— Ира, ну куда вы пойдете, оставайтесь!

Светлана искренне не понимала, как можно добровольно идти в центр. Туда, где падают бомбы, откуда приходят такие тревожные и противоречивые слухи. Туда, где, бросая вызов властителям страны, нагло развевается зеленый с бело-красными полосками флаг. Это же самоубийство.

Но они уже решили.

Хорошо, конечно, сидеть в уютной квартире на первом этаже. Замечательно играть в лото, не обращая внимания на бомбежки. Но не будешь же сидеть здесь вечно. Неизвестно, что будет завтра, в какое «лото» придется играть. Да и трое едоков не такое уж счастье, не хватало еще считать, кто и сколько съел — не такие сейчас времена. А там родители, им тоже трудно. Так же трудно не знать, что с ними, живы ли. И вообще, там бомбоубежище — все будет хорошо!

Пакет с вещами Ира решила оставить, хотя было жалко. Ничего, без кофточек и ночной рубашки как-нибудь можно обойтись — у родителей тоже вещей полно. А пакет потом можно и забрать, или Света Танюшке отдаст. Потом. Когда все будет хорошо.

— Слушайте, а вы не боитесь так идти? Попросите Аланбека, пусть отвезет.

— Аланбек с температурой лежит, простыл, — сказал Борис. — Неудобно.

— Ох, Боря! — Света понять этого не могла. — Вечно у тебя все неудобно! Ты не о других, о себе бы побольше думал. Ира, хоть ты скажи!

— Света…

— И ты тоже? Ненормальные! А ты не боишься, что твоего Бореньку окопы рыть загребут?

— Какие еще окопы? — засмеялся Борис.

— Глубокие! — взвилась Светлана. — И нечего ржать — так люди говорят! Может, и врут, а может.… Слушай, Ира, а давай ему руку перевяжем? Как будто ранен? На всякий случай!

Борису идея понравилась. Он немного поспорил, но так — для сохранения лица. Левая рука удобно легла на перевязь из куска черной материи, и Борис почувствовал себя героем приключенческого романа. Еще бы глаз перевязать!

— Присядем на дорожку.

— До свидания!

— Прощайте!

Через десять минут, миновав проходные дворы, небольшой стихийный базарчик и помойку около аптеки, на улицу Тухачевского вышли три человека. Высокий худощавый мужчина в сером плаще и натянутой на самые брови вязаной шапке смотрел только перед собой. Короткая черная бородка и рука на перевязи делали его похожим то ли на пирата, то ли на абрека, то ли просто на бомжа. Определить его национальность даже наметанному взгляду грозненца было трудно. Рядом шла стройная женщина в теплом пальто. Черные как смоль волосы скрывал такой же черный шарф, в серо-голубых глазах застыло странное выражение. Настороженность? Испуг? Вызов? Семенивший рядом мальчик в синей куртке смотрел вокруг с любопытством и никакого испуга не испытывал.

На плече у мужчины висела большая серая сумка, такую же сумку несла женщина. За спиной мальчика сверкал школьный рюкзак.

Борис, Ирина и Славик двигались в центр.

Ночью заметно потеплело, утром прошел дождь, и от вчерашней зимней сказки не осталось и следа. Мокрый ноздреватый снег сохранился лишь кое-где под деревьями, тротуары и дороги покрывали мутные лужи и черная грозненская грязь. Воробьев, голубей и грачей стало гораздо меньше. Людей, как ни странно, — больше.

Толкались на базаре, несли куда-то сумки, просто стояли без видимой цели. Но большинство тащило воду. Воду несли женщины и мужчины, чеченцы и русские, старые и молодые. Несли в ведрах, в канистрах, несли, кто в чем мог; у пожарного гидранта собралась небольшая очередь.

Вода была чистая, воды было много, и Борис с некоторой досадой вспомнил о канистре в сумке.

Закончился первый микрорайон, людей стало заметно меньше. Справа начинался частный сектор, слева, за бульваром Дудаева, застыли дома второго микрорайона. Славик увидел это название прошлым летом и очень удивился.

