15. Призраки

Проведя многие месяцы с амазонками, мы направлялись на север, в штормовое море. Пунктом нашего назначения по-прежнему оставались Дельфы, но я уже начала понимать, что это путешествие будет не более предсказуемым, чем все предшествующие. Мы были во власти богов — не моей. Возможно, они хотели преподать мне еще один урок.

ЗЕВС: Ну, наконец-то она хоть чему-то учится!

АФРОДИТА: Я тебе говорила, что она заслуживает спасения.

ЗЕВС: Ну, сам бы я так далеко не зашел.

У нас были бараны и овцы, куры и свиньи. Амфоры с вином и бочки с ячменем и пшеницей. Если удача от нас не отвернется, то по пути в Дельфы мы сделаем несколько остановок. А если отвернется? Нет, лучше об этом не думать.

Встреча с амазонками потрясла меня до глубины души, тем более что я не была уверена, правильно ли поступила, отказавшись стать их царицей. Мне не хватало Праксинои, которая всегда была рядом. С ее исчезновением словно исчезло и мое прошлое. Алкей внезапно превратился в смутное воспоминание. Да и существовал ли он вообще? А Клеида? Сколько ей было теперь? Два? Три? Но она не была только воспоминанием. Стоило мне закрыть глаза, как я ощущала ее детский запах. Но как мне снова обрести ее? Может быть, если бы я согласилась стать царицей амазонок, мои шансы возросли? Я могла бы прилететь на Пегасе и забрать ее с собой.

Мы удалялись от земли амазонок, а Эзоп спал как убитый. Поднять его было невозможно. Может, его опоили? Он ничего не знал о моих разговорах с амазонками, ничего — о моей поэме, ничего — об обращении Праксинои, ничего — о Пегасе. Какая жалость! Все эти выдающиеся приключения прошли мимо него.

Шли дни. Мы плыли все дальше и дальше. Когда мне наконец удалось разбудить Эзопа, я рассказала ему обо всем, что случилось. Пока я была в пещере, принуждаемая к сочинительству, пока Праксиное отрезали грудь, его кормили, умывали и обхаживали амазонские девы, понуждая бесконечно наслаждаться амазонской плотью. А он, казалось, нисколько не был этому рад.

— Ведь мужчины мечтают о таких вещах — пещера, полная девственниц, а ты там — единственный жеребец! Неужели ты не получил удовольствия? — спросила я.

— Позволь мне ответить притчей, — сказал Эзоп. — Заяц был очень популярен среди животных, все они говорили, что они его закадычные друзья. Но вот как-то раз он услышал приближающийся лай гончих и решил, что сможет избежать опасности с помощью своих многочисленных друзей. Сначала он пошел к коню и попросил унести его от собак. Но конь отказался, сославшись на важную работу, порученную ему хозяином. «Тебе помогут другие твои друзья», — сказал конь. Тогда заяц попросил о помощи быка, надеясь, что тот прогонит собак своими рогами. Бык ответил: «Мне очень жаль — у меня важное свидание с прекрасной коровой. Но я уверен, что наш дорогой друг козел сделает все, о чем ты его попросишь». Но козел решил, что на его костлявой спине зайцу будет неудобно. Он сказал, что баран — тот самый друг, к которому надо обратиться за помощью. Тогда заяц побежал к барану и рассказал о своем затруднительном положении. Баран ответил: «В другой раз, мой дражайший заяц. А теперь я не хочу вмешиваться, потому что собаки, как известно, питаются не только зайцами, но и баранами». У зайца осталась последняя надежда — он пошел к маленькому теленку, который детским голоском ответил ему, что не может взять на себя такую ответственность, когда столько взрослых и умных животных отказали зайцу. Собаки были уже совсем близко, и зайцу ничего не оставалось, как со всех ног пуститься наутек.

— И какова же мораль?

— Тот, у кого много друзей, вообще не имеет друзей, — ответил Эзоп.

