Когда Том вышел из дверей ранчо на крыльцо, месяц цвета слоновой кости еще не покинул предрассветное небо. Том постоял на крыльце, натягивая перчатки и ощущая кожей утренний холодок. Все вокруг сверкало инеем – ни ветерка, – даже пар от дыхания не колыхался. Собаки выбежали приветствовать хозяина, виляя не только хвостом, но и всем телом. Том приласкал их и кивком приказал бежать к загонам; те мгновенно помчались, покусывая и сбивая друг друга на бегу, оставляя четкий след в заиндевелой траве. Том поднял воротник своей куртки и, спустившись с крыльца, последовал за собаками.

Желтые шторы на окнах верхнего этажа речного домика были еще задернуты – Энни и Грейс, должно быть, спали. Вчера во второй половине дня Том перевез их, а все утро у них с Дайаной ушло на наведение порядка. За все это время невестка не проронила ни слова, но плотно сжатые губы и то, как она яростно водила по полу пылесосом и заправляла кровати, говорило само за себя. Энни отвели основную спальню, окна которой выходили на речку. В этой комнате была раньше спальня Дайаны и Фрэнка, а еще раньше – его и Рейчел. Грейс предназначалась бывшая спальня Джо, расположенная в глубине дома.

– Сколько они здесь пробудут? – спросила Дайана, приготовив кровать для Энни.

– Не знаю. Смотря как пойдут дела у коня.

Дайана ничего не сказала, только с такой силой двинула коленями кровать на прежнее место, что раздался громкий стук спинки о стенку.

– Но если ты против, то…

– Кто сказал, что я против? Ничего подобного. – Она, громко топая, вышла на лестницу, чтобы взять с перил оставленные там полотенца. – Надеюсь, эта дамочка умеет хоть что-то стряпать.

Когда Энни и Грейс приехали, Дайана уже удалилась. Том помог им выгрузить вещи и отнести все наверх. Среди прочих вещей он с радостью углядел две большие коробки с продуктами. Косые лучи проникали сквозь большое окно в гостиную, создавая ощущение простора. Энни не преминула сказать, что отсюда очень красивый вид на реку. Она попросила позволить ей придвинуть обеденный стол к окну, чтобы, работая, поглядывать между делом на речку и загоны. Они вдвоем передвинули стол на новое место, после чего Том поставил на него компьютеры, факс и еще какие-то электронные штучки, о назначении которых даже не догадывался.

Тома очень поразило, что Энни первым делом – еще на распаковывая вещи, не поглядев даже, где будет спать, – стала искать место для работы. Но по лицу Грейс, невозмутимо взиравшей на действия матери, он понял, что тут нет ничего странного – так уж у них заведено.

Вчера вечером Том, как всегда, пошел проверить лошадей и на обратном пути не мог не взглянуть в сторону речного дома. Там горел свет, и Тому захотелось вдруг узнать, что они сейчас делают, – эта женщина и ее ребенок, о чем говорят. Глядя на четкий силуэт дома, он вдруг вспомнил Рейчел и ту боль, что жила в этих стенах много лет назад. И теперь там снова поселилась боль – такая, сильнее которой не бывает: ее рождает чувство взаимной вины, ею искалеченные души терзают тех, кого больше всего любят.

Том прошел мимо загонов – заиндевевшая трава похрустывала под ногами. Тополя были словно укутаны белоснежным кружевом с серебристыми блестками, а на востоке уже начинало розоветь – скоро там взойдет солнце. Собаки поджидали его у конюшни. Хотя они знали, что путь внутрь для них закрыт, но каждый раз надеялись, что, может, повезет и удастся прошмыгнуть. Том пинком прогнал их и вошел.

Через час, когда солнце уже растопило изморозь на крыше, Том вывел наружу молодого коня – из тех, кого натаскивал на прошлой неделе, – и одним прыжком вскочил в седло. У коня, как и у всех лошадей, побывавших в его руках, был легкий, свободный шаг. Том неторопливо поехал по грязной дороге к лугам.

