я же тебе русским языком говорю — штатным выстрелом не пробить. А вот модифицированным, наверное, можно. Понял?
Володя только этого и ждал.
— И где же их мо-ди-фи-ци-ро-вали? Не иначе в секретных лабораториях завода «Красный Молот»? А чего, автомат «Борз» заделали же. Из него даже из-за угла стрелять можно. А знаете почему? Потому что дуло кривое. Ой, извините товарищ капитан — ствол!
— Ты точно дурак, Володя! На каком «Красном Молоте»? Все лаборатории сейчас за океаном!
— Ну, ты Петрович даешь! По-твоему Дудаеву американцы секретное оружие поставляют? А мы, придурки, думали, это ему Грачев оставил.
В курилке вновь с удовольствием засмеялись. Петрович обиженно замолчал, раскуривая погасшую самокрутку.
— Петрович, а скажи свою теорию, — требуя продолжения вмешался низенький мужичок с красными воспаленными глазами.
Петрович молчал.
— Ну, скажи, Петрович! Просвети нас, неучей. Вон и Борис Алексеевич послушает.
Петрович сопел, выпуская едкий дым.
— Не хочет, — объявил Володя. — Ничего мы сами скажем. Петюнь, давай — у тебя память хорошая.
Молчащий до того молодой парень сделал серьезное лицо и басом, подделываясь под Петровича, выдал:
— «Это возможно только в одном случае — если попасть сзади на башне в открытый люк выброса гильз, и чтобы заряд был приличный и чтобы БК сдетонировал. Или попасть в ствол орудия танка при открытом казеннике с теми же условиями». Короче, в дуло ему попасть нужно! — под хохот объяснил уже своим голосом.
— Теоретически! — заорал Петрович, и курилка грохнула еще сильнее. — Я говорил — теоретически! Да что вы понимаете! Салаги!
Борис тихонько вышел из курилки. Здесь конечно было интересно, но ему предстояло сделать одно очень важное дело или хотя бы попытаться. А для этого нужна была не цеховая курилка, а заводоуправление. До проходной идти минут десять, и за все время Борис не встретил ни одного человека. Цеха стояли пустые и унылые, кое-где уже были сняты окна — с завода тянули все, что можно. Зато над проходной по-прежнему красовался плакат: «Вы славно потрудились — можно и отдохнуть!»
Борис намеревался попробовать получить деньги. В кассу идти было абсолютно бесполезно: там давно висело объявление «Денег нет». Впрочем, в кассу Борис идти и не собирался, он собирался идти к директору. Когда-то они учились в одной группе института и сохранили очень хорошие отношения. Борис ими иногда пользовался. Собирался воспользоваться и сейчас.
— Здравствуй, Боря! — директор встал, протянул руку. — Присаживайся. Как дела? Чаю хочешь?
— Привет, Али! Спасибо, не хочу. Вот в отпуск собрался. — Борис выжидательно уставился на Алихана.
— В отпуск? Это хорошо. На море поедешь?
— Ага! На Канары! Вот только…
Алихан достал пачку «Мальборо», закурил, подвинул Борису. После дешевого табака сигарета показалась восхитительной. Помолчали.
— Да, вот времена настали! Борь, если бы в институте кто сказал, что так будет, не поверили бы…
— Али, денег дашь? Отпускных и зарплату.
Директор поскучнел.
— В кассе был?
— Чего я там не видел? — обиделся Борис. — Закрытого окна с объявлением?
— Окна, окна… — скривился директор. — Сколько там народу, видел? И не уходят. Ждут. Чего ждут?…
— Али! Мне деньги нужны. Может, последний раз. Понимаешь?
— Да понимаю я! Трудовую взял? Я так и думал — уезжаешь. А нам куда уезжать?
— Али, кончай, а.… Дашь денег?
Алихан выпустил кольцо дыма, затушил сигарету, взялся за телефон.
— Карина? Слушай внимательно: сейчас посмотришь, сколько мы должны Туманову, зарплата там, отпускные. Короче, все. Придешь ко мне, я завизирую. Потом пойдешь в кассу, я предупрежу. И принесешь деньги сюда, ко мне — чтоб не один человек не увидел. Ясно? Что? Сама распишешься!
— Али, спасибо! — Борис протянул руку. — Правда, спасибо тебе огромное!
