ГЛАВА 3

Уайтхолл кажется совершенно безлюдным. Через ворота, выходящие на Кинг-стрит, карета доставляет их к самому дальнему крылу дворца, далеко от главного входа, где Арлингтона наверняка узнают и уж непременно заметят его спутницу. Звероподобные телохранители министра отбывают вместе с каретой, скорей всего, выполнять очередное грязное поручение Арлингтона. Анна с министром стоят рядом с дрожащим пятном света, отбрасываемым закрепленным в стене факелом, под выходящей на улицу аркой в высокой каменной стене. Она догадывается: они кого-то ждут. И еще она догадывается, что Арлингтон кое-что от нее скрывает.

Она ставит чемоданчик на булыжную мостовую и всматривается в темноту безлунной ночи, всем существом ощущая, что вокруг ни души. Когда она была моложе, то вместе с отцом иногда посещала Уайтхолл, еще когда у нее не было Натаниеля, когда не было Сары. Как давно это было, кажется, в какой-то другой жизни, но общее расположение дворца она не забыла. За каменной стеной в кромешной темноте скрывается лужайка для игры в шары, а за ней густой парк со множеством тенистых уголков. С противоположной стороны, на самом берегу Темзы, громоздятся двух- и трехэтажные дворцовые строения, в которых освещены всего несколько окон в разных концах. Вместе с жилыми помещениями для полутора тысяч придворных дворец Уайтхолл представляет собой город в городе, где есть все: угольные и дровяные склады, кузницы, мануфактуры, множество кухонь, ювелирные и шляпные мастерские, казармы для стражи, часовни, церкви и конюшни. Всегда освещенный сотнями ярко пылающих свечей во время королевских приемов и званых вечеров для придворных, нынче ночью дворец тих и темен: не заметно в нем суеты, не слышно шума Лишь однажды она видела его столь же тихим и покинутым: в тысяча шестьсот шестьдесят пятом году, когда по городу бродила, наводя ужас на жителей, чума, и весь двор, до единого человека, бежал в Оксфорд.

Она прислоняется спиной к камню арки. Выйдя, наконец, из кареты, она почувствовала огромное облегчение, но голова все еще мучительно ноет. Стоит замереть, перестать двигаться и говорить, и боль утихнет, даст хоть какую-то передышку. Но она почему-то уверена, что такой возможности у нее не будет, по крайней мере, в течение ближайших нескольких часов. О, как хочется принять лекарство! Всего несколько капель, этого было бы достаточно, но не станет же она теперь наклоняться, открывать чемоданчик и так далее, демонстрируя перед Арлингтоном свою слабость.

Она украдкой бросает взгляд на бесстрастное лицо всесильного министра. Зачем он привез ее сюда — и почему таким страдным образом? Зачем вся эта таинственность? Неужели в город снова нагрянула чума, а он пытается это скрыть? Но при чем здесь она? С чумой ей не справиться, как и любому другому врачу. От этой болезни не существует лекарств ни здесь, ни на континенте, ни даже на Востоке, откуда она пришла. Анна уже не в силах сдерживать любопытство.

— Почему во дворце пусто? — спрашивает она.

— Король уехал в Хэмптон, и большая часть двора отправилась с ним, — отвечает Арлингтон.

Не похоже, чтобы он лицемерил.

— А с какой целью?

На этот вопрос он отзывается утомленной усмешкой и смотрит на нее недоверчиво.

— С какой целью? А разве Карлу нужна какая-то цель? Он — король. Он может делать все, что захочет, по собственной прихоти.

Пока он говорит, в глубине сада появляется какой-то огонек. Они молча наблюдают, как огонек приближается, растет и становится ярче и скоро превращается в незнакомого мужчину с фонарем.

— Наконец-то, — бормочет Арлингтон.

Мужчина поднимает фонарь до уровня плеч, густой мрак отступает, и Анна видит, что перед ними слуга: до блеска начищенные сапоги, шапка отливающих медью волос, в которых пляшут тусклые блики пламени. Он подходит ближе, и становится видно его лицо: чистая кожа, глаза слегка навыкате, густые брови и редкая бородка. Лет двадцать, не больше. Надменный нос, губы плотно, даже вызывающе плотно сжаты — если бы не ливрея, человека с таким лицом она приняла бы за аристократа. Оно ничего не выражает, кроме глубочайшей почтительности — такую маску предпочитают носить все, кто служит лицам могущественным, занимающим высокое положение в обществе. Впрочем, скорей всего, этого от них ждут сами лица, обладающие высоким положением и властью, а уж Арлингтон несомненно из тех господ, которым повинуются беспрекословно.

