Новая жизнь по сравнению с прежней оказалась настоящей малиной. Расположение батальона было разделено вглубь на два эшелона, налажена регулярная смена взводов на передовой. Дома на тыльной стороне обороняемых кварталов были поделены между отрядами, и это спасло их от полного разграбления сомнительными личностями, приладившимися орудовать у нас за спиной. Со стороны Паркан проезд толком не охраняется, единственный регулятор движения — собственный страх и риск. А у некоторых он основательно заглушен наживой. Вот комбаты решили это дело пресечь. Уже взломанные квартиры использовать для постоя, и навести порядок в ближнем тылу. Ворье начали ловить и отправлять под конвоем в Тирасполь. Иногда на тех же машинах, на которых они сюда приезжали, с вещественными доказательствами и понятыми, посаженными в кузова.

Мародеры… Откуда явилось это гнусное племя? Грабят ведь не от голода и не от нищеты. Другое сейчас время. Не революция и не голодная Отечественная война… Кругом богатые села и города, в домах и квартирах достаток. И все равно — неодолимая страсть потянуть все, что плохо лежит, обчистить тех, кто в бедственном положении не может постоять за себя. Все это плоды терпимости к тихому воровству застойных лет и горбачевского плюрализма — терпимости к пропаганде наживы…

Али-Паша с Сержем отправились выполнять новые распоряжения одними из первых и оккупировали приличный дом с хорошими квартирами, где даже сохранились продукты, благо мародеры в первую очередь выносили не консервы и крупу, а ценности — ювелирку, бытовую технику, новую одежду. Во дворе соорудили печку, и наши молдаване с Федей оказались неплохими кухарями. Не то что Серж и Жорж. Те, как выяснилось, ничего, кроме оружия, в своих руках держать не умеют. Взводный не промах, за пару дней довел обоих дружбанов до белого каления своими нотациями за отсутствие заботы о личном составе и шутками об эксплуатации молдаван. Они как могли отгавкивались. Оглиндэ смеялся. А потом Серж от безделья и по примеру взводного тоже полез ко всем с придирками. И окончательно заработал прозвище Достоевский.

На третий или четвертый день после заключения перемирия с ОПОНом в ночную разведку опять попал Гуменюк. Что сказать… Хохмач и на этот раз был неразлучен со своей хохмой. Бывалый парень, не хуже прочих, но никому из нас проказница судьба не уготовила так много неожиданностей. Прошли они нормально, дошли до «шестерки», где Паша говорил с командиром ОПОНа, пошли обратно и за квартал до наших позиций разделились. Взводный с Ваней Сырбу пошли к бабаевцам, а Гуменяра с Кацапом направились ко мне. И метров за двадцать до нас, когда они уже на всех парах летели на причитающийся им после разведки синус и закусинус, из темноты к Гуменяре, который шел первым, вдруг фамильярное обращение:

— Салут, хайдук!

Серега заорал как полоумный и застрочил из автомата на голос. Федька с перепугу тоже: пиф-паф куда попало, глаза на лоб — и деру! Шухер поднялся отменный, все, кто был, выскочили в ружье. Выяснилось же, что вражьих козней нет в помине, просто ни за что убили молдаванина — волонтера из числа приличных, что сидели вместе с ОПОНом в «шестерке». Он, заблудившись, забрел прямо к нашей передовой. Простофиля, конечно, был редкостный. Не зная, где сам находится и кто идет, крикнуть «Салут, хайдук»! Из-за такой деревенщины анекдоты про молдаван всегда и рассказывали.

Смех смехом, а чуть не сорвали перемирие! Взводный объяснился с опоновцами так: «Мы же, когда идем к вам, не кричим: «Слава КПСС» и «Служим Советскому Союзу»! Командир ОПОНа и его заместитель взгрустнули слегка, что человек был хороший. На том и замяли. Вот при каких обстоятельствах Гуменюк открыл личный боевой счет.

Что ж, на этой войне много нормальных и даже очень хороших людей убито и искалечено зазря. Десятки защитников и жителей города были бы живы, если бы не мародеры, пьянки, отвратительная организация и вредительская помощь. При том, что брони на передовой больше не стало, за нашими спинами ее неожиданно образовалось очень даже много. Водкожоры наконец расхрабрились и пересекли Днестр. Как пойдешь в рабочий комитет, к горисполкому, в крепость — по улицам вокруг на большой скорости носятся бэтээры и эмтээлбэшки, размалеванные надписями, словно на одесскую юморину: «Смерть румынам!», «Казак и в Бухаресте казак!», «Бендеры — Кишинев — Бухарест — транзит».