— Да иди ты! — Али откинулся на спинку кресла. — А помнишь, как мы на винограде гуся ловили.… Эх! Ладно,… через полчаса я в город еду, подвезу.
Народу на бесконечном митинге у Совета Министров сегодня было на удивление мало. Митинг длился уже несколько лет, то затихая почти совсем, то разгораясь вновь. Это был своего рода политический барометр. Бывало, он собирал дикое количество народа, десятки тысяч, если не все сто. И услышать тут можно было тоже дикие вещи. Революция бурлила, выплескивая, как и положено на поверхность всю пену и грязь.
Здесь талантливые ораторы доводили собравшихся до исступления, превращая их в толпу. И становилось легко. Легко и просто: вот она — Цель, такая простая и понятная. До нее осталось совсем немного, один шаг, и тогда наступит Золотое Время. Как же они сами этого не понимали?! И толпа аплодировала, сбивая в кровь ладони, толпа кричала единой глоткой, стреляла вверх, не в силах сдержать эмоций.
Здесь клеймили Москву, Россию и русских, обвиняя во всех мыслимых и немыслимых кознях. Здесь обличали предателей, объясняли, почему до сих пор так плохо живут. Здесь обещали золотые горы, нефтяные реки и хлебные берега. Наводнившие город жители сел слушали, затаив дыхание, и многие уже видели себя в роли нефтяных шейхов, разъезжающих на шикарных лимузинах с чемоданами долларов на сиденьях. Надо только еще немного потерпеть, еще поддержать, разобраться с врагами и предателями. Еще немного! Только не сомневаться!
И не сомневались!
Здесь растерзали пойманного сотрудника ФСК. Здесь висел одно время знаменитый плакат «Русские не уезжайте — нам нужны рабы». Плакат провисел не так уж и долго, но кадры успели попасть на центральное телевидение. Крутили их с удовольствием.
Здесь записывались в ополчение. Здесь раздавали оружие. Здесь здравый смысл уступал место революционному дурману. Здесь гневались, радовались, спорили, танцевали. Здесь молились.
Здесь жили.
Как только ситуация в республике и вокруг хоть немного успокаивалась площадь, быстро пустела. Но проходил день, неделя, месяц — в Москве или Грозном что-нибудь обязательно происходило — или говорилось — и митинг вновь собирал толпы людей. А когда долго ничего не происходило и не говорилось, тогда хватало и слуха — многочисленные видимые и невидимые кукловоды не давали затухать пожару.
Поначалу проходить мимо было страшно, потом просто страшновато — потом Борис привык.
Сейчас только возле центрального входа в СовМин, давно превращенного в трибуну, толпилась кучка людей. Да еще несколько человек в форме грелись, сидя на поставленных вокруг вечного огня скамейках.
Завернув за угол, Борис неожиданно столкнулся с крепким парнем в военной форме и на секунду растерялся, даже испугался: только этого ему сейчас не хватало. Парень вдруг шагнул в сторону, уступая место, извинился и выжидательно уставился на Бориса. Это было уже совсем странно. Борис быстро, но ненавязчиво оглядел незнакомца: широкоскулое славянское лицо, русые волосы, странного покроя форма. На рукаве повязка с трезубцем и надписью «УНА УНСО». Оружия нет.
— Ничего, — буркнул Борис, успел заметить облегченный взгляд и пошел дальше.
Все было ясно — украинец принял Бориса за чеченца. Это как раз неудивительно: за чеченца его принимали частенько. Но вот, что в Грозном уже появились украинские националисты.… До этого Борис замечал только добровольцев из «Конфедерации горских народов», да и то немного. Хохлы — это что-то новенькое. И не сказать, что приятное.
Вывеска на министерстве давно новая, с волком. Дверь новомодная — металлическая, со стеклом. Раньше двери здесь были деревянные, резные, огромные, с бронзовыми ручками. Открывались тяжело, как бы показывая, что постороннему здесь делать нечего. Сразу даже без вывески было видно, что учреждение здесь солидное.
По замусоренному, давно не метеному асфальту ветер гнал обрывки бумаг, газеты и окурки. Еще лет пять назад такое и представить было невозможно.
Людей не было.