— Пап—мам, смотрите! — воскликнул он, показывая на табличку пальцем. — Вот дураки!

— Славик, не показывай пальцем! — машинально сказала Ирина. — Что там тебе не нравится?

— Ну как же, мама! Смотри, написано: «бульвар Султана Дудаева». Они что, дураки? Не знают, как Дудаева зовут? Вот он им даст!

Узнав, что бульвар назван так давно и вовсе не в честь президента Ичкерии, Славик немного расстроился: он уже представлял, как расскажет в школе о глупых художниках, не знающих, как зовут их президента.

Начал срываться мелкий дождь, и это было хорошо. Похоже, сама природа решила помочь самоубийцам.

Избегая открытых пространств трое прошли вдоль частного сектора по узкой и разбитой улице Лагерной и свернули на 1-ю Садовую.

Они ходили этим маршрутом за последние год-полтора много раз. Иногда просто не выдерживали ждать все более редкие троллейбусы, иногда не хотелось лезть в переполненный автобус. Когда-то Борис не мог даже представить, что будет добровольно проходить пешком такие расстояния, но ничего — привык. И дорога не казалась такой уж долгой — подумаешь, минут сорок.

Обычно дальше шли вдоль троллейбусного маршрута. Но это было раньше, теперь можно было бы сказать: «До войны». Сейчас идти так совсем не хотелось. Может, из-за проезжающих изредка машин, может, из-за того, что и эта улица казалась сейчас слишком широкой. Хотелось скрыться, спрятаться. От людских глаз. От самолетов. От войны.

От всего.

Двинулись дальше, вглубь частного сектора.

Здесь начинался район, еще в царские времена прозванный Бароновской слободой или просто Бароновкой. Вроде бы, в честь какого-то барона. В советские времена название попробовали сменить на более подходящее, и слободку переименовали в Красную. Ничего не вышло, новое название так и не прижилось, и район по-прежнему называли Бароновкой. Называли до революции, называли при советской власти. Называли и сейчас.

Больших домов здесь почти не было, сплошной частный сектор. Похожие друг на друга дома, спрятавшиеся за глухими заборами, и узкие улочки в тени фруктовых деревьев.

А названия!..

Улица Старозаречная и улица Станичная, улица Спокойная и улица Крестьянская. Улица Урожайная, улица Садовая, улица Виноградная. Не названия — песня!

По Виноградной они не пошли, пошли по 1-й Садовой. Здесь и увидели первый разбитый дом. Крыши у дома практически не было, одной стены тоже. Двор усеян вещами, разбитой металлочерепицей и красным кирпичом. Новомодный забор из двух рядов нержавеющих труб склонился к самой земле, часть труб вырвало с корнем. Хозяев не видно.

Метров через тридцать они уткнулись в воронку. Прямо на дороге. Асфальт по краям вздыбился, в воронку стекала жидкая грязь. Впереди, через квартал, что-то дымило.

Людей на улицах не было. Лишь на Станичной несколько человек таскали в грузовик вещи.

Еще один разбитый дом красовался на Тбилисской. Его начали возводить года два назад, быстро построили три этажа, мансарду, даже что-то вроде шахты лифта, а потом стройка заглохла. Куда упала бомба, понять было невозможно: крыша вроде цела, во дворе воронки тоже не видно. Но часть стены обвалилась, окна вырваны, и тревожно тянуло гарью.

Славик внимательно осмотрел повреждения и сделал вывод:

— Пап, это, наверное, не бомба, а ракета. Прямо внутрь влетела.

— Пошли отсюда быстрей! — сказала Ирина. — Боря, ты что руку из повязки вытащил? Нам еще часть проходить!

На улице Бутырина, центральной магистрали Бароновки, людей было побольше. Несколько человек с автоматами сидели на корточках у кафе. Того самого кафе, где Борис так поразил гостей на собственной свадьбе. На прохожих внимания они не обращали. Еще двое, в камуфляже и с зелеными повязками, курили у ворот военной части. Борис поудобнее взял сумку, зачем-то поправил черную перевязь. Двое проводили его равнодушным взглядом.

