Где я росла и воспитывалась — вот, пожалуй, что надо знать обо мне. Это гораздо важнее, нежели понять, отчего меня раздражала Дейрдре или почему меня называли Пенни — именем, которое я презирала (потом, правда, полюбила). Узнав, где я росла, становится ясно, почему у меня всю жизнь складывались столь напряженные отношения с работой и мужчинами. Я жила в странном месте, в доме, полном магии, — в мамином имении Прэри Блафф, штат Иллинойс. То самое лето, когда мои отношения с мамой вконец испортились, было летом 1974 года — тогда действующий президент США впервые был вынужден уйти в отставку. Детство мое было очень счастливым. Я росла в большом красивом доме, окруженном многими акрами земли, требующей заботы и ухода. У меня были котята, сад и спальня с бледно-розовыми обоями. Еще я посещала театральный кружок колледжа Прэри. И, как любая девочка, очень любила свою маму и считала ее самой красивой и сильной на свете. В 1961 году, когда я родилась, маме было всего восемнадцать. Мне рассказывали, что папа, выдающийся футболист из студенческой команды «Линкольн-Парк Хай», в 1964 году погиб в автокатастрофе на скоростной трассе I-94. Он так ни разу меня и не увидел, а мама никогда не говорила ему, что ждет ребенка. Официально они не были женаты. Когда я спрашивала, где мой папа, мама отвечала: «На небесах». И я представляла себе волшебную картину: облака, арфы, счастье.

Я росла, и дом занимал меня все больше, гораздо больше, чем отец. Прадед построил его в середине 90-х годов девятнадцатого века. Он выращивал кукурузу и соевые бобы, держал цыплят и коров. В начале двадцатого века некий промышленник предложил ему за земли огромную сумму денег, и ухоженные прежде сады и поля превратились в луга. Нашей семье разрешили пожить в доме на птичьих правах. Для своих же домочадцев новый владелец построил большую разукрашенную летнюю резиденцию. Мой прадед решил использовать ферму как дачу и перевез семью с Юга в Чикаго, где занялся инвестициями в недвижимость, возводил многоквартирные жилые комплексы и дома всего на три квартиры на юго-западе Чикаго. Но со временем мы вновь переселились в родные места и стали жить в разукрашенной резиденции, поскольку к тому времени сооружение превратилось почти что в руины: промышленник умер, а его семья совсем не интересовалась домом. Вскоре прабабушка смогла восстановить его, и дом предстал в прежнем блеске и очаровании.

Еще ребенком моя мама, Анна-Мария, проводила летние каникулы в Прэри Блафф. Чтобы беременность ее не стала заметна окружающим, дед Энтуистл перевез ее в имение из Линкольн-Парка. Там она и родила, за год до начала масштабной черной миграции, когда белое население спешно покинуло окраинные районы Чикаго. Это привело деда к почти полному разорению. Дед с бабушкой давили на маму, требовали, чтоб она отдала меня на удочерение, и даже подобрали подходящую бездетную пару. Но мама крепко прижимала меня к груди и твердила, что никому и ни за что не отдаст свое дитя. Впервые она восстала против воли родителей, особенно матери, которая, как я узнала позже, даже пыталась подделать подпись дочери на документах об удочерении. За этим неблаговидным занятием ее застукал дед. И первым делом добился увольнения секретарши из родильного дома.

В конце концов он смирился с тем, что незаконнорожденная девочка будет воспитываться как его родная внучка, и позволил маме остаться в Прэри Блафф вместе со мной. Чикагский рынок недвижимости пришел в упадок, а без дополнительных доходов усадьбу было невозможно содержать. Тогда дед с бабушкой решили превратить ее в пансион. В вестибюле на первом этаже была установлена стойка с колокольчиком и журналом регистраций. Маме понравилась затея с пансионом, она даже придумала ему название «Усадьба Прэри», которое у меня ассоциировалось с сумасшедшим домом. В каком-то смысле пансион таковым и являлся. В нем перебывало немало вполне нормальных женщин, но, по непонятным мне причинам, «Усадьба» привлекала героинь, мечтавших найти покой и отдохновение от бурных житейских перипетий. На протяжении трех недель в саду в гамаке дремала мадам Бовари, которую бросил неверный Родольф. Пенелопа лениво поедала наш фирменный чечевичный суп в ожидании Одиссея. Дейзи Бьюкенен бесконечно долго принимала ванну после пробежек с Миртл Уилсон. Мама была заядлой любительницей чтения. Уже в семь лет она наизусть знала «Таинственный сад» и «Принцессу на горошине». Ей всегда было известно, чем заканчивались истории наших гостий, но она вела себя так, как будто не имела об этом ни малейшего понятия. В доме был чердак, где под замком хранились книги. Они были аккуратно расставлены в шкафах соснового дерева, тоже запиравшихся на замок. Маме не хотелось, чтобы Анна Каренина узнала о своей трагической кончине под поездом.

