Как назло первого сентября выпала дневная смена, и подмениться не удалось. В первый класс Славика провожали без отца.

Школа, где учился и Борис, и его отец, изменилась мало: то же старое двухэтажное здание на Комсомольской, в котором до революции была то ли женская, то ли мужская гимназия. Правда, давно уже не было фонтана с гипсовым пионером, но зато появился новый, отделанный необработанным камнем и с большим горским кувшином. Славик, с букетом цветов и новым ранцем, стоял гордый и немного испуганный в первом ряду и смотрел то на маму, то на своих новых товарищей. Точно так же много лет назад стоял и Борис.

Впрочем, были и отличия.

— Ну, как там было Ира? — спросил вечером Борис, — Русских в классе много?

— Чуть меньше половины, — сказала Ирина. — Двое армян, остальные — чеченцы и ингуши.

— Ничего себе! — ахнул Борис. — А у нас только одна девочка была…

Ира внимательно посмотрела на него, усмехнулась:

— Что ж ты хочешь? У них в семьях не по одному ребенку.

— Вряд ли только в этом дело. Молодых слишком много уезжает — после школы, после института.

— Это тоже, — согласилась Ирина. — Но неужели ты не видишь, какие у чеченцев семьи? Трое, четверо детей. А в селах! И ничего им не мешает: ни быт, ни деньги.

— Можно подумать, их деньги не волнуют, — пробурчал Борис.

— Волнуют, — опять согласилась Ира. — Только и их отсутствие им не мешает, им ничего не мешает. А нам мешает все, даже любовь.

Борис забарабанил пальцами по столу.

— Даже любовь… — задумчиво повторила Ирина. — Знаешь, Боря, мне иногда кажется, что у нас разные шкалы ценностей. У них наверху коллективное, у нас — индивидуальное. Им важнее нация, дети, а нам… Кому деньги, кому работа, кому… праздник.

— Понятно — я во всем виноват. Прямо монстр!

— Почему ты? — Ира улыбнулась, ласково провела ему пальцами по щеке. — Мне тоже так комфортней оказалось. Тоже праздник важнее. Знал бы ты…

«Что?» — хотел спросить Борис, но заглянул в серо-синие глаза и передумал. Наклонился, нашел ее губы.

— Не думай об этом.… В лес еще хочешь?

— Вот, — прошептала, прикрывая глаза, Ирина. — И ничего мне больше не надо. Ужас!

Пролетел южный сентябрь, когда почти летняя жара отпускает только ночью, и понять, что пришла осень, можно только по телепрогнозам программы «Время». Когда уже начинаешь немного завидовать москвичам, вечно жалующимся, что лета так и не было. В октябре, наконец, зной спал, нехотя начали желтеть деревья. И только недели через две опавшие листья покрыли город желто-красным одеялом, и закружились на прохладном ветру кленовые вертолетики. Ирина и Борис часами бродили по опустевшему Треку; вокруг, загребая ногами листья, носился Славик.

Борису предложили должность заместителя начальника цеха. Он выслушал и попросил разрешения подумать. Главный инженер немного удивился, спросил, хватит ли двух дней. Борис заверил, что хватит.

— Здорово! — обрадовалась вечером Ирина. — В выходные вместе будем!

— Вряд ли, Ирочка.

— Почему?

Борис помолчал, глядя, как только что полные радости глаза заполняет озабоченность, вздохнул.

— Понимаешь, цех сейчас в таком положении, что врагу не пожелаешь. Работы накопилось!.. А тут еще реконструкция на носу.

— Не преувеличиваешь?

— Нет, не преувеличиваю. Я же летом помогал — знаю. Короче, чтоб хоть что-нибудь успевать, уходить придется часов в семь…

— Каждый день? — перебила Ирина.

— Каждый день, — подтвердил Борис. — И субботы прихватывать. Лето вспомни. Хочешь так?

Ира растерянно оглянулась по сторонам, как будто пытаясь найти там ответ, взяла мужа за руку.

— Кстати, — улыбнулся Борис, — оклад вырастет на шестнадцать рублей.

— Что? — рассеянно переспросила Ирина. — Оклад… Боря, но ты же хочешь, разве не так?

Борис осторожно сжал тонкую ладонь, провел пальцами по запястью. Хотел ли он? Просто так и не ответишь. С одной стороны, конечно, да — хотел. Монотонная, да и чего там скрывать, довольно простая работа начальником смены давно уже не приносила удовлетворения. Когда летом ему предложили месяц поработать вместо заместителя начальника цеха, он согласился, не раздумывая. И вовсе не из-за денег — разве это деньги! Сначала все было замечательно: истосковавшись, он с головой ушел в работу, все у него получалось прекрасно, и душа почти что пела.

