Благодаря отсутствию зазывал на ночные развлечения, удалось хорошо выспаться. Утром, в ожидании запаздывающего по какой-то поваренной причине завтрака, собравшиеся дразнят сонного Жоржа. Он опять в гостинице не ночевал, и всем известно, что подозрения в его адрес насчет обзаведения любовницей оправдались. Более того, Колобка каким-то образом отследили и выяснили, что его новая зазноба живет в бывшей оккупированной части города, у самого каушанского коридора.

— Жорж, ты еще не набрался румынских мандавошек? — задирают полового «отщепенца» друзья-приятели. — Эй, Звонцев! Ты куда? Стой! Мы понимаем, что у тебя от них иммунитет! Так пожалей других, не садись с ним рядом, не то с тебя дальше перепрыгнут!

— Пошли все вон! — огрызается Колобок. — С него самого целые крокодилы прыгают! Уберите от меня этого эксперта по изнасилованиям!

— Гибридные заболевания, Жорж, как и вши, самые страшные! На медосмотр сходил бы…

— Сам справлюсь!

— Гляди, гляди, фельдшер! Как-то раз достанешь из широких штанин, а твоя гордость — как румынский триколор. Ялда красная, сам синий и местами уже пожелтел…

— За своим смотри!

— Так и будет! Одно у тебя, Жорж, остается счастье: можно будет оправдаться, что бээмдэшка случайно наехала. Скажешь, забыл застегнуть ширинку, твоя гордость из нее на асфальт хлоп! И тут миротворцы на полной скорости р-раз!!!

— Погоди, — рассудительно вмешивается Федя. — Ты его так не напугаешь. Тут надо подходить физиологически. Как в колхозе, чтобы со случкой скота не возиться, быку в задницу втыкают провода, вроде электрошока, и бык кончает. Как говорится, и продукт для осеменения есть, и быку уже ничего не хочется. Надо этот способ применить, чтобы он гвардию своей связью с румынской подстилкой не позорил.

— Позорил? Да ты, если узнаешь, что успели за лето натворить ваши сельские девки, тут же с переляку сбежишь в Сибирь, чтоб не видеть, каких они казачат нарожают! — неожиданно выступает в поддержку Колобку оперуполномоченный Звонцев.

— Вот и не угадал! Мое село уже на Украине!

— Будто там казаки не лазают!

— Не лазают!

— Эй! — выглядывает из дверей гостиницы не участвовавший в потехе Серж. — Кушать подано, идите жрать, пожалуйста! А, Жорж, и ты здесь! Маленький Жорж, большие я…

— Достали! — Конец Сержева изречения тонет в вопле подскочившего, как со сковородки, Жоржа. — Катитесь все отсюда! Чтобы за моим столом никого из вас не было!

Отпихнув своего приятеля-командира, Колобок первым устремляется в столовую. Как видно, Достоевский окончательно достал его своим слоновьим юмором. Этот может.

В тот же день Серж является ко мне в кабинет. Просто навестить решил, что ли? Как бы не так!

— Дай пятьсот рублей!

— Ты что, с Жоржем совсем поругался? Или на подарок его даме собираешь?

— Нет. Тут такое, понимаешь, дело… Дед Антошкин умер, Иван Пантелеич. Помочь бы надо.

Вот это ошарашил. Эх, дед, дед! За сердце хватаясь, пережил бендерскую стрельбу и блокаду, с внучком, как мог, играл, дождался, пока жизнь вернется в город, и умер… Молча достаю деньги из кармана и сую их Сержу.

— Может, еще надо?

— Не стоит. С других соберу. Пусть тоже участвуют.