В раннем детстве я не могла разобраться, кто из постоялиц является героиней, а кто нет. Иногда гостью выдавало состояние летаргического сна, в котором она пребывала почти постоянно, или непрерывные рыдания, или чрезмерный аппетит. Мама же сразу узнавала, кто есть кто, но рассказывала мне об этом только после отъезда постоялиц. Она боялась, что я проявлю бестактность и попытаюсь вмешаться в их судьбы. Но в то самое лето мне отчаянно захотелось, чтобы мама стала мне доверять; захотелось засиживаться с героинями допоздна, слушать и кивать, как мама, угощать их попкорном и никогда не давать советов. Не могу сказать, чтоб я предпочитала героинь обычным постоялицам, а вот мама… та да. Она очень трепетно относилась к любым проявлениям их переживаний, как никто, умела разговорить любую. В тринадцать лет я считала, что напрочь лишена подобных талантов. И теперь мама носилась с Дейрдре как с писаной торбой, ставила ее интересы превыше моих (хотя и не подозревала, что Дейрдре — героиня). Мне всегда казалось, что у мамы и героинь есть какой-то общий женский секрет. Я стала тайком пробираться на чердак, где было жарко и душно, как в парилке, и перелистывать мамины книги. Пылинки плясали в лучах солнца, пробивавшегося в окошко этого кукольного домика, а я получала новые знания.

— Почему большинство из них умирают? — как-то спросила я маму.

— Все мы умрем, дорогая, — последовал ответ.

— Знаю. Но неужели писатели не могут придумать ничего получше? Разве обязательно травиться или кидаться под поезд?

— Это обычный способ создать драматический финал, — сказала она. — Некоторые из этих женщин — часть длиннющих романов. Должно же ждать читателя хоть какое-то вознаграждение, раз он проявил терпение и добросовестно прочитал все пятьсот или шестьсот страниц.

— Но ведь эти женщины… они же ненастоящие!

— Пенни… будь добра, принеси таблетки из шкафчика. Кажется, мигрень начинается.

Однако, как любая тринадцатилетняя девчонка, я прекрасно знала, чем допечь мать. Она ничем не могла доказать, что наши гостьи ненастоящие. Они обгладывали до костей куриные ножки, оставляли пучки волос на расческе в ванной. Когда зимой они дышали на оконные стекла, там оставался туманный след. А в один прекрасный день они исчезали.

Только не спрашивайте, как героини находили путь к «Усадьбе» (и одному Богу известно, почему они носили современные платья). Их никогда не интересовала техническая сторона такого сложного дела, как содержание пансиона. Они только и знали, что вести долгие разговоры, их занимали лишь собственные мысли и чувства. Героини начали появляться, когда мама была еще маленькой, и приезжали только в «Усадьбу». В доме на Линкольн-Парк их и в помине не было. Хотя мама смутно вспоминала каких-то загадочных красавиц, которые якобы склонялись над ее колыбелькой. Одну из них она запомнила особенно отчетливо (то была первая героиня, о которой она мне рассказала). Появилась эта дама, когда маме исполнилось пять лет.

Она проснулась среди ночи оттого, что в комнате кто-то был. Мама протерла глазки и увидела в изножье кровати молодую женщину с длинными волосами. Мама села на постели и растерянно заморгала. Девушка была невероятно хороша собой — волна длинных шелковистых волос, фарфоровая кожа. Мама разинула рот от изумления, а когда глаза привыкли к темноте, в свете ночника увидела на полу что-то блестящее. То была целая река волос, ниспадающих с плеч незнакомки на пол, шелковистые волны и локоны занимали все пространство вокруг кровати, огибали тумбочку, «стекали» в игрушечную колыбель для куклы. Мама встревожилась — вдруг ее любимый пупс задохнется под этой волной? — вскочила с постели и принялась разгребать волосы, чтобы извлечь на свет Божий драгоценного пупсика с негнущимися ногами.

— Все в порядке, — с облегчением выдохнула мама. Затем похлопала куколку по спине, и из дырки-рта вытекло несколько капель воды. Мама облизала пластмассовые губки пупса и протянула незнакомке руку. — Я Анна-Мария.

Рапунцель улыбнулась и пожала ей руку. Глаза ее были полны слез.

— Что случилось? — снова встревожилась мама.

— Мои волосы такие тяжелые! От их веса болит голова!

— Ложитесь, отдохните немного. — Мама похлопала ладонью по подушке.

Рапунцель легла, мама стала растирать ей виски и выслушала историю несчастной красавицы. Оказывается, злая колдунья заперла ее в башне, где не было ни лестниц, ни дверей, лишь одно крохотное оконце наверху. В то время мама, конечно, не могла понять фаллическую символику этого образа. Но судьба девушки потрясла ее.

— И вы не могли выйти оттуда? Даже погулять?

Рапунцель отрицательно покачала головой.

— Каждый день, когда госпожа Готель уходила, в башню по моим волосам поднимался прекрасный принц. И вот однажды он принес мне целый моток шелковой веревки, я сплела из нее лестницу и убежала!

— А этот принц был действительно красивый?