— Вы опоздали, — вместо приветствия говорит Арлингтон.

— Простите меня, милорд, — отвечает тот и, не дожидаясь приказа, нагибается и поднимает чемоданчик Анны.

— Вам известно, куда вы должны нас отвести?

— Да, милорд.

Все трое идут через сад по дорожке, освещаемой узким лучом света от фонаря. Всегда насыщенный дымом горящего угля и дров, который валит из многочисленных труб дворцовых строений Уайтхолла, воздух сейчас столь свеж и чист, что чувствуется даже запах чабреца и лаванды, задеваемых при ходьбе краями ее юбок. Чем ближе они подходят к воде, тем отчетливей ощущаются влажные запахи реки, приносимые густыми волнами тумана: вонь гниющего лишайника, тины и нечистот. Эти миазмы крадутся меж стенами зданий, заползают в сад и в каменную галерею, вымощенный каменными плитами крытый переход, соединяющийся с длинным рядом выстроившихся вдоль берега реки зданий, где находятся королевские покои. Далеко впереди, в самом конце, задрапированный проход ведет в анфиладу королевских комнат общего пользования. По галерее они идут, провожаемые суровыми взорами прежних королей, королев и их могущественных министров: словно огромные, мрачные призраки смотрят они на нее сверху вниз с развешанных по стенам больших портретов. Обычно в этой каменной галерее толпятся хитрые и коварные придворные, каждый из которых из кожи лезет вон, чтобы добиться милости короля и получить титул, поместье, должность или повышение по службе: жаловать все это может только он один. Поэтому нынче ночью крохотная процессия — министр с какой-то там тайной в душе, слуга с фонарем и семенящая позади, в полумраке, юная женщина — не кажется этим величественным соглядатаям достойной большого внимания.

Человек Арлингтона ставит чемоданчик Анны перед большой дверью красного дерева. Потом поднимает сжатую в кулак руку, дважды ударяет в дверь, коротко кланяется, поворачивается и уходит.

Дверь открывает молодая служанка; она приглашает войти и, кротко потупив глаза, спешно удаляется, не спрашивая, кто они такие и зачем явились. Лорд Арлингтон, похоже, не видит в этом ничего странного, но, как только они переступают порог, Анну охватывает тревога. Огромная гостиная, в которой они оказались, освещена весьма скромно, в ней горят всего несколько свечей, расставленные по разным углам: в самый раз, чтобы можно было ходить по комнате без риска расшибить себе лоб о стену или, споткнувшись о мебель, упасть на пол и переломать кости. Но даже в столь скудном освещении видно, что стулья обиты дорогой парчой, тускло мерцает позолотой панельная обшивка, и в высоких дорогих зеркалах ходят зыбкие тени. Интуиция подсказывает Анне, что в этой комнате обитает женщина, но мысль, что женщина эта — сама королева, она сразу отбрасывает. Всем известно, что король предоставил набожной и болезненной супруге, королеве Екатерине, апартаменты в Сомерсет-хаусе, довольно далеко отсюда, вниз по течению реки, что очень удобно для монарха, известного своими грешками. Однако гостиная выглядит так, что впору и самой королеве: роскошь поистине сказочная, если не считать того, что камин, размерами с приличный замок, холоден, а в люстрах отсутствуют свечи, и сами они подняты высоко вверх, до самого потолка. Тяжелая дремота, наводящая на мысль о смерти или злых чарах, кажется, опочила на всех предметах и пронизывает здесь самый воздух.

В дальнем конце комнаты неожиданно, словно по волшебству, возникает женская фигура — впрочем, разве может быть иначе в этой погруженной в полумрак, сонной атмосфере? Если это привидение, то в этом нет ничего удивительного. Но за спиной призрака — твердая стенка, покрытая позолоченной панельной обшивкой… или стенка эта лишь кажется твердой? Может быть, в ней есть какая-то тайная дверца? Выглядит женщина довольно зловеще, тем более что одета она во все черное.

— У вас кто-нибудь умер? — спрашивает Анна.

Не отрывая глаз от призрака, идущего прямо к ним, Арлингтон качает головой.

— Это старая история. Она носит траур по своему мужу.

— И давно он умер?

— Около пятнадцати лет назад.