На грязный, непривычно пустой Бароновский мост ступили в полном одиночестве.

Дождь пошел сильнее, начал срываться снег. По дороге, разбрызгивая жидкую грязь, промчалась «Газель», и Борис испуганно отпрянул. Сидевшие в кузове бородачи с зелеными повязками дружно засмеялись, один что-то крикнул. Славик насупился и украдкой показал им кулак.

Тихо напевая известную только ей песню, текла под мостом Сунжа.

По дороге, ступая крепкими ботинками прямо по лужам, прошло несколько автоматчиков. Один проводил Ирину цепким взглядом из-под надвинутой на самые брови черной шапочки. Сразу захотелось съежиться и ускорить шаг. Ирина вздохнула, поправила шарф на голове и выпрямила и без того прямую спину.

Со стороны Трека вывернуло несколько человек с сумками, и Ирина машинально посмотрела в ту сторону. Когда-то по этой улице шли веселые и беспечные люди. Шли, предвкушая катания на лодках, подъем на колесе обозрения, прогулки по тенистым аллеям. В знойный летний день шла когда-то по этой улице Ира, продавливая каблучками мягкий асфальт. Шла и поглядывала на идущего рядом Бориса, словно желая убедиться, что это наконец-то он, а не навеянное летним зноем марево. И еле сдерживалась, чтоб не взять его за руку, не прижаться. Интересно, а если б тогда кто сказал?..

— Девушка, извините…

Ирина нехотя вынырнула из воспоминаний. Перед ними стояли две замотанные в платки женщины и старик с палкой.

— Вы не знаете, можно еще откуда уехать? Говорят, с Консервного? Не знаете? Извините.

Бассейн «Садко» стоял совершенно целый, тихий и пустой. Справа тянулся такой же пустой парк Чехова, деревья уныло мокли под дождем. Кинотеатр «Космос» тоже был цел, зато рядом…

Кафе рядом с кинотеатром сгорело полностью, от деревьев остались только голые стволы. А рядом, среди черных головешек что-то тускло блестело. Борис даже не сразу понял, что эта сине-зеленая масса просто расплавленное стекло от бутылок. Это какая же должна была быть температура?

Со стороны моста, страшно тарахтя, проехал грязный ПАЗ, и только поэтому они не заметили вовремя звук самолета. Еле слышимый, но тем не менее грозный вой возник только, когда автобус скрылся за поворотом, и тут же недалеко прогремел взрыв. Все произошло так быстро, что они даже не успели толком испугаться. Только пригнули автоматически головы и ускорили шаг. На середине моста, Ирина все-таки обернулась: у нефтяного института поднималось в небо черное облако.

Мост прошли быстро, стараясь не смотреть по сторонам. Но воронку не заметить было невозможно. Яма диаметром метра два зияла прямо посереди дороги, куски черной земли засыпали и асфальт, и ржавые трамвайные рельсы, по которым давно не ходили трамваи. Как послание из будущего мелькнула мысль — больше тут трамвай не пройдет никогда. Никогда…

Окна пятиэтажки на набережной белели уродливыми, но уже совсем привычными крестами, в стеклянных витринах аптеки отражалось серое небо и три одиноких человека, идущих навстречу неизвестности. Около Чайки стояла группа людей в камуфляже, и Борис тут же свернул налево, к Дому Радио. Улица впереди выглядела тихой и вполне нормальной, а вот сзади было что-то не так: оттуда слышались странные звуки. Борис оглянулся и по спине у него пополз холодок: с левой стороны улицы до самого перекрестка не было ни одного целого дома. У первого еще сохранился кое-как нижний этаж, а дальше — дальше шли сплошные развалины. Такое он видел раньше только в кино. Груды кирпичей, оконные и дверные рамы, половицы, мебель — все это смешалось в уродливую, страшную кучу. По куче лазали несколько человек, что-то искали.

