ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Нет, как бы холостяки-скептики ни хвалили свою «свободную» жизнь, семья — это прекрасно: это блаженство и сладкое волнение, это уют и благоденствие. И как на душе легко и радостно, когда ты знаешь, что тебя ждут дома, что есть с кем поделиться своими заботами и печалями, посоветоваться, полюбезничать. А как замечательно лежать в белоснежной постели, пахнущей фиалкой или ландышем, рядом с любимой, чувствовать теплоту ее тела, дыхание, биение сердца; и твое сердце наполняется нежностью, сладкой истомой, мечтой, зовущей в неведомое сказочное царство…
Наталья лежала на руке Николая, белотелая, красивая; черные волосы рассыпались по подушке и касались его лица, вызывая приятное ощущение; небольшие сочные губы приоткрыты, будто ждут поцелуя. Сон ее сладок и безмятежен. А Николай уже проснулся — летная служба приучила его к ранним побудкам, — но не вставал: жаль было тревожить жену, да и день воскресный, торопиться некуда, и он нежился, предавшись размышлениям…
В последнее время ему подозрительно-предостерегающе везет: сколько раз вывозил из боя раненых, атаковал укрепленные позиции душманов, прикрываемые зенитными комплексами, перехватывал караваны с оружием, и ни одна пуля, ни один осколок не царапнули его. И эта встреча с Натальей. Не успел он вернуться на командирской машине в Долину привидений, ввести в строй после отпуска своего заместителя майора Сташенкова, последовал приказ: эскадрилье убыть в Тарбоган на отдых. На замену ей прибыла вторая эскадрилья.
И в Тарбогане Николая ожидала радость: вопреки предсказаниям лифтера, дом комиссия приняла, и он в тот же день перевез Наталью с Аленкой из своей гостиничной комнаты в квартиру.
Квартира — не люкс, но вполне приличная, двухкомнатная, с горячей водой, с большой кухней; во всяком случае Наталье и Аленке понравилась: какая-никакая — своя, а главное — все вместе собрались.
Судя по заявлению нашего правительства, по публикациям в газетах, ограниченному контингенту советских войск недолго осталось находиться в Афганистане, уже в этом году планируется вывести несколько полков. Выдержат ли сами афганцы натиск контрреволюции? Николаю искренне было жаль этих бедных, обездоленных людей, которых нещадно эксплуатировали баи и муллы и которые наконец-то впервые за многолетнее рабство ощутили свободу…
В эскадрилье тоже грядут перемены: скоро начнут увольняться старослужащие, на замену им прибудут необстрелянные солдаты. Забот прибавится. Правда, офицеры, сержанты и прапорщики уже готовятся к встрече молодого пополнения, обновляют в классе учебные пособия, оборудуют более совершенными макетами тир…
…В комнате совсем стало светло — восемь часов, и Аленка еще спит — сегодня в школу не идти. А возможно, проснулась и лежит, как он, не желает тревожить родителей — девочка она на редкость понятливая и добрая. Надо устроить им сегодня настоящий праздник, сводить в парк, в кино, купить чего-нибудь вкусненького, другой такой возможности, похоже, не предвидится: по радио передают, что обстановка в Афганистане снова обострилась, на заявление Советского правительства о начале вывода наших войск ответили новыми провокациями, нападениями на кишлаки, на колонны с продовольствием для мирного населения. Значит, и в Долине привидений неспокойно…
Наталья проснулась, посмотрела виновато на мужа.
— Ты уже не спишь? Прости свою засонюшку, пригрелась около тебя…
— Да, в авиацию не годишься, — пошутил Николай. — Каждый день будешь наряды получать.
— Если на кухню, согласна, — улыбнулась Наталья. — Кстати, ты еще не проголодался? Вас-то, ранних птичек, и кормят рано.
Николай вытащил из-под головы руку, приподнялся.
— Полежи еще. Пока птичка ранняя гимнастикой позанимается.
— Нет уж, женщине не менее важно быть стройной и гибкой. Я с тобой.
— И я с вами, — открыла дверь соседней комнаты Аленка.
— Тогда быстро одеваться! — скомандовал Николай. — Чтобы все по форме. И пропел: «Буду утром водить на зарядку всю семью от жены до детей».
Наталья и Аленка ушли в детскую и вышли оттуда в черных спортивных костюмах, красивые, стройные, похожие на цирковых акробатов.
— О-о! — восторженно отметил Николай. — Да с вами хоть на Олимпиаду. Только на головы что-нибудь наденьте.
В дверь позвонили. Николай открыл и увидел на лестничной площадке солдата. «Вот и все семейное счастье, — грустно усмехнулся про себя, — весь план выходного дня».
— Товарищ майор, приказано срочно явиться на аэродром, — козырнул солдат. — С чемоданом.
Объяснения не требовалось — снова лететь в долину. Наталья с грустью и надеждой смотрела на него — может, есть какая-то причина или повод остаться? Аленка чуть не плакала: коль пришел за папой солдат, значит, самые важные дела там, на аэродроме.
— Только моему экипажу? — спросил Николай.
— Нет, всей эскадрилье.
Значит, дело серьезное. В последние дни все чаще производили на их аэродроме посадку самолеты с ранеными и с оцинкованными гробами…
— Хорошо, сейчас приеду.
Николай сбросил футболку, направился в ванную. А Наталья как стояла посередине комнаты, так и осталась стоять, глядя на него повлажневшими, опечаленными глазами.
Расставание. Он не любил само это слово и время, которое отводилось на сборы, потому всегда спешил сократить его. Правда, расставание расставанию рознь; одно дело, когда он уезжал на учебу, улетал в командировку на авиационный завод или в другую часть, и совсем другое — на испытание нового оружия, в Афганистан, где у каждой горы могут прятаться душманы с крупнокалиберными зенитными пулеметами или «Стингерами».
Как он ждал приезда жены и дочери, как тосковал по ним последнее время, даже в полете думал о них, беспокоился, не болеют ли, не попали ли еще в какую-нибудь неприятную историю! И хотя Наталья писала часто, тревога не покидала его. С трудом он дождался их приезда в Тарбоган…
Два дня пролетели как два часа.
Он быстро побрился и, вытираясь на ходу, стал помогать Наталье укладывать в чемодан свежее белье, платки, носки, бритвенные и туалетные принадлежности.
— Ты же говорил, что пробудешь дней десять? — обиженно спросила Наталья, словно он сам был виноват в вызове.
— Хорошенького понемногу, — решил Николай шуткой развеять огорчение. — А то еще надоедим друг другу.
— Если через неделю не вернешься, я тебя вызову телеграммой, — приняла шутку Наталья, не желая, видимо, усугублять и без того невеселое настроение.
— Папочка, мы тебя будем очень, очень ждать, — повисла у него на шее Аленка, когда он поднял ее и поцеловал.
— И учиться будешь хорошо? — спросил Николай с улыбкой.
— На пятерки, — заверила Аленка.
— И маму будешь слушать?
— Конечно, папочка. И все, все буду помогать ей делать.
У Натальи по щекам сбежали слезинки. Но она улыбнулась, поцеловала долгим и крепким поцелуем.
— Береги себя.
— Обязательно.
На аэродроме его уже поджидали командир полка, начальник политотдела.
— Извини, что выходной тебе испортили, медовый месяц прервали, — невесело пошутил командир полка полковник Серегин. — «Духи» заставили. Надеюсь, радио слушаешь, газеты читаешь?
— Случается иногда, — в том же тоне ответил Николай.
— Вот и хорошо. Значит, все ясно. — Посмотрел на часы. — В десять ноль-ноль — вылет в долину. Конкретное задание получишь на месте…
В начале десятого вся эскадрилья была в сборе, за исключением заместителя командира майора Сташенкова. Николай попросил у инженера бортовую машину и приказал штурману капитану Марусину ехать в город, разыскать Сташенкова.
Замкомэска приехал на аэродром перед самым вылетом, когда Николай построил эскадрилью для дачи последних указаний. Попросил разрешения стать в строй. Лицо у Сташенкова было злое и помятое, глаза красные, видимо, снова кутил.