Не то, что четыре года назад, поздней осенью 91-го. Тогда тут было столпотворение. Кучи народу, журналисты, машины. Под окнами вдоль стены сверкала батарея бутылок с зажигательной смесью: революция готовилась к защите. Тут же рядом какие-то молодые парни готовили новые — в воздухе пахло бензином. Борис прекрасно помнил, как совсем молодой чеченец, почти пацан, убеждал остальных, что он знает, как приготовить нечто необыкновенное.
— Точно говорю! — горячился пацан, держа в руках бутылку из-под шампанского. — Смотри. Наливаешь бензин, вставляешь пробку, закручиваешь проволокой. В пробку вставляешь ниппель и качаешь насосом воздух. Знаешь, что будет? Объемный взрыв! Танк подорвет! Дела дуьхьа!
Парни смеялись и предлагали ему попробовать разбить такую бутылку о стену. А если не получится — то об голову.
Кажется, будто вчера это было.
В холле молодой охранник сосредоточенно разгадывал кроссворд, автомат как обычно, лежал на столе.
— Привет! — поздоровался Борис.
— Салам! — чуть приподнялся над стулом парень. — Слушай, «тягловое животное из двух букв» — кто это? Первая буква «я».
— Як, — сказал Борис и попытался пройти.
— Стой! Подходит, — удивился охранник. Борис вздохнул: кроссворд был почти полностью неразгадан. — Слышь, покарауль секунду — мне в сортир надо. Все равно твоя жена на совещание ушла.
Борис сел, снял автомат и спрятал его под стол. Собственно в этом и заключалась просьба «покараулить» — не министерство, а автомат. С автоматом охранник ходить в туалет почему-то не желал. Борис покосился на автомат: на предохранителе — и приготовился ждать. «Секунда» обычно растягивалась минут на десять. Ничего, можно успеть кое-что отгадать.
— Слушай, — спросил Борис появившегося через десять минут, хоть часы проверяй, охранника, — А куда ты автомат деваешь, когда приспичит, а меня нет?
— В комнату заношу. Баркал.
В кабинете сидел один Султан, молчаливый мужчина в дорогом костюме. Борис видел его всего в третий или четвертый раз, хотя заходил сюда довольно часто. Где тот бывал целыми неделями и чем занимался, точно не знала даже Ирина, хоть и числилась начальником отдела. Зато все прекрасно знали, чей он родственник. Борис сел за стол жены, привычно заваленный бумагами, бумажками, папками, бланками. Подвинул стоящую на самом краю кружку с недопитым чаем. Когда-то в этом кабинете сидело пять и даже шесть человек, все женщины. О тех временах напоминали пустые столы и плакаты на стенах — Ван Дамм и Александр Серов. Ван Дамм еще блестел лакированными бицепсами, а Серов потускнел, потрескался и постоянно норовил отклеиться от стены.
Стол жены стоял у двери, напротив окна. Он всегда здесь стоял — и пять, и десять лет назад. Отсюда хорошо было глядеть в окно — на старый мост, на фонтан. А если пригнуться к самой столешнице, то в окне появлялась гостиница «Чайка». Целиком — с бегущей строкой на крыше. Когда-то под конец рабочего дня Ира вот так почти прижималась к столу и зачарованно наблюдала за бегущими буквами.
«Храните деньги в сберегательной кассе». «Температура воздуха +24». «Летайте самолетами Аэрофлота».
Давно уже не работает реклама, давно не бегут веселые буквы, да и сама гостиница больше похожа на обшарпанное общежитие. Собственно она давно и была уже общежитием: несколько лет назад туда поселили чеченских беженцев из Казахстана. После этого от гостиницы «Чайка» осталось только название.
Борис оторвался от воспоминаний, опустил взгляд на стол. Среди многочисленных отчетов и справок пылилось недописанное письмо. Ирина бралась за него уже много раз и столько же раз бросала. Чеченская республика Ичкерия закупила у Эстонии большую партию ткани. Закупить закупили, в вот оплатить как-то забыли, что ли. Педантичные, законопослушные эстонцы уже больше года методично слали и слали письма с напоминаниями. Письма по бюрократической лестнице спускались к Ирине и оседали в отдельной папке. Что отвечать, она не знала, на ее вопросы все пожимали плечами — платить доверчивым эстонцам никто не собирался.
— Слушай, ты не знаешь надолго они там? — Борис оторвался то заваленного бумагами стола.
— Не-а, — лениво ответил Султан. — Я пришел, уже никого не было.
