Ведро раскачивалось на веревке, как маятник, и попадать под струйку воды никак не желало.

Борис поплотнее прислонился к холодному железу моста, взял веревку двумя руками, немного подтянул вверх. Ведро еще пару раз проскочило мимо и, наконец, остановилось прямо под струйкой. Стоять на скользкой трубе в нескольких метрах над Сунжей было страшно неудобно, ноги уже дрожали. Руки в дырявых, насквозь мокрых перчатках закоченели и слушались плохо.

Раньше воду черпали из пожарной емкости во дворе дома МВД. Вода была мутная, почти коричневого цвета, иногда ведро доставало дохлую кошку или крысу. Но все-таки это было лучше, чем талый снег.

Когда в пожарном водоеме осталась одна жидкая грязь, пришлось перейти на трубу. Толстая, миллиметров восемьсот, вся простреленная водопроводная труба проходила через Сунжу почти вплотную с пешеходным мостиком, и в ней до сих пор была вода. Это было почти как чудо.

Борис подтянул полное ведро, перехватил его за ручку, поднял вверх. С мостика ведро перехватил Аланбек, привязал к веревке пустое и передал вниз. Борис снова опустил ведро и сразу попал под струю.

Внизу, как ни в чем ни бывало, тихо напевала одной ей известную песню Сунжа.

Борис смотрел на наполняющееся ведро и не думал ни о чем. Ни о том, где будут брать воду потом, когда она кончится в трубе. Ни о том, когда собственно наступит это «потом». Не думал, почему по Сунже плавает столько трупов и почему среди них так много голых мужиков. Мир давно съежился до размеров нескольких кварталов, и время в нем будто замерло. Каждый день почти одно и тоже: утром сходить за водой, проверить Маликину квартиру. Пройтись по чужим квартирам, в надежде найти что-нибудь съестное. Постоянно держать в голове «карту» местности, не упускать из виду ближайшие подъезды и все время прислушиваться к поселившемуся в голове чертику: «Опасно? Не очень? Бежать?» Чертик поселился давно, с каждым днем становился все чувствительнее и еще ни разу не ошибался. Переждать обстрел, задыхаясь от недостатка кислорода прокрутить турбину, вновь переждать обстрел. Поесть, выпить чаю, покурить, найти более-менее чистое место на «улице» для естественных надобностей. Поспать.

И все сначала.

— Боря, хорош, — сказал сверху Аланбек.

Борис передал ведро, с трудом вылез на мост.

Тележка запрыгала по остаткам асфальта, из ведер полетели брызги. Кроме двух ведер на тележке стоял закрытый крышкой молочный бидон и трехлитровая канистра.

Та самая, принесенная из микрорайона вместо сапог. Борис этого уже не помнил.

На востоке начинало светать.

Как всегда выстрела слышно не было: просто в землю, выбив фонтанчик пыли, вонзилась пуля, и через несколько секунд вторая. Не ясно было и откуда стрелял снайпер, и кто он был — федерал или чеченец. Да это никого особенно и не интересовало. Ясно было только одно: снайпер или предупреждает, или играется. Второе — вероятней.

Тележка покатилась быстрее.

Где-то рядом воздух взорвался от автоматных очередей, и тут же на западе несколько раз коротко бухнуло.

Борис еще ничего не понял, а мозг уже отдал команду, и тело автоматически бросилось ее выполнять.

Голова втянулась в плечи, корпус наклонился, руки поднялись к голове. Ноги, ставшие вдруг молодыми и сильными, широкими шагами помчались к ближайшему подъезду. Местонахождение подъезда мозг, как всегда, запечатлел заранее, и теперь на поиски самого короткого пути не требовалось ни мгновения лишнего времени.

В подъезд Борис влетел почти одновременно с первыми взрывами. Аланбек задержался лишь на секунды.