На плечо мягко легла рука, Борис вздрогнул. Повернулся, встретился с внимательным взглядом серо-голубых глаз, и холодок отступил. «Надо идти, Боря», — шепнула Ира. Борис улыбнулся, кивнул и поправил сумку.

Он ожидал, что дальше будет только хуже, однако, разрушений больше не было. Разве что дыра в крыше Культпросветучилища, но что это за разрушение — так, мелочь. Зато и «Океан», и девятиэтажка с магазином «Алмаз» — все было цело. Даже маленький магазинчик, где они покупали итальянские сапоги. На двери магазинчика белела приклеенная бумажка с надписью «закрыто». Как будто магазин закрылся на перерыв, и скоро молодой продавец снова начнет расхваливать товар, уговаривая покупателей. Борис вспомнил про спрятанные под диван сапоги, вздохнул и снова поправил сумку.

Больше не останавливаясь, они пересекли проспект Ленина, прошли еще один короткий квартал, свернули налево и через пять минут стояли на пороге родительского дома.

Борис вновь вернулся туда, где родился, откуда когда-то ушел.

Внешне ни дом, ни двор не изменились. Те же знакомые до трещинки старинные стены, те же высокие окна. В детстве в жару их всегда закрывали ставнями, и в комнатах становилось темно. В узкую щелку падал солнечный луч, в нем сверкали танцующие пылинки, и маленький Боря думал, что пыль бывает от света. Те же высоченные, давным-давно забитые двери парадного входа. И те же цифры на фронтоне: «1895». «Надо же, — подумал Борис, — а ведь скоро дому сотня стукнет».

Двор тоже не изменился. Та же громадная курага возле общего крана. Когда-то она щедро делилась плодами со всем двором. Те же виноградники под окнами. Господи, сколько же из них делали вина! Те же шестнадцать квартир, те же шестнадцать дверей. Старинный купеческий особняк при советской власти делился на части, достраивался, снова делился — и так много-много лет, пока не приобрел свой нынешний облик.

В квартиры провели газ, воду, некоторые обзавелись собственными ванными и туалетами, но коммунальный дух держался долго. Во дворе днем бабушки играли в лото, вечерами мужчины расписывали пульку. Во время праздников бывало столы накрывались прямо во дворе. Здесь же справляли свадьбы и устраивали поминки. Со временем все это происходило реже и реже. Бабушек становилось больше, а детей все меньше. У квартир появлялись новые хозяева, и снова во дворе шумели дети. Шумели они теперь на другом языке.

Борис, Ирина и Славик ввалились в кухню, и там сразу стало тесно. Мама хлопотала у плиты, отец смотрел в первой комнате телевизор. Комнат было три, располагались они «паровозиком», и, сколько Борис себя помнил, назывались просто — первая, вторая и третья. Вторая и третья комнаты остались от купеческого особняка, первая и кухня были достроены уже при Борисе. Он этого почти не помнил.

— Привет, пап! — сказал Борис раздеваясь. — А что это у вас со стеной?

Стена покрылась трещинами, часть штукатурки осыпалась.

— Это от взрыва, — отец выглядел усталым, но явно обрадовался. — Ты еще на двери глянь — перекосились. Зато в старых комнатах ни трещинки нет.

— Это потому, что раньше строить умели, — объяснил Славик. — И бетон не воровали! Правда, дедушка?

По телевизору очередной раз объясняли, куда надо попасть из гранатомета в танк, чтоб его подбить — все уже знали эти места наизусть. Телевизор смотреть не стали, но и не выключили: вдруг новости будут. На столе появился горячий чайник, печенье.

— Как дошли? — спросила мама, обнимая Славика. — Страшно было?

— Баб, ну перестань! Ничего не страшно, по нам только раз долбанули. И то мимо!

Мама вопросительно посмотрела на сына.

— Слушай его больше! — засмеялся Борис. — Мы уже на мосту были, а взорвалось где-то у площади Орджоникидзе.

Мама потрепала Славика по голове.

