1 сентября 2004 года. Среда
Утренний развод разбрасывает нас по торжественным школьным линейкам. Я, Сквозняк и контрактник-дознаватель Батон выезжаем на машине последнего, белой «копейке» — вздутом гробике на колесах, что продал ему за бесценок отъезжающий на родину Хрон, — в сторону 30-го участка, где у стен дырчатой школы сочно плещутся белые банты и строгие тонкие галстуки.
Счастливые годы детства… Сотенный поток мальчишек и девчонок, нарядных, в отглаженной советской школьной форме, веселых и праздных, шумит звонким, раскатистым смехом во дворе искромсанной снарядами, с пустыми глазницам окон школы, катится по обшарпанным, залитым дневным светом, дырявым коридорам, голосистым ручьем втекает в классы, где давно не было ни света, ни отопления.
Дети, родившиеся с не уходящим из душ страхом за свою крохотную, только что начавшуюся жизнь… Кто из них помнит сейчас прошлые годы мира? Никто. Уже самые старшие забыли само это слово «мир». Так непривычно смотреть на них, стоящих в строгих рядах у обгорелых, закопченных стен, у простреленных, изрешеченных пулеметами заборов да низеньких, придавленных к земле детских лавочек. Дети войны. Дети, у которых мы, безумные взрослые, отняли самое дорогое — детство.
Худенький темноглазый первоклассник с боязливым любопытством показывает пальцем на мой автомат:
— А вы не будете стрелять?
Вопрос, от которого подкатывает к горлу непроглатываемый ком от непролившихся слез.
Улыбнувшись самой спокойной, безмятежной улыбкой, отвожу оружие в сторону.
— Нет, не буду.
Широко открытые глаза маленького чеченца наполняются счастьем от моего обещания, и он, подпрыгивая в такт гремящей музыке, втекает в парадную колонну. Его широкий, на всю спину, оранжевый ранец теряется в замкнувшемся строе. А я еще долго высматриваю это яркое рыжее пятно.
Буду ли я стрелять?
Нет, не буду. Здесь никогда.
Тяжелое чувство собственной беспомощности и бессилия наваливается на нас. Мы почему-то стыдливо и неумело прячем свой взгляд от украдкой поглядывающей на нас ребятни. А еще в самой глубине глаз Сквозняка и Батона я замечаю жгучую, отчаянную ненависть за искалеченные судьбы этих детей. И понимаю, что думают они сейчас о том же, что и я.
Да только одно слово, только один жест угрозы их жизням!.. Да мы костьми здесь ляжем! Все до последнего! Никто, ни один из нас не усомнится в правильности своего выбора и шагу назад не сделает!
После возвращения я закрываюсь в своей каморке и провожу в ней весь день. Все, что есть у меня в жизни — все у меня здесь, сам я тоже здесь, ничего мне больше не надо, никакой работы и никаких ее результатов. Обойдутся и без меня.
Ближе к вечеру я вымениваю у одного из контрактников никак не пополняющийся естественным путем запас боеприпасов в два магазина.
В феврале мне по приезде выдали четыре магазина, строго приказав сдать их через год в целости и сохранности.
Сегодня в осетинском Беслане во время торжественной линейки около двадцати пяти — тридцати боевиков захватили школу. Взяв в заложники четыре сотни человек, в основном детей, убив нескольких при захвате, они, прикрываясь невинными жизнями, теперь нагло требуют освобождения из тюрем своих товарищей по июньскому ингушскому рейду и вывода войск с территории Чечни.
Попали они на праздник, вольно проехав по территории мирной Осетинской республики в результате очередного попустительства и предательства, на «ГАЗ-66», в полной боевой экипировке, в масках, с оружием, взрывчаткой, гранатометами. При захвате школы один из нападавших был застрелен присутствовавшим на линейке местным участковым.
Сейчас Беслан напичкан спецподразделениями армии, МВД, ФСБ, ГРУ. На ноги поднята вся республика.