Они перешептывались целый час, пока не уснули. А когда мама проснулась, длинноволосой красавицы уже не было.

За завтраком Анна-Мария рассказала родителям, Эдит и Генри, о ночной гостье.

— Так это же Рапунцель, — сказала ее мама.

— Ты ее знаешь? — спросила Анна-Мария.

— Это героиня одной немецкой сказки. Она тебе просто приснилась. Наверное, я читала тебе эту сказку.

— Что-то не помню.

— Верно, — заметил отец. Сложил «Уолл-стрит джорнал» пополам, положил возле тарелки с яичницей. — Злая колдунья узнала о визитах прекрасного принца, страшно рассердилась и отрезала Рапунцель волосы, а потом прогнала ее в пустыню.

Он взял кофейную чашку и одним махом осушил ее до дна.

Наша служанка Грета была родом из Шварцвальда. В ту пору она была еще совсем молоденькой девушкой, складной, с мускулистыми икрами и пышным бюстом. Услышав родную немецкую сказку, она вытерла руки о фартук и вмешалась в разговор.

— А потом ведьма заставила принца подняться на башню и до смерти его напугала!

Мама разрыдалась.

— Бедняжка Рапунцель!

— Генри, Грета, прекратите сейчас же! — Бабушка достала из кармана фартука носовой платок и поднесла к носу Анны-Марии. — Высморкайся, будь добра!

— Анна-Мария, куколка моя, не плачь. — Генри посадил маму на колени. — Разве ты не до конца прочла эту сказку? Принц блуждал по пустыне до тех пор, пока не нашел любимую девушку. Ну а потом… сама понимаешь, чем все кончилось.

— Чем? — всхлипывая, спросила моя мама.

— У них родились близнецы! Мальчик и девочка. И они жили вместе долго и счастливо.

— Правда? — все еще всхлипывая, спросила Анна-Мария.

— Давай прочитаем эту сказку вместе, когда Грета уберет со стола.

— Но мы читали ее раньше, точно вам говорю, — заметила Эдит. — Иначе с чего бы ей это все приснилось?

— Ничего не приснилось! Она была настоящая! — воскликнула Анна-Мария и бросила ложку в миску с овсянкой.

— Не дерзи, — сказал Генри.

— Еще одно слово, — начала Эдит, — и я…

Уже в пять лет Анна-Мария понимала, что сердить маму не стоит. А потому смирилась и больше не заводила разговоров о Рапунцель. В тот же день, немного погодя, Грета убирала в ее комнате и нашла на полу прядь волос длиной не меньше двадцати футов. Она намотала их на катушку и спрятала в сундук на чердаке. С тех пор между мамой и Гретой сложились особо доверительные отношения. На протяжении многих лет ее посещали самые разные героини. Она наслаждалась беседами с ними, их откровенностью и неувядаемой красотой, но никогда никому, кроме Греты, о них не рассказывала. Боялась, что, если мать узнает, это спугнет героинь, унизит их, как в свое время злые колдуньи, мачехи и жестокие королевы обижали и унижали Белоснежку, Розочку и Спящую Красавицу.

Кроме Греты мама кое о чем рассказывала и мне. Когда мне было пять — столько, сколько маме, когда к ней явилась Рапунцель, — она прочитала мне эту сказку, затем показала катушку с намотанными волосами, спрятанную на чердаке. Я с восхищением смотрела на длинную сверкающую прядь волос. В пять лет несложно поверить в то, что литературные герои существуют на самом деле. Мама предупредила, что это секрет, и мы обе поклялись никому ни о чем не рассказывать. Она велела принести мою любимую книжку «Спокойной ночи, луна». Мы положили руки на обложку и шепотом поклялись хранить тайну, чтобы ни одна живая душа никогда не узнала про героинь. Той ночью я лежала в постели и страстно мечтала, чтобы ко мне пришел кролик из книги Маргарет Уайз Браун и мы бы вместе пожелали луне спокойной ночи. Но утром мама объяснила, что герои и героини никогда не являются по заказу. Они приходят сами, по собственной воле.

Не знаю, возможно, мама обладала некой сверхъестественной силой, способной притягивать героинь, или же нам просто везло. Она не танцевала вокруг костра из полыни, не вызывала литературных духов и призраков. Напротив, мама всегда была очень пассивной. Кроме того, на нее давил груз несчастных судеб героинь — возможно, не меньше, чем на придумавших их писателей. Только ее положение было гораздо хуже. Судьбы наших гостий были известны ей раньше, чем им самим. Когда уезжала очередная героиня, мама начинала страшно тревожиться. В таком состоянии она могла пребывать неделями. Ее тревога меня злила, я ревновала, но что я могла понять в тринадцать лет! Иногда, пытаясь успокоить ее, я говорила: «Мам, они же не-на-сто-я-щи-е!»

Но сегодняшним вечером в лесу фантазии превратились в устрашающую реальность. Я поняла: если Конор возьмет меня в плен, это станет расплатой за мое недоверие и насмешки над мамой.