15 июля 2004 года. Четверг
Красные полосы восхода поплыли по безоблачному небу. Побледнели и уменьшились последние звезды, выгорели яркие костры созвездий. На узком дворе Временного отдела выстраивается наш малочисленный строй. За воротами, перекрыв полотно дороги, небрежно стасканные в кучу, замерли в ожидании армейские БМП и БТРы. Комендант, высокий подполковник с испитым бело-розовым лицом, дает последние указания. Строй слабо шевелится по краям.
Моя группа, состоящая из земляков красноярского ОМОНа и чеченцев Республиканского ГАИ, выстраивается перед коробкой 30-го блокпоста на у. Ханкальская. Мы почти полностью перекрываем широкое полотно дороги, оставляя въезжающим в город лишь узкую полоску, в конце которой у самого блока, мелькая черной мрачной формой, чеченское ФСБ устраивает во всех машинах шмон, забивает в компьютеры фамилии и имена людей. У края дороги, загнав в кюветы свою броню, вышагивают худощавые, неторопливые солдаты.
Сегодня такими постами перекрыли все основные въезды в город.
Сотрудники ФСБ кропотливо и долго мнут чужие документы, недоверчиво заглядывают в лица, ковыряются в нутре запыленных машин. На дороге с каждой минутой растет и расползается по сторонам гудящая, шевелящаяся пробка. Мы уже стучим прикладами по колесам, стреляем в воздух, но те наезжают на нас, прижимают к обочинам. Оглянувшись, я замечаю, что остался на дороге лишь с двумя омоновцами. Чеченские гаишники, что поначалу так бойко махали полосатыми палочками и давали ценные указания, осторожно выглядывают из служебной машины, что, ярко раскрашенная, скромно прижимается к стене блока.
Один за другим из машин выскакивают горячие кавказские мужики и машут перед нашими лицами разными удостоверениями: милицейскими, депутатскими, административного управления. Мы неумолимы. Несколько раз я кладу в землю пули перед самым носом очередной иномарки. Омоновец Залет упирает ствол в лоб какому-то здоровенному чеченцу в новом блестящем камуфляже. Тот свирепо сжимает в огромных ладонях, словно игрушку, хрупкий «АКС».
На удивление спокойны и выдержаны кадыровцы. Они, обычно первые лезущие на рожон и без колебаний пускающие в ход оружие, узнав о том, что впереди их работает ФСБ, оставляют все вопросы и неторопливо въезжают в общую массу машин.
О необходимо жестких методах работы чеченского ФСБ среди местных ходят мрачные слухи.
Солнце, распухшее и вязкое, заливает своим стальным светом словно кипящую от пыли и машин дорогу. Оглохнув и не слыша собственного голоса, мы срываемся на крик. Растянувшаяся на добрый километр пробка, бурля и задыхаясь от неторопливости, со скрежетом ползет через узкую просеку блокпоста. Машины трутся боками, мнутся и отваливаются друг от друга, громко по-русски матерятся водители. Они даже не могут открыть двери, чтобы подраться. Мы не можем пройти между ними.
Полдень. Загнав за бетонный забор несколько подозрительных машин и повязав их хозяев, фээсбэшники открывают дорогу. Стальной поток, растекаясь по всему полотну асфальта, вплескивается в Грозный.
Мой камуфляж — хоть выжимай. По спине и по штанам поползли грязные бурые пятна. В отделе я стираюсь и, не отягощаемый совестью, ложусь спать.
За окном мается горячий южный вечер.
В удушливом воздухе комнаты безвольно мерцает голубой экран телевизора. В углу, пыхтя и улыбаясь, участковый Сквозняк топит лицо в наполненных холодной водой ладонях. Я, выгнув спину в сторону вентилятора, лежу на втором ярусе кровати, гляжу в подушку. Согнутый локоть упирается в неструганую, грубо сколоченную деревянную полку для книг, что я еще в феврале соорудил из обломков досок.
Книги — мой луч света в этом мраке ненависти, невежества и греха. Только с ними я счастлив здесь, только с ними я делю свои беды, только с ними смягчаю лежащую на душе боль. Некоторые из них куплены, но больше собраны по знакомым, какие-то взяты на время, но не возвращены. В бесконечном хаосе своих скитаний, забывший дорогу домой и потерявший цель в жизни, я пытаюсь отыскать эту цель среди чужих прожитых жизней, на седых страницах изданий. Когда-нибудь, может, через много-много дней, я обязательно напишу свою книгу, свою походную книгу потерянных лет, в которой смогу ответить на вопрос, что так давит последние годы: за что? Я обязательно найду на него ответ и расскажу другим. Пусть кому-нибудь это поможет прожить его жизнь. Книга о войне. Книга, которую можно будет прочитать только один раз. Только один раз, чтобы потом навсегда забыть.
В двери с шумом вваливается Опер. Он, выстукивая каблуками ботинок мотив, приносит скучную весть: с сегодняшнего дня отдел садится на казарменное положение, так как со дня на день на город ожидается нападение боевиков.
Вслед за Опером появляется вспотевший и немногословный, когда трезвый, Вождь. Он подозрительно косится в сторону Сквозняка, но, уважая старость, обращается первым ко мне:
— В ночной патруль одного человека. Пойдешь?
Ни на секунду не раздумывая, я соглашаюсь. Патруль — это уже удача. Завтрашним днем не стоит задумываться о работе.