— Это у института бомба упала, — сказал отец. — Алик рассказывал, там человек пять насмерть накрыло.

— Алхазур? — удивилась Ирина. — Он здесь? А еще кто остался?

— Здесь. Жену с детьми утром в село отправил. Еще? Кочковы остались всей семьей. Мовлади, рабочий, он Султану из пятой квартиры ремонт делал. Ну и все.

— А собаки? — спросил Славик. — Бабушка, как мои собаки?

— Целы твои собаки! — улыбнулась Валентина Матвеевна. — Каждый день приходят, прямо на порог лезут.

Славик вскочил, опрокинув стул.

— Это они меня ждут! Пап-мам, можно я к ним схожу? Ну, на минуточку!

— Нельзя! — отрезал Борис. — Потом сходим, вместе. Ничего им не сделается! Стул подними.

После чая Славик заметил, что не заклеены стекла. Оказывается, дедушка делать этого и не собирался. Славик, возмущенный такой беспечностью, пожаловался отцу и получил поддержку. Работа закипела, и скоро громадные окна засветились новенькими белыми крестами. На одно Славик приклеил еще несколько горизонтальных полос. Для надежности.

Заклеив окна, Борис лег на диван в последней комнате. Комната напоминала склад: везде что-то стояло. Больше всего было коробок: коробки с книгами, коробки с фотографиями, коробки с вещами. Коробки возвышались пирамидами до самого потолка, выглядывали из-под стола. Остальное место занимала разобранная, старательно упакованная мебель. Обернутые серой бумагой упаковки стояли у стен и за диваном, лежали под диваном. Свободного места почти не было. Во второй комнате дела обстояли немногим лучше. И так было с тех пор, как они продали квартиру. Вещи стояли у родителей, покрывались пылью и ждали. Когда же их перевезут в обещанное новое жилье? Когда распакуют?

Нагрелся стоящий на коробках телевизор, и Борис, зевая, посмотрел на экран. С заставки блеснул глазами оскалившейся волк. «Привет, борз!» — подумал Борис, закрыл глаза и провалился в сон. Спал он минут пять, а когда открыл глаза, на экране по-прежнему висела заставка с волком.

Борис улыбнулся. Грозненское телевидение за последние года полтора сильно изменилось, появились новые каналы, в том числе частные, дециметровые. Прогресс не оставлял в стороне мятежную республику. Каналы отличались друг от друга и по репертуару, и по оснащенности, но было и кое-что общее. Заставки и цензура.

Заставки любили все каналы. Заставки были разнообразные, их было много, и смотреть на них можно было долго. Не потому, что они были такими красивыми, просто заставки могли висеть на экране часами. Включишь телевизор, а там заставка. Переключишь канал — там тоже заставка. Так и переключаешь туда-сюда: от горного пейзажа к волку и наоборот. А можно и не переключать, выбрать что-нибудь одно и любоваться. Это уж как угодно.

Еще телевидение очень любило цензуру. Цензура была строгой и запрещала любые интимные сцены. Да и бог бы с ними, не такая уж это важность, если бы не одна «мелочь». Фильмы крутились в основном с видеомагнитофонов и поэтому возникали чисто технические трудности. Не будешь же заранее просматривать фильм и вырезать фривольности. Поступали проще: как только на экране возникало что-нибудь недозволенное, видик выключали, и по экрану бежали помехи. В это время оператор, надо полагать, судорожно прокручивал фильм, оценивал и включал изображение, когда убеждался, что худшее позади. Но иногда что-то там не срабатывало — оператор не успевал или техника подводила. И тогда можно было увидеть, как в самый последний момент экран закрывается заставкой. Причем, увидеть в самом прямом смысле — заставку ставили перед камерой вручную, даже пальцы было видно. А иногда даже и этого не было, и изображение закрывалось чьей-то растопыренной пятерней. Наверное, заставку не успевали найти.

