Глава пятнадцатая
Дальше только…
Электричество в доме было, газ плохо, но все-таки шел. Вода в квартиру уже не поднималась, но во дворе еще была. Еды полный холодильник, и даже иногда работает телевизор. Может, все не так уж плохо, и они спокойно дождутся….
Чего именно хочется дождаться, Борис толком определить не мог. То ли, чтобы большая Родина оставила их в покое, то ли совсем наоборот.
Пожалуй, просто хотелось жить.
Следующую ночь самолеты летали до самого утра, и бессонная ночь на неудобных лавках убежища вымотала полностью. Да и народу там стало многовато, мест уже не хватало. Днем Борис решил обследовать «свои» подвалы.
Один, общий, отпал сразу — слишком он оказался забит. Много лет назад, еще в школе, Боря Туманов устроил в этом подвале лабораторию. Там хранились реактивы, там устраивались рискованные опыты, один из которых чуть не окончился пожаром. С тех пор прошла почти вечность, дубовый стол с протухшими реактивами гнил теперь где-то в углу, заваленный разнообразным хламом. Места в подвале хватало только собакам.
Второй подвал был заперт, зато с третьим повезло. Он тоже был заперт, но ключ оказался у отца. Год назад там попробовали организовать швейную мастерскую, даже пару машинок поставили. Потом что-то не заладилось, и дело заглохло. Но, так как подвал располагался прямо под родительской квартирой, хозяин оставил отцу ключ — присмотреть.
Подвал оказался отличным: большое отделение с запылившимися швейными машинками и маленькое, где даже стоял лежак. Через полчаса Борис с отцом провели туда освещение, поставили стулья, занавесили вход в маленькую «комнату» одеялом.
— Привет, соседи! Обустраиваетесь?
Борис поднял голову: рядом с входом стояли Алхазур и Мовлади.
— Привет! Все готово, приглашаю на новоселье. Только окошки бы заделать. Я во дворе блоки видел, может ими?
— А что Султан скажет? — засомневался Мовлади.
— Не бойся, потом назад положим, — поддержал Бориса Алик.
На новом месте оказалась гораздо комфортнее. Где-то высоко кружились самолеты, то далеко, то не очень падали бомбы. А в подвале уютно светила стоваттная лампа, одеяло гасило звуки, и тихо бурчал приемник.
— Хороший подвал, — сказал Алик. — Прямого попадания, конечно, не выдержит, а так — вполне.
— А ты что с женой не уехал? — спросила Ирина. — За квартиру боишься?
— Ага. Отморозков хватает.
— Вчера, говорят, двух мародеров дудаевцы поймали. Расстреляли на месте.
— Ой, тетя Валя, — улыбнулся Алик. — Не верьте вы всему подряд.
Борис вытащил кисет, стал набивать трубку.
— Что-то ты не очень высокого мнения о новой власти, — усмехнулась Ирина. — Раньше лучше было?
— Мне при всякой власти нормально, — объявил Алхазур, — лишь бы проверок больше было. Хотя, конечно, раньше проще было. Такса была — кто сколько даст. А сейчас…
— Все-таки зря мы блоки взяли, — проснулся Мовлади. — Султан ругаться будет.
Борис набил трубку, вышел в «предбанник».
Взрыв грохнул неожиданно, ощутимо подпрыгнул пол, заложило уши. Борис инстинктивно присел, втянул голову в плечи. «БАМ!» — рвануло на улице. «БУМ!!» — отдало в голове. Со стены упал кусок штукатурки, и в подвал снова опустилась тишина.
— Боря! — выбежала из маленькой «комнаты» Ирина. — Боря, как ты?
Часа два было совсем тихо: ни самолетов, ни выстрелов. Поднялись домой, и, только разделись, как послышался знакомый вой. В подвал еле успели. Самолет покружил, покружил, подвесил в небе осветительную бомбу и улетел. Опять опустилась тишина, опять поднялись домой. На этот раз Борис даже не стал раздеваться, только ботинки снял. Дрема накрыла сразу. А потом снова прилетел самолет.
