Настала девятая годовщина их свадьбы. И именно на этот день было назначено слушание в эдинбургском суде дела о разводе Томаса Брюса, лорда Элджина, с его женой, леди Мэри Элджин, на основании нарушения последней супружеской верности. Усилия Элджина — как выяснили адвокаты — были направлены на доказательство того, что такое аморальное, безответственное существо, как его супруга, игрушка в руках мужчин, не может нести ни материнские обязанности в отношении своих детей, ни финансовые по управлению средствами и земельными угодьями, которые могут перейти к ней по праву наследования.

Когда намерения Элджина стали окончательно ясны, Мэри смогла только хлопнуть себя по лбу и воскликнуть:

— Ну конечно же!

Деньги были единственным, что интересовало Элджина, когда он вступал с нею, Мэри Нисбет, в брак. Утверждение, что человек не в силах изменить своей природы, конечно, досадный трюизм, но это так. Элджину, может, и удалось бы найти другую женщину, которая станет рожать ему детей, но ему необходимы деньги Нисбетов, чтобы из разорившегося и сомнительного шотландского аристократа превратиться в выгодного жениха.

— Не забывай, он нуждается в твоих деньгах потому, что британское правительство не торопится признавать выдающуюся ценность его мраморов, — объяснял ей Роберт. — Не имея средств, он будет вынужден продать их за бесценок, о чем правительство и мечтает. Понимаешь?

Мэри ожидала, что предстоящий день будет мрачным, но все же, проснувшись поутру и увидев затянутое тучами небо, ощутила укол злой радости. Лил дождь, холодный не по сезону. Она вспомнила, как отвратительно всегда чувствовал себя Элджин в такую погоду, и счастливо улыбнулась.

Но дождь не смог разогнать столпившихся людей. Едва Мэри и ее родители прибыли к зданию суда, как их буквально оглушили возгласы разносчиков газет: «Лорд Элджин требует развода у своей неверной жены! Читайте подробности ее похождений!»

В помещении суда угрюмые пожилые присяжные — двадцать один человек, — по возрасту годящиеся ей в деды, уже занимали свои места. Седые парики украшали их, без сомнения, лысые головы, глаза с костлявых лиц уныло смотрели перед собой, и она безуспешно попыталась встретить взгляд хоть одного из присяжных. Мэри старалась ни в коем случае не улыбнуться, чтобы не быть ославленной вертихвосткой, которая не может не заигрывать с мужчинами.

Когда в зале появился Элджин, у нее перехватило дыхание. Он выглядел много, много старше своих лет. На лицо его была надета новая гигиеническая маска, возможно, потому, что предыдущие оказались малы для разросшейся раны. Когда-то подтянутый, теперь он казался оплывшим, а прежняя прямая осанка сменилась заметной сутулостью. Едва ли не сочувствие проснулось в ее душе.

«Нет, — напомнила себе Мэри, — перед тобой тот, кто пытается погубить тебя, и в твоей душе не должно быть места жалости».

Тем не менее злорадство при виде его ужасной внешности сменялось воспоминаниями о его прежней красоте.

Одно дело готовиться услышать о себе злые вымыслы и совсем другое — слышать их своими ушами. Когда свидетелей обвинения стали подводить к присяге, Мэри чувствовала себя так, будто ее заставили присутствовать на чудовищном спектакле, рассказывающем о ее собственной жизни. Были вызваны все, никого не забыли. Прибыли даже Дафф, Мэри Рупер и Томас Уилли, лакей, которого она в Лондоне уволила за пьянство. Все они явились сюда, чтобы обратить против Мэри ее доверие. Адвокат Элджина сумел добиться даже заявления от мисс Гослинг, сделанного буквально на смертном одре доброй леди. Прислуга посольства, сопровождавшая новобрачных в Константинополь, была также вызвана в суд для дачи показаний о недостойном отношении леди Элджин к мужу.

Слушания открыл один из адвокатов Элджина. В бесконечно длинной речи он рассказал об их браке, сделав акцент на любви и заботе, которыми благородный граф Элджин окружал жену. Адвокат подробно описывал их жизнь в Турции, путешествия и несчастное заключение, которому подвергся Элджин во Франции. Он рисовал такие блистательные картины счастливого союза, что Мэри даже усомнилась, знает ли этот человек, что его задачей является выдвижение обвинений против нее. Но беспокоиться об этом ей не следовало. Материалы суда над Робертом и компрометирующие доказательства скоро появились на свет.