Проезжая мимо речного домика, Том заметил, что шторы в комнате Энни уже раздвинуты, а немного дальше заметил следы на обледеневшей траве у дороги и ехал по ним, пока те не затерялись в ивняке, где дорога сменилась бродом – здесь можно было перебраться через реку по выступающим из воды камешкам. По влажным отпечаткам на камнях Том понял, что кто-то здесь уже проходил.

Конь заметил женщину раньше, чем сам Том, – он насторожился и навострил уши. Присмотревшись, Том увидел Энни, которая бегом возвращалась с луга. На ней были светло-серая плотная футболка, черные легинсы и спортивные туфли за сто долларов, которые недавно рекламировали по телевизору. Она его не замечала, и Том, остановив коня у самой воды, ждал, когда Энни подбежит ближе. Сквозь тихий плеск до него доносилось ее дыхание. Волосы она убрала назад, лицо от холодного воздуха и быстрого бега раскраснелось. Она смотрела себе под ноги, необычно сосредоточенная, и если бы конь тихонько не заржал, наскочила бы прямо на них. Но тут Энни подняла глаза и замерла ярдах в десяти от них.

– Привет!

Том вежливо коснулся шляпы.

– Бегаем трусцой?

Она приняла шутливо-оскорбленный вид:

– Я не бегаю трусцой, мистер Букер. Я просто бегаю.

– Это хорошо, потому что местные гризли охотятся только за теми, кто бегает трусцой.

Энни широко раскрыла глаза:

– Медведи гризли? Вы говорите серьезно?

– Понимаете, мы стараемся, чтобы они всегда были сыты. Следим, так сказать, за их питанием – ни в чем не отказываем. – Видя, что Энни по-настоящему встревожена, Том сменил тон: – Я шучу. Они здесь действительно водятся, но только в горах. Вы в полной безопасности. – Он хотел прибавить, что есть еще горные львы, но передумал: если она слышала про ту историю, что приключилась в Калифорнии, то вряд ли сочтет его слова забавными.

Энни посмотрела на него укоризненно – зачем он ее пугает, – но тут же улыбнулась и подошла ближе, щурясь и прикрывая от солнца глаза. Ее грудь и плечи колыхались в одном ритме с дыханием, от разгоряченного тела вились тонкие струйки пара.

– Хорошо спали? – поинтересовался Том.

– Я нигде хорошо не сплю.

– А как отопление? Оно некоторое время…

– Все хорошо. Правда, правда. Очень любезно с вашей стороны пригласить нас в этот дом.

– Дому полезно, когда в нем живут.

– Все равно большое спасибо.

Некоторое время они неловко молчали, не зная, о чем еще говорить. Энни протянула руку к лошади, но сделала это слишком неожиданно – та дернула головой и отпрянула.

– Простите, – пробормотала Энни. Том потрепал коня по холке.

– Протяните руку. Немного ниже, вот так – надо, чтобы он почувствовал ваш запах. – Конь поднес морду к руке Энни, щекоча ее и шумно вздыхая. На губах Энни заиграла улыбка, и Том в который уже раз подумал, что уголки ее рта живут какой-то своей жизнью, приберегая на каждый случай особенную улыбку.

– Он очень красив.

– Да, неплохой конь. Вы ездите верхом?

– Когда-то ездила. Когда была в том же возрасте, что и Грейс.

В ее лице произошла неуловимая перемена, и Том мгновенно пожалел, что задал такой вопрос. И не знал, как исправить ошибку, потому что понял: она винила себя за то, что случилось с дочерью.

– Надо возвращаться, а то еще замерзну. – Она, обогнув коня, заторопилась дальше, на ходу бросив Тому:

– А я думала, что тут уже весна.

– У нас говорят: если вам не нравится погода в Монтане, подождите пять минут.

Повернувшись в седле, он смотрел, как Энни переходит брод по камням. В одном месте она поскользнулась, и нога ушла под воду. Том знал, что вода сейчас ледяная.

– Подвезти?

– Не надо. Все в порядке.

– В два часа я заеду за Грейс, – крикнул он ей вслед.

– О'кей.

Перебежав речку, Энни остановилась и помахала ему. Том опять приложил руку к шляпе, глядя, как она снова перешла на бег, сосредоточенно глядя под ноги и ничего вокруг не замечая.

