22 июля 2004 года. Четверг — 23 июля 2004 года. Пятница

Два десятка человек убывают в комендатуру на очередную зачистку. Вместе с ними этим утром ухожу и я. Автобус наш по доброй традиции долго не заводится, и чеченцы расходятся по собственным машинам. Мы опаздываем и заставляем всех себя ждать. Я опаздываю на инженерную разведку. По приезду оказывается, что караван саперов уже полчаса как ушел по своему безлюдному маршруту. Кто-то из офицеров комендатуры предлагает прогуляться на зачистку и мне. Но я вру, что пешком догоню разведку, а сам, только выйдя за ворота, поворачиваю в противоположную сторону. Домой в отдел!

Уже в обед, встретив в коридоре общаги Вождя, я осведомляюсь о ситуации на 26-м блокпосту. Кандидатура моя весьма кстати, некому менять вчерашний наряд, все на зачистке или просто разбежались по углам и домам, и через пять минут я топаю в сторону блока.

Летняя легкая прогулка по Грозному. Выгрызенное снарядами полотно дороги ведет меня сквозь мумии раздавленных домов, мимо Временного, через Минутку, к белым горячим стенам блокпоста.

Однако там, куда я так не спешил со своим приходом, обрадовать уже некого. На блокпосту ни души. У прохода одиноко валяется пустая консервная банка из-под рисовой каши и разбитое стекло полулитровой бутылки. Солнце, отражаясь в осколках, заливает светом рваную этикетку с сердитым лицом Иосифа Виссарионовича, «Водка. Приказ Сталина № 227. Ни шагу назад!».

Скучный блокпост оставлен мною в самом начале службы. Да и пришел я сюда вовсе не для того, чтобы торчать в нем на жаркой «кукушке». Наевшийся вкусных щей и намывшийся в горячей бане, под тихий шелест телепередач я сплю на кровати начальника штаба.

Ближе к ночи на пост подъезжают двое пэпсов. К моему удивлению, оба остаются на блоке ночевать. Мы баррикадируем двери, зажигаем в нижней комнате зеленые пластинки антикомарина и еще долго сидим при огарке свечи. Выспавшись за целый день, я приковываю внимание чеченцев рассказами о русских традициях и обычаях, о древних, тысячелетней давности, походах русских князей в Европу и на Кавказ. Черная кровь врагов рекой льется в моих рассказах, где по-прежнему мертвые срама не имут, а подвиги увенчаны славой. На какой-то момент я и сам забываю, что чеченцы — кавказцы. Но те не перебивают, а осторожно и с интересом слушают, задавая разные вопросы.

Шершавый, расползающийся по потолку чад задымленной комнаты смыкает за полночь наши глаза. Мы спим тревожным сном.

Новое утро передвигает по земле яркие столбы солнечного света. Внутри блока прохладно и сладко спится. Снаружи великан Ахиллес, суровый воин и добрейший человек, с грохотом отбрасывает в сторону хлипкие железные двери. В лабиринтах поста гудит его мощный бас:

— Ну, выходи, кому жизнь не дорога!

Взяв с себя твердое обещание не высовывать до вечера носу, я запираюсь в кубрике общаги и включаю радио. Гладкий голос перебирает, берущие за душу слова:

Все мы знаем и любим эту песню от первой до последней строчки. Потому что эти идущие от сердца слова о каждом нас. Год, который разбил, обрушил все надежды, привел нас сюда в этот пропахший войной Грозный. Ошибка этого выбора жестока и непоправима.

Наши блудные души увязли здесь навсегда. Кровь стынет при одной мысли о том, что им никогда, теперь уже никогда не дано вернуться из этого кошмара.

В конце апреля на 56-м участке нашли расчлененные, распухшие, вонючие трупы. В мешках лежали растолстевшие конечности, рядом валялись рубленые тела. Их сложили и привезли на грузовой машине в отдел. У двух трупов не хватало только рук, остальные пять были четвертованы. Весь день на солнцепеке во дворе стояла эта машина со свисающими из кузова двумя парами босых ног. Торчащие врозь пятки были покрыты землей и черными пятнами смерти. Не обращая внимания на тяжелый, удушающий запах, я стоял рядом и долго смотрел на эти босые, гниющие ноги, пытаясь что-то вспомнить, связанное с ними. И наконец вспомнил: много-много лет назад во втором или третьем классе моя соседка, девчонка с жиденькими белыми косичками, хвасталась нам, мальчишкам, что не испугалась взять за пятку покойную бабушку.

Теперь, сквозь океаны времени, уже давно отошли и стали смешными детские страхи, уже давно разошлись дороги тех мальчишек и девчонок из далекого 89-го года. Наверное, вышла замуж и родила ребенка та девочка с косичками, единственный порог страха которой был перейден ею еще в детстве. Девочка, счастливая лишь в том, что никогда в своей жизни не прольет чужую кровь и не увидит эти, сложенные в грузовике трупы. Потому что не должна это увидеть. Никогда в своей жизни. Пока я, пока все мы здесь.

Почему именно сейчас я вспомнил об этом? Не знаю.

Устав от сна и скуки, я иду в гости в соседний кубрик. Над светящимся экраном монитора пылает взъерошенная голова контра Хрона.

Хрон, неисправимый барахольщик и трудноподъемный на работу алкоголик, по привычке покупать ненужные вещи на днях притащил в свою комнату новейшей модели компьютер, принтер к нему и маленький телевизор на жидких кристаллах. Ему в конце августа светит дембель. Отсвет этого счастья уже сейчас виден на горизонте. Смысл покупать такие громоздкие вещи перед своим уходом непонятен никому, кроме самого Хрона.

Хрон — сокращенное от «хронический алкоголик». Саму кличку эту он схватил с легкой руки своего постоянного собутыльника Зайца. Вот уж кто-кто, а последний бы не спешил с такой легкостью разбрасываться этим словом. Сам не упускавший случая где-нибудь отхлебнуть, Заяц ничуть не отставал от доброго своего товарища. Приехали они сюда вместе год назад и уезжать собираются также вместе.

В отличие от Зайца крепкий, сбитый Хрон оказался мягкой и человечной натурой, хоть и ленивой, но с широкой русской душой. Он никогда не скупился на попойки за свой счет, был отзывчив и добр, не предъявлял затем товарищам сумму выпитого, поделенную на два или больше. За столом у Хрона частыми гостями были и чеченцы, но в большинстве своем трое из них: оба Бармалея и Киборг. Заяц же, худой, с желтым высохшим телом, хитрая и жадная сволочь, совсем не стремился разбрасываться по пустякам своими деньгами и подчас покупал спиртное только пополам с кем-нибудь. С тем же Хроном или другими лицами алкогольной наружности. Как-то раз, нащелкав на своем фотоаппарате товарищей по оружию и сделав затем фотографии по пять рублей за штуку, он, бесстыжий жмот, продавал их нам по дважды завышенной цене.

— Ты что, гад, совсем совесть потерял?

— Я же столько своего времени на них затратил! Не хотите — не покупайте.

Оба они, зажмурившись от сладкого пива, сидят сейчас на грязных матрацах своих кроватей и рассуждают о дороге домой.

Вечером начинается гроза. Чистый, розовый от дыма заката дождь захлебывается в клокочущих струях студеной воды. Ударившая в электросчетчик молния обрубает свет во всем районе. Отдел полностью тонет в ливне и тьме.

Утром на Минутке подорвали на фугасе армейцев. Больше никакой информации.

В обед на центральном рынке города дважды взрывали кадыровцев. Один убит, трое ранены.

Вечером на улице Ханкальская на фугасе подорвали милиционеров.