— Идите к врачу, через пятнадцать минут вылет, — еле сдерживая раздражение, приказал Николай.
«Вот тебе еще „подарочек“, — пронеслось в голове. — Срыв вылета на боевое задание. Разговоров и упреков на год хватит…»
Напомнив порядок взлета и следования на аэродром в долину, он распустил строй.
К его удивлению, Сташенков вернулся повеселевший, доложил:
— Все в порядке, разрешите занять место в кабине?
— А как себя чувствуете? — не поверил Николай.
— Превосходно, — ответил тот с усмешкой. — Можете справиться у врача.
— Занимайте.
Времени для выяснения состояния здоровья заместителя не было, и Николай снова вынужден был перенести разговор на потом.
2
— Все, больше я тебя никуда не отпущу, — Земфира намыливала его ароматным мылом, поливала из пластмассового кувшина теплой водой и терла мочалкой так старательно, словно он за эти три недели, что лазил по горам, копотью покрылся. Он не спорил, даже не возражал — так приятно было сидеть в теплой воде, чувствовать прикосновение сильных и нежных жениных рук. — Ты посмотри, что от тебя осталось. Одни кости. Этак скоро и мне ничего не останется. Или ты себе другую нашел и она из тебя все соки вытянула?
— Масуд у меня один. Он соки вытягивает.
— Не произноси при мне это имя, — попросила Земфира. — Я каждый день молю Аллаха, чтобы он быстрее послал ему погибель.
— Не торопи Аллаха, он мне доверил его судьбу.
Земфира перестала тереть, на лице отразился испуг.
— Ты решил?.. Масуд очень коварен, телохранители глаз с него не спускают.
— Я тоже телохранитель и казначей.
— Я боюсь за тебя. Не надо, давай бросим все и уйдем.
— Куда?
— Куда пожелаешь. Я пойду за тобой всюду, кроме как к Масуду. Ты говорил об Арабских Эмиратах.
— Надо через Пакистан. А там псы Масуда и Моджаддеди.
— Тогда пойдем к нам, в Узбекистан. Ведь советские командиры тебя отпустили. А если мы придем сами…
Она угадала его мысли. Но Абдулахаб промолчал: женщины слишком эмоциональны, а в таких делах нужен холодный, верный расчет.
Потом они лежали на плетеной, с низкими ножками кровати, застланной белоснежной простыней — Земфира сохранила привычку к чистоте и аккуратности, что он ценил в ней, — и он, насладившись страстной любовью, гладя упругие груди, впалый живот с нежной шелковистой кожей, стройные ноги, не мог уснуть, несмотря на то что не спал уже не одну ночь; и не страсть, не возбуждение были тому причиной; сердце его клокотало от негодования: как посмел Масуд надругаться над этим прекрасным телом, осквернить гиббоном Азизом? И сон не шел к Абдулахабу, голову переполняли думы о мести, и не будет ему покоя, пока живы на земле Масуд и Азиз…
Сардар дал ему три дня на то, чтобы разнести по кишлакам пособия семьям погибших, Абдулахаб справился за два дня, сэкономив один для Земфиры: передал списки погибших и афгани муллам, они сделают все остальное.
Сбор отряда, вернее остатков его, назначен на 5 октября в районе провинции Мазари-Шариф, оттуда Масуд намерен направиться в Пакистан для пополнения отряда. Нетрудно догадаться, почему он местом сбора избрал кишлак Шаршариф, что у самой границы с Советским Союзом, где уже однажды побывал Абдулахаб. Без боя там не обойтись. И хотя силы шурави — десять десантников, блокировать пост будет непросто. Операцию Масуд, несомненно, планирует на ночь. Но вертолеты и ночью могут появиться. Значит, надо не блокировать пост, а уничтожить — внезапно, мгновенно, чтобы не успели подкрепление подбросить…
Кого Масуд пошлет с ним за кладом? Надо попросить — Азиза… А как добраться до Масуда? Убрать и Тахира?.. Если не будет другого выхода…
— Помнишь, как мы лазили у подножия Дарвазского хребта? — спросил Абдулахаб.
— Еще бы, — улыбнулась Земфира. — Здорово там было, правда?
Он кивнул.
— И места те помнишь?
Она вопросительно посмотрела на него:
— Почему ты спрашиваешь об этом?
— Я подумал над твоим предложением.
— Ты… ты решил к нам, в Советский Союз, в Узбекистан? — поправилась она, вспомнив, что слова «Советский Союз» он не любил произносить.
— Нам придется идти через хребет, — сказал он, чтобы напомнить, какие трудности их подстерегают.
— Но зачем? Мы выйдем там, где есть пограничный пост.
— И нас вернут обратно, — возразил Абдулахаб. — Правительства не захотят из-за нас ссориться. И у нас кое-какой груз будет, который не понравится пограничникам.
— Ты имеешь в виду оружие?
— Не только. Мы возьмем с собой золото и драгоценности.
Земфира смотрела на него расширенными глазами.
— Там все равно отберут.
— Вот потому я и хочу провести тебя через хребет. Драгоценности спрячем на той стороне. Потом мы сможем их использовать? У ювелиров, скупщиков?
— Наверное. Когда мы с тобой учились в университете, там взятки брали только золотом.
— На рассвете я уйду. Ты завтра же отправишься в Мармуль. Заберешь драгоценности. Я объясню, где тайник. Приготовь обувь и одежду для гор. О продуктах особенно голову не ломай: осенью в горах есть чем питаться. Шестого вечером жди меня в Шаршарифе, во втором от северной окраины доме, в двадцать один ноль-ноль. Не удастся шестого, жди седьмого, восьмого, девятого. Я обязательно приду.
3
Полковник Шипов стоял у карты, развешенной на стене, и ждал, когда летчики рассядутся. Николай смотрел на него, и ему казалось, что видит он совсем другого человека — не простого и скромного, по-дружески протягивающего офицерам и прапорщику руку, а высокопоставленного, недоступного начальника, свысока посматривающего на собравшихся. «Не иначе „генерала“ получил, — подумал Николай, — или ждет, вот-вот получит. А возможно, на генеральскую высоту поднял его тот полет на боевое задание? Теперь-де мы сами под пулями побывали, знаем, что к чему, и нам, с начальнического пьедестала, виднее, как надо воевать…»
Полковник нетерпеливо прошелся по классу. И походка у него стала совсем иной — подчеркнуто твердой, покачивающейся с носков на пятки; осанка вальяжная, как у суворовца, впервые надевшего форму.
Тесная комнатенка, служившая и классом, и штабом, и местом, где летчики собирались на постановку задачи и на разбор полетов, еле вместила всех. Но к этому здесь привыкли, и никто на такие неудобства внимания не обращал, даже Шипов.
Когда стук и скрип стульев прекратился, полковник остановился, качнулся еще раз с носков на каблуки и окинул всех изучающим взглядом.
— Как вам известно, — заговорил он хорошо поставленным командирским голосом. — Советское правительство объявило о выводе нескольких наших полков из Афганистана. Но руководителям оппозиции такое решение оказалось не по душе, и они всеми силами стремятся сорвать его, блокируют дороги, по которым намечается вывод. Первого октября такая попытка для некоторых бандитских формирований окончилась плачевно: наши войска совместно с войсками Народной армии Афганистана разгромили их. Остатки одного из отрядов, то ли спасаясь от преследования, то ли по другим причинам, сегодня утром обнаружены недалеко от вашего аэродрома, а точнее, вот здесь, — полковник указал точку на карте. — На горе, которую вы называете Двугорбой. По данным нашей разведки, отряд состоит примерно из тридцати человек, вооружен крупнокалиберными пулеметами, гранатометами, не исключено, и ракетами «Стингер» или «Блоупайп». А возможно, где-то там существует у них и база. Короче, надо остатки этой банды уничтожить. Десантникам такая задача уже поставлена. Ваша эскадрилья обеспечивает высадку, прикрытие огнем и, соответственно, эвакуацию с поля боя.