Почти…

Через неделю начались проблемы. Цех давно уже лихорадило, и очередная волна накрыла Бориса с головой. Пошли задержки, вызовы по выходным и ночам. Он уезжал с завода последним, на дежурном автобусе, а через несколько часов этот же автобус вез его через ночной город назад. А дела накапливались и накапливались, и так по кругу. Опять не вместе. Опять.

Скоро Борис уже почти с тоской вспоминал, как было совсем недавно: отработал смену и все — свободен. Не надо ни о чем думать, не надо дергаться, выискивая, где же взять время. Не надо прислушиваться к каждому шороху, ожидая ночного звонка. А как хорошо было, когда он возвращался за полночь после второй смены, а Ира, переделав все дела и даже немного поспав, встречала его накрытым столом. Яичница с томатом, бокал вина, душ. А потом.… Не то, что сейчас, когда приходишь домой без сил. Ради чего? Зарплаты больше на копейки, а работы раз в сто!

И вот опять. Только теперь не на месяц, теперь постоянно. Отказаться? Больше могут и не предложить. Согласиться? И опять жить то ли вместе, то ли врозь. Зачем? Чтоб лет через десять пролезть поближе к заветной кормушке? Да и то, если перестать воевать с ветряными мельницами, принять правила игры и влиться в стаю. Так ведь может и не выйти.… Ох, насколько же проще тем, кого подталкивает в спину жена: «Ты долго будешь на этом месте сидеть? Это разве деньги?»

— Боря, — выдернула его из размышлений Ира, — но так же не может быть постоянно? Может, потерпим?

— Потерпим, потерпим… — задумчиво повторил Борис и улыбнулся. — «Дорогой потерпим еще лет пять. Я, правда, уже забыла, когда мы были вместе, но ведь это для наших детей — потерпим».

— Что?

— Не помнишь? — Борис пристально посмотрел ей в глаза и медленно-медленно произнес: — Лето… дымка над раскаленным асфальтом… Трек… лодка под номером … Черт, какой же у нее был номер?

— Семерка! — прикрыв глаза, подсказала Ирина, мечтательно вздохнула, погладила Бориса по руке. — Помню я, все помню! Вот только не надо, Боря, ты же не считаешь, что я так думаю? Не считаешь?

Борис кивнул.

— Вот и не надо! Я не хочу, чтобы ты пропадал на работе сутками. Не хочу, чтобы приходил домой без сил и тут же засыпал. Мне не нужна такая карьера, мне ты нужен. Просто я не хочу, чтоб ты шел на жертвы из-за меня. Понимаешь?

— Понимаю, Ирочка, понимаю. Никакие это не жертвы. Что ты, в самом деле?

И Борис отказался, сославшись на семейные проблемы. Главный инженер посмотрел на него странным взглядом и сказал: «Что ж, была бы честь предложена». Коллеги удивлялись, пытались расспрашивать. Борис отшучивался. Через неделю он уже почти забыл обо всем, осталась лишь легкая досада. «Как там говорил Вася — хребет слабый? Да нет — ерунда! Просто я без Ирки не хочу. И самоутверждаться мне не надо».

А по стране гремели перемены. Словно торнадо промчался сухой закон, слизнул виноградники и заменил их тормозной жидкостью и клеем «Момент». Грозного он, правда, почти не коснулся: по прежнему в магазинах без всяких талонов была и водка, и «Вайнах», и «Ркацители», и «Шипучка». С журнальных страниц, словно свежий ветер, хлынула новая, а, вернее, старая, долгие годы запрещенная литература. Обком переехал в новое здание, пристройку отдали университету. Первым секретарем впервые стал чеченец. Но все так же шумели каштаны, и летели по ветру кленовые «вертолетики».

Славик перешел во второй класс и нашел в шкафу папины рисунки. Мама и папа пошли в магазин, и разглядывать рисунки никто не мешал. Рисунков было много, очень много, а вот тем всего две — город и мама. Город Славик просмотрел быстро: почти все места он узнавал, даже бабушкин дом. Был, правда, один рисунок, где Грозный был какой-то странный — громадные дома, винтовые лестницы, висящие прямо в воздухе сады, странные, похожие на бабочек самолетики. Город был очень красив, и Славик решил спросить у папы, скоро ли так будет — он тоже хотел летать на таких самолетиках.