Понятное дело, что при таких сложностях уследить за всем было трудновато, и интимные сцены нет-нет и просачивались. Наверное, следовали оргвыводы и со временем заставка начала появляться, как только по ходу сюжета мужчина и женщина оставались в кадре наедине. Зрителю оставалось только гадать, чем же они там в это время занимаются: просто болтают или действительно нарушают нравственность. Смотреть фильмы стало очень затруднительно: сюжет рвался на части.

Как-то весной Борис, просматривая программу, обнаружил на одном из каналов эротический фильм. Так и было написано — эротический. Борис удивился и решил посмотреть.

Лучше бы он этого не делал!

Ровно через пять минут в кадре остались наедине в шикарной квартире мужчина и женщина, а еще через секунду там уже мчался лыжник. Борис недоуменно моргнул и вперился в экран. Нет, все верно — лыжник! В ярком костюме, громадных очках и с кривыми горнолыжными палками. Внизу экрана бежит строка с латинскими буквами и восторженно орет что-то по-английски диктор. Лыжник финишировал, попав в объятия тренера, стартовал новый и вдруг исчез. Снова та же шикарная комната, мужчина пьет из бутылки виски, женщина куда-то исчезла.

Выпил, надел рубашку, вышел в коридор, поднялся по винтовой лестнице в другую комнату. Открыл дверь, от огромного во всю стену окна шагнула к нему женщина в купальнике, и снова по экрану понеслись лыжники.

Только тут до Бориса дошло: это новый метод цензуры. Как только запахло жареным, оператор включил другой канал — «Евроспорт». В это время как раз шла зимняя олимпиада, вот и мчались по экрану лыжники. А так как фильм был эротическим, то лыжников в нем оказалось очень много. Борис зимний спорт не любил и досматривать до конца лыжно-эротический фильм не стал.

Волк улыбнулся, неожиданно мягкой лапой провел Борису по лицу и прошептал: «Боря, просыпайся». Борис удивился, но просыпаться не стал: ему понравилось волчье прикосновение, он хотел еще. «Не притворяйся, — сказал волк, — ты же не спишь! Или тебя пощекотать?»

Борис тут же открыл глаза: щекотки он боялся. Ирина сидела рядом с ним на диване, улыбалась и ласково перебирала ему волосы. За окном было темно.

— Испугался? — засмеялась Ира. — Ох, и зарос же ты!

— Не нравлюсь? — спросил Борис, желая услышать обратное.

И, конечно же, услышал. Все-таки он очень хорошо знал свою жену.

— Ты же знаешь, что нравишься мне в любом виде, — сказала Ира. — Ты просто хочешь это еще раз услышать. Пожалуйста — мне не жалко.

— Я тебя тоже очень люблю, — прошептал Борис, потягиваясь. — Долго спал?

— Прилично, часа три. Давай вставай — сейчас в убежище пойдем.

— А кушать? — возмутился Борис.

На улице было темно. Не светилось ни одно окно, низкое небо скрыло звезды и луну, накрыв город черным светомаскировочным покрывалом. Исчезли все звуки, и только шаги пяти человек нарушали первозданную тишину.

Из-за угла метнулась черная тень, потом еще одна, еще, и они оказались в кольце собачьей стаи. Собаки скулили, приветственно тявкали и вертели хвостами, как пропеллерами. Крутящийся с дикой скоростью хоровод отрезал Славика, его почти не стало видно из-за серых спин, крутящихся хвостов и мельтешащих лап.

— Привет! Привет! — еле успевал говорить Славик. — Привет, Барс! Здравствуй, Дайка! О, Дейк, какой ты стал здоровый! Привет!

— Маугли возвращается в стаю! — прокомментировала Ирина. — Слава, возьми вот косточек — угости друзей.

Где-то далеко-далеко, на пределе слышимости, гулкой дробью протарахтел пулемет.

Убежище оказалось просто глубоким и просторным подвалом, с настоящим бомбоубежищем его роднила только тяжелая дверь с крутящейся, как штурвал, ручкой. Борис видел эту дверь за свою жизнь сотни раз, но она всегда была закрыта, он и представить себе не мог, что подвал до сих пор пуст и не занят каким-нибудь складом.