Довольно длительный, даже нарочито длительный траур. Женщина приближается так неторопливо и плавно, что в голове у Анны возникает образ фрегата с черными парусами, который тихо скользит по бескрайним морским просторам. Движение ее сопровождают лишь негромкие звуки: едва слышное шуршание черной парчи, легкое шарканье черных туфель по паркетному полу и глухое позвякивание прячущихся в складках бархатного манто двух медных ключей, прикрепленных к поясу длинным шнуром. Лицо ее обрамляет черный шелковый капюшон во французском стиле, прошитый по краю, чтобы держал форму, тонкой проволокой. Он закрывает ей всю голову и украшен большой, оправленной в золото жемчужиной.

Не дойдя до них нескольких шагов, женщина останавливается. Высокого роста, совсем как мужчина, она очень стройна, и это не могут скрыть даже пышные юбки. Светлые волосы ее зачесаны назад, и локоны свисают по обеим сторонам шеи. Лицо ее изумительно: пятнадцать лет назад она, должно быть, была необыкновенной красавицей. И даже сейчас, когда время взяло свое, всякий сказал бы, что эти соболиные брови, эти глаза с золотистым оттенком и кожа цвета слоновой кости, не знавшая ни белил, ни румян, достоинства которых с лихвой окупает единственная крохотная черная родинка в верхней части правой щеки, — все, все находится в удивительной гармонии с прекрасным лицом ее, почти жестоким в своем совершенстве. Она слегка разворачивается и делает в сторону лорда Арлингтона реверанс, и Анне сразу бросается в глаза серьезный изъян ее красивой головки: отсутствие нижней части левого уха и прямой тонкий шрам, протянувшийся вдоль скулы от несуществующей более мочки почти до правого уголка ее рта.

— Мадам Северен, — произносит лорд Арлингтон.

И снова, в который раз за столь короткий промежуток времени, Анна не может не удивиться: в голосе министра с его непроницаемым лицом она слышит глубочайшую почтительность и вместе с нею даже как будто страх. Женская интуиция подсказывает ей, что Арлингтон был когда-то влюблен в эту женщину, с которой сейчас обращается столь учтиво.

— Это девица, о которой я вам рассказывал, — говорит он, на этот раз сохраняя свое обычное бесстрастие в голосе, — То есть, я хотел сказать, дама.

Мадам Северен поворачивается к Анне с тонкой улыбкой, в которой нельзя не почувствовать некое коварство.

— Будьте добры, пойдемте со мной, — говорит она.

В самом конце длинного коридора расположена спальня. Здесь так же темно, как и в гостиной, которую они только что покинули, исключение составляет лишь жарко пылающий камин. Несколько горящих свечей позволяют увидеть изящные гобелены на стенах и диковинные предметы меблировки: богато расписанные ширмы и золотые вазы, шкатулки и ларцы в восточном стиле. В огромной кровати с пологом розового шелка на четырех столбиках, утопая во множестве пуховых подушек и накрытая по подбородок пуховым же одеялом, столь легким и воздушным, что оно более смахивает на гряду облаков, лежит Луиза де Керуаль, фаворитка короля.

Она серьезно больна. Анна не столько видит это, сколько чувствует, поскольку стоит достаточно далеко и лица Луизы ей не разобрать. Мадам Северен пересекает комнату и, осторожно погладив чело своей госпожи, шепчет ей на ухо несколько успокаивающих слов по-французски. В этой огромной кровати любовница короля похожа на хрупкую куклу, помещенную в выложенную ватой и шелком коробку.

— Мадемуазель де Керуаль, — мягким голосом объявляет Арлингтон, подтверждая то, что Анна уже и без того знает. — Надеюсь, вы понимаете, что она значит для короля?

— Да.

Как и всякий другой житель Лондона, Анна наслышана о бурной романтической стороне жизни Карла, порой принимающей и сомнительные формы. Луиза де Керуаль, бывшая фрейлина его покойной сестры, принцессы Генриетты Анны, а теперь официально фрейлина королевы, — последняя любовница короля. Титул фрейлины она носит лишь для соблюдения приличий, поскольку в качестве таковой никаких особенных обязанностей у нее нет. Она также самая юная из всех бывших любовниц короля, ей всего двадцать два года, но англичанам больше всего не нравится в ней то, что она француженка и католичка. Совсем недавно она родила Карлу мальчика, у Карла это тринадцатый ребенок, у нее же первенец. Как и трех других его внебрачных сыновей (законных детей у короля нет, королева не смогла родить ему ребенка), мальчика назвали Карлом. Несмотря на все неприятие ее в глазах протестантской нации, несмотря на множество слухов и сплетен о том, что Луиза де Керуаль — шпионка Людовика XIV, в сердце английского короля эта женщина затмила всех своих соперниц. Нет, конечно, от других женщин он не думает отказываться, не отрекается и от прежних любовниц. Его давняя возлюбленная Барбара Вильерс, графиня Каслмейн и мать пятерых его детей, хотя теперь уже нечасто бывает близка с королем, все еще живет в роскошных апартаментах неподалеку от площадки для игры в шары и сохранила значительное политическое влияние. Нелл Гвин, когда-то продавщица апельсинов, которая потом стала актрисой, живет в неге и роскоши на Пэлл-Мэлл, по другую сторону Сент-Джеймского парка в доме, который ей подарил король. Второй ребенок Нелл от его величества по всем признакам должен появиться в декабре.