Пилигрим пулей вылетел на манеж, взрыв копытом красноватый песок. Напряженный хвост его судорожно подергивался, уши были в постоянном движении. Безумный взгляд устремлен на открытые ворота, через которые он только что выбежал и через которые, он знал, сейчас за ним последует человек.

Тот в этот раз был не на Римроке – он шел, держа в руках шест с оранжевым флажком и свернутую кольцом веревку. Выйдя на манеж, он закрыл за собой ворота и направился к середине. По небу низко бежали сероватые облачка, и освещение постоянно менялось – становилось то тусклее, то ярче.

С минуту конь и человек стояли друг напротив друга, как бы взвешивая свои силы. Наконец у Пилигрима сдали нервы. Он фыркнул и, опустив голову, отступил назад. Том же стоял неподвижно, как статуя, уткнув шест в песок. Потом шагнул к Пилигриму, одновременно приподняв шест, хлопая флажком. Конь тут же сорвался с места и бросился влево.

Он бегал по кругу, взрывая песок, фыркая и мотая головой. Его слегка приподнятый скрученный хвост со свистом рассекал воздух. Корпус повернут в одну сторону, голова – в другую. Каждый мускул тела напряжен – все в нем сосредоточено на присутствии человека. Чтобы ни на секунду не терять врага из виду, конь скашивал левый глаз. Ни разу не отклонился он от заданной страхом траектории: бесконечный ужас удерживал его в определенных границах, а другой, правый, глаз воспринимал мир как сплошное, бессмысленно кружащееся пятно.

Вскоре бока коня залоснились от пота, а в углах пасти выступила пена. Но человек продолжал гонять его по кругу, и каждый раз, как конь замедлял бег, очередной взмах флажка заставлял его вновь устремляться вперед.

Грейс следила на происходящим со скамьи, которую Том поставил для нее за оградой. Она впервые видела, как Том работает без своего коня. Сегодня в нем была особенная сосредоточенная напряженность, она заметила это сразу, когда он ровно в два часа приехал за ней на своем «Шевроле». Ведь сегодня – они оба знали – началась настоящая работа с Пилигримом.

От плавания ножные мышцы коня окрепли, а шрамы на морде и груди стали менее заметны. Теперь пришло время лечить шрамы в его душе. Том остановил машину у конюшни и пропустил Грейс вперед – девочка шла туда, где последним в длинном ряду было стойло Пилигрима. Верхнюю часть дверцы заменили на решетку, и Пилигрим увидел их еще издали. Когда они подошли, конь, как всегда, забился в угол, опустил голову и прижал уши. Он, однако, перестал нападать на людей, и недавно Том разрешил Грейс самой поставить перед ним еду и воду. У коня была грязная шкура; грива и хвост спутаны, и Грейс безумно хотелось расчесать их.

В задней стене стойла была подвижная дверь, она вела в помещение, откуда было два выхода – на манеж и в пруд. Манипулировать передвижениями коня не представляло трудности – надо было только открыть соответствующую дверь и наступать на него, пока он не выбегал куда надо. Сегодня же конь, словно чувствуя новый поворот событий, никак не хотел выходить из стойла, и Тому пришлось совсем близко подойти к нему и легонько шлепнуть по заду.

Сейчас, когда Пилигрим пробегал мимо Грейс уже, наверное, в сотый раз, она видела, как конь покосился на Тома, не понимая, почему ему вдруг разрешили замедлить бег и флажок не взвивается снова. Том позволил коню перейти на шаг и потом остановиться. Пилигрим стоял, тяжело дыша и оглядываясь. Он не понимал, что происходит. Том направился к нему. Уши Пилигрима заходили ходуном – вперед-назад, вперед-назад. По телу пробежала дрожь.

– Видишь, Грейс? Видишь, как напряжены его мышцы? Словно перекручены. Да, тебе попался трудный парень. Его еще долго разваривать.

