Наутро большой группой делаем обыск в «шестерке». Ради такого интереса поднялись все, кто мог. Заходим в парадный вход общежития и распределяемся по этажам. Осмотр здания изнутри настраивает на унылый лад. Оно пострадало значительно меньше, чем наши дома напротив. Не было пожаров. Сквозные пробоины в торцевой стене единичны, только там, где пули нашего крупнокалиберного пулемета попали в швы. Там, куда разок шарахнул Колос, выбита часть внутреннего простенка. И это все! Вопреки нашим мечтаниям, обстреливавшие нас отсюда националисты не подвергались такой же опасности, как мы. Уж если не только ГОП, но и это одно из самых обстреливаемых с приднестровской стороны зданий выглядит так хорошо, то я понимаю, почему все национальное воинство, кроме разумной части ОПОНа, так бесшабашно и охотно по нам стреляло. Эх, была бы у нас хоть одна «Шилка», если бы сохранилась бээмпэшка с ее гладкоствольной пушкой, если бы умнее использовали «КамАЗ»… А боеприпасы? Неделями ни черта не было!

Задняя, обращенная к горотделу полиции и улицам каушанского коридора часть здания не повреждена вовсе. В ней даже есть жильцы. Особо интересует нас одна дамочка, которая оставалась здесь на протяжении всех боевых действий и, как следует из материалов дела, была кем-то вроде заведующей пунктом перевалки на автотранспорт награбленных в городе ценностей. Очень простая схема. Машины Министерства обороны и Министерства внутренних дел Республики Молдова подвозят к укрепленным пунктам людей, оружие, амуницию, боеприпасы, а обратно в Каушаны и Кишинев возвращаются загруженные барахлом. Дармовой транспорт, отсутствие посторонних глаз и беспокойства со стороны практически отсутствующей у приднестровцев артиллерии… Поэтому перевалка была так близко к фронту. И она не единственная такая в городе существовала. Многие пригородные молдавские села просто озолотились. На рынке в Каушанах любая бытовая техника стоила, да и сейчас еще стоит, копейки. Это не слухи. Это нам полицаи из состава объединенной комендатуры открыто говорят.

Все это было так мило и естественно, дамочка так уверовала в свое счастье и безнаказанность, что и сейчас живет здесь. Должно быть, что-то вывезти не успела. Находим ее и берем. Просим открыть свою комнату, а также соседние, ключи от которых тоже у нее. Открывает. А там мешки с лимонной кислотой, сухим бульоном, какими-то еще полуфабрикатами с консервного завода, огромные узлы барахла. Откуда это? Разумного ответа не следует. Молдавский опер объясняет задержанной на родном языке, кто она такая после этого и что ей сейчас будет. Ну что же, пошли, красавица! Задержал я ее, и в тот же день арестовал. Мешки как вещественные доказательства оттарабанили в следственный отдел комендатуры, потому что больше некуда. Камеры хранения нет.

Вечером Серж дразнится:

— Жестокий ты человек, арестовал дочь полка!

Теперь надо установить личности волонтеров, которые разворовывали город. Те из них, которые были в «шестерке» и рядом с ней, формально подчинялись командиру роты полиции особого назначения, тому самому старлею, с которым мы заключали перемирие. Он сейчас в госпитале МВД, в Кишиневе, и к нему надо ехать, назревает командировка. Брать с собой молдаван и миротворцев числом побольше. Мало ли как себя кишиневские полиция и местные власти поведут.

Один молдавский опер на поездку сам напрашивается.

— Давай, — говорит, — бери меня, я там все знаю!

Раз сам хочет — нет вопросов. Но надо идти, просить за него их начальника, полицейского комиссара. Вот дожили! Идти к комиссару с провожатыми, прямо как под конвоем, слушать при входе «Разрешите?», а самому при этом молчать, как болванчик, вместо «Руки вверх, нацист, сдавайся»! Прошу его за опера. Комиссар по виду мужик многоопытный, серьезный. Он строг с подчиненными, и это видно по тому как они подтягиваются при входе в кабинет, при каждом его обращении или взгляде. Но тут он как мелочь пропускает мимо ушей отсутствие уставного приветствия, и улыбается.

— Это он, — говорит, — тебя подговорил! Семья с новорожденным ребенком у него в Кишиневе. Работник неплохой. Хорошо. Пусть будет так. Езжайте. Пусть ко мне зайдет зампоопер.

Настоящий полковник. Командир, видящий главное и умеющий оставлять без внимания мелочи. Надо признать, многие наши начальники плюгаво выглядят против этого полицеского комиссара. Выхожу и сообщаю околачивающемуся под дверью просителю, что его вопрос улажен. Он гикает от радости и бежит искать своего начальника оперативного отдела. В течение часа поездка организована. Выделен микроавтобус с водителем, путевым листом и пропуском через посты, и в нем уже сидят три миротворца и два молдаванина — мой новоявленный знакомый и его друг. Из наших ехать вызвался Семзенис. Ему хочется поглядеть на вражескую столицу.

