На борту «Дианы», зима 1803 года
Пока Мэри рвало над миской, Мастерман отвела назад ее волосы и придержала рукава.
— Единственное, что изменилось, это, что в список пассажиров теперь вписаны мои чада, — сухо проговорила Мэри, переведя дух. — Хоть они, по крайней мере, не подвержены морской болезни.
— Вашу милость тошнит из-за волнения на море, а не из-за той отвратительной вонищи, которой несло от прежнего судна, — отозвалась Мастерман.
«Диана» была самым роскошным из кораблей, на которых им приходилось когда-либо путешествовать, и Мэри могла бы только радоваться. Раньше она часто говорила, что отдала бы что угодно, лишь бы вернуться домой в Шотландию; сейчас они туда и направлялись, и Мэри дала себе слово не ворчать ни по какому поводу.
— И капитан у нас красавчик, а не беззубый пес-пират, — продолжала она болтать.
— И команда не помирает от цинги, — подхватила служанка.
— И я не беременна опять.
— Уж слава богу!
— И мы наконец-то возвращаемся домой.
— И вправду возвращаемся, — вздохнула та. — Ох, миледи, я, признаться, и не думала, что мы выберемся их тех мест живыми.
Мэри рассмеялась, но про себя припомнила, что под конец пребывания в Константинополе и сама боялась примерно того же. В октябре умерла от чумы женщина, жившая неподалеку от английского посольства, и снова зазвучал голос барабанов смерти. Старшие из детишек Элджинов и новорожденная были привиты против оспы, но эта новая эпидемия нагрянула из Египта, когда было восстановлено сообщение между Александрией и Константинополем. Она терроризировала беспомощное население огромного города и отыскивала свои жертвы в каждом квартале, и среди бедных, и среди богатых.
Предосторожности были приняты, но они потребовали от Мэри огромных усилий. Едва оправившись после родов, она должна была приступить к упаковке имущества посольства, чтобы семья могла выехать в первые дни наступающего года. Каждый день она велела проводить дезинфекцию в комнатах посредством окуривания. Густой дым затоплял их противным кислым запахом, но Мэри не собиралась рисковать своим здоровьем или здоровьем детей. Постельное белье ежедневно отправляли в стирку, а всякий, кто выходил на улицу, должен был по возвращении обтереться уксусным раствором и отдать вычистить одежду. И снова с балкона Мэри видела, как увозит мертвецов полночная телега. Жертв эпидемии отправляли хоронить на кладбище в Пера. Чума собрала обильную жатву среди экипажей пришвартованных в гавани русских кораблей, и как раз в тот день, когда семья Элджина должна была грузиться на «Диану», прошел слух, что из ее команды погибли восемнадцать человек. Путешествие было отложено, а Элджин отправился выяснять правдивость этой вести. Она оказалась чистой выдумкой, но в городе каждый день чума косила до сотни человек, и предосторожности были необходимы.
Семнадцатого января они смогли наконец распрощаться с Константинополем. Мэри со слезами простилась с Ханум, которая переселилась в новый прекрасный дворец, выстроенный для нее султаном, и с капитан-пашой, своим преданным поклонником. Она была счастлива, что убегает от болезни, которая угрожала ее детям, что скоро увидит родных и что ее семья наконец-то обретет постоянный дом.
Но как только их судно оказалось в Дарданеллах, поднялись исключительно жестокие штормы, и ее мечты о скором переезде быстро рассеялись перед лицом реальности.
— Мэри, я разговаривал с капитаном, — обратился к ней Элджин. — Нам лучше воспользоваться создавшимися условиями и не продолжать путешествие, ставшее опасным. Капитан советует нам высадиться в Афинах.
— Нам нужно высадиться?
Мэри прекрасно понимала, что больше всего заботит Элджина.
— Присмотрим за тем, насколько надежно хранятся мраморы, оставленные нами в Пирее.
— Ты, наверное, доволен, что капитан «Ментора» отказался взять их на борт? Слава богу, что мы не стали настаивать. Все статуи с фронтонов, изображения рождения Афины и спора между нею и Посейдоном — последние замечательные работы Фидия, которые уцелели, — сейчас бы покоились на морском дне вместе с остальными.
— Я не склонен относить к личным заслугам то, что происходит по воле Божьей. А пути Провидения неисповедимы.
— Во всяком случае, те статуи Фидия, которыми ты восхищаешься больше всего, имеют огромную ценность. Мы должны подыскать судно для их перевозки, как и для кариатиды и огромной статуи Диониса из театра.
Да, подумала Мэри, как хорошо, что ей не нужно оплачивать работы по спасению и этих мраморов тоже. Операции по подъему со дна груза «Ментора», которые велись с октября за их собственный счет, стоили уже немало денег и не принесли удовлетворительных результатов. Рисунки погибли безвозвратно. Вся скульптура, как и фрагменты фриза, лежали на глубине — по оценкам греческих рыбаков — десяти морских саженей. Элджин не жалел времени — как и денег, — пытаясь спасти груз. По его поручению Уильям Гамильтон пообещал огромные награды местным ныряльщикам, если им удастся вытащить затонувший груз. Перед началом зимы он заключил контракт с Базилио Маначини, уроженцем острова Специи, согласно которому назначение Маначини консулом Британии целиком зависело от его успехов по спасению мраморов. Дюжины ныряльщиков были наняты, и их работа на протяжении осени щедро оплачена, но теперь погода ухудшалась с каждой неделей.
Мэри выразила согласие сделать остановку и высадиться в Афинах. Совсем неплохо провести несколько дней вне корабельных кают. Брюс сможет снова играть со своими греческими приятелями, которыми он обзавелся летом, а Элджин будет заниматься своими делами. Но штормы помешали кораблю причалить. Долгих двое суток он болтался на якоре в бухте Милоса, где судно жестоко трепало ветрами — организм Мэри отзывался на это жесточайшими приступами рвоты, — пока наконец они не смогли благополучно высадиться на берег.
Они обосновались в том же доме, который был предоставлен в их распоряжение летом. При первой же возможности Мэри и Элджин отправились в Пирей проверить сохранность своих сокровищ. В памяти Мэри Афины ассоциировались с невыносимой жарой, и она с удивлением обнаружила, что вынуждена кутаться в самые теплые одежды, надевать перчатки и меховую шляпу, когда они отправлялись в порт. Зимняя непогода была ужасна, небо угрюмо, а ветры бушевали как безумные. От злых морских бурь она закутывалась до самого кончика носа.
Уильям Гамильтон, который после своего возвращения из Александрии осуществлял надзор за погрузкой мраморов, присоединился к ним.
— Лорд Элджин, рад, что могу сообщить вам приятные новости. Я договорился с капитаном судна, проходящего ремонт в этом порту. Он согласен погрузить мраморы на свой корабль, «Браакель»
— Отлично, Гамильтон, — обрадовался Элджин. — Вы даже соперничаете с моей женой в успешности переговоров с морскими капитанами, хоть вам и приходится трудиться, не обладая неотразимостью ее чар.
Элджина откровенно нервировало любезное внимание морских офицеров к Мэри, несмотря на то что его предприятие имело успех только вследствие этой любезности. На последних балах и ужинах он непрерывно ворчал и не давал приглашенным на них офицерам ни отвесить поклон, ни пригласить на танец его супругу.
Сейчас они прибыли к докам как раз в тот момент, когда рабочие раскапывали горы песка для извлечения из-под них огромных статуй.