Не транзит, а сквозняк. На Кишинев не пыталась выйти ни одна из этих машин, они к нам в боевые порядки встать не могут. Это-де станет нарушением «процесса мирного урегулирования». Зато их водители иногда по-ухарски вылетают на улицы, простреливаемые врагом. Гибнут сами, губят технику и людей, которых везут. Так в один из последних дней борьбы за «Дружбу» румынская пушка шарахнула казачий бэтээр, самонадеянно пытавшийся проскочить перекресток. Нет брони на фронте, зато она жжет соляру, вывозя из Бендер награбленное. Ведь военную технику по дороге не досматривают. В ответ на учащение мародерства и грабежей издали приказ о расстреле мародеров на месте. Но он действует только на передовой и вокруг горисполкома. В остальных районах воруй — не хочу!

Зашедшая в тупик война на ходу рождает новые анекдоты: Бендерское руководство совещается в горисполкоме с тираспольскими командирами. Есть ли противник в таком-то районе города? Тут по площади мчится МТЛБ с тираспольскими разведчиками. Их вызывают на доклад и спрашивают: «Ну как, есть ли там враг?» — «Так точно! — отвечают разведчики. — По данным мародеров противника там до е… матери!» И мы смеемся, хотя сами тоже тираспольчане. Но три недели здесь в глазах вновь прибывающих, да и в наших собственных глазах сделали из нас бендерчан — бендерскую гвардию. Так чаще всего нас теперь называют, хотя к героическому Бендерскому батальону мы не имеем отношения.

Вместо солидных, но занимающихся черт знает чем дядечек к нам в помощь набиваются мальчишки по четырнадцать — пятнадцать лет. Половина — сироты и беспризорники. Их отшивают, а они лезут обратно на передовую как вьюрки. У многих отрядов есть такие «сыны полка». Они с гордостью носят форму и отказываются от гражданской одежды. И если по своей неуемной энергии случайно попадают к полицаям или волонтерам, те обходятся с ними, как с военнопленными. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

И не каждая смерть на стороне противника приносит нам удовлетворение. Как было бы просто, если бы каждый убитый или покалеченный с «той» стороны непременно был убежденным националистом или хотя бы простым негодяем. Но стало открываться, что у мулей не все негодяи, националисты и мародеры. Много внутренне порядочных людей, призванных насильно через военкоматы. Часть кадровых, еще с советского времени милиционеров и военных воюют по безнадеге, чтобы остаться на службе, без которой не на что будет кормить семью. В общем-то, ни тех, ни других нам не жалко. Когда приходит момент, каждый человек должен уметь сделать выбор, а они этого не сумели. Но их смерть лишена смысла. Это просто вырванные из поля жизни ростки, которые при других обстоятельствах росли бы совершенно прямо.

Вырванные только потому, что в Кишиневе к власти пришли националисты, самые оголтелые из которых на войну в жизни носа не сунут. Ручки у них белые, интеллигентные. Эта жидкая прослойка наци метко прозвана народом «тварьческой интеллигенцией» — не от слова «творчество», а от слова «твари». Раз языком взмахнули — и поделили народ. Два взмахнули — и за несколько десятков километров от них кровь полилась рекой. А сами такие хорошие-прехорошие, будто бы праведные… Они подстрекают и ведут эту войну чужими руками. И чужим отцам и матерям пафосно лгут, что их сыновья погибли за независимую Молдову. А в это же время молдавский президент Снегур во всеуслышание заявляет, что независимость Молдовы для него всего лишь этап. Она не будет долго продолжаться.

За свою спину оглянешься, а там полно похожих кликуш. Идеи другие, а безответственность и двуличие те же. Рубанула война не между национальностями, а посреди национальностей и семей. На нашей стороне много молдаван, на их встречаются русские и украинцы. Украинцев там почему-то особенно много, несмотря на то что под Дубоссарами на приднестровской стороне воюет батальон УНА-УНСО, и, утверждают, достаточно зло воюет.

Миша прибегал. Обрадовались страшно, особенно Тятя. Жив-здоров. Провожая его назад, видели, как бабаевцы пинками под лампасы гнали к лодке посыльного из своего казачьего штаба. Раньше он привозил им еду, боеприпасы и приводил новых казаков-добровольцев. А теперь его застукали за обиранием квартир. Предложили несколько дней повоевать, чтобы отчиститься от греха, — не захотел. Горе-казак трусливо и обиженно скалит зубы в зэковской манере, как опущенная «шестерка», которая побежит все докладывать «пахану». И едет тихим ходом за бьющей подсрачники процессией машина с погруженным на нее барахлом и притихшим водилой. Забегая вперед, надо сказать, что после этого случая забота казачьего командования о бабаевцах резко пошла на убыль.