Рисунки с мамой Славика немного озадачили. Мама на них была очень красивой, но почему-то почти везде голой. Мама летала сама по себе по воздуху, закрывая черными волосами пол неба. Мама сидела, свесив ножки, на облаке и махала кому-то рукой. Мама лежала в поле с закрытыми глазами и улыбалась странной, волнующей улыбкой, а лунный свет почти осязаемо гладил ее тело. Славик застеснялся и положил рисунки на место. Спрашивать у папы он ничего не стал.

— Мама, — попросил Славик, — ты мне дашь пять копеек?

— А зачем тебе?

— Мы хотим Зульфире Идрисовне подарок купить. Учебник ингушского языка, он двадцать копеек стоит. Дашь?

— Конечно, дам, сыночка! — улыбнулась Ирина. — Вы сами придумали?

— Сами! Она же учительница ингушского языка. Правда, здорово?

В городе прошли первые митинги и демонстрации против строительства в Гудермесе завода БВК. Стройку заморозили. Русских в демонстрациях практически не было.

Два раза приходили предложения об обмене. Предложения ни Бориса, ни Ирину не устроили. Ну что это такое — какой-то Камышин, что там делать?

Прошли волнения в Казахстане и Сумгаите. На работе начались шоу с выборами директоров. Напротив магазина «Спутник» целыми днями стояли молодые парни с плакатами. Плакаты требовали поднять статус чеченского языка. В город хлынули беженцы из Азербайджана.

На заводе начались задержки с зарплатой. Народ бурлил, возмущался, в курилках звучали угрозы. Выкурив по три сигареты, вдоволь наоравшись и пройдясь по родословной высоких начальников, рабочие шли имитировать трудовую деятельность. Потом успокаивались окончательно и работали уже по-настоящему. Деньги обещали со дня на день. Когда таких дней набралось почти два месяца, на заводе образовался забастовочный комитет. Борис вошел туда одним из первых и быстро стал лидером. Ах, как же пела душа, какой охватывал его восторг! Как сладко было видеть, что его слушают, затаив дыхание, не то что на скучных собраниях. Какое могущество он ощущал, когда очередной скептик, поворчав, становился на его сторону и признавал — да, другого пути нет, надо грозить остановкой.

Впрочем, соглашаться-то соглашались, но начинать не хотел никто: «Почему мы? Не, давайте кто-нибудь другой начнет, а мы поддержим». И так все. Отчаявшись, комитет стал применять и хитрость, и даже угрозы. Душа по-прежнему пела, но уже немного фальшиво. И тише.

В последний день, когда почти все уже было организовано, руководство нанесло неожиданный удар — выдало зарплату. Победа? Конечно, победа! Но откуда же тогда смутное ощущение досады? Неужели оттого, что все кончилось, он опять простой инженер, и никто не слушает его, открыв рот? Неужели…

Словно гром, прогремели события в Троицкой. Прошел первый съезд ОКЧН. Съезд требовал, чтоб все руководители в республике назначались только из числа чеченцев, а нефтяную промышленность заменили туризмом. Армяне, сбежавшие из Азербайджана, двинулись дальше в Россию.

Ранней весной им предложили обмен в Ленинград. Комнату в коммуналке за две их квартиры — по всем раскладам просто шикарный вариант. Но они думали: ехать в коммуналку, хоть и в Ленинград, было боязно. Через неделю, когда уже почти решились, оказалось что волновались зря: обменщики передумали.

Борису опять предложили должность заместителя начальника цеха, и на этот раз он согласился. Трудовых подвигов теперь никто не требовал: отработал с восьми до семнадцати — и баста. Да и возвращаться в полночь не казалась уже безопасным. Внешне все еще было, как раньше, но только внешне — мир стремительно менялся.

Ирина решила, что одну квартиру поменять будет проще, и они затеяли обмен. Варианты нашлись быстро, даже пришлось выбирать. Когда из двухкомнатной квартиры на четвертом этаже вынесли последние вещи, и последний раз захлопнулась тонкая, обитая дерматином, дверь, стало грустно. Они задержались на площадке, Ира прижалась Борису к груди, закрыла глаза. Как в калейдоскопе, мелькнули десять счастливых лет: круглый столик с бутылкой «Шипучки», луна, подсматривающая за ними через окно, серпантиновое «я люблю тебя».

— Боря, — прошептала Ира, — как не хочется отсюда уезжать! Будет ли еще когда-нибудь так…

— Что ты, любимая, — обнял ее Борис. — Нас еще волшебный лес ждет.

— Ира! Боря! — закричали снизу. — Хватит зажиматься, машина ждет!

Окна новой трехкомнатной квартиры выходили на две стороны. В одно был виден Дом Быта с шумевшим перед ним проспектом Ленина, из остальных открывался вид на детский сад, свечки девятиэтажек и замороженную сто лет назад стройку Универсама.