— Надеюсь, ваша милость не будет возражать против моих методов? — спросил Гамильтон.
Повсюду можно было видеть рабочих, разгребающих кучи морских водорослей.
— Какой странный способ раскопок, — удивилась Мэри.
— Это не раскопки, мадам. Я велел зарыть наиболее ценные экспонаты в песок и прикрыть водорослями. У лорда Элджина немало противников. Как вам известно, французы снова заполонили всю Грецию и Турцию. Греки относятся к англичанам с презрением за то, что те вошли в союз с Оттоманской империей, и мы стали бояться возможности их заговора с французами. Греки могли позволить тем похитить наши мраморы. Шпионы Наполеона кишат повсюду. Поэтому мы решили припрятать ценности, пока не найдем средств для их перевозки.
Толстые веревки, обвивавшие лебедки, с трудом вытягивали из песка огромную статую, она вставала из водорослей и мокрого песка, словно на свет появлялся новорожденный титан.
Гамильтон помолчал, его внимательный взгляд был прикован к происходящему, затем продолжал:
— Греческие ученые, находящиеся в изгнании, пишут письма протеста относительно наших действий по вывозу древностей. У меня имеется письмо от известного афинского художника, обосновавшегося в Венеции, в котором он утверждает, что Парфенон стал похож на знатную красавицу, которую ограбили до нитки.
— На этих греков не угодить, — равнодушно заметил Элджин. — В дни Перикла они критиковали его за то, что он нарядил город, как наряжают тщеславную женщину. Кажется, именно так писал Плутарх? — обратился он к Мэри.
— Именно так, — кивнула она, обрадованная тем, что муж признал ее большую осведомленность в древних текстах.
— А теперь они поднимают шум из-за того, что тщеславная лишилась своих уборов. Если греков так уж заботила сохранность их сокровищ, им следовало бы поднять восстание против турецкого владычества уже много веков назад. Я склонен предположить, что нынешнее население этой земли имеет мало общего со своими благородными предками.
Порыв ветра бросил горсть влажного песка и водорослей ему в лицо. Мэри поскорей отвернулась, глаза стало жечь от попавших в них острых песчинок, она вынула платок и промокнула слезы. Элджин, глаза которого некоторое время назад снова воспалились, стал негромко браниться. Но ветрам было не до него — они завывали, взметали вверх мусор, бросали его обратно на землю, заливали мокрый берег дождем. Мэри потесней прижалась к мужу, ища защиты.
Неожиданно одна из обвивавших туловище Диониса веревок с оглушительным треском лопнула и статуя рухнула обратно на песок. Раздался грохот. Но со статуей не случилось несчастья. Греки-рабочие, их лица были обмотаны какими-то тряпками для защиты от ветра, взволнованно загалдели. Они стояли плотной толпой, напоминая пчел в улье, и о чем-то возбужденно переговаривались приглушенными голосами. Затем отошли от поваленной статуи, ненароком образовав стену между нею и иноземцами.
Гамильтон спросил одного из них, владевшего английским и выполнявшего обязанности переводчика, о том, что произошло.
— Эти люди говорят, что своими ушами слышали, как застонала богиня Афина, когда они поднимали статую. Это статуя Зевса, ее отца, и богиня не хочет, чтобы ее увозили из Афин.
Элджин с возмущением тряс головой.
— Это просто абсурдно! Я не позволю прекращать работы из-за каких-то глупейших суеверий, Гамильтон. Капитан корабля «Браакель» предоставил нам последнюю возможность вывезти эти ценнейшие произведения искусства в Англию, где они должны находиться. Все эти годы я нес огромные расходы и не намерен отступать, особенно из-за такой откровенной чепухи. Разве эти люди не являются добрыми христианами? Спросите их, не намерены ли они отвергнуть христианского Бога и начать поклоняться языческим божествам.
Опять пошел разговор на греческом, и казалось, что рабочие не собираются отступать. Взгляды, которые они то и дело бросали на Элджина, были откровенно враждебными.
— Эти люди говорят, что они веруют в единого Бога, но верят и в то, что богиня Афина жива. Она все еще находится среди людей и бродит по Афинам, оплакивая судьбу ее храмов и ее народа. Они слышали, как она плакала, когда уносили кариатиду из храма на Акрополе. Богиня обязательно помогла бы грекам, если б могла. Но хоть времена ее кончились, греки все равно не хотят ее оскорблять. А того, кто на это осмелится, ждет расплата.
Мэри не открыла Элджину сходства между богиней мщения и теми страшными созданиями, которые в видении, посетившем Мэри, напали на него. Конечно, смешно было придавать этому значение, но фрагменты головоломки складывались в ее мозгу в общую картину, и она не могла не прийти к мнению, что несчастье с «Ментором», а теперь и это происшествие посланы на Элджина в качестве наказания.
— В таком случае скажите им, что расплата ждет их самих. И заключается она в том, что и им, и их семьям придется голодать, если эти статуи не будут готовы к погрузке на корабль еще до вечера. Я постараюсь сделать так, чтоб эти люди до конца жизни не нашли работы.
Переводчик неохотно стал переводить, греки плевались и ворчали, но все-таки вернулись к работе. Угроза лишиться средств к существованию всегда оказывается решающим аргументом, подумала Мэри, это главный закон человеческого бытия. Она была уверена, что Элджин, приведись ему столкнуться с подобным ультиматумом, и сам отступил бы.
Лишь один из рабочих, он был много старше остальных, худой, с морщинистым лицом, отбросил свой инструмент в сторону. Но прежде чем уйти, взглянул на англичан и сердито заговорил, сопровождая слова выразительными плевками на землю.
— Что говорит этот невозможный старик? — спросил Элджин.
Другие греки уже принялись за работу. Пытаясь замаскировать унижение, они то и дело подталкивали друг друга или поощрительно похлопывали по спине.
Мэри была удивлена неожиданным вопросом мужа, но, видимо, что-то в поведении старика, явно не сомневающегося в своей правоте, произвело впечатление и на него.
— Он говорит, что вам следует знать о том, что после спора о главенстве над городом Афина и бог моря Посейдон объединились, решив вместе оказывать помощь грекам. Потому и произошло несчастье с вашим кораблем, который разбился о камни, и все, что вы у нас отняли, лежит на морском дне.
— Я ничего не могу разглядеть, а ты? — спросил Элджин, передавая Мэри подзорную трубу, с помощью которой изучал поверхность серых морских волн.
— Я тоже. Покажите, пожалуйста, как ею надо пользоваться, — обратилась она к капитану Мейлингу, и тот, взяв у нее прибор, стал его настраивать.
Мэри последовала инструкциям моряка и сумела разглядеть торчащие далеко впереди кончики мачт затонувшего «Ментора». Корпус покинутого судна слегка покачивался на волнах. Она надеялась, что они минуют это печальное место в своем следовании к берегам Мальты, но этого не случилось, и Мэри не сомневалась, что жалкое зрелище останков корабля вызовет у Элджина глубокую меланхолию.
— Вот, что осталось от корабля, — указал ему капитан.
Элджин поморщился, но взял себя в руки и произнес:
— Когда погода наладится, мы постараемся его поднять.
И снова поднес к глазам трубу. Работы по спасению груза прекратились, так как зимние воды даже в южной части Эгейского моря были слишком холодны для ныряльщиков.
— Но стоимость этих работ намного превзойдет стоимость самого судна, — удивился капитан Мейлинг. — Боюсь, «Ментору» никогда больше не плавать по морям. Жаль.