Николаю задача не понравилась: много в ней было неясного и неконкретного: «отряд состоит примерно», «вооружен… не исключено», «возможно»… Словно на прогулку летчиков посылают, а не на боевое задание.
— Какие будут вопросы? — Полковник еще раз обвел присутствующих горделивым взглядом, как бы подбадривающим: покажите, мол, себя, на что вы способны.
— Разрешите? — Николай встал. — Задача ясная, товарищ полковник, за исключением некоторых деталей, без знания которых трудно принять решение: сколько крупнокалиберных пулеметов и гранатометов, откуда такие предположения, что банда может иметь «Стингеры» и «Блоупайпы», тем более, что там может существовать база? Когда и кем получены эти разведданные?
Полковник качнулся с носков на пятки, усмехнулся:
— Сколько крупнокалиберных пулеметов и гранатометов у душманов, к сожалению, они не дали нам такой возможности сосчитать. Откуда остальные данные и когда получены, поясню. Вчера объединенные отряды Гулетдина, действующие в районе кишлака Батулшак, пытались перекрыть выход нашего полка из провинции Файзабад. Как я уже говорил, банда разгромлена. Разгромлена, но уничтожена не полностью. Сегодня утром остатки одного отряда обнаружены на Двугорбой. Кем? Вашими коллегами, авиаторами, и нашими друзьями из ХАД. Теперь о крупнокалиберных пулеметах, гранатометах и «Стингерах». У Батулшака в бою были сбиты самолет — «Стингером» и вертолет — крупнокалиберным пулеметом. Экипаж самолета погиб, экипаж вертолета удалось спасти. Три человека при этом получили ранения. Какие еще вопросы?
Вопросов не было. Все было ясно и Николаю, за исключением одного: как уничтожить отряд душманов, чтобы не потерять ни одного своего человека? Полковник, похоже, всецело полагался на него, командира эскадрильи, да на командира десантной роты, который находился здесь же. Но высадить десант на такой горе без потерь…
— Разрешите? — снова поднялся Николай.
— Слушаю вас. — На лице Шипова промелькнула досада: экий дотошный и бестолковый майор.
— Я не раз садился на горе Двугорбой и знаю ее как свою ладонь.
— Тем лучше для вас, — одобрил полковник.
— С одной стороны, — возразил Николай. — Но гора захвачена душманами. Там широкие террасы с нагромождением гранитных валунов, которые будут служить душманам отличным укрытием от пуль и снарядов. Подойти к этой горе не так просто. Если же высадить десант внизу — поставить десантников в еще худшее положение.
— Это уже ваша проблема, как лучше спланировать бой и с меньшими потерями. На то вы и авиационный командир.
Полковник устало прошелся вдоль карты.
— Не с меньшими, можно вообще без потерь, — возразил Николай.
— Кто же вам мешает? Действуйте, майор. Мы вам только спасибо скажем.
— Мне не спасибо надо, а пушки, минометы. — Николай понимал, что горячится, говорит резко и это Шипову не нравится, но сдержаться уже не мог. — Мы высадим их на соседней горе и не упустим ни одного душмана.
— Может, вам целую армию сюда прислать с ракетным комплексом «Град» против этих тридцати недобитых бандитов? — Безбровые глаза Шипова недобро прищурились.
— Армию — не надо. Но если есть возможность уничтожить врага без потерь, почему не воспользоваться этим? Мы и так слишком много…
— Хватит! — прервал его полковник. — Вы любите дискутировать, товарищ майор, но у нас на это слишком мало времени. Конечно, воевать без риска, во много раз превосходящими силами — предпочтительнее. Но так на войне, к сожалению, не бывает. И ждать, когда нам пришлют артиллерию, минометы, мы не можем. Приказ: к вечеру доложить об уничтожении остатков банды. Какие поэтому поводу могут быть разговоры?
— Разрешите? — вдруг поднялся майор Сташенков. — Товарищ полковник, я прошу эту задачу поручить мне. Для решения ее, считаю, достаточно пяти вертолетов: три — для десантирования, с сорока пятью десантниками, и два — для прикрытия.
— Вот это по-военному, — одобрительно улыбнулся полковник. — Спасибо, майор Сташенков. Я не ошибся, когда настаивал, чтоб представили вас к ордену Красного Знамени. Прямо скажу, ваши действия на Баямлыкской «зеленке» вызвали у меня восторг. А от вас, майор Громадин, не ожидал, не ожидал…
— И все-таки, товарищ полковник, я прошу артиллерию и минометы.
— А где я вам их возьму? У меня нет. А звонить командующему — увольте. Да и о чем разговор? Задачу взялся решить майор Сташенков, и я верю, что решит он ее блестяще. Пусть отберет экипажи по своему усмотрению, и, как говорят, с богом…
Сташенков сиял. А Николай сгорал со стыда: полковник перед всем летным составом эскадрильи выразил, по существу, командиру недоверие, перепоручив боевую задачу заместителю. И попробуй теперь оправдаться, что хотел как лучше, а не струсил…
После перерыва он стоял на улице и ломал голову, идти в класс, где Сташенков и командир десантной роты обсуждали план действий, или не идти. Обида жгла сердце, хотя сознание оправдывало: нельзя подвергать людей риску, когда есть возможность бить душманов без потерь. Куда полковник торопится, очередной орден получить или генеральское звание? Да и такая техника у нас, такие самолеты! Связался бы по радио, и через час-два артиллерия и минометы были бы на противоположной горе… Стыдится — против «тридцати недобитых душманов» — артиллерию, минометы…
И все-таки идти надо: от командования его никто не отстранял, и за результат боя он тоже несет ответственность, а Сташенкову доверять особенно нельзя — горячая голова, самонадеянная, может беды натворить.
Николай вошел в класс, когда Сташенков уже заканчивал последние указания. Узнав, что он решил разделить группу надвое и заход для удара и высадки десанта осуществить с двух сторон, посоветовал:
— Лучше не распылять силы. И управлять экипажами будет легче.
Сташенков саркастически усмехнулся:
— Знаете, товарищ майор, почему любовью занимаются только ночью? Чтобы советчиков было меньше.
4
Сташенков отобрал лучших летчиков эскадрильи, с которыми летал не раз, знал их технику пилотирования, умение стрелять, твердость характеров: капитанов Тарасенкова и Мазепова, уже побывавших в подобных переделках, Занудина и Сарафанова, молодых пилотов, но настойчивых, смекалистых, дорожащих своим авторитетом и товарищеской дружбой — на таких можно положиться, в сложной ситуации не бросят.
Отряд разделил на две группы: первую, состоящую из двух «Ми-24» — вертолеты огневой поддержки — и одного «Ми-8» — вертолет десантирования с пятнадцатью десантниками на борту, на котором летел сам; вторую группу, состоящую из двух «Ми-8» с тридцатью десантниками, вел капитан Тарасенков.
Группы шли недалеко друг от друга: не доходя до горы Трехгорбой, первая набирала высоту и уходила влево, чтобы обойти Двугорбую с севера, вторая продолжала идти вдоль долины, прикрываясь отрогами. В 11.30 и 11.31 обе группы должны нанести по душманам ракетно-бомбовый дар: группа Сташенкова — с северо-востока, Тарасенкова — с северо-запада. Затем они становятся в круг, и «Ми-24» уничтожают оставшиеся огневые точки, отвлекают удар на себя, а «Ми-8» высаживают на террасе, что выше занятой душманами, десант и добивают остатки банды.
Сташенков не сомневался в успехе — тридцать человек против такой техники и хорошо обученных солдат! Если и будут потери с его стороны — на то война…
А Громадину он здорово врезал. Стратег! Конечно, если на Трехгорбую высадить артиллерию, минометы, от душманов пыль пойдет, и никакого риска. Но прав Шипов, без риска на войне не бывает. А риск, читал он в детстве, — это трезвый расчет, это смелость; риск — это подвиг. И если ему удастся… — а он постарается, — пусть узнает полковник, кто достоин быть ведущим эскадрильи, пусть узнают все. И пусть попробует оправдаться Громадин, что не струсил. Песенка его будет спета.