Днем Борис еле встал. Ужасно хотелось спать, и даже доносившиеся из кухни ароматы бодрости не прибавили.
Облака разошлись, было солнечно и немного морозно. Под окнами кухни сидели собаки, ловили запахи и тихо поскуливали. Где-то постреливали.
— Папа, смотри! — поднял с асфальта что-то блестящее Славик. — Что это? А вот еще! И вот!
На руку легла тоненькая, сантиметра три в длину, иголка. Борис потрогал пальцем — острая! Поглядел на стабилизаторы, покачал головой.
— Что это? — не отставал Славик. — Из бомб? Чтоб больше народу зацепило? Ого, сколько их тут! А вон шарики! Таким сразу убьет, да? Пап, а зачем они такие бомбы кидают? Тут же пехоты нет, а такой иголкой кого хочешь проколоть может. Даже собаку!
Борис сжал иголку в кулаке, беспомощно пожал плечами. Славик ответа дожидаться не стал, присел на корточки и стал наполнять карманы смертельными игрушками, выбирая самые красивые. Его тут же окружили собаки. Голодные псы обнюхали шарики и подняли на своего вожака недоуменные, немного обиженные морды. Шарики собакам не нравились.
— Папа, они есть хотят! Попроси у бабушки косточек, а то она мне не дает.
— Косточками их не накормишь, — серьезно сказал Борис, — бабушка их так выварила, что даже запаха не осталось. Я кое-что получше придумал. Пошли!
Через полчаса в центре осажденного города началась охота. Для нее не потребовалось лицензий и охотничьих билетов. Не потребовалось даже огнестрельного оружия. В самом конце двадцатого века, на территории Европы на охоту вышел человек вооруженный старым добрым копьем.
Жирный самодовольный голубь лениво семенил по асфальту, выглядывая что-нибудь съестное. Пока ничего подходящего не попадалось: камешки, ветки, дурацкие, непривычно пахнущие железки. Голубь не унывал — он не умел унывать — и с упорством автомата продолжал свое занятие. Краем широко расставленных глаз голубь на всякий случай наблюдал за окрестностями, но ничего опасного не замечал. Где-то далеко — стая собак, рядом медленно двигается человек: ерунда, ничего страшного.
«Надо же, как близко подпускает! — подумал Борис. — Не то, что в детстве, когда с рогатками подкрадывались». Сделал еще один шаг и ткнул голубя копьем. Длинный, заостренный на точиле гвоздь легко пробил птичье тельце. Борис быстро наклонился, схватил трепыхающегося голубя и свернул ему шею. «Есть один! Эдак я штук двадцать набью!»
Двадцать не получилось. После шестого броска увлекательное занятие пришлось прекратить. Собаки навострили уши, забеспокоились и одна за другой шмыгнули в старый подвал. Следом туда же заскочила соседская кошка. Борис поднял голову, всматриваясь в спокойное небо, прислушался.
— Пап! Ты что, не слышишь? Самолет! Пошли в подвал!
Самолет медленно и спокойно проплыл на недосягаемой высоте, ничего не сбросил и скрылся. Люди вышли из подвала первыми. Собаки посидели подольше: наверное, думали, что самолет вернется. Кошка не вылезла вообще.
После налета Борис добыл еще четыре голубя. Итого десяток — отличный результат! Отец разделал тушки за полчаса, и обед получился прямо, как в ресторане. Пару голубей отдали собакам. Им тоже понравилось.
Вечером небо снова затянуло облаками, потеплело, повеяло сыростью. Телевизор показывал что-то непонятное, понять что-нибудь было невозможно. Словно по расписанию вдалеке застучали автоматы, прогремел взрыв. В подвале звуки приглушались, казалось, что все это далеко-далеко. И не очень-то и страшно. Самолетов пока не было.