— История, которую ты мне поведал, это не доказывает, — сказала я. — Если ты хочешь стать бессмертным, придется придумать что-нибудь более убедительное. Я думаю, труды с амазонскими девами не пошли на пользу твоему уму. Может быть, тебе стоит написать историю об амазонках и сочинителе притч, о добром человеке, запертом в пещере и вынужденном заниматься тяжким трудом по оплодотворению девственниц, о том, как он понемногу сходит с ума. Какая бы притча получилась! Ты можешь обессмертить свое имя.

— Я поклялся писать только о животных, — сказал Эзоп.

— Почему?

— Потому что, когда пишешь о людях, неизбежно кого-нибудь оскорбляешь. А если пишешь о животных, плохие люди себя не узнают, а хорошие тут же понимают, о чем речь.

— С каких это пор сочинители притч заботятся о том, чтобы не обидеть своих героев?

— Думать о других — вполне человеческое свойство, — заметил Эзоп.

— Не думать о других — свойство богов, — парировала я. — А сочинитель притч должен подражать богам.

— Как и поэт. Но ты-то думаешь о других, — возразил Эзоп.

— Мне жаль, что думаю.

— Как и всем нам!

— Значит, ты чувствуешь себя как заяц среди ненадежных друзей? — переменила я тему.

— Я этого не говорил.

— Но имел в вид}.

— Вот в чем прелесть притч, — сказал Эзоп, и его черные глаза загорелись. — Я просто привел пример того, как может чувствовать себя человек, окруженный толпой поклонников и обожателей. Любовь по определению вещь исключительная. У великого царя с огромным гаремом iia самом деле нет настоящей возлюбленной.

— И какое же, по-твоему, у этого объяснение?

— Дело в том, что его наложницы думают друг о друге, а не о нем. Уменьшая риск быть нелюбимым за счет количества, ты создаешь риск другого рода: никто не испытывает по отношению к тебе настоящей преданности. Все они беспокоятся о других, о том, как ты к ним относишься и как это можно использовать. Это очень утомительно. Из любовника ты превращаешься в дипломата. Тратишь время на улаживание разногласий между твоими обожательницами. И времени на любовь совсем не остается. В конечном счете приходится брать нога в руки и давать деру.

— Значит, ты совсем не получил удовольствия?

— Я этого не говорил, — ответил Эзоп. — Я только сказал, что это было совсем не то, что можно подумать, глядя со стороны. Или наслаждение для одного может оказаться болью для другого.

— Ну, болью — вряд ли, на мой взгляд.

Эзоп робко улыбнулся. Мне никогда не удавалось вытянуть из него откровенный ответ.

Атмосфера на корабле, когда на нем появилось столько амазонских дев, сильно изменилась. Мужчины выглядели гораздо более счастливыми, пусть дев на всех и не хватало. Уже одно только присутствие женщин придавало им бодрости. Одна из самых красивых молодых амазонок, Майра, с рыжими кудрявыми волосами и глазами цвета молодых изумрудов, с веснушчатым носом и розовыми лодыжками, была недовольна, что я оставила царицу в живых.

— Нужно было ее убить, пока была такая возможность, — сказала Майра. — Она все равно не будет делить власть с другими. Очень скоро она начнет строить козни. Если уж ты не хотела становиться царицей, нужно было вместо себя назначить Праксиною. Три женщины быстро поссорятся, и их союз распадется. Амазонские идеалы хороши в теории, но не в жизни. Например, они наверняка не показывали тебе могилы новорожденных мальчиков.

— Каких новорожденных мальчиков? Какие могилы? Я думала, амазонки научились предотвращать рождение мальчиков.

— И каким же это образом, Сапфо?

— Я думала, с помощью маточных колец, которые отсеивают мужское семя. Так, по крайней мере, сказали мне жрицы.

— Чепуха! Они их убивают или оставляют умирать, как это делают с девочками в греческом мире. Некоторые из них, конечно, выживают — их выкармливают волки, которые бродят среди руин Лабиринта, но они вырастают более жестокими, чем люди, и это оправдывает амазонок, которые преследуют их, как диких зверей.