Элджин выглядел несчастным. День стоял пасмурный, берега оставались пустынными, скалистые утесы Киферы возвышались над бухтой подобно страже. Немного было у него счастливых моментов после того, как пришла новость о пропаже груза. Будто намереваясь читать поминальную элегию, он достал из кармана лист бумаги со списком всего, находившегося на борту «Ментора». Этот перечень когда-то составил для него Гамильтон, а ныне все покоилось под теми водами, по которым они плыли.
— Части рельефа из храма Ники. Большая часть фриза из Парфенона. Статуи и колонны из Парфенона и соседних храмов. Множество статуй, добытых при раскопках на Акрополе вблизи Парфенона.
Голос и лицо Элджина с каждым новым наименованием становились все печальнее, тем не менее он продолжал:
— Две большие плиты из фриза Парфенона, добытые из стены, окружающей Акрополь. Множество порфировых колонн, разнообразных фрагментов и надписей из храма Афины и, что хуже всего, мраморное кресло гимнасиарха, подаренное твоим родителям афинским архиепископом.
Последняя утрата больше всего расстроила Элджина, поскольку это кресло было одной из величайших мировых ценностей. Хоть, может быть, истинная причина лежала в том, что именно этот дар вызвал приток денег мистера Нисбета, щедро вливавшихся в предприятие Элджина. Он скомкал бумагу и сунул ее обратно в карман. Мэри написала несколько жалобных писем родителям, горюя о стоимости потери, не уверенная в том, что они согласятся возместить эти траты. Ей хотелось смягчить удар, и она сообщила отцу о том, что художники уволены, выплаты прекращены всем, кроме Лусиери, который продолжал оставаться в Афинах, выполняя поручения ее мужа. Это может утешить мистера Нисбета.
Значительное количество сокровищ находилось уже на пути в Англию, а еще большая их часть ожидала отправки в порту Пирее. К ее огорчению, Элджин велел Лусиери продолжать вести раскопки. Где он думает хранить новые тонны этих мраморных обломков? После прибытия в Грецию они с Элджином еще не обсуждали этого вопроса, главным образом потому, что муж отклонял все ее усилия выяснить положение вещей.
— Я организовал дело так, чтоб при прибытии груза в Англию присутствовали моя мать и твой отец, — вот и все, что он сказал Мэри, когда она подняла эту тему.
Значит ли это, что на эти стороны возложена финансовая сторона хранения и присмотра за древностями?
Писем протеста от ее отца пока не последовало, но, может быть, они еще не дошли до нее. Мэри решила, что не будет докучать мужу этим вопросом. К весне — а до нее осталось всего несколько месяцев — они счастливо обоснуются в своем доме в Брумхолле, где, отдохнув в лоне семьи, обсудят все с ее родителями и примут самое разумное и правильное решение.
Мэри с облегчением вздохнула, успокоенная тем, что переложила тяжесть принятия решения на родителей. Она не хотела возражать Элджину, который был убежден, что никакие расходы не могут быть чрезмерными в вопросе приобретения античных мраморов. К несчастью с «Ментором» он отнесся как к ужасной трагедии и торжеству его врагов. Но не сомневался, что в конечном счете одержит победу и над Наполеоном, и над алчными французами, и над завидующими ему англичанами или греками, и даже над силами самой природы. Мэри восхищало самообладание мужа, но она не хотела, чтобы расходы на спасательные операции оказались непосильными.
— Разве это может помочь? — спросила она, когда их судно поравнялось с обломанными мачтами «Ментора».
— О чем ты? — не понял ее Элджин.
— Какую пользу может принести то, что ты заставляешь людей нырять в холодную воду за обломками, которые весят тысячи фунтов? Я допускаю, что имею смутное понятие о спасательных операциях на море, но шансы на успех мне кажутся минимальными.
— Подобные операции именно таким образом и производят, Мэри. Мы наймем опытных ныряльщиков, а не тот сброд, который работал на нас до сих пор. — Теперь Элджин стал презирать команду рабочих, которых поначалу нанял. — Уверяю тебя, дорогая, что при необходимых затратах успех нам гарантирован.
В течение долгих пяти дней их судно прокладывало путь, сопротивляясь встречному ветру, пока не добралось до Крита, где капитан предупредил своих пассажиров, что кораблю потребуется некоторое время для перезагрузки. К тому же им следует дождаться перемены погоды. Мэри каждый день сходила на берег насладиться ощущением твердой почвы под ногами. Они брали экипаж и отправлялись в Ханию, где вдоль дорог сидело множество прокаженных. Эти несчастные, выглядевшие так, будто их обглодали какие-то чудовища, поразили ее. Заболевшим проказой запрещалось входить в города, и они принуждены были проводить остаток жизни среди себе подобных. Мэри изо всех сил старалась не отворачиваться, не желая обижать их, она не сомневалась в том, что их сторонится каждый из проезжающих. Кроме того, она так привыкла к лицу своего мужа — тоже покрытому язвами и изглоданному болезнью, — что оказалась способной на приветливую улыбку даже прокаженному.
Попутных ветров никак было не дождаться, и капитан велел ставить паруса, посчитав, что в зимних условиях лучшей погоды не будет. Они отправились, и на короткий путь до Мальты им пришлось потратить целых восемь дней.
Зато настроение Элджина сразу поднялось.
— Наконец мы возвращаемся в мир христиан! — возбужденно воскликнул он, услышав эту новость.
Французы защищали крепость на острове Мальта до тех пор, пока адмирал Нельсон не разбил флот Наполеона в Египте. Как только англичане одержали победу, остров был превращен в путевой приют для отправляющихся на восток и возвращающихся оттуда. Доброй славой гостеприимного пристанища он был обязан прекрасному госпиталю, который держали рыцари ордена святого Иоанна. Чете Элджин пришлось подчиниться приказу и задержаться на Мальте на двадцать дней, выдерживая карантин, прежде чем следовать далее на запад. Таково было правило для всех, кто оставлял зараженные чумой регионы Востока.
Мальта показалась Мэри и Элджину более знакомой, чем те места, в которых они провели последние три года. На острове было полно знакомых еще по Лондону англичан, некоторые из них отправлялись путешествовать на Восток, другие возвращались из странствий. Провести три недели карантина более приятным образом нельзя было и мечтать. Элджины оставались на борту «Дианы», но получили разрешение совершать прогулки по старому дворцу Борджа, средневековой крепости, окруженной прекрасными садами, хоть французы и распорядились сровнять саму крепость с землей. Они попросили расставить тенты в садах и под их укрытием наслаждались чаепитием на свежем воздухе.
В один прекрасный день, когда все семейство расположилось на траве, подставив лица долгожданному солнцу, они отдались мечтам о будущем. Брюс и его гувернер Эндрю устроили подобие рыцарского поединка, сражаясь на палках, которые вообразили мечами. Мастерман и малышка Мэри разучивали детский стишок, а Гарриетт спала в плетеной колыбельке. Мэри мысленно вознесла Богу короткую, но искреннюю благодарственную молитву за то, что после ужасных дней, проведенных в море, щечки ее детей розовые, а они сами здоровы и полны неуемной энергии. В то время как могли бы — побледневшие и осунувшиеся — метаться в лихорадке.
— Я написала матери, Элджин, — заговорила она. — Хочу, чтоб она наняла обивщика, который обустроит нам гостиные и обеденный зал в Брумхолле. Я уже выслала ей образцы тканей и размеры. Мистеру Постону я поручила окрасить стены в подходящие цвета. Помнишь, те оранжевые и золотистые тона, что тебе так понравились?