Они летели над знакомой долиной, уже поменявшей краски: хотя холодов еще не было, листья с деревьев почти облетели, а оставшиеся поблекли, пожухли — дунь ветерок, закружатся в воздухе. И небо стало синим с редкими, похожими на коготки, перистыми облаками. В Центральной полосе такие облака — предвестники теплого фронта, здесь же не поймешь, что за ними. А неплохо бы — слоистые облака, чтоб потренироваться полетать в сложных метеоусловиях. Налетывают за год не по одной сотне часов, а первый класс получить не могут — не хватает «сложняка». Надо поставить вопрос перед командованием, чтобы меняться, к примеру, с экипажами, служащими на Дальнем Востоке: те сюда — отрабатывать боевые действия, а наши туда — летать в облаках. Если бы только восстановить справедливость! И Лилита, она еще пожалеет. Зря, конечно, он погорячился, чего только не наговорил… Но слово не воробей. Уж очень удивил и возмутил его визит к ней Громадина…
Впереди показалась Трехгорбая. Сташенков накренил вертолет и, увеличив «шаг-газ», повел его в набор высоты вдоль склона. Справа, почти вровень с вертолетом, поднимался изломанный хребет, то острый, как первобытный каменный тесак, то плоский, будто срезанный бульдозером специально для посадки вертолета, то с большой трещиной, которую не преодолеть десантникам и без оружия. Сташенков все подмечал, прикидывал, сравнивал. Склон Двугорбой очень походил на этот, правда, там придется снижаться вдоль восточного хребта, а они имеют различие, но душманы, вероятнее всего, обоснуются с западной стороны и будут оттуда ожидать вертолеты. Во всяком случае, нападение с обеих сторон должно осложнить им задачу отражения удара, а когда обрушится около десятка бомб и несколько сот реактивных снарядов, от переносных зенитных комплексов мало чего останется. Хотя среди нагромождения валунов и скал достать каждого душмана будет непросто. Но это проблема десантников…
Чем выше забирались вертолеты, тем более могучими и грозными казались горы, тем чернее зияли пропасти, провалы, расщелины; из их глубины веяло страхом: если вертолет подобьют вот над таким местом, его не приземлишь и оттуда не выберешься…
К черту страх, выбросить из головы, думать только о том, как лучше выполнить задачу. Все будет хорошо, все кончится благополучно…
А сердце не подчинялось рассудку, частило так гулко, что казалось, слышно, как стучит оно сквозь рокот двигателей.
Трехгорбая будто бы раскололась, глубокое ущелье разделило гору надвое — на северную и южную части. Сташенков повел вертолет по этому ущелью. Ведомые повернули за ним. Радиостанции молчали — летели в режиме радиомолчания, чтобы не обнаружить себя преждевременно: душманы имеют самую современную радиоаппаратуру и прослушивают эфир.
Начиналась болтанка — солнце нагрело камни, и теплый воздух устремился ввысь, оттесняя холодный, сминая его, давя, отбрасывая, — всюду в природе идет борьба, даже между невидимыми, неощутимыми частицами.
Обогнули Трехгорбую с севера, повернули на юг вдоль отрога. До цели оставалось совсем немного, и Сташенко чувствовал, как возрастает напряжение: лицо летчика-штурмана будто окаменело — сосредоточенно, почти недвижимо, только ярко поблескивающие глаза зыркают слева направо, вверх, вниз — осмотрительность, отработанная до автоматизма еще с курсантской поры, — ни одного звука по переговорному устройству, что так нехарактерно для экипажа: Михаил любил отпустить какую-нибудь соленую шутку для разрядки и подчиненных приучил не дремать в полете. Хотелось и на этот раз сказать что-нибудь веселенькое, но на ум ничего стоящего не приходило, и он просто спросил, стараясь придать голосу побольше бодрости:
— Как, штурман, со временем, не торопимся мы поперед батьки в пекло?
Сказал и осекся: «поперед батьки в пекло». Повеселил, называется. Но штурман понял его, отозвался с юморком:
— О’кей, командир, точно, как в аптеке. Если брат Тарасенков не подведет, мы свалимся душманам как снег на голову.
— Не подведет, мужик он строгих правил.
Гребень горы покатился вниз, вдалеке обозначилась гряда душманских гор, что лежала за Кокчей. Впереди — долина.
— Приготовиться, оружие к бою! — приказал Сташенков и стал прижимать вертолет к самому склону горы.
Стрелка высотомера побежала по окружности в обратную сторону, показывая снижение.
Отрог горы все сильнее заворачивал к востоку, на высоте около пятисот метров Сташенков перевалил хребет и, снова прижимаясь к склону, повернул на запад.
Вертолеты шли вдоль долины, прикрываясь отрогами, то ныряя в низины, то взмывая над скалистыми гребешками.
У Двугорбой Сташенков взял еще правее, и кривая их полета подскочила на двести метров; пилотировать стало сложнее, он чувствовал, как горит лицо и все тело, хотя в кабине температура не превышала двадцати градусов; но было не до этих мелочей: главное — выйти внезапно на цель.
Вдруг приходит неприятная и слишком запоздалая мысль: Громадин-то предлагал дело; не разделять группу, идти всей пятеркой правым пеленгом, впереди — «Ми-24», вертолеты огневой поддержки, имеющие броню, которые должны принять огонь на себя, за ними — «Ми-8»; командиры экипажей, бортстрелки и борттехники ведут огонь, летчики-штурманы выбирают площадку для десантирования. Круг не делать, чтобы не подставлять себя над долиной под удар душманов ни с Трехгорбой, ни с противоположной стороны, где тоже могла прятаться засада; а выполнить восьмерку и ударить с обратным курсом; высаживать десант по обстоятельствам. Но тогда любая идея Громадина казалась ему абсурдной: что дельное может предложить трус?
А струсил ли Громадин, возражая полковнику? И похож ли он на труса? Гнев полковника он воспринял спокойно, и особых эмоций, когда боевое задание было перепоручено заместителю, не проявлял. И на квартире с Лилитой, когда Михаил пригрозил разделаться с ним, ни один мускул не дрогнул на его лице.
Нет, он не струсил.
Но слишком поздно иногда приходит прозрение — до боя оставались считаные секунды… А как бы здорово было ударить по душманам с соседней горы из артиллерии! Драпанули бы они как миленькие, вот тут-то и пригладить бы их вертолетами.
Двугорбая надвигалась на них темной неровной громадой, кое-где на отвесных скалах виднелись разноцветные слои пород; а внизу зияла глубокая, петляющая то влево, то вправо расселина с тонкой речушкой.
Сташенков резко накренил вертолет и двумя клевками дал знать ведомым: выйти вперед — последний поворот, за которым начинается поиск противника.
Судя по донесению, душманы оседлали Двугорбую часов двенадцать назад, значит, чтобы укрепиться и замаскироваться, у них времени было предостаточно, и первыми, вероятнее всего, они увидят вертолеты и откроют по ним огонь. А чтобы этот огонь был малоэффективен, надо не дать душманам бить прицельно: резко маневрировать и сразу же ответить на удар более мощным ударом, а для этого — смотреть в оба, видеть, откуда и из какого оружия ведется огонь, выбирать и поражать наиболее опасные цели.
Что касается маневра, тут его подчиненные действовали как виртуозы: вертолеты ни на секунду не задерживались на одной линии полета, то уклонялись влево, вправо, то взмывали ввысь, то опускались к самому подножию горы — будто пара мифических птиц совершала ритуальный свадебный танец, — и Сташенков еле успевал на своем менее маневренном и более загруженном «Ми-8» выполнять замысловатые манипуляции. Надеялся он и на летчиков-штурманов «Ми-24», старших лейтенантов Биктогирова и Елизарова, офицеров молодых, собранных, с творческой живинкой, не раз отличившихся снайперской стрельбой в боях с душманами. Фанус Биктогиров горячеват, правда, но горячность его сочетается с мгновенной реакцией, а это в скоротечном бою важнее важного.