Грейс понимала, что Том имеет в виду. Как-то он рассказывал ей об одном старике по имени Дорренс – из Орегона, округ Уоллова; по словам Тома, лучше этого Дорренса в лошадях не разбирался никто. Когда старик работал с нервными лошадьми, он время от времени подходил к ним и тыкал пальцем в мышцы, говоря, что они должны быть на ощупь как разваренная картошка. Грейс подумала, что Пилигрим ни за что не согласится на такие проверки. Он поводил головой из стороны в сторону, испуганно следя за приближением человека, и когда Том находился от него в пяти ярдах, отпрянул. Но Том преградил ему дорогу флажком. От резкой остановки копыта Пилигрима зарылись в песок, однако он тут же метнулся направо. Пока он разворачивался, Том щелкнул флажком, и Пилигрим рванулся вперед. Теперь он бежал в обратном направлении, и вся работа началась снова.

– Он сам хочет прийти в норму. Только забыл, что это такое.

А что будет, если конь станет прежним? Что тогда? Том никогда не говорил на эту тему. Он жил только сегодняшним днем, не форсировал события, давая время Пилигриму прийти в себя и сделать выбор. Ну а дальше? Если Пилигрим выздоровеет, ей что, придется ездить на нем?

Грейс прекрасно знала, что верхом ездят люди гораздо более увечные, чем она. А некоторые садятся впервые на лошадь, уже став инвалидами. Она видела таких на манежах, а однажды даже сама принимала участие в показательных выступлениях на скачках с препятствиями, сбор от которых шел на создание группы, где обучают верховой езде инвалидов. Тогда Грейс искренне восхитилась мужеством этих людей и жалела их. А теперь ей становилось плохо только при одной мысли о том, что она может вызывать такие же чувства. Нет, она этого не допустит. Сказала, что не сядет больше на коня, значит, не сядет.

Через два часа, когда Джо и близнецы вернулись из школы, Том открыл ворота манежа и позволил Пилигриму скрыться в стойле. К этому времени Грейс уже успела там убраться и положила свежих стружек, а в присутствии Тома принесла ведро с пойлом и охапку свежего сена.

Когда они возвращались в речной домик, солнце уже садилось; скалы и стройные сосны отбрасывали длинные тени на порыжевшую траву. Они молчали, и Грейс подумала, как странно, они так недавно знакомы, а могут подолгу молчать, не испытывая никакой неловкости, словно давние друзья. Она видела, что Том о чем-то напряженно думает. Он подогнал «Шевроле» к тыльной стороне дома и остановил у черного хода. Выключив двигатель, он повернулся к девочке и посмотрел ей прямо в глаза.

– Грейс, есть одна проблема.

Он замолк, и Грейс занервничала, не зная, нужно ли ей спросить, в чем, собственно, проблема, но тут Том продолжил:

– Понимаешь, когда я работаю с конем, мне нужно знать его историю. Обычно конь сам много чего может рассказать – лучше и больше, чем его владелец. Но бывают случаи, когда психическая травма так сильна, что нужна дополнительная информация – это помогает облегчить лечение. Надо знать, что случилось на самом деле. Иногда важным оказывается не то, что лежит на поверхности, а какие-то вещи, которые на первый взгляд кажутся незначительными.

Грейс озадаченно сморщила лобик.

– Представь, что я еду на этом вот «Шевроле» и врезаюсь в дерево. И когда меня спрашивают, что случилось, я не просто отвечаю: да вот, врезался в дерево. Нет, я говорю, что хватил лишку пива, или что на дороге разлили машинное масло, или что солнце било в глаза. Понятно?

Грейс кивнула.

– Не знаю, согласишься ли ты снова все это вспоминать… я смогу тебя понять, если ты откажешься. Просто учти: мне надо больше знать о том несчастном случае и вообще о том дне, чтобы представить, что творится в башке у Пилигрима.

Грейс услышала свой вздох как бы со стороны. Отвернувшись от Тома, она смотрела в сторону дома, непроизвольно отметив, что сквозь стекло просматриваются вся кухня и часть гостиной. Она видела отсюда голубовато-серое мигание экрана компьютера и мать, говорившую по телефону у большого окна, освещенного лучами заходящего солнца.