Вещи подняли быстро, и в будущей детской зашумело новоселье. Рекой лилось вино, ручьем — коньяк, тост сменялся тостом, и через десять минут Ира забыла о глупых предчувствиях.

— Будьте счастливы! — желали гости.

— Всегда готовы! — отвечал Борис. Ира улыбалась и кивала.

А через месяц грянул ГКЧП.

Как и все, три дня они, не отрываясь, следил за новостями, а потом плюнули, съездили на Каспий и затеяли ремонт.

Славик вынес мусор, вернулся с синяком под глазом и заявил, что больше он тут один на улицу не пойдет.

Вокруг окруженного милицейской цепью обкома шумел митинг, старая власть держалась из последних сил. Борис отремонтировал окна, Ира поклеила обои в детской. Вместе взялись за большую комнату, и тут события закрутились с дикой скоростью.

Из далекой Эстонии в город приехал новый лидер, из Москвы вернулись защитники Белого дома, и старая власть не выдержала натиска. А Борис покрасил полы.

Город заполонили съехавшиеся с сел революционеры, перед Советом Министров начался бессрочный митинг. Мимоходом, поддавшись общей моде, снесли памятник Ленину, оставив на пьедестале один ботинок. Новый лидер обещал жизнь, как в Кувейте, и почему-то золотые краники. Из уст в уста поползли слухи: «Русских будут резать! Надо уезжать!» Начались игры вокруг выборов.

Ира через Министерство достала новый унитаз и шикарную зеленую ванну. Борис поменял трубы, положил кафель. Отец смастерил в туалете полочки. Славик записался в секцию настольного тенниса.

В октябре революционная пружина начала распрямляться еще быстрее, хотя казалось, что быстрее вроде и некуда. Прогремели бунты в СИЗО, закончившееся тем, что узников «прогнившего режима» выпустили на волю, и они с радостью включились в революционный процесс. Естественно, как могли. Вооруженных людей на улицах прибавилось. Гвардейцы это, ополчение или вчерашние обитатели тюрем, разобраться было невозможно. Да и какая разница — революция! В город зачастили высокие руководители из вроде бы еще столицы — то генеральный прокурор, то Руцкой, то Полторанин с Бурбулюсом. Чем они занимались? Наверное, политикой. Тоже, как умели.

Двадцать седьмого октября республика получила первого президента. В магазинах стремительно исчезали продукты. Похолодало.

Борис и Ирина с головой ушли в ремонт. Квартира преображалась на глазах, превращаясь в то, о чем они мечтали. Кухня — маленькая, но уютная, где продумана каждая мелочь. Детская — тоже небольшая, зато отдельная. На стенах веселые светлые обои, удобный стол для уроков, диван. А как блестела зеленая ванна, как отсвечивал новый, темно-зеленый кафель, как сверкали встроенные полочки!

Из цеха уехал еще один работник. Продал квартиру в Черноречье и купил домик в богом забытой деревне где-то под Ярославлем.

— Что ты там делать будешь? — спросил Борис. — Ты ж всю жизнь в городе прожил, кроме завода нигде не работал. Да и лет-то тебе далеко не тридцать. Не боишься?

— Я здесь боюсь, Алексеевич. Мне чеченец знакомый сказал, скоро погромы начнутся.

— Да мало ли кто что сказал? — удивился Борис.

— Не веришь? — усмехнулся пятидесятилетний мужчина. — А плакат не видел? «Русские не уезжайте — нам нужны рабы!» А про штампы в паспортах слыхал? Вот тиснут тебе туда волка чеченского — и куда тогда? Не веришь? Ладно, твое дело. Табачком не угостишь? Денег совсем не осталось.

Вечером восьмого ноября Борис укреплял скрипящие половицы в большой комнате. Ирина тушила нутрию, ароматные волны просачивались через закрытую дверь, лезли в нос, отвлекали. Тихо бубнил включенный телевизор, Борис, разрываясь между половицами и волнующим запахом, внимания на него почти не обращал. «Черт, это невозможно терпеть. Как же вкусно! Может… Стоп! Что это там?!»

— … положение в Чечено-Ингушетии. Чрез…

Борис бросил отвертку, подбежал к телевизору, крутанул ручку громкости.

— … вычайное положение вводится по всей территории Чечено-Ингушской республики с пяти часов девятого ноября тысяча девятьсот девяносто первого года…

— Что случилось, Боря? — спросила, открывая дверь, Ира.

Борис вдохнул ринувшийся из кухни аромат, сглотнул слюну и убавил громкость.