Впереди показался конец отрога Двугорбой, поросший негустым кустарником, а за ним, сверкая солнечными бликами, река Кокча, такая же извилистая, быстротечная, как и западнее. Долина была безлюдной и без малейших признаков жизни. «Видимо, душманы обосновались на южных склонах», — подумал Сташенков и в тот же миг увидел, как справа сверкнула трасса к вертолету ведущего.
— Цель справа! — крикнул Сташенков по радио. — Разворот вправо!
Но уже и без его команды три огненные струи скрестились на горе, откуда бил «ДШК»: борттехники всех трех вертолетов не просмотрели цель. Трасса оборвалась, исчезла. Но не один же там прятался душман, и не один выставили пулемет…
Вертолеты с набором высоты прошли над точкой, откуда велась стрельба. Это была небольшая площадка, окруженная валунами, — будто специально сделанное укрытие, — на краю которой, тоже за валунами, промелькнула установка «ДШК» и лежавший у нее человек. И все. Ничего другого Сташенков рассмотреть не успел: надо было смотреть вперед, вести вертолет, уклоняясь от препятствий и новых огневых точек, которые, конечно же, где-то здесь, рядом.
И Сташенков не ошибся: едва перевалили восточный отрог, как южный скат Двугорбой обозначился десятком замелькавших огоньков — били пулеметы, автоматы и то ли легкие переносные зенитные пушки, то ли гранатометы. Душманы поджидали их: со всех трех опорных пунктов, которые успел заметить Сташенков, велась интенсивная стрельба. И все-таки налет вертолетов произвел на душманов ошеломляющее впечатление: снаряды летели мимо, на площадках чувствовалась суета, паника. А когда «Ми-24» произвели по первой площадке залп и гора окуталась огнем и дымом, гарью и пылью, вражеский огонь заметно ослабел.
— Командир, впереди пара Тарасенкова, — доложил штурман.
— Отворачиваем влево! — скомандовал Сташенков. — Экипаж, продолжайте наблюдение за огневыми точками.
Вертолеты отошли влево, освобождая место для удара паре Тарасенкова. И когда гора окуталась новыми клубами дыма, Сташенков испытал неимоверный восторг: прав он, прав был, предлагая два «Ми-24» и три «Ми-8». Разве устоять душманам против такой силы! Смелость, решительность, натиск — вот они, основополагающие законы тактики!
— Заходим для основной работы! — скомандовал по радио Сташенков. — Ноль семьдесят второй и Ноль семьдесят третий, пристраивайтесь к нам.
Пока они разворачивались на обратный курс, ветер (он заметно крепчал) растянул дым по вершине горы и обнажил прежние площадки, откуда велась стрельба и куда следовало теперь высадить десантников. Для экипажа это лучше, а вот для тех, кому вступать с ходу в бой… Но в бою зачастую выбирать не приходится.
Сташенков рассчитывал, что в первой атаке уничтожены если не все опорные пункты душманов, то два наверняка, и очень удивился, когда навстречу вертолетам снова потянулось около десятка трасс. И все-таки решение уже принято — надо садиться. «Ми-24» прикроют, и десант завершит уничтожение банды.
— Штурман, площадку! — властно крикнул он по переговорному устройству.
— Прямо по курсу, командир, — бодро ответил Марусин. — Над первым опорным пунктом, чтоб сразу на голову бородатым.
— Не годится, — критично отверг Сташенков. — Садимся прямо на опорный пункт. Только целься лучше.
— Понял, командир, сделаем, как учили.
«Ми-24» дали еще залп: ведущий — по второму опорному пункту, ведомый — по первому. Сташенков остаток ракет выпустил по площадке, напоминавшей террасу, с углублением в горе, откуда особенно интенсивно стреляли, и повел вертолет на посадку.
Из-за дыма и поднятой пыли очертания площадок почти не было видно, и пришлось снижаться еле-еле, чтобы не зацепить винтами за препятствие. По дюралевой обшивке зашлепали то ли осколки, то ли пули — рассматривать было некогда, — Сташенков видел только клочок земли впереди, куда снижался вертолет, громадные валуны; пришлось поворачивать вправо; и вот она, наконец, опора, — колеса чуть самортизировали, машина будто облегченно вздохнула. Штурман сидел за пулеметом и бил короткими очередями, на всякий случай.
— Готов, командир, взлетайте, — доложил бортовой техник, и Сташенков мысленно поблагодарил десантников: «Молодцы, хлопцы! Вертолет, можно сказать, не успел опуститься на все три колеса, а они уже на земле».
Майор увеличил обороты двигателей, дал ручку управления от себя, и вертолет, зависнув на секунду на месте, рванулся вперед. Штурман, борттехник и бортмеханик ударили из пулеметов. Стрекот выстрелов слился со стрекотом двигателей, и вибрация ощутимее передавалась на ручку управления. Сташенков, уводя вертолет от площадки с крутым левым креном, увидел, как выскакивают десантники из вертолета Тарасенкова — тоже быстро, стремительно, с изготовкой к стрельбе. Недалеко от него приземлялся последний «Ми-8», капитана Сарафанова.
А где вертолеты огневой поддержки? Сташенков повел взглядом по небу, и тревожная мысль мелькнула как молния: вот она, первая ошибка — «Ми-24» только заходили для атаки; машины Тарасенкова и Сарафанова остались без прикрытия.
Он перевел взгляд на «Ми-8». Вертолет Тарасенкова уже взлетал; из утробы машины Сарафанова выпрыгнул последний десантник, створка грузового люка закрылась, и в этот момент грохнул взрыв. Пламя полыхнуло в самом центре фюзеляжа («Из гранатомета», — успел подумать Сташенков), и вертолет охватило огнем.
«Ах, сволочи!» — Сташенков еще круче положил вертолет в вираж, стремясь быстрее прийти на помощь товарищам. Он увидел, откуда бьет гранатометчик — очередную гранату душман пустил по вертолету Тарасенкова, но она не долетела, — и повел машину прямо на валуны, за которыми засел гранатометчик. Нажал на гашетку. Фонтанчики разрывов вспыхнули над валунами. Душман залег, притаился; достать его за таким укрытием было непросто.
Сташенков прекратил стрельбу и, не спуская глаз с валунов, повел вертолет на высоту, чтобы ударить сверху.
Душман, похоже, разгадал замысел летчика: из-за валунов высунулось дуло гранатомета. Сташенков дал еще очередь. Дуло исчезло.
Рискуя быть простреленным просто автоматными пулями — у «Ми-8» броневой защиты, к сожалению, не имелось, — Сташенков завис над самой террасой, где обосновались душманы, и выжидал, когда гранатометчик появится из-за камней или выкурят его оттуда десантники. Он понимал нелепость своего упрямства: поединок вертолета, имеющего три мощные огневые точки, с одним душманом — детство, тактическая безграмотность, но не хотел упустить живым именно этого душмана, поразившего вертолет Сарафанова. Остался ли жив кто-нибудь из экипажа? Вряд ли…
— Видел, куда я стрелял? — спросил у штурмана.
— Видел. И того душмана, — ответил Марусин.
— Ну-ка попробуй его достать.
Сташенков медленно повел вертолет к горе. Марусин полоснул очередью по валунам. И душман не выдержал, выскочил из-за валунов и бросился под прикрытие скалы, карнизом нависшей над террасой. Он не пробежал и половины пути, как трасса Марусина опрокинула его, пригвоздила к земле.
— Командир, отходи влево, не мешай десантникам, — посоветовал Марусин.
Сташенков и сам видел, что по всему карнизу мелькают фигуры наших десантников, что бой перешел, можно сказать, в рукопашную, и стрелять с вертолета опасно — можно поразить своих, — накренил вертолет и со скольжением стал отходить от горы.