Мучения во время морских штормов она пыталась уменьшить, мечтая, как украсит Брумхолл всеми теми прекрасными вещами, которые они везут с Востока.
— Тебе они и вправду понравились? — продолжала она болтать. — О, Элджин, если это не так, ты скажи сейчас, пока я не заказала обои.
Она шутливо хлопнула его по руке, но мысли Элджина явно бродили где-то вдалеке. Потом, не глядя на нее, он заговорил:
— Я решил, что вначале нам следует сделать остановку и посетить Францию и Италию, прежде чем мы вернемся в Брумхолл.
Она не поверила своим ушам, потом решила, что неправильно поняла мужа. Не может же он в действительности предлагать превратить их и без того долгое путешествие в почти нескончаемое?
— Что ты имеешь в виду, скажи точнее?
— На континенте воцарился мир, по крайней мере, в настоящее время. Я бы хотел заехать в Рим и разузнать о существующих способах реставрации старинных мраморов. Затем, как мне кажется, нам неплохо было б остановиться в Париже. Лорд Хоуксберри продолжает хлопоты относительно моего назначения послом во Франции.
Мэри не отвечала.
— Я был уверен, что тебе тоже хочется в Париж. Или твои разговоры были лишь пустой болтовней с этим проходимцем Себастиани?
— Нет, мой дорогой, конечно же, я хочу съездить в Париж. Но мы уже так долго находимся в море и так давно не были дома. Ты же помнишь, что до нашего отъезда я всего одну неделю провела в Брумхолле? Я так тоскую по дому. Подумай о детях. Они пережили такие изматывающие переезды, и эти штормы, в которые мы попадали, и ненастная погода, и чума! Их следовало б привезти поскорей домой, пока наша удача нам не изменила.
Теперь погрузился в молчание Элджин. Не произнося ни слова, он внимательно смотрел на своего первенца, как тот носится по лужайке с Эндрю.
— Элджин, все говорят, что мир с Наполеоном не может быть прочным. Ты действительно считаешь, что мы имеем право подвергать детей дальнейшим опасностям? Если разразится война, а мы в это время окажемся в Италии или Франции, что с нами станет?
— Ты права. Путешествие по суше слишком опасно для них. Мы отошлем детей домой с капитаном Мейлингом, а твои родители заберут их в Портсмуте.
— Нет! — выкрикнула она почти мгновенно. — Я не хочу разлучаться со своими детьми! Это слишком жестоко, Элджин. Гарриетт едва исполнилось полгода, а старшие практически не знают никого из своих родственников. Им будет так страшно остаться на корабле одним, без нас, а после этого их ждет встреча с незнакомыми людьми.
— Но при них останутся няньки, с которыми они знакомы достаточно хорошо, — невозмутимо возразил муж.
— Но я не хочу никуда ехать. Я хочу домой.
Мэри понимала, как по-детски звучат ее возражения, но предложение Элджина повергло ее почти в шок, а перспектива отправить детей одних показалась такой бесчеловечной, что она едва не лишилась дара речи.
— Судьба мраморов поставлена на карту. Погоди, Мэри, прежде чем возражать, выслушай меня. Мы должны поехать в Рим и встретиться там со скульптором мистером Антонио Кановой. Эту встречу я уже организовал, написав ему письмо. Мне необходимо знать его мнение о том, возможна ли реставрация старинного мрамора, или нам следует оставить наши приобретения в том состоянии, в каком они находятся.
— Ты имеешь в виду те, что лежат на дне моря?
Он не улыбнулся в ответ.
— Нам с тобой принадлежат самые грандиозные произведения искусства в истории человечества. Для тебя эти слова что-нибудь значат?
— Для меня самым ценным являются мои дети, — ответила Мэри. — А твои мраморы, какими бы старинными они ни были, для меня ничто в сравнении с благополучием моих детей.
— Мэри, ты должна думать о будущем. Ведь речь идет всего о нескольких неделях. Прошу тебя, не будь эгоистичной. Мраморы — это первейшая ценность. И забота о них — наша с тобой наиважнейшая обязанность.
Она точно не помнила тот момент, в который поняла, что снова беременна. Она могла бы догадаться об этом, когда прощалась с детьми в Неаполе. Март стоял очень ненастным, и доктор Скотт решил, что детям лучше будет не покидать судна, а распроститься с родителями на борту. Мэри разыскала в Неаполе художника-портретиста и попросила его прибыть на корабль и зарисовать всех трех ее крошек, чтобы иметь возможность видеть их перед собой, когда дети уедут. Малышка Мэри не могла понять, чем ее мама так расстроена, Мэри старалась скрыть слезы, понимая, что может расстроить старших детей. Элджин «как мужчина мужчине» объяснил ситуацию трехлетнему Брюсу, и тот сумел не уронить ни слезинки. Расцеловал родителей в щеки и вернулся к гувернеру, который обнял его и прижал к себе. Эндрю, может, и пьяница, подумала Мэри, но он добр к мальчику. Она покрыла поцелуями щечки и пальчики Гарриетт и отпустила ребенка, только когда поняла, что больше не может удерживаться от слез.
В ту минуту, когда она отворачивалась от них, в животе у нее что-то так сильно сжалось, что ей показалось, она даже не сумеет сделать следующего вздоха. Мэри попыталась взять себя в руки, чтобы не встревожить малышей еще больше и они по ее виду не догадались, как плохо она себя чувствует. Нет, ради детей она должна быть храброй. Она выпрямилась, хоть не могла даже набрать в грудь воздуха, и изобразила на лице прощальную улыбку. Калица, взяв ладошку Гарриетт, помахала этой крохотной ручонкой в ответ. Мэри казалось, что она умирает.
Точно так же она не догадалась о своей беременности, когда они с мужем находились в студии Антонио Кановы и обсуждали с ним судьбу мраморов. Красавец скульптор, венецианец по происхождению, уже двадцать четыре года назад обосновался в Риме. Скульптор выбрал этот город, чтоб иметь возможность изучать произведения античного искусства. Мэри он не показался старым, она даже сорока лет ему бы не дала. Они с мужем полюбовались его работами «Тесей и Минотавр» и «Три грации» и нашли их грациозными и мечтательными. Мнение известного скульптора о его мраморах было единственным авторитетным для Элджина.
— Вы правы, плачевное состояние скульптур, пострадавших и от рук варваров, и от времени, достойно сожаления, — сказал ему мастер. — Но это произведения величайших мастеров, каких когда-либо видел мир. Я польщен тем, что вы обратились ко мне с просьбой об их реставрации, но мне, как и любому другому художнику, кажется святотатством даже прикоснуться к ним резцом.
Мэри почувствовала приступ тошноты, покидая мастерскую Кановы, но отнесла его за счет облегчения, испытанного при мысли, что ей не придется оплачивать услуг великого скульптора по реставрации. Позже, когда они в тряском экипаже ехали во Флоренцию, по тому, как болезненно отзывались в ее теле все толчки и ухабы, она начала подозревать реальное положение вещей. Но ничего не сказала, надеясь, что причина плохого самочувствия лишь в упадке настроения и усталости, а также плохом качестве пищи, подаваемой в деревенских гостиницах, и в продолжительности путешествия.