У меня отвалилась челюсть.

— Почему же никто не сказал мне об этом?

— Вот уж действительно — почему? Ты была нашим почетным гостем. Чем больше почета, тем больше лжи.

Я чувствовала себя полной идиоткой. Почему я ничего не поняла? Неужели меня убаюкали россказни жриц? Или я была слишком озабочена своей поэмой? Или мне очень уж хотелось верить, что где-то мужчины и женщины могут жить в мире и согласии?

— Я думала, амазонки решили проблему войны между мужчинами и женщинами.

— Ну если ты убиваешь всех новорожденных мальчиков, то тем самым находишь какое-то временное решение. Но ты ведь помнишь эти жалкие крылышки у лошадей? Ты сама и сказала царице, что истинный полет невозможен без любви!

— Так что же нам делать с двумя полами?

— Да почему нужно что-то делать?

— Да потому, что иначе мужчины подчиняют себе женщин или женщины в отместку пытаются подчинить себе мужчин. Наличие двух полов — прямой путь к горю и борьбе.

— Тогда нужно изобрести большее число полов, чтобы все запутать. Это и решит проблему! — сказала Майра, смеясь. — Пусть рождаются мужчины с грудями и женщины с фаллосами! Пусть у некоторых мужчин будет по два фаллоса — один для женщин, другой для мальчиков. А у некоторых женщин вагины пусть будут по всему телу.

Боги создали очень несовершенный мир. Даже Зевс и Гера ссорятся. Что уж говорить о нас — простых смертных? И бедный хромой Гефест постоянно обнаруживая измены Афродиты. Зевс хотел, чтобы у него была матка, а Афина — фаллос. Так почему же мы, смертные, должны довольствоваться тем, что имеем, если сами боги недовольны?

ЗЕВС: Ну вот, снова она нас критикует — какое высокомерие!

АФРОДИТА: Может быть, ей следует преподать более жестокий урок?

ЗЕВС: Для этого есть только одно место — царство мертвых.

АФРОДИТА: Только если ты обещаешь сохранить ей жизнь!

ЗЕВС: С какой это стати великий Зевс должен давать обещания?

Майра побежала к своему египетскому моряку.

— Пока он меня любит и ходит за мной как собака с высунутым языком! Если это кончится, я снова стану амазонкой. Сражаться я могу не хуже, чем он. А может, и лучше. Я не боюсь его. Никого из них не боюсь!

Она убежала, а ее смех эхом отдавался в моих ушах.

Я была зла на амазонок. Неужели нет такой земли, в которой не было бы насилия и боли? Или Майра лгала насчет младенцев мальчиков, чтобы оправдать свое бегство от амазонок? Может быть, больше всех она обманывала себя? И что станет с Праксиноей? Неужели я освободила ее из рабства только для того, чтобы она стала рабыней Антиопы?

На море было неспокойно, но команда сидела на веслах. Бесконечные дни и ночи шли мы на веслах и под парусами. Мы видели снежно-белые острова в туманном море, но пристать к ним не могли: там, судя по рассказам, обитали свирепые чудовища.

— Злые духи с головами хищных птиц и когтями тигра — вот кто живет на этих островах, — сказал один из моряков.

— Змееголовые богини, — сказал другой. — Они обращают людей в камень.

Так оно и было. За нами летели прожорливые птицы, они с угрожающими криками парили над нашим кораблем. Мы видели окровавленные части тел морских обитателей, которые торчали в их острых желтых клювах. Иногда капли темной крови падали на нашу палубу или оставляли пятна на наших парусах. Сама пучина морская таила в себе опасность.

Мы гребли без перерыва. Часто туман был таким густым, что было непонятно — по небесам мы движемся или но воде. Качка была такая сильная, что приходилось привязываться к поручням веревками, чтобы не выпасть за борт. Мы потеряли трех моряков, которых смыло в море, и в ужасе смотрели, как падали на них с высоты хищные птицы, чтобы выклевать глаза.