По фюзеляжу стеганула трасса, будто вертолет зацепил за макушки деревьев; Сташенков ощутил тупой удар в правую ногу, ее сделало чужой и непослушной, но боли он не чувствовал. Вертолет продолжал разворачиваться влево, но, когда настала пора выводить его и Сташенков нажал на правую педаль, ногу пронзила острая боль.
— Бери управление! — крикнул Сташенков Марусину. О том, что ранен, умолчал, чтобы не тревожить экипаж.
Летчик-штурман незамедлительно выполнил команду. Не выпуская из поля зрения панораму боя, Сташенков стал ощупывать ногу, и рука, опускаясь по бедру, чуть выше колена наткнулась на теплое и липкое.
Вот куда. Пуля — это от той хлесткой очереди, которую он слышал, — похоже, кость не задела: боль притухла. Но когда он увидел на пальцах и ладони сгустки крови и почувствовал ее специфический, дурманящий запах, у него закружилась голова. В глазах поплыла рябь, приборную доску подернуло туманом. «Теряю сознание», — мелькнула мысль. Только не это… Врач как-то объяснил, что в подобных случаях надо глубже дышать — легкие требуют больше кислорода… Вдох-выдох. Еще глубже… А еще — обеспечить прилив крови в голову. Наклон вниз-вверх… Мешает ручка управления… Еще, еще… Уже лучше.
— Что с вами, командир? — обеспокоился Марусин. — На вас лица нет.
— Ничего, — попытался улыбнуться Сташенков. — Зацепило, кажись.
Марусин скользнул по нему взглядом, увидел, куда ранен командир, и крикнул бортовому технику:
— Петрухин, срочно в кабину командира с индпакетом. — И к Сташенкову: — Я на всякий случай отойду подальше.
— Не надо! — приказным тоном возразил Сташенков. — Душманы должны чувствовать наше присутствие.
За спиной появился бортовой техник с индивидуальным медицинским пакетом.
— Бинт! — протянул к нему руку Сташенков. — Потом дашь жгут.
Едва прикоснулся к предполагаемому месту ранения, как острая боль разлилась по всей ноге. Бинт сразу же прилип к пропитавшему брюки сгустку крови. Сташенков обернул бедро один раз, второй, затягивая покрепче, чтобы остановить кровь. Боль усиливалась, но он пошевелил пальцами, побольше изогнул ногу в колене; нога повиновалась, — значит, ничего серьезного. Надо только остановить кровь. Еще виток, еще. А кровь мгновенно просачивалась сквозь бинт и расплывалась большим пятном, пропитывая штанину брюк.
В глазах снова зарябило, и тошнота подкатила к горлу. Сташенков откинул назад голову, сделал глубокий вдох.
— Разрешите, я? — Петрухин взял из рук командира бинт и продолжил перевязку.
— Потуже, — попросил Сташенков. — А теперь чуть повыше, жгутом…
Перевязка не уменьшила боли, но кровь, похоже, прекратила сочиться и рябь с глаз исчезла.
— Идите к пулемету, — приказал Сташенков борттехнику.
В это время увидел впереди взметнувшуюся красную ракету. В наушниках раздался голос лейтенанта Штыркина, командира группы десантников:
— Беркут, я — Мангуста, вызываю на связь.
— Беркут на связи, — отозвался Сташенков.
— Операция закончена, прошу борт для раненых.
— Понял, Беркут. Ноль полсотни первый. Иду на посадку. Ноль семьдесят второму и остальным осуществлять прикрытие. — Сташенков кивнул Марусину в сторону дымящегося вертолета Сарафанова. — Давай туда.
Первым делом надо было забрать раненых, а там, где разорвалась граната в момент десантирования, их больше всего. И самому нужна более квалифицированная помощь. В группе есть врач и санинструктор, но во время посадки будет не до этого. Десантников было сорок пять — на трех вертолетах, теперь придется увозить на двух. Плюс четыре члена экипажа. И среди душманов найдутся, видимо, раненые, не бросать же их. Надо задействовать и «Ми-24», хотя бы человека по четыре. А сколько душманов?.. Запросить у КП еще вертолеты?.. После боя — не резон…
Нога страшно ныла, ее будто выкручивало из бедра, и Сташенков ерзал по сиденью, кусал губы. Хорошо, что не видел Марусин — он всецело был занят посадкой. Приземлить вертолет на мизерной площадке среди валунов — не простое дело. Да еще после полуторамесячного перерыва. И особым мастерством в технике пилотирования он не отличался, потому и вели его вверх по штурманской лесенке.
Вертолет завис метрах в десяти от обломков «Ми-8» Сарафанова, который уже не дымился; Сташенков покрутил головой и указал на площадку левее; она была еще меньших размеров, но впереди — свободная от нагромождения камней, что имело немалое значение для взлета. А поскольку предстояло взять на борт лишний груз, и летчику, и машине придется трудиться в экстремальных условиях. Если бы не нога… В своем мастерстве Сташенков не сомневался. А вот справится ли Марусин?.. Надо будет не спускать глаз…
— Прибирай «шаг-газ», и ручку — на себя, — подсказал он Марусину, лицо которого блестело от пота, а широко открытые глаза метались то влево, то вправо. — Так, хорошо. Еще чуть-чуть… Отлично.
Колеса коснулись земли. Марусин облегченно вздохнул и смахнул тыльной стороной ладони со лба пот. И хотя вертолет сильно накренился, штурман был очень доволен — посадил в таких условиях! Сташенкова же крен обеспокоил: на склон попали, в ямку, или что-то с одним колесом? При благоприятных условиях следовало бы выключить двигатели, осмотреть машину: пули могли пробить не только ему ногу, но и повредить топливную или масляную систему. Правда, давление в системе манометры показывали нормальное, но все-таки пули простучали по всему фюзеляжу…
— Осмотри внимательнее кабину и показания приборов, — попросил Сташенков Марусина. — А борттехник пусть снаружи глянет…
Пока грузили раненых, Петрухин облазил фюзеляж со всех сторон, отбежал метров на пять и проследил, как вращаются лопасти винта — что он мог там увидеть? — и, забравшись в кабину, браво доложил:
— Все в порядке, товарищ майор. Двадцать три пробоины насчитал, но потеков масла, керосина не видно. Сколько будем брать на борт?
— Сколько уже взяли?
— Девять раненых и шесть здоровых.
К ним протиснулся лейтенант Штыркин.
— Разрешите обратиться, товарищ майор?
— Слушаю вас.
— Всех будем забирать или группу оставим?
— Сколько всего пассажиров, с душманами, с ранеными?
— Пятьдесят четыре.
Многовато, прикинул Сташенков. Но надо увозить всех. Мало ли что может случиться? А поводов для упреков он и без того заработал достаточно: девять раненых, уничтоженный вертолет…
— А сколько погибло? Наших?
— Шестеро. Двое — из экипажа.
Много… Нельзя было садиться вертолету Сарафанова без прикрытия. Вот оно, пренебрежение тактикой… Правда, в бою всего не предусмотришь… «На то ты и командир, чтобы заранее все рассчитать», — услышал он мысленно возражение Громадина. «Но на войне как на войне, без потерь не бывает», — ответил Сташенков. Философия бездарей и ретивых служак, которые «за ценой не постоят»…
— Так сколько будем брать? — повторил вопрос бортовой техник.
— Еще девять посадите. Уместятся?
— Уместить-то уместим, но перегруз большой.
— Не такой уж большой, — вслух возразил Сташенков, прикидывая дополнительный вес девяти бойцов, высоту, где приземлились. Учитывая боевое снаряжение, бронежилеты каждого — где-то около тысячи килограммов, минус израсходованный боекомплект килограммов триста; в общем, превышение предельно допустимой взлетной массы — килограммов на семьсот. Пусть даже на тысячу, но никого на поле боя он не оставит, даже если это грозит опасностью. «Лучше славная смерть, чем бесславная жизнь», — вспомнилась некстати пословица. Нет, умирать он не собирается, и взлетит, чего бы это ему ни стоило, и покажет всем, какой он летчик, какой командир!..