— Чрезвычайное положение вводят. Черт его знает, как они это себе представляют? Что-то не очень мне… Ир, а готово скоро будет? ЧП не ЧП, а кусить-то хочется!

Ночью Бориса пару раз будил гул самолетов. «Тяжелые! Наверное, транспортные. Десант везут? Сказать?» Борис посмотрел на мирно спящую Ирину, тихонько поцеловал ее в шею и закрыл глаза.

Девятого город забурлил. Дороги перегородили бетонными плитами, на площади раздавали оружие. «Прямо Петроград в семнадцатом! — подумал, глядя на очередь перед грузовиком с оружием, Борис. — Жаль, Аланбека нет, можно было б и себе взять».

К вечеру стало ясно, что никакого ЧП нет, и не предвидится, и Борис вернулся к половицам.

Президент вступил в должность под аккомпанемент дождя с мокрым снегом и автоматной стрельбы. Борис посмотрел инаугурацию по телевизору и принялся за двери. Хотелось покрасить их «под дерево».

Ремонт до конца закончить не успели: слишком все-таки отвлекала национал-революционная круговерть. Правда, и осталось совсем немного. Новый год встречали у друзей — тогда они еще не знали, что это последний раз. За окнами падал легкий снежок, в квартире двенадцатиэтажки у роддома гремела музыка, звучали тосты, и казалось, что ничего не изменилось — все как обычно. Стреляют чаще? Подумаешь ерунда, Кавказ все-таки! Разговоры о будущем пошли только, когда все устали, да и то как-то вяловато. Первый раз Борис заметил, что друзья особо не откровенничают с ним на эту тему. Шушукаются между собой, а стоит подойти — замолкают, или сводят все к шуткам. Стало немного обидно: «Что это они? Чего боятся?» Борис вернулся к столу, налил водки, посмотрел на задремавшую в кресле Ирину. «Ну и бог с ними. За тебя, Ира! И за меня. За нас!» — и скривившись, выпил стопку до дна. Домой возвращались рано утром, по еще темным улицам заснувшего города. Под ногами скрипел тонкий снег, на улицах не было ни души. Лишь у Совета Министров дремали двое в камуфляже и с автоматами. Услышав шаги, один понял голову, и Ирина крепче вцепилась в руку мужа.

— Эй! — хрипло произнес охранник, снял автомат, направил ствол в небо и нажал на спуск. — С Новым годом?

Автомат сухо щелкнул. Охранник зевнул и рассмеялся.

— С Новым годом! — облегченно ответил Борис.

В январе квартира была готова. С особым удовольствием Борис доделал спальню. Последний штрих он сделал за один день, пока Ира была на работе. Повесил над тумбой для белья зеркало, рядом приделал бра, перед тумбой поставил пуфик. На тумбу поставил всю Иркину косметику и пошел пить чай.

Вечером Ира, увидев его довольное лицо, сразу прошла в спальню. Села на пуфик, посмотрела на себя в зеркало, зажгла свет. Посмотрела на Бориса, выключила свет, опять повернулась к зеркалу. Борис подошел, положил руки ей на плечи. Ира склонила голову, прижалась к его ладони, снова дернула за шнурок, зажигая бра.

— Нравится? — не выдержал Борис.

— Нравится, — дрогнувшим голосом прошептала Ира, — еще как нравится! Спасибо, Боря! Я же об этом столько лет мечтала… столько лет.… Жаль, что так поздно…

Борис нагнулся, посмотрел на отражение в зеркале.

— Э! Это что еще такое? — повернул Ирину к себе, промокнул губами одинокую слезинку. — Ирка, ты что? Ты же не плакала никогда? Перестань — все у нас будет хорошо!

В ту ночь Ира была неугомонна и как никогда смела. Дважды их души, переплетаясь, улетали на небо, дважды исчезала и, обновленная, снова появлялась вселенная. Смятая простыня свесилась с дивана, упало на пол ненужное одеяло. Тяжело дыша, Борис откинулся на подушку и закрыл глаза. В глазах загорались и гасли звезды. Борис улыбнулся, нащупал гладкое плечо и уткнулся в него носом.

— Не спи Боря, — прошептала Ира, — не спи. Ведь у нас сегодня новоселье?

— Новоселье… — так же тихо ответил Борис. — Волшебный лес. Но я больше не могу, Ирочка.

— А ты отдохни, я подожду, — Ира повернулась и положила голову ему на грудь.

Борис приоткрыл глаза, провел рукой по гладкой спине, снова зажмурился. Огоньки зажигались и гасли, зажигались и гасли.

— Ты уже отдохнул? — спросила Ира.