— Никогда я не видела такого, — крикнула я Эзопу.

— Боги сердятся, — ответил он.

Наконец у нас кончились запасы пресной воды, и нам пришлось причалить к берегу, каким бы негостеприимным он ни казался.

Над попавшимся нам островом возвышался вулкан, извергающий дым и лаву. В воздухе висел серый пепел.

— Лучше туда не соваться! — сказали моряки.

Но, подплыв ближе, мы увидели, что берег острова такой же зеленый, как на Лесбосе. Небо на некоторое время прояснилось, и мы увидели огромную лагуну, окруженную зелеными холмами. На острове росли тенистые деревья самых разных пород. Поначалу я и в самом деле подумала, что это мой родной остров, и сердце екнуло у меня в груди: а вдруг я увижу Клеиду? Пусть Питтак приговорил меня к смерти, но хотя бы перед уходом в царство Аида я увижу мою девочку. Но я ошибалась — это был не Лесбос. Воображение шутило надо мной.

Мы отправили разведчиков на поиски пресной воды, рассчитывая провести здесь одну ночь, а потом отправиться дальше, в Дельфы.

Разведчики вернулись почти на заходе солнца и сообщили, что на берегу все спокойно: ни хищников, ни чудовищ, ни мифических животных. Похоже, остров был необитаем. Но моряки и девы, напуганные тем, что им довелось увидеть в море, отказались присоединиться к нам. Пока не было дождя, они играли и плавали вокруг корабля, как морские нимфы и дельфины. Но потом небо снова потемнело, и они вернулись на корабль и не поддавались ни на какие уговоры сойти на берег.

Мы с Эзопом отправились на сушу вместе с водоносами, и тут небеса разверзлись и полил дождь.

Струи воды несли пепел и песок — это были не капли, а почти твердое вещество, которое, попадая на наши лица, обжигало кожу. Мы завернулись в плащи, но они промокли, а головные накидки отяжелели от этой влажной пыли. Впереди забрезжил просвет, в котором мы увидели последние лучи заходящего солнца. Мы побежали в том направлении, словно там можно было спастись от этого песчаного дождя. Наконец мы добрались до узкой тропинки на ослизлом вулканическом склоне, образованном пемзой, которая скользила у нас под ногами. Мы петляли по склонам вулкана и наконец совсем потеряли ориентацию. Потом дорога вдруг резко пошла вниз, и мы словно оказались под горой, хотя и на ее вершине. Не знаю, как это возможно. Я вцепилась в руку Эзопа. Быстро опустилась темнота, потом словно ниоткуда у нас под ногами появилась быстрая речка. Мы пошли по ней вброд — вода доходила до пояса. Перед нами возник мрачный паромщик, загородивший нам путь веслом.

— Садитесь, — сказал он.

Это был Харон, а его лодка была битком набита душами.

— Я лучше пешком, — сказала я, полагая, что если откажусь от услуг Харона, то смогу вернуться к живым.

Он рассмеялся, услышав мои слова.

— Не имеет значения, идешь ли ты пешком, плывешь или едешь на лодке, — сказал Харон. — Если не веришь мне, спроси у своего проводника.

Я повернулась к Эзопу, который садился в лодку. Он пожал плечами.

— Я здесь тоже в первый раз, — сказал он, — а Гомер не остерегал меня против лодки с душами или лодочника, который их перевозит.

Вдруг рыже-золотистый кот — один глаз у него был голубой, а другой — агатовый — прыгнул мне на колени, плача, как человеческое дитя.

— Сесострис! — воскликнула я, узнав по описанию Исиды ее любимого умершего кота.

Но когда я попыталась его погладить, мои пальцы не нащупали ничего, кроме пустоты.

У меня на коленях сидел тот самый волшебный кот, которого я искала по всем Сиракузам, а я не могла погладить его по красивой шерстке.