Адвокат стал зачитывать показания Гамильтона, Морьера и других, данные ими во время процесса в Лондоне. Мэри пожалела, что не прочла своевременно бумаг, которые приносил ей Роберт. Он был прав, настаивая на этом. Если бы она уже была знакома с этими ужасными рассказами, они бы не произвели на нее такого тяжелого впечатления. Она сумела бы остаться безучастной к мнению других о ее поведении и супружеской жизни.

К ее изумлению, почти во всех показаниях упоминалось несчастье, произошедшее с носом Элджина.

Каждый из опрашиваемых утверждал — причем совершенно безосновательно, — что, как только нос лорда Элджина был удален скальпелем доктора, леди Элджин стала испытывать отвращение к мужу.

— Судом Англии установлено, что мистер Роберт Фергюсон методично совращал наивную и неискушенную супругу лорда Элджина. Благородный облик нашего подзащитного был искажен в глазах его жены мистером Фергюсоном, его общественное и личное поведение высмеяны, и он пал жертвой насмешек и отвращения. О несчастная женщина! — продолжал адвокат чуть ли не речитативом, более подходящим для трагедий Шекспира. — Как мало она могла предвидеть, что этот шаг обернется сиротством ее детей и обрушится на них самыми тяжелыми последствиями!

В этот момент вперед выступил адвокат Мэри.

— Сэр, прошу вас оставить театральные манеры. Они, может, и годятся для подмостков лондонских театров, но в зале суда нашего доброго Эдинбурга неуместны.

Эти слова вызвали волну насмешек публики, которая тут же стихла, когда стали зачитывать показания мистера Уильяма Гамильтона, бывшего секретаря лорда Элджина. Мистер Гамильтон утверждал, что союз Элджинов был вполне счастливым до тех пор, пока «лорд Элджин не пострадал от тяжелой болезни, приведшей к потере им носа, вследствие чего любовь супруги к нему начала угасать. Но и до этого момента лорд Элджин жаловался на пристрастие своей жены — возможно, по молодости ее — флиртовать с красивыми мужчинами». Гамильтон привел имена генерала О'Хары в Гибралтаре, графа Себастиани и даже мистера Лусиери, художника. И разумеется, мистера Фергюсона. Далее в этих показаниях было подробно описано, как лорд Элджин поручил мистеру Гамильтону следить за леди Элджин в Лондоне, отмечать всех, кто появлялся в ее доме, и контролировать поступающую корреспонденцию. «Лорд Элджин всегда питал подозрения относительно поведения своей супруги в том, что касалось ее отношений с другими мужчинами».

Мэри хотелось встать и объясниться, чтобы защитить себя от клеветы. В Лондоне она, испытывая ужасные страдания перед родами Люси и после них, тем не менее делала все возможное для вызволения Элджина из тюрьмы. Конечно, она часто общалась с Робертом, но он же пытался помочь ей, используя свои связи!

Но ей не было позволено выступать в собственную защиту. Мэри объяснили, что выступать перед судом является совершенно непозволительным для леди. Это следует предоставить господам адвокатам. Всякое другое поведение недопустимо. Чем более скромной и покорной она себя покажет, тем лучшее мнение сложится о ней у жюри к тому времени, когда они станут выносить вердикт.

— Следует хранить молчание и с уважением относиться к законам, леди Элджин. Тогда и стрел критики, направленных против вас, окажется меньше. Но если вы предпримете попытку выступить лично, то судьи постараются отыскать вину в каждом вашем слове, что бы вы ни пытались доказать.

Один за другим давали показания слуги из ее лондонского дома, и Мэри оставалось только удивляться про себя тому, кто оплачивал им дорогу до Эдинбурга. На какие расходы готов пойти Элджин, чтобы одержать победу над ней! Но суду они могли рассказать не много, кроме мисс Гослинг, покойной уже служанки Мэри, оставившей свидетельства, что эта замужняя дама принимала по вечерам джентльмена, не являющегося ее мужем. Таким образом, никто из свидетелей не дал показаний, по которым можно было бы обвинить Мэри в адюльтере.