Борис с отцом открыли дверь, поднялись на несколько ступенек, чтоб видеть улицу, закурили. На улице было темно и пустынно, и гулкие шаги услышали издалека. Со стороны Партизанской, переговариваясь, приближались несколько темных силуэтов.
— Да это же Кочковы, — присмотрелся отец. — Куда это они ходили?
Кочковы, соседи родителей по двору, ходили за хлебом.
— А вы что, не знали? — удивился Сашка, молодой парень, которого Борис помнил еще пацаном. — Прямо в детском саду продают, ну, который около стройки. А вы уезжать не собираетесь?
— Уезжать? — переспросил отец. — Разве сейчас откуда уедешь?
— А что, лучше ждать, когда в дом попадут? Не, мы завтра попробуем. На Минутку пойдем — говорят, там автобусы бывают.
— А отец? У него же нога болит?
— Голова у него болит! — разозлился Сашка. — Не хочет он никуда! Водки еще целый ящик, а ему больше ничего не надо. Дядя Леша, что ж нам теперь из-за него всем пропадать? Машину чечены отобрали, теперь свои.… Нет, мы пойдем! А за хлебом сходите, там его много. Хлеб, правда, говно.
Хлеб действительно оказался, мягко говоря, не очень. Зато свежий. В блокадном Ленинграде, наверное, он сошел бы за деликатес. Молодой чеченец молча принимал деньги и тут же выкидывал в окошко смятый, странного цвета, хлебный кирпич. Над окошком висело написанное от руки объявление: «Стороблевки не принимаются!»
Борис взял хлеб, понюхал, и в голову лавиной хлынули воспоминания. Хлебопекарня на Субботникова, умопомрачающий запах свежеиспеченного хлеба, словно волной накрывающий окрестные кварталы. Запах щекочет ноздри, забирается в открытые форточки, и ничего другого уже больше не надо. Только спешно бежать, зажав в руке шестнадцать копеек, уговорить тетку в белом халате, схватить хлеб и вцепиться в него зубами.
— Молодой человек! — раздалось сзади. — Вы тут не один. Взяли и отходите, а то закроются! Эх, это все за грехи наши!
— Что за грехи, бабушка? — спросила Ирина.
Старушка сунула в окошко деньги, взяла хлеб, обернулась и, подняв голову к небу, запричитала:
— И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее: пожелают умереть, но смерть убежит от них, — истово перекрестилась и повторила: — Покайтесь! Покайтесь, грешники!
— В чем это я должен каяться? — обиделся отец. — Я ничего плохого в жизни не делал! Не убивал, не крал!
— А-а! — закричала старушка. — Вот из-за таких нам страдать и приходится! Нельзя так говорить! Нельзя! Ирод!
Отец открыл рот, закрыл, снова открыл. Борис взял его за руку, повел прочь. «Покайтесь!» — неслось сзади.
Перестала идти вода. Напор и так уменьшался с каждым днем, но все-таки был, и во двор постоянно ходили люди. В основном из девятиэтажки с проспекта Ленина. Ведро набиралось долго, за это время можно было познакомиться, обменяться слухами, рассказать свою историю. Каких их только не было, этих историй.
Часто приходила молодая армянка. Ее отец, в прошлом профессор ЧИГУ, лежал, не вставая, в квартире на шестом этаже уже несколько лет — инсульт. Дочь не смогла бросить отца и осталась в осажденном городе.
Приходила пожилая пара. Еще летом они продали квартиру, уехали на Ставрополье и даже нашли там какое-то жилье. В ноябре приехали за расчетом, приехали и застряли. Теперь жили у родственников и проклинали день, когда решились на поездку.
Еще один мужчина приехал за зарплатой. Кто-то сказал ему, что на «Красном Молоте» выдают деньги, рассчитываясь по долгам. Мужчина, вроде, и не поверил, но жилось на новом месте трудно, и искушение оказалось велико.
Каких их только не было — этих историй.
А теперь вода кончилась совсем, и народ стал осваивать подвалы многоэтажек. Там в трубах вода еще была.