Я посмотрела в черную воду. Из-под ее темной ряби на меня смотрел мой маленький брат Эвригий. Розовые пальчики потянулись кверху, чтобы ухватиться за борт лодки.

— Эвригий! — крикнула я.

Харон грубо опустил весло, ударив по маленькой ручке. Я закричала так, будто удар пришелся по моей руке.

— Он ничего не чувствует, — сказал Харон. — Но может оставить тебя здесь навсегда.

Мой брат исчез в черной воде.

Мы добрались до противоположного берега. Навстречу бросились какие-то фигуры, словно надеясь перебраться назад — к живым. Я вспомнила, как Одиссей в царстве Аида поил теней кровью, чтобы они могли говорить с ним.

— А где пруд с кровью? — спросила я.

— Какой еще пруд с кровью? — не понял Харон.

— С той кровью, что позволяет душам говорить. Харон горько рассмеялся.

— Гомер был слеп. Он думал, что это кровь, но это была только вода — густая холодная вода быстрой реки, вязкая из-за душ.

Я с удивлением услышала, что Гомер ошибался. Если ошибался великий Гомер, то возможно все. Души ринулись вперед. Они окружили меня, и я разглядела несколько знакомых лиц.

— Если хочешь вернуться к живым, не обращай на них внимания, — предупредил Харон.

Но я не могла не обращать на них внимания. Первым был мой отец Скамандроним.

— Сапфо, маленький вихрь, — сказал он, — что ты здесь делаешь? Только не говори, что ты мертва. Я этого не вынесу.

Я бросилась вперед, чтобы обнять отца, из боевых ран которого еще сочилась алая кровь, но он оттолкнул меня.

— Не обнимай мертвых, если хочешь жить, — предостерег он меня. — Аид воспримет это как знак того, что ты хочешь остаться. Я не искал смерти. Питтак отправил меня сражаться с афинянами в Троаду. Домой вернулись только он и его приближенные. Если бы я погиб, сражаясь за свободу Митилены, я бы так не скорбел, но я погиб из-за него и его гнусной ненасытной похоти. Иногда я думаю, что он и твоя мать запланировали эту осаду, чтобы избавиться от меня.

— Нет! Это невозможно!

— Все возможно. Мужей с начала времен отправляли на войну, чтобы избавиться от них. Чем я лучше других? Так было предначертано судьбой, а любовник моей жены только помог осуществиться предначертанному.

— Но она так тебя любила… Ты был ей верен?

— Я всегда был ей верен… до самой смерти, если не считать нескольких не имеющих никакого значения рабынь, наложниц и хорошеньких мальчиков. Любовь к твоей матери была главной страстью моей жизни. Я любил ее, как ты любишь отца твоего единственного ребенка.

Его слова пронзили меня, словно лезвие ножа. Алкей! Откуда он узнал? И ведь он с рабынями и мальчиками, не имеющими никакого значения, предавал мою мать точно так же, как Алкей предавал меня.

— Я наблюдал за тем, как складывается твоя жизнь, не в силах никак повлиять на нее. Я бы никогда не выдал тебя замуж за старого пьяницу, и не забрал бы твоего единственного ребенка, и не позволил бы твоим братьям, которые пошли на поводу у своей похоти, попасть в беду в Египте. Твоя мать всегда в первую очередь думала о себе и о том, как ей устроиться наилучшим образом. Но не вини ее. Женщины идут на странные сделки с властью, и Питтак послужил ей лучше, чем я. Старые законы чести мертвы. Сегодня миром правит золото. Твоя мать в такой же мере уловила перемену ветра, в какой я был ослеплен древними представлениями о славе. Но не забывай, что у тебя есть верные друзья. Один из них — Алкей. Другой — Эзоп. Праксиноя всегда будет тебя любить. Она может быть очень полезна тебе в будущем в качестве царицы амазонок. Цени своих друзей. Они приведут тебя домой. Не изменяй своей богине-хранительнице Афродите. Она хитроумна и переменчива, но доставит тебе непреходящую славу. Прощай, дочь. Я наблюдаю за тобой. Я не позволю тебе умереть, пока не придет твое время.