Борис молча покачал головой.

— Нет? — удивилась Ира и тихонько засмеялась: — А мы сейчас поможем!

Легкие пальцы пробежались по обмякшему телу, немного задержались на животе, опустились вниз.

— Ой! Действительно не отдохнул. Бедненький — совсем я тебя замучила.

— Это не я, любимая, — прошептал Борис, — Это он.

— Он? — улыбнулась Ира, и в почти синих глазах загорелся вызов: — Он? А если так?

Горячие губы прикоснулись к его груди, прошлись по животу, скользнули ниже. Глаза закрылись сами собой, в темноте опять зажгись звезды. Губы раскрылись, прижались, обволакивая, и Борис помчался к звездам. Ближе. Еще ближе! Еще! Вселенную пронзила терпкая судорога, Борис вздрогнул и дотронулся до звезд рукой.

Отражаясь в зеркале, смотрело на них не выключенное бра.

Как один день проскочил февраль: нападения на военные городки, разгром поджог и взрыв складов конвойного полка МВД, продуктовые карточки, постоянные уточнения границ с Ингушетией, бушующие митинги. Мир стремительно менялся, угрожающе закручиваясь воронкой, не замечать этого уже становилось трудно. И они замечали, конечно. Замечали, но что толку? На жилье в России не хватало денег, ехать просто так — в неизвестность — не хватало решимости. И чем яростнее дули ветры, чем глубже увязал город в революционном угаре, тем сильнее их тянуло друг к другу. Ночью в спальне трехкомнатной квартиры включалось бра, и все тревоги улетали прочь. Далеко-далеко, на край земли. А что за окнами все чаще стреляли — что с того? Кавказ…

За февралем пролетел март, незаметно подошло лето. Ремонт давно закончился, и у Бориса появилось много свободного времени. Он ходил на книжный базар, водил Славика на теннис, сам там поигрывал, читал и как никогда много просиживал перед телевизором.

А посмотреть там было на что!

Дудаев предложил предоставить политическое убежище свергнутому руководителю ГДР Эрику Хонекеру. Широким жестом обещал оказать помощь голодающим Москвы и Питера. Министр внутренних дел и известный борец, чемпион мира и Олимпиады, битый час уговаривали с телеэкрана сбежавших из тюрем уголовников сдать оружие.

— Вы не мужчины! — нахмурив брови, говорил чемпион. — Вам поверили, а вы! Сдайте оружие или запишитесь в гвардию. Это последнее предупреждение!

Мэр города, за пять минут отчитавшись о проделанной работе, в течение следующего получаса рассказывал, какой у него замечательный пистолет. Филолог с горящими от возбуждения глазами спешил сообщить всем о своем открытии — чеченский язык является праязыком всех известных в настоящее время языков. Доказательства? Пожалуйста! Есть языки, где только два рода, есть, где три — как в английском или русском. А в чеченском их четыре! Что еще надо?

Почитать прессу тоже было интересно. В «Грозненском рабочем» на всю первую полосу напечатали обращение парламента Ичкерии к парламенту Великобритании. Англичанам предлагалось немедленно признать независимость Чеченской республики, взамен обещалось открыть им, англичанам, тайну их собственного происхождения. Но, видимо, редактор не выдержал, и тайна раскрылась на второй полосе этого же номера: предки англичан являлись выходцами из горной Ичкерии.

Весной из цеха уехал еще один человек, Виктор — начальник отделения. Народу помогать собралось много, контейнер заполнялся вещами на газах. Борис с Виктором остановились перекурить на широкой лестничной площадке старого, еще сталинских времен дома.

— А ты когда собираешься? — деловито поинтересовался Виктор.

Борис посмотрел в окно. Весеннее солнце заливало двор ярким светом, слепило глаза. На деревьях уже распустились первые листочки, в мусорке ковырялись вороны, сосредоточенно вылизывалась, развалившаяся на солнце кошка. Было тихо, пыльно и немного тоскливо.

— На какие шиши? — тихо спросил Борис. — Знаешь, сколько за мою квартиру дают?

Виктор промолчал.

— Ты, говорят, и работу нашел?

— Ага! — оживился Виктор. — Начальником установки. Жуков помог, он там теперь главным инженером. Слушай, может он и тебя устроит?

— Жуков? Да я его и не знал почти. Так — только по работе.

— Ну да, ты же с нами никогда ни на рыбалку, ни пива попить. И вообще.… Сразу домой, к своей. Чем она тебя так?..

— Витя!

— Молчу, молчу! — шутливо поднял руки Виктор и вдруг засмеялся: — А то еще зубы выбьешь! Как Погосову тогда. Что он про твою сказал?