Народу в подвале было немало — человек тридцать — однако, свободные лавки еще оставались. В малюсенькие окна под потолком лился серый свет, и все в подвале выглядело серым, зыбким и нереальным.

— Ингушетия по полезным ископаемым занимает первое место в мире, — вещал серый силуэт в папахе у стены. — Нефти у нас больше, чем в Кувейте. Не верите? Потому, что это скрывают. Невыгодно Москве говорить об этом. Да что нефть, — а какие у нас места в горах. Что там Швейцария. Сейчас расскажу. Во-первых, Таргим…

Глаза привыкли к темноте, и Борис огляделся. Пожилой мужчина, глядя мимо всех, говорил хорошо поставленным голосом, громко, но монотонно, как будто делал это против воли. Никто его не слушал.

— Здравствуй, соседка! — оживился лектор. — Иди сюда, здесь места есть. А это кто с тобой?

— Здравствуй, Али! — поздоровалась мама. — Это мой сын с невесткой, а это внук.

— Внук — это хорошо! — сказал Али. — А почему один? Один — мало, внуков должно быть много.

Ирина пожала плечами. Али наклонился, внимательно поглядел на нее, словно мог что-то рассмотреть в серой мгле и объявил:

— Да ты же ингушка!

Ирина опешила.

— Вы ошибаетесь! Какая я ингушка? Я русская, у меня и глаза серые…

— Ха! — воскликнул Али. — Я же говорю — ингушка! У настоящих ингушей глаза светлые. Ты знаешь, откуда произошли ингуши? Слушай. Мальчик сядь, не мешай!

— Он ненормальный? — шепотом спросил Борис у отца.

— Жену у него убило, — прошептал отец. — Жену и дочь. Частный дом у вашего «пляжа» помнишь? Вот там. Снаряд во двор залетел, и прямо на месте.… С тех пор на него находит.

На улице грохнуло. Но взрыв показался совсем не страшным. «Привыкаем? — подумала Ирина. — Или это в подвале так кажется?» Самолет гудел где-то высоко-высоко. Второй взрыв прозвучал еще дальше. Али вещал не останавливаясь, как радиоприемник.

— Пойду, покурю, — сказал Борис. — Я недолго.

На улице у двери стояло несколько мужчин. Курили, прикрывая огоньки рукой, прислушивались. Далеко-далеко переговаривались автоматы, изредка вступал пулемет. Мужики вяло спорили.

— Я тебе точно говорю — это на Старых промыслах.

— Мало ли что ты говоришь? Послушай — это совсем в другой стороне, в Заводском.

Борис набил трубку — сигарет осталось совсем мало — прикурил. Ему казалось, что стрельба идет в Октябрьском районе, но спорить он не стал. Какая разница? Главное, что не здесь.

«Грачи» прилетали еще раза три. Последний подвесил в небе осветительную бомбу, и улицу затопил мертвецкий желто-зеленый свет.

Назад пошли часа через три, решив, что бомбежек больше не будет. В небе догорала искусственная луна, деревья отбрасывали колышущиеся черно-зеленые тени, и только собаки ничему не удивлялись: им было все равно.

Уже под утро, когда ветерок немного разогнал низкие облака, над городом вновь возник еле слышный гул. Собаки почувствовали его заранее и привычно юркнули в подвал. Ни Ирина, ни даже Борис самолет не услышали. Бомба упала далеко, у завода «Красный Молот». Пробила крышу старого сталинского дома и разорвалась в двухкомнатной квартире третьего этажа. Давно не встающий с постели старик услышал звук и с надеждой открыл глаза. Время текло медленно и тягуче, как льющаяся из банки сгущенка; старик ждал. Наконец пространство лопнуло, словно пузырь, оглушающий низкий свист заполнил вселенную. «Наконец-то!» — успел обрадоваться старик, и все исчезло.

Борис проснулся, прислушался: где-то вяло постреливали, рядом мирно дышала Ирина. «Показалось», — сонно подумал Борис и закрыл глаза.