Ни для кого не секрет, что женщины в жизни Карла Стюарта играют важную роль и обладают над ним огромной властью. Как только одна из них получает доступ к его сердцу — или, как любят говорить придворные остряки, лорд Рочестер и лорд Бекингем, доступ к иному органу его тела, — он уже не способен отказать ей ни в чем: ни в драгоценностях, ни в титулах, ни в поместьях, ни в доходах, получаемых от налогов и продажи должностей. Чего бы ни пожелала госпожа его сердца, стоит ей только попросить, это немедленно переходит к ней, и неважно, в каком плачевном состоянии находится его вечно пустая казна. Кроме подарков в виде драгоценностей, одежды, экипажей и домов, полученных ею лично от короля, Барбара Вильерс скопила и кругленькую сумму денег, и теперь ее доход составляет более тридцати тысяч фунтов в год, и это в то время, когда Англия снова ведет войну с Нидерландами, и морякам его величества уже давно не платят жалованья. Нелл Гвин не столь алчная особа, однако, и она успела приобрести три дома: городской дом на Пэлл-Мэлл, Берфорд-хаус в Котсуолдсе и королевский охотничий домик на опушке Шервудского леса. Мадемуазель де Керуаль, похоже, получит не меньше своих предшественниц, даже если не учитывать богатые подарки в виде драгоценностей и денег от придворных, посланников и чужеземных сановников, которые вовсю пользуются этими приманками, чтобы купить ее влияние на короля. Анна уже слышала, что новая фаворитка живет в большей роскоши, чем сама королева Екатерина. И теперь, увидев всего несколько комнат в обширных апартаментах де Керуаль в Уайтхолле, она убедилась, что слухи эти имеют под собой твердое основание.

— Давно она больна? — обращается Анна к Арлингтону.

— Уже три дня. И боюсь, ей становится хуже.

Сначала Анне кажется, что Арлингтон искренне сочувствует мадемуазель де Керуаль, а возможно, даже испытывает к ней особую нежность.

— Королю было очень неприятно, что мадемуазель не смогла сопровождать его в Хэмптон, — продолжает он, — Я бы не хотел, чтобы это случилось еще раз.

Вон оно что: за участие и искреннее сочувствие она ошибочно приняла заботу хозяина о своей дорогой кобыле. Ну конечно, именно Арлингтон устроил возвышение Луизы от фрейлины до maitresse en titre, и теперь он имеет с этого огромную выгоду. Деньги короля и взятки придворных в первую очередь проходят через его руки.

Анна подходит ближе и заглядывает в лицо королевской возлюбленной. Красота Луизы относится к тому сорту, который можно назвать «безмятежная, мягкая»: на ангелоподобном личике, обрамленном густыми вьющимися светло-каштановыми локонами, мерцают большие темные глаза. Если бы она была здорова, цвет ее румяных щечек в точности совпадал бы с оттенком ее шелковых занавесок, но теперь лихорадочная бледность покрывает ее лицо, глаза ввалились, сухие губы потрескались. Она с трудом поднимает голову и смотрит на Анну.

— Вы можете мне помочь? — спрашивает она с сильным французским акцентом.

— Я попробую.

Анна многозначительно оглядывается на Арлингтона: она не может дать никакой гарантии, говорит ее взгляд. «Интересно, — думает она, ставя свой чемоданчик на пол, — что ему известно о болезни этой женщины». Вслух она объявляет, что ей хотелось бы осмотреть пациентку без свидетелей и что ей понадобится больше света.