— Беркуты, я — Ноль пятьдесят первый, слушайте приказ: Ноль семьдесят второму, взять на борт двадцать три человека. Ноль пятьдесят пятому и Пятьдесят шестому — по четыре человека. Как поняли?
— Ноль семьдесят второй понял — двадцать три.
— Ноль пятьдесят пятый — взять на борт четыре.
— Ноль пятьдесят шестой — четыре.
— Правильно поняли. Посадку — по очереди. Я ухожу с ранеными. Ведущим назначаю Ноль семьдесят второго.
— Понял, Ноль семьдесят второй.
Пока переговаривался с экипажами, бортовой техник принял и разместил «лишних» девять десантников. Захлопнулся люк и боковая дверь. Сташенков взялся за ручку управления, чтобы помочь штурману на взлете. Но едва пошевелил ногой, острая боль пронзила все тело, и приборная доска снова словно подернулась туманом. Нет, в таком состоянии лучше довериться Марусину. Это по теоретическим расчетам перегрузка, а практически «Ми-8» поднимали и более тяжелые грузы.
— Взлетай, — приказал он штурману. — Спокойно и уверенно, эта машина и не на такое способна.
Марусин увеличил «шаг-газ». Двигатели натужно заурчали, вертолет приподнялся и закачался, словно кто-то не отпускал его от земли, удерживая с обеих сторон невидимыми путами, но вот машина оборвала путы, подпрыгнула и зависла, словно переводя дыхание.
Сташенков кивком головы похвалил штурмана, Марусин стал увеличивать «шаг-газ», чтобы набрать высоту, но вертолет вдруг просел, и штурман, стараясь удержать его в воздухе, хватил «шаг-газ» до упора вверх. Обороты сразу упали. Сташенков, чтобы спасти положение, толкнул рычаг «шаг-газ» обратно, на самую малость, и отдал ручку управления от себя, но было поздно: вертолет ткнулся колесами и хвостовой пятой о землю, зацепил лопастью хвостового винта о валун. Еще один подскок, еще удар — теперь уж, видимо, передним колесом, — и наконец вертолет в воздухе; набирая скорость, стал уходить от земли. Все произошло так мгновенно и неожиданно, что Сташенков только теперь осознал случившееся: не зря он сомневался в Марусине — штурман несоразмерно и резко сработал ручкой управления и рычагом «шаг-газ», не учел просадку во время исчезновения эффекта «воздушной подушки», а он, Сташенков, понадеялся на него, обольщенный началом взлета, и проворонил опасную ситуацию…
Двигатели тянут будто бы нормально, и перебоев не слышно, а вертолет летит как-то боком, словно подраненная в крыло птица.
«Ах, Марусин, Марусин, — сокрушался Сташенков, — что теперь будет, что будет?.. С него-то спрос невелик — штурман, а с меня… Никакие благие намерения не оправдают поломку. Хорошо еще, если долетим благополучно до „точки“».
— Командир, ничего страшного, — решил успокоить его бортовой техник по переговорному устройству. — Подломана передняя стойка и деформирована немного хвостовая балка.
Как в той песенке: «…а в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо…»
— Как ты установил?
— Очень просто: высунулся из люка, все осмотрел.
— Не хватало еще тебе вывалиться.
— Что вы! Меня так крепко держали, — хохотнул Петрухин.
А Сташенкову было не до смеха, даже рана не причиняла такой боли, как сознание своей вины в гибели шести человек, потери вертолета и аварии. А ведь все могло быть не так…
5
С вечера подул афганец, сухой, колючий ветер, и заходящее солнце сразу затянуло грязной, часто рвущейся пеленой; пыль, песок, листья поднялись метров на двести, и все вокруг почернело, приобрело зловещие очертания: дома, деревья, бурьян и кустарники стали похожи на притаившиеся и изготовившиеся к атаке танки и бронетранспортеры шурави, на пушки и залегших солдат. А гремевшие за дувалами порывы ветра казались отдаленными выстрелами и рокотом моторов.
— Вот теперь пора, — сказал Масуд, глядя на север, в темноту, за которой еще утром виднелась широкая долина, привлекающая безлюдьем и тишиной; извилистой речушкой и еще чем-то таинственным, пленительно-завораживающим.
Там золото! Его, Абдулахаба, а не Масуда, и пусть он не пялит на тот берег глаза, ведь не пойдет же, побоится за свою драгоценную жизнь, а пошлет казначея — его жизнь не так дорога, и давно бы пора ему сгинуть, чтобы не терзать сердце страхом о мести, — и потому не получит он ни крупинки, не имеет на него права — сам Аллах подсказал эту мысль Абдулахабу.
Они стоят на склоне горы вчетвером: Масуд, Азиз, Гулям — еще одна правая рука Масуда, исполняющая волю сардара непосредственно в бою и при карательных набегах на кишлаки, где ислам променяли на лозунги шурави о мире, равенстве и братстве, — и он, Абдулахаб. Масуд долго и отрешенно смотрит в темную круговерть и думает свою думу. «Вот теперь пора» — эта фраза приоткрывает завесу его намерений: в первую очередь забрать золото. Не случайно он поручил Гуляму днем и ночью следить за постом наблюдения советских десантников и замечать все, что там творится. Десять солдат — для отряда Масуда не сила, правда, и отряд после ловушки у кишлака Шопша насчитывает тридцать три моджахеддина, но для того, чтобы уничтожить этот пост, вполне достаточно. Афганец — ветер — поможет: вертолеты в такую погоду не полетят, а по долине к посту сутки надо добираться… Куда потом намеревается податься Масуд? В Пакистан, как он говорит, за новым отрядом? Возможно. Но что-то после последнего боя с авиацией шурави погрустнел, он и стал более задумчив и озабочен. Похоже, и ему надоело лазить по горам, подставлять своих солдат и себя под пули… Но на примирение он не пойдет: клятву давал самому Сайеду Ахмаду Гейлани, лидеру «Национального исламского фронта Афганистана»… Скорее всего, надумал, как и Абдулахаб, махнуть куда-нибудь с золотишком в невоюющую нейтральную страну. Пусть мечтает, надеется…
— Значит, все проследил, все продумал? — повернулся Масуд к Гуляму.
— Так, мой господин, — прижал подобострастно руку к груди Гулям.
— Сколько тебе потребуется воинов, чтобы разделаться с этой кучкой кафиров?
— Надо бы весь отряд, мой господин, — покорно склонил голову Гулям. — У шурави — две собаки. Если учуят…
— Ты глупее собак? — недовольно сверкнул глазами Масуд. — И в такой ветер.
— Он дует с нашей стороны, — возразил несмело Гулям.
— Обойдите подальше. В общем, можешь забрать и весь отряд. — Масуд испытующе посмотрел на Абдулахаба. — А тебе сколько нужно?
«Я и один справлюсь», — чуть не выпалил Абдулахаб, но знал — Масуд никогда одного его к золоту не отпустит, и потому ответил как можно равнодушнее:
— Мне одного вполне достаточно. Вот с Азизом сходим.
— Азиз останется со мной, — не согласился Масуд. — Возьмешь Тахира.
Такое решение сардара несколько путало карты Абдулахаба: когда два этих шакала будут вместе, с ними труднее расправиться. И Тахира ему не хотелось убирать. Но… пути Аллаха неисповедимы.
— Хорошо, мой господин.
— Время рассчитайте сами. В пять ноль-ноль мы должны покинуть это место…
Нападение на пост назначили на двадцать три ноль-ноль. Раньше не получалось: пока преодолеют речку, обойдут гору с востока, чтобы ветер не донес их запах собакам, поднимутся на вторую террасу, на которой обосновались десантники, уйдет не менее четырех часов. А шел уже седьмой час. Оставалось время только на сборы и уточнение действий каждым моджахеддином.
Абдулахаб, чтобы развязать себе руки и не быть зависимым от Гуляма, предупредил:
— Мы пойдем с запада, так что нам не по пути.
— Может, еще возьмешь пару моджахеддинов? — предложил Масуд.