Но тоже не везде.
В доме, где раньше был паспортный стол, вода была, и в подвале собиралась целая очередь. Женщины терпеливо стояли друг за другом, ожидая пока можно будет подойти к журчащей из вентиля струйке. Иногда в подвал спускались с ведрами пацаны — чеченцы. Зорко оглядывались, и если к крану должна была подойти чеченка, шли без очереди. Их пропускали: мужчины все-таки, положено.
Ирина с Валентиной Матвеевной почти отстояли очередь из десяти человек. Впереди уже собиралась подставить ведро средних лет чеченка в пуховом платке. По лестнице с шумом сбежал пацан лет тринадцати и, как хозяин, прошел к крану — женщина молча посторонилась.
— Как не стыдно! — возмутилась Валентина Матвеевна. — Люди стоят, стоят, а он!..
Мальчишка медленно повернулся, прищурил глаза. Ирина переглянулась со стоящим на лестнице Борисом, успокаивающе потянула свекровь за рукав: «Не надо, мама Валя, не надо!» Пацан усмехнулся и отвернулся к крану.
Бомбить стали чаще. Если раньше после очередного налета можно было почти со стопроцентной уверенностью ожидать два, а то и три часа относительной тишины, то теперь об этом не было и речи. Самолеты появлялись и днем и ночью, появлялись, когда угодно. В соседнем дворе сорвало крышу с дома, разнесло стену. Людей во дворе, похоже, не было. Перед «Океаном» ракетой подбило машину. Сгорели все. Все больше и больше шариков и иголок усеивало землю, все больше деревьев оставались без веток.
В подвал перенесли одеяла, посуду, сумки с вещами. Наверх поднимались все реже, и далеко не уходили. Только поесть и погреться.
— Неужели штурмовать будут? — ни к кому не обращаясь, спросила Ирина.
Наверху глухо бухнуло, стены подвала коротко завибрировали.
— Сомневаешься? — усмехнулся Алик. — А что еще может быть?
— Блокада, — не совсем уверенно сказала Ирина.
— Да ну! Какая блокада?
— Надо было тоже уходить, — сказал отец. — Как Кочковы. Бросать все и уходить.
— Как бросать? — удивился Борис.
Резкий сухой треск разорвал тишину. Потом еще раз и еще. Будто прогремела летняя гроза. Совсем недалеко бахнуло, словно ударили по гигантской бочке, ощутимо подпрыгнул пол. Славик зажмурился и закрыл уши.
— Вот так, — сказал отец.
Борис взял приемник, покрутил ручку.
— … равительство Индонезии затормозило переговоры по поводу покупки российских истребителей из-за, цитата: «Неадекватного применения военной силы в Чечне». Напоминаем, что сумма контракта могла составить несколько миллиардов долларов.
— Ого! — сказал Мовлади. — Вот это бабки! Может, подействует?
Алик пожал плечами.
— Слушайте, надо снаружи замок повесить на всякий случай. И давайте договоримся: если ваши — кричите, что здесь русские. Ну а если наши — тогда мы, — пожал плечами, усмехнулся. — «Наши», «ваши»!
— Папа, — подошел к Борису Славик, — ты книжку недочитанную оставил на коробке. Возьмем?
Борис взял из рук сына книгу, любовно провел рукой по обложке. Джон Кристофер, «Долгая зима». «Надо же, — как похоже! Только мы не успели». В горле запершило. «Сказать, что читал, а все книжки не забрать?»
— Спасибо, Слава! Молодец! Положи в сумку, только аккуратно.
Обрадованный Славик вытащил из-под лежака сумку, открыл замок.
— Не помещается! Можно я канистру вытащу?
— Какую канистру? — удивленно повернулась к Борису Ира. — А сапоги где?
Борис только вздохнул.
— Когда же ты успел? Я их перед самим уходом положила. Совсем новые сапоги!
— Ир, ну перестань! — прошептал Борис. — Неудобно. Хочешь, давай завтра за ними сходим? Или послезавтра…
Завтра не получилось.