— Не уходи! — закричала я, но его образ стал быстро таять. — Останься! — воскликнула я, обнимая воздух там, где он только что стоял.

Но его уже не было. Я стала вглядываться в холодные черные воды в надежде увидеть какие-нибудь следы Эвригия, но ни его, ни моего отца нигде не было видно. Исчез Эзоп. Не было и Харона с его лодкой, полной душ.

В толпе теней я увидела высокую Иезавель, жрицу из Мотии, она держала на руках принесенного в жертву младенца-раба и нежно гладила его тельце. Я увидела Сизифа, вечно закатывающего в гору свой камень. Тантала, наклоняющегося, чтобы утолить жажду из ручья, который тут же пересыхал. Я видела, как он тянется, чтобы сорвать яблоко с ветки, а ветка изгибается и яблоко становится недосягаемым. Я видела брюхатого Керкила, моего неоплаканного мужа, — он держал чашу для вина, на которой были изображены сладострастные сцены. Он не бросил пить даже в царстве Аида, хотя и не мог почувствовать вкус вина. Я увидела вульгарного Кира из Сард, утонувшего со всем его золотом. Он манил меня толстыми пальцами и подмигивал темным глазом.

— Увы, золото не гарантирует вечную жизнь, — пробормотал он.

Это я уже поняла.

Мне нечего было им сказать. Я знала их печальные истории. Сесострис молнией прыгал с плеча одной тени на плечо другой.

Глядя на эти бледные, прозрачные лица, я молилась о том, чтобы не увидеть среди них мою родную душу — Алкея, мою дорогую малютку Клеиду, мою дорогую Праксиною. Неужели она в самом деле стала царицей амазонок? Я была рада за нее. Пусть она правит долго!

Был здесь и Орфей. В одной руке он держал свою голову, в другой — лиру.

— Награда поэта — быть разорванным на части, — пел он. — Но и части его продолжают петь.

Я вспомнила лиру Орфея — я видела ее в храме на моем родном острове. Все поэты поклоняются ей, потому что, согласно легенде, она дарит бессмертие.

— Даже если тебя разорвут на части, — сказал безглавый Орфей, — твои песни останутся. Ты, счастливая, вихрем пронесешься сквозь вечность в музыку сфер.

А потом за тающей безглавой фигурой Орфея я увидела Антиопу — царицу амазонок.

— Ты!

— Ты! — крикнула она в ответ. — Ты привезла свою рабыню, чтобы свергнуть меня с трона! Мои жрицы подняли бунт после твоего отплытия, когда ты оставила Праксиною и Пентесилею править вместе со мной. До твоего появления против меня никто и слова не смел сказать. Ты развратила моих подданных своими нелепыми представлениями о справедливости. Теперь они нянчат младенцев мужского пола, а не отдают их волкам. Они предопределили свою судьбу!

— Пусть они воспитают сыновей в понятиях справедливости.

— Справедливость — это мечта философов. Ее не существует. Я предпочла выпить яд, чем оставаться в мире, где женщины делят власть с мужчинами. Ни к чему хорошему это не приведет. Их собственные сыновья лишат их власти. Попомни мои слова!

И ее образ стал таять.

Я кругами ходила по горе, которая все курилась. Я оглянулась, но Эзопа нигде не было видно. Не было больше и реки с паромом. Земля посерела от пемзы. Я подняла голову к небу и среди сверкающих звезд увидела лиру Орфея. Небо было черное. Посреди бухты стоял корабль, и оттуда доносилось сладкоголосое пение. Мне захотелось оказаться дома.

Наконец я спустилась к подошве скользкой горы и там, на скалистом берегу, увидела спящего Эзопа — он завернулся в шерстяной плащ. Я разбудила его.

— Ты нашла пресную воду? — спросил Эзоп.