— Витя! — угрожающе напрягся Борис.

— Не, Боря, все-таки ты псих! — пожал плечами Виктор, торопливо затянулся и выбросил окурок. — Ладно, не расстраивайся — все будет хорошо. Пошли, что ли, водка стынет.

Летом поток отъезжающих возрос. Борис раз шесть грузил вещи друзьям и знакомым. «Ты так профессиональным грузчиком станешь», — шутила Ирина. Борис принимал душ и снова включал телевизор.

Осенью во Дворце Спорта завода «Красный Молот», куда Славик ходил на теннис, остались работать всего три секции, народу тоже поуменьшилось. И все-таки, они работали. Книжный базар тоже заметно оскудел, впрочем, книг меньше не стало. Продуктовые магазины сверкали пустыми полками, на базаре цены стремительно ползли вверх. Нутрии, однако, по-прежнему продавались, а остальное Ирина доставала через министерство.

Славику купили в «Промавтоматике» компьютер, маленький сверкающий «Спектрум». Знакомый подсоединил его к телевизору, принес целую магнитофонную кассету с играми, и, когда по экрану побежали, долбя друг друга дубинками, маленькие человечки, Славик счастливо засмеялся и от неожиданности пукнул. С этого момента телевизор стали смотреть меньше: отец и сын сидели целыми часами, давя на кнопки, а по экрану летали самолетики, мчались яркие автомобили, и разделывался с врагами Робин Гуд.

Девяносто третий год встречали дома — друзья тихо и незаметно уехали, Борис узнал об этом случайно. Закрылась секция настольного тенниса, а Дворец Спорта, по слухам, должны были вот-вот отдать под казармы. Книжный базар еще работал.

На заводе сменился директор. Старый уехал в Россию, а новым оказался однокурсник Бориса, Алихан. Сразу стало легче с получением зарплаты: Алихан никогда не отказывал старому знакомому.

Завод постепенно останавливался, работало только несколько цехов, да и то далеко не на полную мощность. Почти то же самое происходило и на других заводах. Зато пышным цветом расцвели всевозможные самодельные «заправки». В ход шло все — сливали остатки из резервуаров, просверливали или простреливали трубопроводы, а то и просто копали ямы. За почти век грозненской нефтепереработки под городом образовалась целая линза из керосина, бензина, нефти и бог еще знает чего. Кое-где линза подходила почти к самой поверхности — только копни.

И копали.

Борис сам видел несколько ям разной глубины, из которых черпали бензинокеросиновую смесь. Как это потом очищалось, и что на этом потом ездило, Борис не знал. Но что-то, похоже, ездило, потому что у каждой ямы был один или несколько хозяев, ревностно следивших за суверенитетом.

Трубопроводы теперь не сверлили — их простреливали. Иногда не совсем удачно. Вечером к эстакаде, проходящей вдоль дороги, подъехала белая «шестерка». Милиционер с канистрами в руке подошел к трубопроводам, вытащил пистолет. Хлопнул выстрел, из трубы с ревом вырвалось пламя, стоящий на остановке народ бросился врассыпную. От машины остался обгоревший остов, от милиционера — горстка пепла.

В парке завода Анисимова сцепились в очереди на «заправку» несколько водителей. Один занервничал и дал по машине конкурента очередь из «Калашникова». Пуля пробила емкость с гексаном, та загорелась. Водители, забыв обо всем, дали по газам, работники парка вызвали пожарных. Подтянулись охранники, милиция. Емкость потушить не удалось, огонь перекинулся на вторую. А потом они, одна за другой, взорвались, и последняя, поднявшись в воздух на столбе ревущего пламени, вдруг замерла, повернула и, словно фашистская ФАУ, помчалась вдоль дороги. Народ рванул в стороны быстрее американских спринтеров.

Тащили с заводов все, что можно. Тащили цветной металл, пустые бочки, масляные выключатели, лабораторную посуду, оконные рамы. Что нельзя — тащили тоже. Прямо с территории ЦГФУ сперли здоровенный, метров пять в длину, холодильник-конденсатор. Видимо, позарились на нержавейку и латунные трубки. Оперативники из Следственного комитета только диву дались, увидев след от троса на заборе — явно тянули краном. Вокруг собралась куча зевак — охрана, пацаны на великах из Алхан-Юрта. Опера переглянулись и заговорили громко между собой:

— Все, достали! Дудаев вертолет дает, Алхан-Юрт облететь. Сказал, у кого во дворе найдут холодильник — всех с пулемета прямо с воздуха гасить.

