В работе ускорился бег дней, и у меня в столе накопилось уже несколько уголовных дел о мародерствах вблизи ГОПа. Пора подумать о сейфе, не то наши красно-желто-синие соседи могут залезть в окно, чтобы их спереть. Беспочвенные подозрения, конечно, но чем черт не шутит, ведь кишиневской стороне такие дела невыгодны… Попросил Сержа наведаться в кооператив, где был штаб батальона. Тот, несмотря на прошлые наши сложные отношения, на подъем оказался легкий. Вернувшись, фамильярно скрутил пальцами кукиш. Поздно я спохватился, сейф оттуда уже не взять. Досаждаю этой же своей просьбой Камова. Начальнику отдела за возможное происшествие тоже отвечать неохота, через пару дней он «подгоняет» мне несгораемый ящик. И вовремя. Появились данные, что неподалеку, под носом у ОПОНа, была перевалка имущества, награбленного в частном секторе, на промышленных предприятиях и заводах. Возникла необходимость получения санкций на обыски в «шестерке» — бывшем укрепленном пункте врага по улице Кавриаго. Да и в других местах тоже. Камов велит просить обысков побольше и быстрее тащить представления об их проведении в прокуратуру. Пока напишешь их, с ума сойдешь. В первый же выходной день надо будет ехать в Тираспольский горотдел за пишущей машинкой и канцелярскими принадлежностями.

Приднестровская городская прокуратура заработала на второй неделе совместного наведения порядка. А признаков существования молдавской прокуратуры мы так и не увидели. Возможно, она ведала вопросами надзора за правопорядком только в бывшей на стороне националистов Варнице, в то время как под приднестровской юрисдикцией находилась большая часть города. Когда следователям от кишиневской стороны предложили брать санкции на обыски и аресты в приднестровской прокуратуре, это сразу же породило недоразумения. Их появление там в молдавской полицейской форме вызвало дружный взрыв негодования горожан.

Отправившись вместе с Семзенисом за санкциями на обыски, мы застали вокруг прокуратуры плотное кольцо людей, в основном женщин, которые намеревались не пропускать туда и гнать в шею молдавских полицейских.

— Что за собрание, граждане, — спрашиваю подойдя.

Витовт в малопонятном камуфляже, но я в советской милицейской летней форме — пилотке, безрукавке, штанах с красными строчками и красно-зеленым Приднестровским флажком, пришитым к левой стороне груди. Мой внешний вид не вызывает у людей сомнений и неприязни. Они обступают со всех сторон:

— Почему здесь снова полиция?!

— Кто так решил? За что воевали? Чтобы здесь был румынский суд?

— Я, — отвечаю, — решения нашего руководства не комментирую. Когда их принимали, нас не спрашивали. Поэтому ничего пояснить не могу. А нам по делу надо пройти. Расследуем мародерства, совершенные этими самыми полицаями. Потом — пожалуйста, никого не пускайте. И нам, и городу только лучше будет!

Толпа расступается, и мы проходим в прокуратуру. Там без проблем получаем необходимые санкции. Шлепая на бумаги печати, прокурор поглядывает в окно.

— Ну и правильно! — говорит он. — А то балаган какой-то. Ставить подпись, печать на документы, по которым они, не дай бог, из Тирасполя или Рыбницы кого-то выкрадут или арестуют, и оправдывайся потом, что не верблюд!

— Так не надо их было даже на порог пускать! Выгнать, и все тут! У вас же полицейские автоматчики с миротворцами, как у нас в комендатуре, за плечами не стоят!

— Да ведь инструкции…

С недавних пор в гробу я видал эти инструкции. С подписанными и заверенными печатью постановлениями выруливаем обратно, сквозь живой коридор. По дороге говорю Витовту:

— Правильно делают. Да только нет добра без худа. Носом чую, народный гнев против этого идиотизма приведет к тому, что все дела в городе будут наши. А полицейские следаки будут в потолок плевать, пока к нему все мухи не приклеятся.

— Ну и ты не работай!

— Я сильно и не работаю. Особенно там, где всякую чушь на наших позаявляли или вообще никаких концов не углядишь. Где полицейские и волонтерские художества, там могу и порасследовать.

— Для удовлетворения?

— Для политики. Не удалось застрелить, так говном обмажем. А вообще-то не люблю я, знаешь, эту следственную работу. Просто податься было некуда.

— Ну я же и говорю, для удовлетворения!

Начали с дальних и самых бесперспективных обысков. Миротворцы весь день маются в автобусе. Я с Семзенисом, Гуменюком и прочими случайными подручными перерываем на санкционированных адресах рухлядь. На тех, где есть хозяева или дверей нет. Там, где цело и закрыто, не лезем. Пыль и духота. Знойным даже для южной Молдавии выдался в этом году август. По спинам течет пот. Часам к пяти нам все это надоедает. Миротворцы уезжают в комендатуру, предварительно подбросив нас ближе к гостинице. Остальная работа до завтра подождет. Даже рабочую папку нести противно. В ней — ничего, кроме грязных от копирки протоколов и случайно найденного среди рухляди короткого куска ленты с патронами к КПВТ. До гостиничного душа и относительной прохлады ее номеров нам осталось шлепать квартала три…

— Здравствуй! Здравствуй! — доносится сбоку чей-то приветливый голос. Смотрю, а это в затененной лоджии первого этажа стоит инвалидная коляска, из которой радостно машет нам рукой молодой парень. Полнота, характерные лицо и разрез глаз. Инвалид детства, большой ребенок… В конце военного лета ему выпала радость без страха дышать свежим воздухом, сколько позволят мать или соседка-сиделка. Приветливо машу в ответ. Потом еще раз оглядываюсь. А он уже ждет новых прохожих и тянет ко рту большую краюху хлеба с колен. Хлеба, слава Богу, теперь снова достаточно.

Гуменяра на ходу лениво обмахивает потную физиономию подобранным где-то журналом, создавая перед носом подобие ветерка.

— Грязища! Жарища! Купаться хочу! И пива! Ну почему я сейчас не у себя в Кривой Балке… — сокрушается он.

— Что, Серый, — подкалываю его, — устал нюхать одеколон «ляжка потного индейца»?!

— Б-р-рр! — Гуменюк делает обиженную и брезгливую гримасу.

Семзенис хохочет. Ему понравилось про одеколон.

— Ладно, ладно! Я вам это еще припомню, — издали грозит подчеркивающий свою обиду набором дистанции Гуменяра.

По причине теплового удара он сейчас ленив и обездвижен. Тут улавливаю истекающий откуда-то не сильный, но особо противный запах разложения. Где-то рядом труп слишком мелко зарыт. Были бы в комендатуре специальные приборы-трупоискатели, по городу вагон тел можно накопать…

— Тьфу!

— Ребята, шире шаг! Ходу отсюда!

В тот же вечер патроны у меня отобрал Достоевский. «А ну покажь, — говорит. — О, так я и знал! МДЗ, мгновенного действия зажигательные… Ну, замок, я их у тебя изымаю. Не то себе же пальцы порвешь. А пару БЗТ оставь себе по доброте моей душевной…