Как ни странно, ни мадам Северин, ни Арлингтон не возражают. Обменявшись лишь быстрым взглядом, они покидают комнату, прислав служанку с двумя восковыми свечами. Анна приказывает поставить их на прикроватный столик, где в полном беспорядке валяются какие- то предметы, а среди них черепаховый гребень и пара дорогих, украшенных рубинами и изумрудами сережек, брошенных так небрежно, будто это не серьги вовсе, а игральные кости.

Она внимательно осматривает мадемуазель, прежде всего измерив температуру и отметив про себя цвет лица больной, чтобы точно определить, в каких именно жидких субстанциях организма — крови, слизи, желтой желчи или же черной — нарушена гармония. Луиза вся горит, но жалуется на холод, и это явно говорит о том, что болезнь находится у нее в крови. Движения ее вялые, жизненный тонус чрезвычайно низок. На все вопросы Анны она отвечает коротко, односложно, но даже это, кажется, требует от нее очень больших усилий.

Анна берет Луизу за руку и щупает пульс: он очень медленный и едва прощупывается. Пальчики на ее бледной пухленькой, маленькой, как у ребенка, ручке изящные и длинные, с чистенькими, аккуратно подстриженными ноготочками. Эта нежная ручка никогда не знала, что такое работа, и никогда не узнает. Анна чувствует, что больная вся дрожит от жара, а еще от страха. Возлюбленная короля не столько боится умереть, догадывается она, сколько неожиданно потерять все, что у нее есть: красоту, эти роскошные комнаты, окнами выходящие на Темзу, эти рубины с изумрудами и любовь своего монарха. Но, несмотря на то, что Луизу де Керуаль окружает богатство, какое простым людям и не снилось, сердце Анны не может не откликнуться на ее страдания острой жалостью.

Она приподнимает край мягкого, невесомого одеяла, чтобы продолжить осмотр мадемуазель, особенно ее женских органов. Де Керуаль всего три месяца как родила ребенка, и поэтому кровопускание она делать не станет. Она знает, что даже при избыточной крови это может ослабить организм молодой матери, подорвать ее силы, а то и вызвать сильную депрессию. Она внимательно осматривает бедра Луизы, ища признаки цинги, и кончики пальцев на ногах на предмет подагры. Такой осмотр — обязательная рутина. Впрочем, она уже обнаружила то, что искала, о чем догадалась почти сразу, как только вошла в спальню.

— Теперь можете отдохнуть, — говорит она, вернув одеяло на место и разгладив его рукой.

Глаза Луизы закрыты, дышит она тяжело, но достаточно ровно; больная уже погрузилась в глубокий лихорадочный сон. Анна садится на украшенный красивой вышивкой диван возле кровати, и открывает свой чемоданчик. На разъемной полочке под крышкой у нее хранятся баночки с мазями и пузырьки с настойками и сиропами. Пространство внизу занимают медицинские инструменты: скальпель, обоюдоострый нож, который называется «кэтлин», предназначенный для несложных операций, ланцет для вскрытия вен. Она достает несколько бутылочек с отварами ромашки, сладкого укропа и крапивы и ставит их на столик. Она прикажет служанке смешать все это с небольшой порцией пива и давать пациентке по чашке в час, а на следующее утро Анна вернется с другими лекарствами, которые понадобятся юной женщине.

Анна вынимает, наконец, заветную бутылочку, стеклянный пузырек, лежащий в верхнем правом углу аптечки. Это уже не для Луизы, это для нее самой. Жидкость в нем темная, цвета крепчайшего кофе, густая и тягучая, собственно, это сироп, хотя и довольно горький. Эликсир, в котором сейчас все ее спасение, имеет много названий: папавер сомниферум, митридат, диакордиум, вытяжка опиума, териак, лауданум, маковый сироп. Она перемешивает содержимое тоненькой стеклянной палочкой, открывает рот, запрокидывает голову и той же палочкой переносит на язык шесть капель жидкости. Резкий вкус лекарства вызывает дрожь в спине. Она с удовольствием предвкушала эту короткую судорогу, предвестник скорого облегчения.

Анна возвращает бутылочку на место; теперь можно подумать о том, что она сейчас станет говорить и каким тоном. Вестник дурных новостей вряд ли может рассчитывать на благодарность. Насколько серьезно следует принимать угрозу Арлингтона засадить ее в тюрьму? Отец однажды дал ей совет ни в коем случае не недооценивать способность человека совершать поступки ради любви и ради денег, особенно если он стоит близко к трону. Она встает и, собравшись с духом, отправляется на поиски лорда Арлингтона и мадам Северен, чтобы сообщить им, что у возлюбленной короля гонорея.