По прибытии во Францию они узнали, что Наполеон захватил все английские суда, оказавшиеся во французских водах, и конфисковал их грузы. Мэри охватила страшная тревога за детей, но никакой возможности узнать, успели ли они вовремя добраться до Портсмута, не было.
— От души надеюсь, что мать соблазнилась возможностью увидеть внуков поскорей и приехала за ними сама.
Мэри пребывала в самом дурном настроении, но не могла дать ему волю, поскольку они путешествовали в сопровождении преподобного Ханта.
Элджин ясно видел, как она расстроена.
— Разумеется, дети уже добрались до Англии, — сказал он. — Прошло три недели с того дня, как мы оставили их в Неаполе. Им много лучше там, где они теперь. Путешествие по морю они совершали на корабле под командой опытного капитана, а это много безопасней, чем ехать по суше. Во всяком случае, не думаю, что французов заинтересуют трое маленьких шотландцев. А вот то, что на борту английского военного корабля находятся мраморы, французы наверняка знают. Могу только от души надеяться, что им не удалось захватить «Браакель».
Ее раздосадовало, что Элджин, в который раз уже, больше озабочен безопасностью статуй, чем жизнями собственных детей, но она постаралась уверить себя, что он прав. Ей нужно успокоиться и взять себя в руки, возможно, пройдет еще месяц, пока она получит известие о прибытии малышей домой.
Неужели уже три недели прошло с тех пор, как она в последний раз виделась с ними? Это означает, что ее регулярные недомогания запаздывают на восемь недель, а это, в свою очередь, может говорить лишь об одном. Мэри в страхе отбросила страшную мысль и вслух сказала:
— Возможно, нам не следует пересекать границы Франции.
Мэри не казалось предосудительным, что приходится прибегать к ссылкам на войну с Наполеоном, чтобы сократить время их поездки. Она мечтала оказаться с детьми в Брумхолле, гулять в саду, пока они бегают рядом, а ее мать сидит в плетеном кресле под большим дубом и что-то вяжет. Особенно сильна была эта тоска сейчас, когда она стала подозревать, что опять беременна.
— Не забывай, что я обладаю статусом дипломатической неприкосновенности, Мэри. У меня налажена связь с Талейраном.
Он произнес имя человека, которого называли князем дипломатии, с уверенностью. Талейран имел во Франции репутацию бунтаря — аристократ, революционер, калека, священнослужитель, философ. Ему чудесным образом удаюсь не стать жертвой террора, а при Наполеоне занять пост премьер-министра.
— Его службы уведомили меня о нашей безопасности. Разве могут быть более надежные гарантии? Французы сохраняют верность нормам международных сношений. Они не варвары, в конце концов.
— Но если, как ты говоришь, Наполеон пришел в бешенство из-за того, что ты вывез сокровища Парфенона у него из-под носа, следует ли нам рисковать и появляться во Франции в эти смутные времена?
— Лорд Уитворт, наш нынешний посол во Франции, еще не покинул Париж. Она посещает обеды у Наполеона и Талейрана, проводит вечера и в опере, и где угодно. Даже не отказывает себе в ухаживаниях за балеринками, насколько мне известно. Исходя из этих сведений, я не вижу, почему мы должны бояться ступить на французскую почву.
Они прибыли в Лион семнадцатого мая и тут же почувствовали, что обстановка стала напряженной. Британия отказалась снять претензии на владение Мальтой на том основании, что французы не оставили ни Нидерландов, ни Германии. Вся Европа считала, что война неизбежна.
— Нам, пожалуй, не следует затягивать наше пребывание в Париже, — предположил Элджин, узнав о том, что британские подданные, оказавшиеся в это время во Франции, находятся под надзором. — Нам наверняка не будет позволено вернуться обратно в Италию. Все, что мы можем сделать, — это терпеливо дожидаться возможности возвратиться домой.
Они заторопились в Париж, стараясь побыстрее оказаться там. Элджин обратился к Талейрану с письменной просьбой подтвердить гарантии своей безопасности и получил ответ, заверявший, что дипломат с семьей может оставаться во Франции сколь угодно долго и что разрешение на выезд будет предоставлено по первой же их просьбе.
Элджин и Мэри прибыли в столицу Франции, изнемогая от усталости, вызванной долгим путешествием. Они остановились в отеле «Ришелье», элегантном особняке из красного гранита, намереваясь отдохнуть двое суток, пока не будут готовы их дорожные паспорта, и затем отправиться в Кале. Первым соотечественником, которого они увидели в отеле, оказалась миссис Дюнде, уроженка Шотландии, которую Мэри знала еще в Эдинбурге.
— Ох, милые вы мои, — запричитала она, целуя Мэри и Элджина в обе щеки. — До чего ж я довольна, что вас вижу, хоть и не понимаю, как это могло случиться. Вам не известны последние события в Париже?
— Что же это за события? — спросил Элджин.
Глаза шотландки расширились, и голос упал до шепота.
— Лорд Элджин, разве вам ничего не известно? Но как же так? Бонапарте, этот разбойник, объявил войну.
— В самом деле? — переспросил Элджин, сохраняя невозмутимость.
— Ну да. Он даже позволил себе кричать на лорда Уитворта! Вызвал английского посла к себе в кабинет, будто по официальному делу, и принялся дерзко браниться. Бонапарте вел себя как человек, который не дает себе воли только в силу необходимости держаться определенных рамок. Он до того повысил голос на бедного лорда Уитворта, что тот, конечно, взорвался! Наш посол уже оставил Францию! Мне известно об этом от американского посла.
— Когда это произошло?
— Каких-то несколько дней назад. — Миссис Дюнде наклонилась к ним ближе и зашептала: — Бонапарте продал половину тамошнего континента — земли, которые они называют Луизиана, — американцам и прикарманил пятнадцать миллионов. И собирается потратить их на войну с нами! Французы захватили всех англичан в возрасте от восемнадцати лет до шестидесяти, и все они стали détenus. Им придется остаться тут, пока Наполеон не отменит приказа. Ох, хвала Господу, что я оставляю этот город вместе с американским послом!
— Détenus? — переспросила, не поняв, Мэри. — Они задержаны?
— Я так и говорю.
Элджин старался собраться с мыслями. Не самое приятное для дипломата получать сведения такого характера от частного лица, разузнавшего их по дружбе с американским послом. Но они в течение долгих дней путешествовали в каком-то рыдване и, конечно, ничего не слыхали об объявлении войны. Мэри ухватилась за рукав мужа, но он успокаивающим жестом потрепал ее по руке.
— Мне неприятно слышать о том, что произошло с вашими английскими друзьями, но, как официальное лицо, я обладаю дипломатическим иммунитетом. А теперь, прошу прощения, но я должен позаботиться о леди Элджин. Она утомлена долгим путешествием.
Когда они последовали за носильщиком в комнаты, Мэри едва дышала от страха.
— Элджин, скажи, нас могут задержать тут?
— Что за чепуха, моя милая. Мне дал слово сам Талейран. А он второй человек во Франции после Наполеона.
Непоколебимая уверенность мужа и собственная слабость после долгого пути помогли Мэри спокойно провести ночь в огромной пуховой постели их номера. Она знала, что скоро им снова придется сниматься с места и отправляться в дорогу, а потому, что бы ни случилось наутро, ей лучше набраться сил за время ночного отдыха. Перед сном Элджин накапал им обоим лауданума, оставленного ему доктором. Свою дозу лекарства он запил большим бокалом французского коньяку.