Он исчезает за дверью. А я долго еще без движения сижу за перетащенной из Тирасполя пишущей машинкой, глядя в стену перед собой. Забыть все можно. Исправить нельзя. Со временем некоторые раны только сильнее болят. Жизнь идет, люди продолжают умирать, и это углубляет оставленное войной сиротство…

На похороны деда я не пошел. Колебался, сознавая, что прячусь, но так себя и не пересилил. Не хватило чего-то, чтобы отдать этот последний долг знакомой семье, знакомому человеку. На следующий же день раскаялся в этом до самоедства и не мог уснуть, до утра вспоминая, как несколько лет назад, точно так же прячась от беды, не приехал из армии на похороны своей родной бабки, хотя имел такую возможность. Дерьмовые поступки. Что один, что второй. И от себя не спрятался, и людей с их горем будто оттолкнул. На следующий день накупил, чего только мог, и часа три просидел и прогулял во дворе с Антошкой, грехи замаливал. Вернулся в убийственном настроении, которое отнюдь не поднялось от дружеских морд.

Тятя с Кацапом опять крепко выпили. Хотя ведут себя тихо, эти их ежевечерние выпивки начали сильно надоедать. Деградация. Нашли повод — затянувшиеся поминки. Лучше бы вместе со мной сходили. Пресечь это больше не удается. Я им давно не командир. Допустим, можно учинить скандал и даже прогнать, но тогда остатки отношений будут испорчены, а они напьются, как свиньи, на стороне. Мы с Игорьком, по общему уговору, сторонимся ежедневных возлияний. Пока они доквашивают последние капли в своем углу под настольной лампой, которую раздобыли специально, чтобы нам не мешать, лежу на кровати, перечитываю свой справочник. Зеленоватый свет абажура успокаивает, помогает пропускать меж ушей пьяное бормотание. Гуляют по потолку тени. Вдруг раздается стук, яркий свет на долю секунды падает на книжку в руках и гаснет. Это Кацап зацепил рукой лампу и она упала. Алкоголики устанавливают лампу обратно, но она не горит. Электролампочка приказала долго жить. Федя выкручивает стеклянную колбу и, чтобы далеко не ходить, выбрасывает прямо в открытое окно. Внизу раздается звучный хлопок.

— А-а-ааа!!!

— Твою мать… — бубнит из угла пораженный эффектом Тятя.

По башке, что ли, кому-то влепило? Вместе с Игорем подскакиваем к окну и всматриваемся. Поодаль от фонаря, на границе света и тьмы, обхватив тоненькое деревце, качается фигура.

— Пацаны, что это было?!

Узнаю пьяный голос Звонцева.

— А что такое?

— Сижу себе, кемарю, только глаз приоткрыл, летит сверху штука с рогами и как взорвется!

Вот балбес! Что за рога ему привиделись?

— Неужто мина?

— Совсем обалдел, Павлик! Пить меньше надо! — выкрикивает незадачливому оперу Игорь. — Следующая станция — Белкино!

— Как, совсем не было ничего?! — сомневается одуревший опер.

— Было! — отвечаю. — Новый кацапский миномет с глушителем! Как раз испытывали.

— А что, есть такой?!

— Иди спать, Звонцев! Нечего сидеть под окнами. Еще и не то выбросить, даже нарыгать тебе на башку могут!

Задернув штору, отходим. Кацап, не принимавший участия в утешении морально пострадавшего Звонцева, пыхтя, корпит над столом, не может никак вкрутить новую лампочку.

— Черт! Не вкручивается никак! И плафон болтается!

— Дай сюда, техник! навязывает ему свою помощь Игорек.

Возятся вдвоем.

— Ну ты и деятель! Лампочку вместе с половиной патрона и держалкой выбросил!

Меня разбирает смех. Вот почему в полете у этой паршивой лампочки были рога, так напугавшие Звонцева, который сдуру вообразил, что видит падающую мину. Продолжается словесная перепалка. Смеюсь в стену. Уловив юмор ситуации, со своей кровати начинает похрюкивать Тятя.

— Ну ты и дал, Кацап! Одна извилина у тебя в мозгу, и та от фуражки!

— Нет у вас никаких извилин! Оба вы из Плоского, и мозги у вас, алкашей, тоже плоские — вообще без извилин!

— Да пошел ты… Незадача тут. А ты гонишь… Эдик, ты ж себе тоже лампу настольную недавно на рынке взял? Здесь она? Одолжи!

— Вспомнили! И ее вам дай разбить! Увез я ту лампу и другое барахло свое… Еще когда за печатной машинкой ездил…