Вскоре на одном из дежурств поступило сообщение об обнаружении в городе склада боеприпасов. Я сразу телефон за трубку хвать! Кручу диск, а в трубке глухо, как в танке. Сержевы негодяи не отвечают! Чтоб им повылазило! Пришлось ехать без оговоренного ранее оповещения, только с Семзенисом, молдавскими операми и усиленной командой миротворцев.

Когда приехали по адресу, нам поначалу не открыли. Баба из-за двери долго переспрашивала, кто это к ним и зачем. Все почуяли — оно! И тихо расклеились вокруг по стенам. Потом, во избежание эксцессов, женщины, находившиеся в квартире, все же отворили. Показали, где что лежит, и сказали, что сейчас придет хозяин оружия. Осматриваем. Действительно целый склад! Цинки с патронами, гранаты. Бронежилеты. А это что завернуто? Ряды тускло отсвечивающих боками чем-то похожих на радиолампы гранат к агээсу… Мать честная, ну как же за этого мудака Достоевского обидно! Проспать столько жратвы для «Мулинекса»!

— Витовт, — зову я, — иди сюда, будем считать! — И на правах следователя тут же приказываю операм опрашивать женщин, а миротворцам приготовиться ждать гостей.

Их шестьдесят. Целых шестьдесят гранат! На корточках передо мной, закрывая своей спиной часть разложенного на полу арсенала и мои руки, сидит Семзенис. Быстро оглядываюсь, всех ли разогнал. Никто не смотрит! Отделяю часть и распихиваю их по две-три штуки себе и Витовту в карманы. Пригождается и враз раздувшаяся папка для бумаг.

— Сорок шесть штук! — уверенным голосом объявляю итог.

Тут появляется хозяин арсенала — молодой парень с военной выправкой. Он ничего не отрицает. Спокойно и уверенно отвечает, что в военное время боеприпасы — это необходимость. И до сих пор их просто некому было сдать. Бабы, что ли, в комендатуру пойдут? А он сам только вчера вернулся из Тирасполя. В разговоре с ним выясняется, что он — из Бендерского батальона. После окружения в восьмой школе и исчезновения комбата на все офицерские должности в батальоне назначили исполняющих обязанности и в конце июля вывели батальон в Парканы, а затем погнали на полигон под Тирасполем. Там все оставшееся вооружение и технику они сдали тираспольским гвардейцам, после чего какое-то время помаялись на казарменном положении в парканской школе. Затем бендерские гвардейцы были просто распущены по домам. К первому сентября им, как школьникам, велено явиться в Тирасполь к Красным казармам. Никого из командиров создаваемой отдельной мотострелковой бригады вооруженных сил ПМР они в глаза не видели. Что дальше будет с батальоном — непонятно. Возможно, после позорного разоружения и неприятных бесед с эмгэбэшниками и офицерами бергмановской комендатуры, собиравшими любую грязь на комбата, вернутся не все. Не будет уже прежнего батальона…

Нда-а… Вот так у нас формируется бригада, созданная приказом Кицака еще шестнадцатого июля… Спору нет, наши тираспольские политики молодцы, что в конце концов заручились мощной поддержкой России. Но зачем же так поступать со своей собственной армией? На других надейся, но и сам не плошай! Однако личные счеты, припрятывание своих ошибок и подленьких интриг, похоже, важнее… Все ясно. Не задаваясь лишними вопросами, строчу с его слов объяснение, подгоняя имеющиеся факты под добровольную сдачу оружия и освобождение от ответственности. По букве закона я не прав, но меня это совсем не мучает. Отказавшись от задержания бывшего гвардейца, едем обратно в комендатуру. Там волчком вьется Серж. Ему уже донесли, какой выезд он проспал. Жаба давит его, пригнав сюда из гостиницы. Рулит следом за мной в кабинет.

— Подумать только! Прохлопать столько гранат!

— Где ж ты был со своим обещанным дежурством на телефоне?

— Я? Да я не могу быть сразу везде!

— Плохо воспитываешь, командир, своих подчиненных. Рано пошел на повышение!

— Сам ты кто?! Что вы без меня, менты, можете сделать?!

— Семзенис! Покажем ему, что мы без него можем! А ну запри дверь!

Затем выкладываем на стол плоды ловкости моих рук. Достоевский, щелкнув было клювом, делает вид, что не удивлен.

— Так ты следователь или вор?!

— Хамишь, взводный! Не вор. По трудовому соглашению с начальством — я следователь. А по договору с тобой — помнишь, был такой — снабженец! А ты, коли обязан быть нашей защитой, живо принимай на учет доставленное!