Затем были вызваны сплетница горничная и лакей из «Форчун и Блекуэлл», в котором Мэри узнала того официанта, кто однажды вечером обслуживал в ресторане ее и Роберта. Они показали, что Мэри и Роберт снимали комнаты в этом эдинбургском отеле в одно и то же время, при этом, по словам горничной, в номере мистера Фергюсона никто вроде как не ночевал, а в номере леди Элджин на кровати были смяты обе подушки. Официант подтвердил, что девушка тогда же поделилась с ним этой скандальной новостью.

Во время перерыва в слушаниях адвокат Мэри пытался утешить ее.

— Понимаю, как глубоко неприятно вашей милости выслушивать подобный вздор, но я буду очень удивлен, если адвокату нашего противника удастся заставить суд посчитать эту ерунду доказательством обвинения. Такие серьезные дела, как обвинение супруги в адюльтере, не выносятся на основании болтовни о подушках.

В качестве последнего свидетеля был вызван Томас Уилли, лакей, уволенный Элджинами за неподобающее поведение и пьянство. Мэри едва могла припомнить этого человека, разве только то, что он был до последней степени ленив и отлынивал от работы, к тому ж у него вечно были красные глаза и текло из носа.

— О да, мистер Фергюсон имел обыкновение часто навещать ее милость как в дневное время, так и по вечерам. Когда она проживала на Бейкер-стрит, он частенько приходил поздно вечером и сидел у нее часов до двух-трех. Леди Элджин, казалось, радовалась его обществу больше, чем чьему-либо еще. А однажды, примерно в полдень, недель через шесть после разрешения ее милости от бремени девочкой, мне случилось войти в гостиную без стука. Открыв дверь, я увидел, что леди Элджин лежит на кушетке, а как только они — и ее милость, и мистер Фергюсон — заметили меня, то накрыли ноги ее милости шалью.

— Были ли подняты нижние юбки у ее милости? — осведомился адвокат Элджина.

Он старался говорить как можно громче, чтоб никто не пропустил ни слова.

Уилли заколебался, изображая сильное смущение. Не отрепетировано ли оно было заранее?

— Точно не могу сказать. Небольшое бюро находилось перед кушеткой и мешало мне разглядеть ноги ее милости. Но, судя по конфузии, с которой они набросили шаль на ноги ее милости, я бы сказал, что да, действительно, нижние юбки ее милости были подняты.

Все это жюри внимательно выслушало. Мэри почувствовала, что настроение присутствующих начинает меняться. Члены жюри, которые в начале слушаний бросали время от времени на нее любопытные взгляды, теперь не осмеливались даже повернуть голову в ее сторону, настолько гадкой женщиной она им казалась. Они вели себя так, будто Мэри внезапно исчезла. Отныне так всегда и будет. В глазах общества, к которому она принадлежала на протяжении всей жизни, она станет изгоем, ее никто не будет замечать, словно ее нет на свете. Но ей не видать даже того уважения, которое выказывают по отношению к умершим. Живая, она станет лакомой добычей хищников, жадных до досужих сплетен. Россказни о ней будут обсуждать в семейном кругу, на страницах прессы. О ней станут злословить за обедом или играя в карты в тех городах, которые она любила посещать. Мэри знала это так же точно, как то, что сейчас находится в зале суда. Она чувствовала себя мертвой.

Только Элджин имел наглость смотреть на нее. Он излучал самодовольство и полное спокойствие, лишь едва заметная улыбка то и дело мелькала на его губах, показывая, до чего он наслаждается происходящим, как стремится растоптать ее в глазах общества. Мэри подняла на него взгляд, в душе удивляясь собственной смелости, и смотрела в упор, пока он первый не опустил глаз.

Удовлетворенный тем, что ему удалось замарать репутацию графини Элджин, адвокат перешел к главной своей цели — принялся перечислять статьи дохода, который Мэри может унаследовать от своей семьи, развивая мысль о том, как непозволительно было бы доверить распоряжение крупными средствами такой безответственной особе. Мэри по-прежнему хранила молчание, слово взяли ее адвокаты.

— Мы готовы представить уважаемому суду список долгов лорда Элджина, в которые он вошел за время своего брака, как и документы об оплате некоторых, произведенной его супругой, — заявил один из них.

Он продолжал говорить, зачитав суду перечень тех экстравагантных покупок, которые сделал лорд Элджин с намерением украсить свое поместье, «совершая их либо от скуки, либо из желания развлечь себя».