Днем самолеты прилетали раз пять. Наверх поднимались только поесть, да сходить в туалет. А потом неожиданно наступило затишье. Впервые за три дня остались вечером в квартире и даже сняли пальто. Или за четыре?
Борис включил телевизор. Экран нагрелся и в холодную, заставленную вещами, комнату заглянул президент великой страны.
— … Только узнал. Перестарались некоторые, понимаешь! Я дал указание немедленно прекратить ракетно-бомбовые удары по Грозному. Мы не допустим гибели мирного населения! Я…
У Бориса по спине побежал холодок, у мамы навернулись слезы.
— Пап, это правда? — спросил Славик. — Он не брешет?
За окном раздался до боли знакомый вой «грачей», затем низкий свист.
— Ну вот! — сказал Борис.
Но самолет только подвесил в небе осветительную ракету.
— Может, и не брешет, посмотрим, — подвел итог отец.
— Кого бы попросить за сапогами съездить? — задумчиво спросила Ирина.
Разговор с телевизором
Таких экранов Борис еще не видел. Нигде, никогда. Даже во сне.
Да и экран ли это был?
Словно пробив пространство и время, распахнулось неведомое, фантастическое окно. Словно заложила резкий вираж машина времени, и он снова оказался в далеком прошлом. Где было так хорошо, так тепло и уютно.
И где не было войны.
Ползут машины по старому Ленинскому мосту, притормаживая перед резким поворотом. Кружат бумажные снежинки в Чеченском гастрономе, наполненным новогодними запахами мандаринов и конфет. Дрожит марево над раскаленным проспектом Революции, и бегут за поливальной машиной загорелые дочерна пацаны. Тарахтит по давно убранным с улицы Ленина рельсам старомодный трамвай. Сверкает разноцветными огнями громадная елка на площади Ленина. И бурлит у неизвестно зачем торчащих прямо из мутной воды рельсов неугомонная Сунжа.
Боже, неужели это когда-нибудь было?
— Было, Боря, конечно было, — тихо произнес мягкий голос. — А вот еще. Помнишь?
Толпа народу у магазина «Букинист», хрупкая фигурка в легком платье, бегущая строка на «Чайке», букет осенних астр. Черные волосы, разбросанные по подушке, дрожащая от счастья душа и луна, бесстыдно заглядывающая в окно четвертого этажа.
— Зачем ты мне это показываешь? — сквозь комок в горле спросил Борис.
— А что мне теперь остается? — ответил голос. — Только показывать.
— Давно тебя не было, — сказал Борис.
— Давно, — согласился голос.
В маленькой полутемной кухне о чем-то спорили двое, и в серо-синих глазах любовь боролась с тоской: «Боря, ты меня любишь? Тогда почему?»
— Помнишь?
— Помню.
— Не жалеешь?
— Не надо об этом, — попросил Борис.
— Ладно, — согласился голос. — А о чем? О войне? О политике?
— Тоже не хочу, — сказал Борис. — Покажи еще что-нибудь.
Окно вновь распахнулось, и пополз из грустно-радостной бездны на Бориса старинный, знакомый с самого детства дом. Высокая металлическая крыша темно-красного цвета, стены из старого отборного кирпича. Длинные, высокие окна со ставнями, широкие ступеньки. Толстые, дубовые двери с медными ручками под изящным чугунным навесом. И выложенные из кирпича цифры на фронтоне: «1895».
Борис смотрел не отрываясь, ждал, когда можно будет заглянуть в окна. Особенно вон в то, что справа — как же хочется в него заглянуть!
Но изображение остановилось, сзади возник колеблющийся багряный свет, на дом упали красноватые отблески. Салют?
— Дальше! — попросил Борис. — Пожалуйста!
— Дальше? А дальше нет ничего.… Только… Новый год.
Дом затянуло красным, изображение затуманилось, померкло и исчезло.
Остались только цифры.
1995.