Грейс еще никому не рассказывала всего, что знала. Говоря с полицейскими, юристами, докторами, даже с родителями, она всегда притворялась, что многого не помнит. Все дело было в Джудит. Она не была уверена, что может говорить о ней. Или даже о Гулливере. Грейс взглянула на Тома Букера, и он улыбнулся ей. В его глазах не было и тени жалости, и она вдруг поняла, что Том принимает ее такой, какая она есть, не пытаясь снизойти до нее или под нее подделаться. Может, это потому, что он не знал ее раньше, познакомившись с ней только теперь, когда у нее – не нога, а обрубок, когда она стала инвалидом…

– Не обязательно теперь, – мягко произнес Том. – Когда ты сочтешь нужным. И только если сама захочешь. – Что-то за ее спиной привлекло внимание Тома, и, проследив его взгляд, она увидела, что на крыльцо вышла мать. Грейс кивнула:

– Я подумаю.

Роберт сдвинул очки на голову и откинулся в кресле, потирая усталые глаза. Рукава его рубашки были закатаны, галстук валялся на столе среди бумаг и книг по юриспруденции. Он слышал, как в коридоре переговаривались по-испански уборщики, переходя из кабинета в кабинет. Все сослуживцы ушли домой уже часов пять назад. Его молодой коллега Билл Сакс так и не смог убедить Роберта пойти с ним и его женой на новый фильм с Жераром Депардье, о котором много говорили. Роберт отказался, сославшись на запущенную работу. Кроме того, сказал он, его всегда смущал нос Депардье.

– В нем есть что-то откровенно физиологическое – здорово смахивает на пенис.

Билл, который при желании мог бы сойти за психоаналитика, внимательно глянул на него сквозь роговые очки и, изображая последователя Фрейда, спросил с уморительным акцентом, почему его смущает такая ассоциация. Он рассмешил Роберта, передав разговор двух женщин, подслушанный им в метро.

– Одна из них читала сонник и делилась с другой впечатлениями. Если тебе снится змея, говорила она, значит, ты много думаешь о пенисах. Ага, обрадовалась другая, ты меня успокоила – ведь мне как раз пенисы и снятся. Выходит, я вовсе о них не думаю.

Не только Билл, но и другие коллеги старались куда-нибудь вытащить его, развлечь. Роберта трогала их заботливость, но он предпочел бы, чтоб о нем забыли. То, что он остался на несколько недель один, не было таким уж страшным горем, – значит, сослуживцы за этим угадывают потерю неизмеримо большую. Один из них даже предложил забрать у него дело, касающееся данфордских ценных бумаг. Господи! Ведь только работа и давала ему силы жить.

Вот уже три недели он каждый вечер засиживался за полночь, работая над этим делом. Компьютер был просто забит информацией. Роберту еще не выпадало таких сложных, запутанных дел, в которых фигурировали бы облигации на миллиарды долларов, причем распространяют их компании на трех континентах. Только сегодня он провел совещание с помощью многосторонней телефонной связи с адвокатами и клиентами из Гонконга, Женевы, Лондона и Сиднея. Страшная разница во времени. Но это дикое напряжение помогало сохранять душевное равновесие и меньше думать о Грейс и Энни, по которым он отчаянно скучал.

Открыв покрасневшие, воспаленные глаза, Роберт нажал кнопку повторного вызова на одном из телефонов и, откинувшись в кресле, некоторое время сидел, глядя из окна на освещенный шпиль Крайслер-Билдинг. Новый номер, который дала ему Энни, был по-прежнему занят.

Такси он взял лишь на углу Пятой и Пятьдесят девятой улиц: прохладный ночной воздух так взбодрил его, что сначала Роберт решил было идти домой пешком через парк. Раньше он частенько проделывал этот путь – когда поздно возвращался. Но Энни обмолвился о своих прогулках только единожды и больше не повторял такой ошибки – она орала на него минут десять, повторяя, что надо быть сумасшедшим, шляясь ночью по таким местам. Он что, хочет, чтобы его выпотрошили? Роберт собирался тогда еще спросить, а кого, собственно, уже выпотрошали, но решил лучше промолчать.