Банкиры, вызванные дать показания в пользу Мэри, не разочаровали ее, сообщив, что супруга лорда Элджина предприняла несколько попыток привести финансы мужа в порядок, пытаясь помочь ему и избавить от необходимости бежать из страны или сесть в долговую тюрьму.

Наконец был затребован перечень статей имущества, находящегося в распоряжении обвиняемой.

— Можете представить суду требуемые документы, — пригласил судья.

— Мы не располагаем таковыми, ваша честь, — заявил адвокат.

— Что за шутки, сэр? Я требую, чтобы вы представили суду документы, удостоверяющие собственность, которой распоряжается обвиняемая.

— Но, сэр, позвольте заявить, что обвиняемая не распоряжается никакой собственностью. Ей не исполнилось тридцати лет, и она не вступила в права наследования. К несомненному разочарованию лорда Элджина, как я полагаю, уважаемый суд может удостовериться в том, что отец обвиняемой, мистер Нисбет, присутствующий здесь, в зале суда, находится в полном здравии. Пока это так, леди Элджин не может вступить в права наследства. Закон гласит, что муж имеет право распоряжаться собственностью своей жены, но никакой закон не распространяет права супруга на собственность родственников его жены.

Для размышлений времени суду не потребовалось. Лорду Элджину было предоставлено право развестись с супругой на основании учиненной ею неверности. Леди Элджин была лишена всех прав и привилегий, приобретенных ею в супружестве, ныне прерванном, включая опеку над детьми. Решения о передаче прав собственности лорду Элджину вынесено не было, поскольку леди Элджин, его бывшая супруга, собственностью не владела.

Мистер Нисбет, покидая зал суда, предложил дочери руку. Никто не обратился к ним со словом поддержки, и они проследовали к своей карете среди всеобщего молчания. Мэри догадывалась, как горячо примутся люди обсуждать произошедшее. Газетчики торопливо разбегались, желая скорее сообщить всем подробности скандальной истории. Идя рядом с отцом, она слышала шаги людей вокруг себя, видела, как накрапывает дождь. Но вдруг Мэри остановилась, сбросила руку отца с плеча и подняла лицо к небу. Мистер Нисбет тоже остановился, помахал рукой, подзывая ее. Он опасался, что Мэри станет отвечать тем, кому вздумается высказывать замечания на ее счет.

Мэри, не трогаясь с места, оглянулась. Шедшие позади остановились тоже, во все глаза глядя на опозоренную женщину, которая почему-то не спешит поскорей спрятаться от людей. В этот момент из зала суда, продолжая говорить со своим адвокатом, вышел Элджин. Рядом с ним шел какой-то человек с перепачканными чернилами пальцами и треснувшими стеклами очков, видимо, кто-то из газетчиков. Увидев Мэри, Элджин резко остановился. Она смотрела прямо на него и не собиралась отводить глаза. Пусть он посмотрит на нее в последний раз. Она стояла и думала о том, как же много зла причинил ей этот человек, и о том, что она тоже больше не увидит его. Не увидит никогда и нигде, и особенно в постели, где он мог причинить ей худшее из зол. И с этой мыслью Мэри улыбнулась.

Элджин сделал движение к ней. Наверное, оно было автоматической реакцией на ее улыбку, будто последние два года растаяли без следа и он отвечает на любовный взгляд, который столько раз видел на лице жены. Но прежде чем он успел сделать шаг, адвокат удержал его. Мэри продолжала смотреть на Элджина, и тогда он наконец понял, сколько в этом взгляде торжества над его поверженным превосходством. Он пытался как можно сильнее унизить ее, но вот худшее уже позади, а она стоит здесь, и дождь тихо покрывает мелкими каплями ее лицо. Когда Элджин понял, что она не погасит своей улыбки, он отвернулся.

Сердце Мэри было разбито, но внутри ее звучал голос, и он подсказывал, что ей все же удалось одержать победу и она может наслаждаться ею. Элджин ранил ее до глубины души, отняв детей. Он выиграл эту битву, но еще ничего не кончено. Она будет осаждать его требованиями вернуть их ей. Элджин пытался нанести ей смертельную рану, но, хоть он в этом почти преуспел, ему не удалось отнять того единственного, что было ей дорого почти так же, как ее дети, — власти над собственным телом. Он не отнял у нее ни сердца, которое она вольна вручить теперь Роберту, ни состояния, которым она, как бы Элджин ни старался, все равно будет владеть.