Молдавия — республика небольшая, и путь будет недолгим. От комендатуры до республиканского госпиталя доберемся за час. Транспорта в Бендерах еще мало, по улицам едем быстро. Через открытые окна машины приятно обдувает ветерок. На кругу перед крепостью уже стоят несколько памятных крестов. И множество венков на крестах, а большей частью просто на земле — там, где погибли люди. Объезжающие предмостный блокпост машины длинными гудками поминают погибших.

Дорога между Кишиневом и Тирасполем всегда была оживленной, а объездные пути далеки. Поэтому, как только кончилась война, движение возобновилось. Машины идут через мост одна за другой, и над кругом висит тягостный рев. В сумерках или в пасмурный день он становится просто жутким.

Все больше венков и крестов становится на бендерских улицах: Дзержинского, Пушкинской и других. Только у наших бывших позиций в кварталах у «Дружбы» венков нет. Бои здесь разгорелись позже, здесь не оставалось мирного населения, оно ушло. А своих погибших мы поминаем не так. Не знаю, как другие, а я и Серж иногда приходим туда просто помолчать. Ни единого слова — ни там, ни по дороге. И мне трудно себе представить свечку или цветок в удушливо воняющем гарью проломе, среди углей, мусора и стреляных гильз.

Раза два мы ходили дальше, в испещренные следами упавших мин дворы, к девятиэтажке вблизи улицы Советской, которая почему-то чаще всего была их мишенью. Фанера и осколки стекла в ее окнах кажутся еще уродливее, чем следы пожарищ и бесформенные проломы. Там, во дворах, по спине вдруг начала ползти знакомая уже тревога, а в глазах появились пятна. Тенью возвращается прошлое, и в нем мы видим себя: мчатся смеющиеся фантомы, прыгают под обстрелом… Хотя почему я думаю — мы? У Сержа нет, наверное, этих видений. Как странно… Вот дом, где мы, полные усталости, в первую свою бендерскую ночь легли спать под звуки новой стрельбы у мостов. Засыпали довольные тем, как наши выкуривают с крыш остатки окруженцев-румын. А ведь это было неправдой. Успокаивал нас мудрый батяня-комбат. На самом деле это мы оказались в окружении, потому что множество ранее не обнаруживавших себя молдавских пулеметчиков и гранатометчиков снова перекрыли огнем мосты через Днестр. И сообщение между двумя берегами было восстановлено лишь к следующему полудню. Кто-то неглупый ведь отдал им этот приказ, и, видимо, не случайно утром пошла на нас вражеская колонна… Знай я это тогда, как бы себя повел? Сколько раз, не ведая того, мы были на грани жизни и смерти? Должно быть, что-то изменилось от этих воспоминаний в моем лице. Витовт с сиденья напротив вопросительно смотрит. Но ведь не вышло у них! Не смогли националы и их румынские советники согласовать движение своих бронеколонн с удавкой «пятой колонны», душившей горло мостов! Непрочна оказалась эта удавка! Тень в чувствах уходит. День прекрасен, и я улыбаюсь Витовту в ответ.

Отступает, на глазах уменьшаясь в высоте, предмостная девятиэтажка. Закопченные окна верхнего этажа глядят на нас с немым укором. Этот пожар был утром двадцать третьего июня, потому что накануне мы не выполнили свою задачу по зачистке района от вражеских наблюдателей и снайперов. Уже после нашего бестолкового прохода их «выкуривали» огнем с этих балконов и окон. Будь мы тогда опытнее, догадались бы, что плугареныши вернутся в квартиру предателей, где была их старая явка. И вместо бесполезных метаний по разным домам накрыли бы их там и расстреляли. Но мы этого не сделали, а они, стреляя оттуда, убили нескольких беженцев, после чего смылись… И уж, конечно, они внимательно пересчитали все прибывшие из Тирасполя и убывшие обратно на ремонт наши танки, которые мы так неуклюже пытались прикрыть от лишних глаз…

Проехали Солнечный микрорайон. Над ним, на горе, у самого Хырбовецкого лесничества, выездной блокпост. Он расположен на месте старого укрепленного поста молдавской армии. И тут тоже возвысился большой крест с венками. Не по одному покойнику, видать. Далеко же их достало! Может быть, поработали костенковцы девятнадцатого-двадцатого июня. Где-то недалеко отсюда дрался за командную высотку один из вспомогательных отрядов бендерского батальона. Могла накрыть артиллерия третьего июля. А могли подорваться и сами, как не единожды бывало. Дальше, за лесом, начались обычные, неизменные на вид молдавские виноградники, поля и сады, ухоженные, а не заброшенные, как повсюду на приднестровской стороне.