Во второй половине этого же дня выезжаем в микрорайон Ленинский по очередному сообщению о разграбленной квартире. Квартир разворованных в городе столько, что десять лет писать — не описать. Спасибо, лишь несколько человек из каждой сотни пострадавших обращаются с подобными заявлениями, не понимая, что это бесполезно. Единичные мародеры будут найдены и сядут, но даже малую толику награбленного уже не вернуть.

Подъезжаем к адресу. Это панельная девятиэтажка в глубоком мулячьем тылу. Пострадавшая квартира находится на первом этаже, вход в нее свободен, входная дверь не заперта, а просто прикрыта. Заходим — и я балдею, до какой степени это все напоминает нашу предпоследнюю штаб-квартиру. Такое же обилие частично загаженных тарелок и сервизов, аналогичная планировка комнат и почти так же расставлена по ним мебель. Здесь тоже есть книжный шкаф, только книги в нем другие. И в дальней комнате разбито окно. Подхожу к нему, выглядываю и сам себе улыбаюсь. Внизу, на земле, валяются доски — самодельные сходни.

Наскоро набрасываю на листке бумаги схему и описываю детали обстановки, многочисленные валяющиеся на полу шнуры от музыкальной и записывающей техники. Судя по ним, когда-то здесь хранился целый оркестр. Громоздкие самодельные аудиоколонки и электронный ревербератор расхитители не взяли, не понимая, видимо, его назначения. Вокруг меня вяло бродит полицейский эксперт. Отпечатки пальцев с мебели по прошествии долгого времени снимать бесперспективно. Он делает вид, что ищет посторонние предметы, по которым можно установить, кто находился в квартире. Находит небольшой микроскоп, вертит его в руках. Оптика цела. Говорю ему, чтобы не мучился непорочностью, взял его себе для работы. Немного поколебавшись и грустно ругаясь на скотскую жизнь и сволочную работу, он так и поступает.

На обратном пути заезжаем на еще один сообщенный по рации адрес, оказавшийся возле сожженных нашими поджигателями пятиэтажек. Закопченные каменные коробки вблизи выглядят зловеще. Они не разбиты снарядами, как наши дома на Первомайской, но пламя полыхало здесь куда более яростно. К обороне мули их не готовили, и с огнем никто не боролся. Все черным-черно. Горящие угли густо сыпались вниз, и с десяток домов прилегающего частного сектора сгорели тоже. Деревья засохли от жара на полсотни метров вокруг. Сюда, к частникам, нас и вызвали. Не для расследования, а чтобы официально удостоверить факт, что жильцы этих домов остались без имущества и крова. Как всегда, пострадали невинные. И кого же за это судить? Тех молдавских волонтеров из Фырладан и Салкуцы, которые, упиваясь спиртным и безнаказанностью, стреляли отсюда в нас? Или Сержа с Жоржем, которые дали им в ответ прикурить и ненароком сожгли жилые дома? До тех, кто начал эту войну, теперь не доберешься, как мечталось. Они по-прежнему при власти, на больших должностях, продолжают вершить наши судьбы… Глядя на оставшихся без крова, уныло вспоминаю, как мы радовались, когда здесь все полыхало.

Дописывая короткий протокол, нахожу в обугленной тумбочке документы хозяина — два паспорта на одно и то же имя. Листаю подвяленные жаром страницы — так и есть. В одном — штамп о принятии гражданства Молдовы, а второй паспорт чистый. Перед войной многие жители, а особенно предприниматели, не вникая в политику, пытались сидеть на двух стульях: не отказываться от возможности получения российского гражданства, но так, чтобы при этом сохранилась возможность свободно вывозить свой товар в Молдову и делать «шопинг» в Румынии. Для этого они шли в Бендерский городской отдел полиции ставить в паспорт штамп о переходе в гражданство Молдовы, а потом бежали в горотдел приднестровской милиции с заявлением об утере старого паспорта и просьбой выдать новый. Так в Кишиневе появилась статистика, что в Бендерах граждан Молдовы если не большинство, то, во всяком случае, заметное количество. А раз так, следующая идея понятна — этих граждан надо защитить…

Вот об этом-то мелкие коммерсанты, да и многие другие граждане, в застойные и перестроечные годы приучившиеся жить только для себя и издеваться над стихами Маяковского о советском паспорте, подумать как раз и забыли. Сами напросились в подзащитные. Эта находка приносит мне некоторое душевное облегчение.