— Следует по мере возможности пользоваться теми радостями, которые предоставляет нам ситуация, — заявил он жене.
В темноте они лежали в постели, Мэри потеснее прильнула к мужу, прижала ступни к его ногам. Именно в такой позе они провели все ночи своей супружеской жизни, и Мэри казалось, что эта близость гарантирует ей большую безопасность, чем присутствие тысячи янычар, или полицейских, или солдат любой армии мира.
Они забыли накануне задернуть шторы на окнах, и утреннее солнце разбудило Мэри много раньше, чем ей бы хотелось. Едва очнувшись от сна, она услышала стук в дверь, неохотно открыла глаза и увидела, что Элджин уже встал, поскольку на нем был утренний халат. Не успела она сказать и слова, как он уже вышел за дверь гостиничного номера. Мэри быстро вскочила и подбежала к дверям.
— В чем дело? — услышала она голос мужа.
Отвечавший ему мужчина говорил официально, равнодушно и так отрывисто, будто отдавал команду. Она надеялась, что знание французского подвело ее и что она неправильно поняла сказанное этим человеком. Мэри выглянула из комнаты и увидела, что перед ней стоит не посыльный из отеля, а человек в военной форме. Элджин молча прикрыл за ним дверь и обернулся к жене. Выражение его лица было изможденным, этой ночью он спал без маски и не успел надеть ее утром. Жалкий обрубок носа торчал посреди лица, красивые когда-то голубые глаза были обведены темными кругами.
— Приказ от Бонапарта, Мэри, — негромко выговорил он. — Я должен считать себя военнопленным.
Мэри отправила матери письмо с объяснениями, что хоть Элджин и является официально prisonnier de guerre и они вынуждены не покидать Париж, он не заключен под стражу. Более того, задержанию в Париже был придан нарочито светский характер, и подвергнутые ему, наравне с почти полутора тысячами англичан, которым также было запрещено покидать Францию, продолжают проживать в отелях. Дорожные паспорта были конфискованы, и за Элджином установлена слежка. Мэри сообщила матери, что в отеле есть прекрасный сад, где он может каждый день совершать прогулки. В пределах Парижа Элджину разрешается путешествовать сколько угодно, но выезжать за черту города запрещено.
На самом же деле возможность гулять в очаровательном саду Элджина не обрадовала, и настроение его резко ухудшалось по мере того, как время проходило, а разрешения оставить Францию все не поступало.
— Я не тот человек, который способен долго выдерживать неопределенность, — жаловался он жене.
Но теперь их жизнь была полна этой неопределенностью. Команде ныряльщиков в Греции предстояло с приходом весны продолжить работы, но никакие известия от них не доходили до Парижа. Французы патрулировали греческое побережье, охотясь за сокровищами, которые Элджины успели вывезти, и за теми, которые еще оставались на складе в Пирее.
— Если ты не видишь возможности их транспортировки, почему бы тебе не дать знать Лусиери, чтоб он свернул работы? — спросила она однажды мужа.
Для нее это было вопросом, продиктованным здравым смыслом. Зачем продолжать поиски, если не можешь вывезти то, что уже отыскал? Сейчас, когда Англия ведет настоящую войну с Францией, лорд Нельсон наверняка не предоставит ни одного военного корабля в распоряжение Элджина. И каким образом они смогут вывезти оставшееся, она просто не представляла.
— Ты никогда не понимала меня, Мэри! Никогда!
Последнее время он стал еще более нетерпимым, особенно с ней, но Мэри старалась не отвечать на эти выпады. Она продолжала помогать мужу чем могла, до последнего дня финансировала его предприятие. Она сумела убедить отца оплатить по прибытии груза в Англию таможенные сборы. Их величина достигла огромной цифры, это было целое состояние для любого человека, а мистер Нисбет еще нес расходы по содержанию троих детей. В середине июня она получила известие от матери о том, что дети благополучно прибыли. С тех пор как она в марте рассталась с ними в Неаполе, прошла целая, преисполненная мучений вечность.
— Твоя матушка пришла в такой восторг от внуков, что представила их королю! — воскликнула Мэри.
Она весело размахивала полученным письмом, пытаясь отвлечь мужа от мрачных мыслей.
— Хоть она и называет их «маленькими греческими дикарями, даже не знающими английского». Но она обожает своих внучат!
— Я в этом не сомневался, — отвечал тот. — В этом письме нет известий о прибытии мраморов? Может оказаться, что вся коллекция уже находится в руках французов! Неизвестность становится просто невыносимой.
Действительно, корреспонденция между двумя странами, которая никогда не была регулярной, теперь оказалась практически блокированной вследствие военных действий. Французские чиновники вскрывали письма, как те, которые отправляли Элджины, так и адресованные им. Мэри предприняла попытку переслать весточки родным через леди Твидейл, которая, к общему удивлению, получила разрешение вернуться на родину. Но эту добрую женщину остановили на границе, и вся корреспонденция и документы, что были при ней, оказались конфискованными. Миссис Дюнде предложила отправить письма с нею, но предупредила, что женщин, случалось, даже обыскивали в поисках писем. Мэри была в отчаянии, не получая известий о детях. Их портрет она держала у кровати и принималась отчаянно целовать, когда становилось особенно грустно.
— Они, наверное, думают, что мы их бросили, — жаловалась она мужу.
— Ерунда. Они разумные дети, — отвечал тот, — и имеют прекрасный присмотр. Ни твой отец, ни доктор Скотт не допустят у них таких мыслей.
Мэри стала приглашать на вечерние чаепития знакомых, от души надеясь, что их английские и шотландские гости сумеют повысить настроение мужа. Погода в Париже стояла ужасная, дождь начинался каждый день аккуратно после обеда, а гром грохотал так громко, что у нее появились приступы головной боли. Одним на удивление ясным днем им нанес визит не кто иной, как граф Себастиани, старый поклонник Мэри. Он прослышал об их неприятностях и пришел с предложением оказать помощь.
— Я непременно поговорю с Наполеоном о вас, лорд Элджин, — пообещал он. — Он настроен негативно по отношению к вам, как вы знаете, но я обладаю некоторым влиянием на него.
Элджин был счастлив позабыть о старом соперничестве, лишь бы обрести свободу. Он дошел даже до того, что оставил Мэри наедине с французом, а сам отправился на прогулку в сад.
— Мы ценим ваше сочувствие, граф Себастиани.
Мэри старалась говорить как можно более официально, помня об их последнем свидании, во время которого граф предложил ей стать его любовницей. Она заметила, что он не лишился ни капли своего обаяния, и понимала, насколько опасным для нее может быть этот человек.
— Я так много рассказывал Жозефине о вашей красоте и вашем уме, что она заинтригована, леди Элджин. Я шепну ей на ушко несколько слов, чтоб она замолвила словечко за вашего мужа.
— Мы будем счастливы.
Мэри отлично помнила, как убедительно умеет шептать этот человек в женское ушко.
— Вам следовало бы посещать по вечерам оперу. Жозефина поглядит на вас, и я, может, сумею представить вас ей. У нее доброе сердце, и она питает слабость ко мне.
«Охотно верю», — невольно подумала Мэри, глядя в красивые глаза.
О, этот человек умел волновать женщин. И время, казалось, шло ему на пользу, давая возможность шлифовать опыт. Но Себастиани был джентльменом и не пытался воспользоваться ситуацией, в которой оказалась Мэри. Он только предложил свои услуги, что сделало его более привлекательным в ее глазах.