— Нет. Вдвоем пройдем тише и спокойнее.
— Биссер хуп…
Отряд Гуляма отправился к реке, едва стемнело. Абдулахаб не торопился: проверил и почистил автомат и пистолет, то же заставил сделать Тахира.
В пещере, где обосновался Масуд, кроме него и Азиза осталось пять моджахеддинов: один часовой на входе, и четверо — у самого входа, внутри; Масуд и Азиз — в углублении, за крутым изгибом, чтоб не слышать голосов подчиненных и спокойно отдыхать. Здесь же находились Абдулахаб и Тахир. Сардар не обращал на них внимания, сидел у стены, где висел электрический фонарь, и просматривал захваченные сегодня днем в уездном комитете партии кишлака Андава бумаги. Это были газеты и листовки, какие-то брошюры, отдельные листы с напечатанным и скорописным текстом.
Абдулахаба удерживало в пещере не любопытство к этим бумагам и не забота об оружии, он изучал обстановку и обдумывал план, как лучше отомстить своим обидчикам. Вернуться сюда, когда они лягут отдыхать перед дальней дорогой? Попасть в эту пещеру будет непросто: со стороны часового войти ему, казначею, можно, но поднимут вначале Азиза, а это означает — не выйти. Остается потайной лаз, закрытый в углу горной глыбой… Но Масуд, как правило, укладывается спать на него. Так что рисковать не стоит. Остается один выход…
Абдулахаб подошел к Азизу:
— Идем, покажу тебе, где спрятана казна.
— Зачем? Сам к рассвету вернешься.
— Мало ли?.. Не на свидание идем.
Азиз неохотно поднялся. Раньше Абдулахаб оставлял казну на Тахира, и главный телохранитель был недоволен новым поручением. Но сардар не вступился, значит, с ним согласовано.
Часовой, спрятавшийся от ветра за скалу у входа, почти не был виден. Не спросил и не сказал ничего: Азиза и Абдулахаба знал по походке.
Абдулахаб повел Азиза в подветренную сторону. Пистолет лежал за пазухой с патроном в патроннике, на всякий случай; рука сжимала ребристую рукоятку острого кинжала.
— Что-то ты далеко казну свою запрятал, — сказал насмешливо Азиз, сбавляя шаг.
— Дальше положишь, ближе возьмешь, — ответил ему в тон Абдулахаб. Завернули за скалу. — Вот и пришли. — Встал к нему лицом к лицу и, несмотря на темноту, увидел, как обеспокоенно и затравленно заметались глаза. — Что, страшно? Это тебе не у связанного Зафара яйца выкручивать. Знаешь, зачем я тебя сюда привел?
— Я давно подозревал, что ты продался кафирам…
— Врешь. Ты давно догадывался, что я тебе не прощу Земфиру. Как ты смел, грязный гиббон?..
Азиз беззвучно пошевелил губами, со страхом глядя на тонкое лезвие, приставленное к сердцу. Он отпрянул назад, стараясь поймать в падении руку с кинжалом, но Абдулахаб был наготове, увернулся и нанес удар снизу. Азиз захрипел, задергался на руке в предсмертных конвульсиях.
Абдулахаб выдернул кинжал и вытер о полу халата бывшего телохранителя…
Масуд продолжал читать добытые документы. Тахир был уже наготове с рюкзаком за плечами.
— А где Азиз? — спросил он.
— Считает афгани, — ответил Абдулахаб.
— Скряга, он и себе, наверное, не верит, — усмехнулся Тахир.
— Иди, я догоню, — указал ему взглядом на выход Абдулахаб. — Мне кое-что надо сардару сказать.
Тахир понимающе кивнул: не один Абдулахаб, уходя на задание, оставляет на всякий случай наказ господину.
Когда он вышел, Абдулахаб совершил намаз и встал напротив повелителя. Тот отложил бумаги, чуть наклонил голову, приготовившись выслушать если не завещание, то исповедь.
— Посмотри мне в глаза, Масуд, — сказал Абдулахаб жестко, так, что не узнал своего голоса.
Сардар удивленно вскинул на него глаза. И все понял. Рука из-под бумаг поползла под халат.
— Не надо, — предупредил Абдулахаб. — Не успеешь. — И приставил к его горлу кинжал. — Ты был плохим сардаром и мусульманином: трусливым и бездарным, похотливым и неверным. Ты не водил в бой своих моджахеддинов и погубил отряд, ты нарушил заветы Корана, насиловал невинных детей и чужих жен…
— Ты забыл о своих грехах, — вставил Масуд.
— Нет, не забыл. Но мои грехи по сравнению с твоими — милость Аллаха…
— Твоя жизнь тоже была в моих руках, и я пощадил тебя.
— Верно, Масуд. Меня не за что было наказывать. Но что бы ты сделал, если бы я надругался над твоей женой?
— Я бы сказал тебе спасибо, — постарался выразить улыбку на лице Масуд, но губы его дернулись уголками кверху и тут же опустились. — Женщина без мужчины — что арык без воды — засохнет, зачахнет.
— Это вы-то с Азизом мужчины? Да вам только обезьян осеменять, и то насильственно.
Масуд рванулся под халат к пистолету, но не успел: лезвие легко проткнуло халат и тело чуть ниже соска, слева; другой рукой Абдулахаб зажал сардару рот…
Моджахеддины спокойно пили чай, сидя у самого выхода.
— Господин просил не беспокоить его, он лег отдыхать, — сказал, выходя, Абдулахаб…
— Исповедался? — спросил с чуть заметной насмешкой Тахир.
— Самую малость, — ответил Абдулахаб.
— Ты считаешь, очень серьезно? — Насмешки в голосе Тахира как не бывало.
— Идти на встречу с шурави всегда серьезно.
— Но ведь захоронка далеко от поста?
— А ты уверен, что ее не нашли шурави и не сделали на том месте засаду?
— Я не подумал.
— И напрасно. В вашем деле мозгами нужно шевелить, как электронная машина. Все вычислить, все предусмотреть. Потому мы торопиться не будем, пусть вначале Гулям разделается с десантниками.
Ветер мешал говорить, в рот сыпались пыль, песок, и Абдулахаб замолчал. Прошло не менее получаса.
— Куда ты меня ведешь? — обеспокоенно спросил Тахир.
— Мы зайдем вначале в Шаршариф.
— Зачем?
— Я заберу Земфиру.
— Куда? — Тахир остановился от неожиданности.
— С собой.
— И тебе не жалко ее? — сочувственно спросил Тахир.
— Жалко. Потому и забираю.
— Напрасно, — вздохнул Тахир.
— Думаешь, снова к Масуду, Азизу попадет?
— Ты… ты знаешь? — совсем остановился Тахир.
— Идем. Нам еще предстоит многое узнать.
— И ты простил? — никак не мог уняться Тахир.
— Скажи, ты зачем пошел в моджахеддины? — на вопрос вопросом ответил Абдулахаб.
— Чтобы мстить неверным.
— Вот и я за тем же. А почему, думаешь, Масуд сам не повел отряд?
— Масуд — господин, — без тени сомнения ответил Тахир.
— А чем господин отличается от нас с тобой?
Тахир замялся.
— Тем, что он богат, — подсказал Абдулахаб. — А ты хочешь быть богатым?
— Я получаю две тысячи семьсот афгани, у меня шестеро сестер и братьев, больная мать…
— А знаешь, сколько получает Масуд?
— Масуд — господин, — подчеркнуто твердо повторил Тахир.
— Это я слышал. А ты хочешь стать господином?
Тахир помолчал.
— Нет. Аллах создал меня дехканином.
«Вот и поговори с ним, — мысленно усмехнулся Абдулахаб. — А Тараки революцию провозгласил. Не случайно дехкане не берут байскую землю — батрак родился батраком и умрет им, так в Коране записано. И Тахир, если удастся завладеть золотом, ни крупинки не возьмет… Придется как-то отделаться от него. Но это там, на той стороне. Помощник он верный и может пригодиться».