По обозначенной на табличке фамилии шофера Роберт понял, что тот сенегалец. Он не первый раз встречал шофера-сенегальца. Он очень любил их изумлять, внезапно обратившись к ним на родном языке. И сейчас этот молоденький водитель был настолько потрясен, что чудом не врезался в автобус. Они заговорили о Дакаре и других местах, которые оба знали, и шофер совсем перестал следить за дорогой. Роберт даже подумал, что ему все-таки стоило пройтись ночью через парк – это, похоже, было менее опасно. Когда они подъехали к дому, навстречу вышел Рамон – открыть перед Робертом дверцу. Водитель в благодарность за щедрые чаевые пожелал, чтобы Аллах послал Роберту много крепких сыновей.

Рамон поспешил поделиться с Робертом последними горячими новостями – в известную крикетную команду приглашают нового игрока. Поднявшись в лифте на свой этаж, он вошел в квартиру. Шум захлопнувшейся двери эхом отозвался в темном лабиринте опустевших комнат.

На кухне он обнаружил оставленный Эльзой ужин и записку, где указывалось, сколько минут нужно держать блюдо в микроволновой печи. Как всегда, он выбросил еду в пакет для мусора. Роберт постоянно оставлял Эльзе записки с благодарственными словами и с просьбой не беспокоиться и не готовить для него – он может взять что-нибудь на вынос в кафе или сварить сам. Но все напрасно – каждый вечер очередной ужин поджидал его.

Роберт старался проводить в пустой квартире как можно меньше времени – слишком уж грустные мысли она навевала. Особенно тяжело было в выходные дни. Как-то он отправился в Чэтхем, но там одиночество ощущалось еще сильнее. В довершение он увидел, что в аквариуме сломался термостат и все рыбки от холода погибли. Вид крошечных трупиков, плавающих на поверхности воды, ужасно разволновал Роберта и окончательно испортил ему настроение. Он ничего не сказал по телефону ни Грейс, ни даже Энни, а, собравшись с духом, составил список погибших рыбок и заказал в зоомагазине точно такие же экземпляры.

После отъезда жены и дочери самым желанным занятием стали для Роберта телефонные разговоры с ними. И сегодня, после неоднократных попыток до них дозвониться, он испытывал острую потребность хотя бы услышать их голоса.

Плотно закрыв пакет с мусором – не дай Бог Эльза узнает, какая судьба постигла ее ужин, – Роберт выставил его на черный ход и тут услышал звонок. Он бросился к телефону. Автоответчик уже щелкнул, но Роберт успел сорвать трубку и заговорил, стараясь перекричать свой собственный, записанный на пленку голос.

– Не вешай трубку. Я здесь. – Он нащупал кнопку, отключающую автоответчик. – Привет. Я только что вошел.

– Ты запыхался. Где был?

– Да все вот хожу по гостям. Посещаю также бары и клубы. Довольно утомительное занятие.

– Хватит заливать.

– И не думаю. А как там у вас, в краях, где резвятся олень с антилопой? Не мог вам дозвониться целый день.

– Прости. Здесь действует только одна линия, а с работы непрерывно шли факсы.

Энни сказала, что полчаса назад Грейс звонила в его офис – он, наверное, только что ушел домой. Сейчас дочь уже легла, но шлет ему привет.

Слушая рассказ Энни о прошедшем дне, Роберт прошел в гостиную и, не включая света, сел на диван у окна. Голос у Энни был усталый и грустный, и как Роберт ни старался, ему не удалось ее развеселить.

– Как дела у Грейс?

Последовала пауза. Он услышал, как Энни вздохнула.

– Не знаю, что тебе сказать. – Жена понизила голос, видимо, боясь, что Грейс может ее услышать. – Она с удовольствием общается с Томом Букером и Джо. Помнишь, я говорила тебе о нем? Мальчику двенадцать лет. Но когда мы остаемся с ней вдвоем – это кошмар какой-то. Даже не смотрит в мою сторону. – Энни вздохнула. – Ну да ладно.

Они помолчали. Роберт слышал за окном вой сирены – где-то произошла еще одна трагедия.

– Я соскучился по тебе, Энни.

– Я знаю. Мы тоже по тебе очень соскучились.