Мэри рассказала мужу об этом предложении, но он отказался выходить по вечерам и посещать оперу. Не желая скучать в одиночестве, оплакивая свое положение, Мэри стала приглашать несчастных изгнанников в гости играть в вист. Слух о ее приемах скоро разнесся по всему Парижу, и англичане, что были в городе, — и кое-кто из дипломатов других стран — стали сражаться за честь бывать на вечерах у леди Элджин. Так однажды в их доме появился с собственной колодой карт один шотландец, уверявший, что знает Мэри с детства.
— Репутация леди Элджин как первоклассного игрока опережает ее, — так ответил он на приветствие Элджина. — Я позволил себе принести свою колоду из боязни проиграть тут не только наличные, но и все мои шотландские земли в придачу.
Он обернулся к Мэри, подал колоду и поклонился, не будучи представленным. Она не подала руки для поцелуя — перед нею все-таки был шотландец, что она поняла по акценту, — но он поднял ее ладонь и поднес к губам. И ей не показался невежливым этот поступок. Причиной ему была не невоспитанность, а, скорее, какое-то внутреннее побуждение. Элджин отнесся к этому поцелую не так снисходительно.
— Слишком долго на континенте, не так ли, старина? — проворчал он.
— Au contraire, Элджин, кажется, слишком мало. — И посетитель отпустил руку Мэри. — Роберт Фергюсон, леди Элджин. Из Рейта. Согласитесь, не чудо ли то, что мы с вами впервые встретились именно здесь. Ведь, бывало, я мальчишкой выглядывал из окон и махал вам, пока вы гуляли в вашем Арчерфилде. Наши поместья находятся на противоположных берегах Фирта.
— Рада приветствовать вас, мистер Фергюсон, — сказала она (конечно, это имя было ей прекрасно знакомо). — Мне казалось, что вы оставили Шотландию, когда я была еще ребенком.
— Это действительно так. Не испытываю тяги к летаргии деревенской жизни. Я геолог по профессии и люблю путешествовать. Да и новые города меня интересуют.
«И радикал по репутации», — подумала она, припомнив местные сплетни о нем, которые всегда огорчали отца Роберта Фергюсона, заядлого консерватора.
Роберт был высок, много выше, чем даже Элджин, и красив, но не так, как был красив ее муж до болезни, изуродовавшей его черты. Лицо Фергюсона поражало какой-то сильной красотой. Выглядел он моложаво, несмотря на поредевшие волосы. Костюм имел безукоризненный. Не щегольской, подумала Мэри, но несущий печать отменного вкуса.
— Все еще увлекаетесь заговорами против Короны, мистер Фергюсон? — поинтересовался Элджин.
Он улыбался, но по металлическим ноткам в его тоне Мэри догадалась, что ее муж не испытывает симпатии к гостю. Элджин откровенно не разделял антимонархических убеждений.
— Пользуюсь для этого каждой возможностью. В последний раз даже не далее как на прошлом вечере у мадам де Сталь. Вы не читали ее эссе по этому вопросу?
Роберт тоже улыбался, но в его голосе звенел тот же металл.
Мэри вежливо покачала головой, давая понять, что эссе не читала, но Элджин был более категоричен и со смехом произнес:
— В самом деле, Фергюсон, вы переходите все пределы!
— Вам не доводилось бывать на приемах мадам де Сталь?
— Конечно приходилось. Думаю, на них бывал каждый мужчина, включая и вашего мистера Питта.
Элджин, как всякий тори, ненавидел премьер-министра Уильяма Питта, который был вигом. Занимая пост советника короля, он проводил, как Элджин всегда подчеркивал, политику умиротворения.
— Какого черта, Элджин! Мы, кажется, здесь все союзники, поскольку имеем общего врага, разве нет?
Двое мужчин обменялись рукопожатием, хлопнули друг друга по спине, и политика отступила, когда они начали говорить о доме. Гости разошлись, а Фергюсон задержался на некоторое время, и они с Элджином осушили по бокалу портвейна.
Скоро шотландец научился выманивать Элджина из отеля, и они стали бродить по улицам Парижа, посещая лавки торговцев стариной и предметами искусства. В результате на протяжении всего нескольких недель Элджин составил коллекцию из пятидесяти четырех картин старых мастеров, наряду с тем, что приобрел многие предметы меблировки, шандалы, канделябры, кувшины, вазы. Он также свел знакомство с виноторговцами, дюжинами закупая у них упаковки лучшего коньяка для Брумхолла. Терракота, фарфор, столовое серебро — все это было приобретено Элджином в огромном количестве за считаные дни.
— У Фергюсона отличный вкус, — однажды сказала Мэри мужу. — И по-видимому, он не ограничивает себя в расходах.
Она хотела таким образом намекнуть Элджину на то, что ему следует быть экономнее. Им не разрешили покидать пределы Франции, но жить тут приходилось на собственные средства. Отель был очень дорог, и Мэри предложила было снять в Париже особнячок, чтобы как-то снизить расходы, но теперь она думала, что при обилии соблазнов и увлечении Элджина покупками ее попытки сэкономить не увенчаются успехом.
— Мистер Фергюсон очень богат, Мэри. Я просто поверить не могу, что человек с такими средствами, к тому же тот, кому предстоит унаследовать прекрасное и обширное поместье, может увлечься правительственными реформами и проектами перестройки экономической системы. Он джентльмен, этого у Фергюсона не отнимешь, но, на мой взгляд, для шотландца он несколько неуравновешен.
Фергюсон стал предметом частых обсуждений между двумя супругами. Сейчас, когда на них не лежала забота об управлении посольством и в отсутствие детей, они практически лишились всех тем для бесед, кроме обсуждения своих новых знакомых.
— Он и вправду убежденный холостяк? — спросила Мэри.
— Да, ходят слухи. У него была скандально громкая связь с одной дамой, немецкой графиней, у которой есть от него сын. Мальчишку, кажется, воспитывают в каком-то пансионе.
— Но они не могут жить вместе открыто? Эта графиня любит мужа?
— Вовсе она его не любит. Но отец ее мужа оставил ему все состояние, и поэтому она не хочет с ним расстаться. При разводе ее, разумеется, лишат всяких прав на деньги, и ей такой исход не может понравиться. Хоть я и не сомневаюсь, что Фергюсон обеспечил бы ей безбедную жизнь.
— Как трагично! — воскликнула Мэри.
Эта история показалась ей страницей из романа.
— Ну, Фергюсон вечно в кого-нибудь влюблен. И ему всегда отвечают взаимностью.
— Он довольно щедр, — заметила она.
В недавнее время шотландец догадался о ее вкусах и иногда преподносил ей дорогие пустяки: фарфоровую чашку, коробку великолепного французского шоколаду или какой-нибудь забавный камешек из своей богатой геологической коллекции редких минералов.
— Оставаясь политическим экстремистом, он не расстался с повадками настоящего джентльмена.
— Именно его демократические склонности и нелюбовь к светским условностям мешают ему осесть на месте. Он не хочет жить на родине и, как он говорит, «стать помещиком». — Элджин пародировал Фергюсона, произнося эти слова. — Хотя что в этом можно найти плохого, лично я понять не могу и полагаю, что взрослому и зрелому мужчине желать другой судьбы нечего.