Несколько пацанов вскочили на велосипеды. Через полчаса один вернулся: «Нашли трубу, нашли! В лесу была — не надо вертолет!» Следом приехали грузовик с холодильником в кузове и автокран. Через полчаса кран прямо через забор поставил холодильник на место. Дудаев, ясное дело, ни о вертолете с пулеметом, ни о холодильнике знать ничего не знал. Скорее всего, он даже о существовании ЦГФУ не подозревал…

О существовании Химзавода Дудаев знал точно: весной неожиданно нагрянул с инспекцией. Объехал несколько цехов, поинтересовался проблемами. Рабочих, живших в большинстве в Черноречье, волновало только одно — мягко говоря, усложнившаяся продажа квартир из-за действий Алдынского комитета. Об этом президенту, конечно, никто ничего не сказал, пожаловались только на перебои с зарплатой. Дудаев рассказал про экономическую блокаду и поинтересовался, почему завод не работает на полную мощность.

— Так завод Ленина сырье не дает, — сказал директор.

Дудаев вопросительно глянул на директора завода Ленина.

— Мы даем! — заявил тот.

Президент нахмурился.

— Оно не подходит, — попробовал объяснить директор Химзавода. — Слишком тяжелое.

— Тяжелое? — помолчав, переспросил президент и тут же принял решение: — Облегчайте!

— Понял, что делать надо? — спросил Алихан Бориса на следующий день. — Облегчать! А ты зарплату просишь… Ладно, давай подпишу.

Летом вновь поменяли деньги, и от Советского Союза теперь остались только паспорта. В августе, когда до конца срока обмена оставалось еще больше недели, Борис стал свидетелем занятной картины. Он ехал на троллейбусе из Микрорайона. Возле библиотеки Чехова троллейбус обогнал кортеж из нескольких автомобилей. Из головной машины высунулась рука с автоматом, раздалась длинная очередь. Пассажиры почти не обратили на это внимания: привыкли. Но следом из машины посыпались деньги, много денег. Разноцветные советские купюры летели по ветру, устилали асфальт, словно опавшие листья. Троллейбус резко остановился, водитель выскочил на дорогу и стал судорожно собирать деньги, запихивая их в карманы и за пазуху. Дверь троллейбуса он успел закрыть, и это позволило ему выиграть немного времени. Совсем немного: через несколько секунд двери открыли, и на мостовую выскочила целая толпа. Пять минут — и на асфальте не осталось ни одной купюры.

Осенью они продали квартиру, слишком быстро уж падали цены. Деньги несли домой в обычном полиэтиленовом пакете. Денег было много — несколько тяжелых пачек, похожих на кирпичи и, глядя на них, с трудом верилось, что купить на них сейчас в городах России можно разве что гараж. И то не везде.

В течение ближайшего времени эти несколько кирпичей должны были начать работать и подарить своим владельцам то, о чем они мечтали.

Борис занялся бизнесом.

Три человека — два чеченца и один армянин давно мечтали пристроиться к бурно процветающей продаже нефтепродуктов, и им не хватало немногого — наличности и некоторых знакомств. И то, и другое принес Борис. Схема была довольно проста — в Грозном покупались цистерны с нефтью, затем их перегоняли в Прибалтику и продавали. Цистерны по всему пути сопровождали двое из команды, обеспечивая с помощью взяток «зеленый путь». Деньги гнали назад наличкой, на обычной машине.

Три операции прошли, как по маслу. Кирпичей стало заметно больше; Борис и Ирина смотрели на них завороженным взглядом и видели трехкомнатную квартиру где-нибудь в Краснодаре или Саратове. А может, в Москве? Ведь если добавить совсем немного, хватит и на Москву, и родителям на домик в деревне. И идет все так хорошо. Еще всего лишь раз, один только разок.… Ох, как заманчиво!

И они решились.

Все прошло хорошо. Цистерны дошли до Латвии без задержек, покупатель расплатился сполна. Последний телефонный звонок был из Ростова: «Все идет по схеме — ждите». Через день третий участник группы должен быть встречать «купцов» на границе.

Они не появились.

Ни через день, ни через два.

Нашли их только через неделю. В Ростове. Обоих — и армянина, и чеченца. Избитых до неузнаваемости и с огнестрельными ранениями.

В морге.

Машина и деньги растаяли, словно их и не было.

Так же растаяли и мечты. Краснодар, Саратов и Москва снова стали такими же далекими и недоступными, как и Австралия, а мир опять съежился до размеров столицы непризнанной республики. Даже меньше.

Покраснели листья каштанов в опустевших скверах, полетели по ветру кленовые вертолетики — незаметно подкралась осень 94-го года.

Последняя осень.