А совещание между тем только началось. Сначала, как водится, ждали министра, потом долго рассаживались в огромном кабинете, таская недостающие стулья. Собралось человек сто — не меньше. Почти все сотрудники нового, объединенного министерства. Долгие годы министерств было два, друг от друга совершенно независимых. В новой независимой республике их переименовали в управления и объединили в одно Министерство. Так с тех пор и работали — формально вместе, фактически, как и раньше, раздельно, при случае стараясь любой спорный вопрос перекинуть коллегами. «Коллег» зачастую знали только в лицо.
Вот и сейчас даже расселись раздельно — впереди «хозяева», сзади, у стены — «гости».
Министр начал без предисловий:
— Политическую обстановку напоминать не буду. Сами знаете. Скажу только, что положение очень серьезное. Очень! Россия всерьез собралась «навести у нас порядок». Знаем, какой они порядок могут навести! Рязанский!
В зале зашумели.
— Да — Рязанский! — повысил голос министр. — Что они еще могут! У себя бы сначала порядок навели! Нет, они к нам лезут. Лезут и лезут! Поэтому!.. Поэтому мы не можем сейчас оставаться в стороне. В воскресенье все выходим к центральному входу СовМина. С плакатами! «Нет войне! Остановите Россию!» Сами придумаете! Завтра, после обеда. Будут иностранные журналисты, телевидение — пусть весь мир видит. Все понятно? Понятно, я спрашиваю? Особенно это касается русских — вы должны быть первыми! Первыми — понятно? Не надейтесь отсидеться! Ждете, да? Не дождетесь! В случае чего — вы первые заложниками будете.
В зале зашептали, задвигались. К Ирине стали оборачиваться с сочувствующими взглядами. Пожилой чеченец из соседнего отдела демонстративно закатил глаза, кто-то извинительно улыбнулся. Русских в зале было немного, человек двадцать, но почему-то оборачивались именно к Ирине, даже не очень знакомые. Или ей так казалось? Она сидела с каменным лицом, в голове крутилась только одна мысль: «Не заплакать! Не заплакать!»
Расходились медленно, в тягостном молчании. Разрядить обстановку попробовал Аслан, шофер замминистра.
— Берегите русских — их осталось так мало, — весело сказал он и ободряюще улыбнулся.
— А чего беречь собак? — громко раздалось сзади.
Молодая, красивая и почти незнакомая чеченка сказала это ни к кому не обращаясь, громко и с презрительной ухмылкой. Постояла, огляделась и ушла, цокая в тишине каблуками.
Аслан проводил ее взглядом, повернулся и скорчил недоуменную мину.
«Только не заплакать! Не заплакать!»
Кто-то коснулся руки… Мадина. Что-то говорит, успокаивает.
«Только бы не заплакать! Нельзя!»
— Ирина Николаевна, Ольга, пойдем к себе.
«Кто это? Алхазур.… Только бы не заплакать!»
— А вот и они! — сказал Султан. — Здрасти! Оленька, красавица, расскажешь, как тебе летчик каблук отстрелил? А то все уже.… Что это с вами?
В кабинете сразу стало тесно, но Борис видел только жену: неподвижное лицо, сжатые губы и отрешенный взгляд совершенно серых сейчас глаз. Кто-то что-то говорил — Борис не слышал. Обнять бы сейчас, прижать. Нельзя.
Опять открылась дверь, вошел Алхазур — заместитель начальника Управления. Плотно прикрыл дверь, огляделся, кивнул вставшему Султану.
— Вот что, — голос спокойный, тихий. — Ирина Николаевна, Ольга, идите-ка домой. А в воскресенье.… Там ясно будет. Забирай, Борис, жену.
Вечером за чаем, Борис спросил:
— Ну и что завтра думаете делать?
Ирина уже давно успокоилась, и глаза стали обычные — серо-голубые, как и много лет назад.
— А че делать? — тут же влез Славик. — Мам, да понапишите вы плакатов, подумаешь! Хочешь, я тебе напишу? У тебя на работе же есть фломастеры? Зато по телику покажут!
Ирина взъерошила сыну волосы, улыбнулась. Славик сразу стал придумывать, что же такого надо написать, чтоб было лучше, чем у всех, чтоб показали по всем телеканалам. Чтоб маму похвалили. И чтоб не было никакой войны.
— Не знаю, Боря.… Наверное, придется что-нибудь написать. В воскресенье….
А в воскресенье началась война.