Здоровье Элджина во влажном климате французской столицы стало ухудшаться. Он предположил, что ему неплохо было бы отправиться в Бареж, городок на юго-западе Франции, и попринимать тамошние воды, знаменитые своим полезным действием. Мэри обратилась к Себастиани, тот апеллировал к Наполеону, через несколько недель разрешение было получено, и супруги Элджин отправились в путь. Роберт Фергюсон решил их сопровождать.
В Бареже их посетил граф де Шуазель-Гоффье, бывший прежде послом Франции в Порте. Элджин был поражен, увидев у себя человека, который на протяжении нескольких лет являлся его отъявленным врагом. Граф де Шуазель-Гоффье был одним из самых серьезных коллекционеров в мире и провел годы на Востоке, пытаясь прибрать к рукам парфенонские сокровища, в итоге попавшие в коллекцию Элджина. Именно он нанимал осведомителей, докладывавших ему о приобретениях англичанина, и именно он саботировал, как мог, все его усилия. Граф даже не делал секрета из своей откровенной зависти, он дал клятву приобрести античные ценности для Наполеона, который мог заплатить за них огромную сумму, и для Франции.
Когда этот человек показался в дверях, на лице его были видны слезы.
— Лорд Элджин, я прибегаю к вашей помощи. Мы с вами враги, но имеем общую страсть, поглощающую наши силы.
Граф де Шуазель-Гоффье объяснил, что после революции, когда богатства аристократии были конфискованы восставшим народом, он предпочел хранить приобретенные им коллекции мрамора спрятанными в Греции.
— Я потратил все свое состояние, деньги, унаследованные от семьи, поместья, чтоб собрать эти сокровища. Я настоящий банкрот. Наполеон согласился выкупить их у меня и передать в Лувр и даже намеревался осуществить за счет казны их доставку из Греции. Но корабль, на который все они были погружены, подвергся атаке флота адмирала Нельсона. Они захватили его!
Элджин объяснил посетителю, что он хоть и полон сочувствия, но, оставаясь во Франции, мало чем может ему помочь. Затем, подумав, согласился написать несколько строк адмиралу и попросить вернуть некоторые из мраморов, те, которые являлись личной собственностью графа.
— Merci, милорд. — Граф де Шуазель-Гоффье был так обрадован предложением Элджина, что, казалось, готов расцеловать его в щеки. — Я разорен! Полностью разорен. Всю жизнь я отдал собирательству античностей, а теперь эти великолепные редкости пропали!
— Я обещаю вам сделать, что могу, — заверил его Элджин.
— Но я должен предупредить вас, — на прощание сказал француз, — Наполеон взбешен этой потерей и жаждет мести.
Когда граф ушел, Мэри некоторое время озабоченно молчала, обдумывая услышанное. В эту минуту она не сомневалась, что их с Элджином подстерегает судьба несчастного графа де Шуазель-Гоффье. Из Греции наконец пришло сообщение, что некоторые предметы из затонувшего груза могут быть спасены. Несмотря на свои суеверия, греческие рыбаки-ныряльщики сумели преодолеть страхи — возможно, благодаря обещанным им деньгам — и разработали способ спасения груза. Со дна моря было вытащено уже шестнадцать корзин, и написавший об этом Элджину переводчик с оптимизмом заверял, что они сумеют вытащить и остальное. Но это еще не решало всей проблемы в целом — уберечь античные ценности от французов и доставить их в Англию. Счета Элджина имели огромный перерасход. Время, проводимое ими во Франции, также стоило немало.
Вскоре начались неприятности. Лусиери писал из Афин, что банкир Элджина отказался финансировать его, Лусиери, деятельность. Во Франции им приходилось жить в кредит, а в нем уже было отказано. Мэри понимала, что подступает время расплаты, Элджин же продолжал скупать произведения искусства, свезенные в Париж со всей Франции. На водах, возможно, оттого, что он каждый день в течение двух часов принимал ванны, его настроение заметно улучшилось, но не настроение Мэри. Она скучала по детям.
Когда граф де Шуазель-Гоффье оставил их, Элджин был до крайности взволнован.
— Ты слышала, Мэри? Если я не проявлю достаточной бдительности, со мной может случиться то же самое. Мы должны сделать все возможное, чтоб ускорить спасательные работы.
— Но как мы можем добиться этого?
Она понимала, о чем он: нанять больше рабочих, купить новые суда для перевозки, тратить еще больше средств, чем они тратили до сих пор. Но у Мэри имелся другой план, ей казалось более правильным взять контроль за расходами в свои руки. Но для этого она должна вернуться домой.
— Я посоветовалась с Себастиани, — заговорила она. — Он считает, что, вернувшись в Париж, я смогу получить дорожный паспорт. Он убедил Наполеона, что мне можно разрешить вернуться домой к сроку родов.
— Как? Без меня?
— Но, дорогой, тебя они не собираются освобождать. А наши дети остаются все это время без матери. Я хотела бы в этот раз родить дома, Элджин, чтоб доктор Скотт заботился обо мне, чтоб рядом была моя мама. О, прошу тебя, дорогой. Когда ребенок родится, мы сможем вернуться в Париж и жить тут вместе.
— Может быть, ты и права, Мэри. Оказавшись в Лондоне, ты сможешь присматривать за поступающими грузами. Кроме того, оттуда легче вести переписку с нашими агентами.
Мэри показалось, что Элджин с радостью ухватился за эту идею, и она была в восторге, что не придется вести борьбу, пытаясь убедить его.
— Я с радостью провожу леди Элджин в Париж, — предложил Фергюсон, едва услышал эту новость в тот же вечер за обедом.
— Очень любезно с вашей стороны, мистер Фергюсон, — сказала Мэри.
Он уже осмотрел все произведения искусства и предметы меблировки, что предлагались в округе, принял прописанные воды и теперь скучал.
— А вы не вернетесь в Париж? — спросил он Элджина.
— Мое здоровье здесь улучшилось, а в городе мне становилось хуже. Кроме того, Наполеон, не видя меня перед глазами, возможно, забудет о моем существовании, и мои бумаги на выезд будут подписаны.
Когда Мэри и Фергюсон прибыли в Париж, никакого дорожного паспорта для нее там не было оформлено. Фергюсон, увидев, как она вздрогнула от ужаса, предложил попытаться разузнать, в чем может быть дело. После нескольких часов отсутствия он вернулся побледневшим, а выражение его лица не сулило ничего хорошего.
— Что случилось, мистер Фергюсон? Мне следует написать просьбу о паспорте?
— Вам не разрешено покидать Францию, леди Элджин. Я был в канцелярии Наполеона, так что передаю вам не слухи, а истинные сведения о положении дел. Прошу вас, не расстраивайтесь. Я здесь и помогу вам, мы найдем способ исправить дело, обещаю вам. Клянусь честью.
Помолчав, Фергюсон продолжал:
— Англичане арестовали генерала Бойера, командующего кавалерией Наполеона. И последний решил жестоко отомстить за это.
Свет померк в глазах Мэри, когда она услышала слово «отомстить». Месть. Она зажмурилась, вспомнив страшные образы своего ночного кошмара — хлопанье огромных черных крыльев, настигающие ее грифоны, мольбы Элджина о помощи.
— Леди Элджин! — Фергюсон взволнованно схватил ее руку. — Очнитесь, прошу вас. Леди Элджин! Мэри!
Звук голоса, произнесшего ее имя, вывел ее из забытья. Услышав его, она открыла глаза и взглянула на Фергюсона.
— Скажите же мне, что с ним.
— Наполеон арестовал лорда Элджина. Он подвергнут заключению, его содержат в лурдской крепости.