А через мгновение вокруг уже грохотало. Короткие гулкие «БОММ» следовали один за другим, и тут же перекрывались резкими сухими разрывами. Свиста слышно не было.

Они заползли вглубь подъезда, легли на бетонный пол и замерли. Пол был холодным и грязным, усеянным осколками штукатурки, бумагами и обломками мебели. У стены валялся разбитый телевизор.

Ничего этого они не замечали.

Обстрел то усиливался, то почти затихал, время почти остановилось. Наконец, минометы устали, и в подъезд неуверенно вползла тишина. Борис немного подождал, осторожно приподнял голову, прислушался. Тишина после обстрела казалось невозможной, звенящей. Было отчетливо слышно, как стучит сердце.

Зашевелился Аланбек, встал, начал отряхиваться. Борис лежал. Ставшую почти звериной интуицию что-то не устраивало, что-то было не так. Чертик в голове тревожно зашевелился, сердце ударило в набат. «Ложись!» — крикнул Борис и попытался втиснуться в пол. Бетон уже гудел, а еще через миг загудел и воздух. «У-у-уу!» — взвыло вдалеке, мгновенно приблизилось, заполняя диким воем весь мир. «Уу-уу-ду!» Секундная задержка, когда казалось, что от тяжелого, сводящего с ума воя лопнет голова, и, наконец, пришедший почти как избавление, треск взрывов. И тут же новое: «У-у-ду!» И опять лопается голова, сам собой открывается рот, а тело срастается с прыгающим полом.

Тишина упала внезапно.

Борис полежал, прислушиваясь к притаившемуся советчику, ничего не услышал, сел, вытер слюну на подбородке и полез за трубкой. Через минуту поднял голову Аланбек, вопросительно посмотрел на Бориса и сел рядом.

Где-то в микрорайоне изредка глухо бухал миномет, в стороне Минутки так же редко хлопали взрывы, а на холодном полу разбитого подъезда тихо сидели два грязных, бородатых человека. Табачный дым закручивался кольцами, поднимался вверх, пролетал мимо пустых, с давно выбитыми дверями квартир и исчезал.

Табачный дым здесь ничего не держало.

«Как там вода? — подумал Борис. — Может, не зацепило?»

Вода сегодня была очень нужна: совсем одолели вши. Голову он мыл и мазал керосином недавно, а вот с бельем было плохо: то, что Алан брал для себя из квартиры сестры, для Бориса было слишком велико. Но вот вчера наконец-то попалась квартира с подходящей одеждой, и теперь в сумке лежали чистые рубашки, трусы и даже носки. Оставалось только нагреть воду и обмыться. Старое — изношенное и с копошащимися вшами — выкинуть или сжечь.

Но для этого сначала нужно было дотащить воду.

Воду…

Дыхание внезапно участилось, в голове что-то щелкнуло. Сначала тихо заплескалась вода, потом исчез грязный полуразбитый подъезд. По кафелю полутемной ванной прыгали мокрые блики, сверху обнаженную кожу покалывали тугие струи, а руки обнимали что-то теплое, родное, полузабытое. Что это? Грудь с набухшим соском, мокрые черные волосы, запрокинутое лицо с дрожащими веками.

Что это, кто? Разве еще…

Борис закашлялся, судорожно выпустил дым и резко встал. Отмахнулся от Аланбека, спустился по ступенькам и вышел на улицу.

Одно пустое ведро валялось у тележки, из второго через пробитое отверстие тонкой струйкой лилась вода. Молочный бидон и канистра стояли целые. Борис схватил канистру, потряс, чувствуя как плещется вода, прижал к груди. Снова потряс, прислушался. Опять заплескалась вода, и в голове тихо-тихо, на пределе слышимости, запела, казалось, уже забытая напрочь мелодия.

— Ты что, дурак? — зашипел от подъезда Аланбек.

— Сам дурак, — почти весело сказал Борис. — Пошли уже, не будет больше ничего!