Глава 5
ТАЙНЫ
Прежде всего здесь были совсем другие горы.
Изабель вглядывалась в окружающие ее со всех сторон склоны; обнаженный каменный козырек у самой вершины выглядел так, что казалось, будто он может оторваться и рухнуть в любой момент. Деревья тоже были другие, они жались друг к другу, словно мох, оставляя между собой редкие ярко-зеленые прогалины.
«Наши Севенские горы, — думала Изабель, — напоминают живот женщины. А эти скорее похожи на плечи. Более острые, более определенные по форме, более строгие. Жить в таких горах будет нелегко». Изабель вздрогнула.
Они остановились у реки, на границе Мутье, часть большой группы путников, оставивших Женеву в поисках местожительства. Изабель с трудом удерживалась, чтобы не умолять их не задерживаться здесь, продолжить путь, пока не попадется что-нибудь более привлекательное. Но никто не разделял ее тревоги. Этьен и еще двое мужчин отправились в деревню, на постоялый двор, справиться насчет работы.
Река, пересекающая долину, была узкой и темноводной, с обеих сторон ее окаймляли березы. Во всем остальном Бирз ничем не отличался от Тарна, но выглядел неприветливо. Сейчас он почти обмелел, однако к весне сделается в три раза глубже. Пока взрослые спорили, дети побежали к реке. Маленький Жан и Мари окунули руки в воду, а Якоб встал на четвереньки и принялся разглядывать гальку на дне. Он медленно наклонился, вытащил черный камешек в форме расширенного сердца и, зажав его между пальцами, показал брату и сестре.
— Eh, bravo, mon petit, — воскликнул Гаспар, жизнерадостный одноглазый мужчина. Вместе со своей дочерью Паскаль он держал постоялый двор в Лионе и бежал, прихватив тележку с едой, которой делился со всеми, кто в ней нуждался. Семейство Турнье встретило их по дороге из Женевы, когда каштаны вышли, а картошки осталось только на один день. Гаспар и Паскаль накормили их, отмахнувшись от благодарностей и слышать не желая о возмещении.
— Такова воля Божья, — сказал Гаспар и рассмеялся, словно пошутил чрезвычайно остроумно. Паскаль же просто улыбнулась, напомнив Изабель Сюзанну с ее спокойным выражением лица и мягкими манерами.
Вернулись с постоялого двора мужчины; лицо Этьена выражало явную растерянность, широко раскрытыe глаза его, лишенные ресниц и бровей, дико блуждали.
— О герцоге де Эгле тут и не слышали, — сказал он, покачивая головой. — И землю не у кого взять в аренду, и работы нет.
— А сами-то местные на кого работают? — спросила Изабель.
— На себя, — неуверенно откликнулся Этьен. — Кое-кому из здешних фермеров работники нужны, но только на сбор урожая конопли. Так что на какое-то время мы можем остаться.
— Папа, а что такое конопля? — поинтересовался Маленький Жан.
Этьен пожал плечами.
«Не хочет признаваться, что сам не знает», — подумала Изабель.
Они остановились в Мутье. До наступления заморозков семья Турнье нанималась то к одному фермеру, то к другому. В первый же день их отвели на поле конопли, которую они должны были срезать, а затем собирать на просушку. Они молча разглядывали жесткие волокнистые растения высотой с Этьена.
Наконец Мари задала вопрос, который у всех вертелся на языке:
— Мама, а как это едят?
Фермер расхохотался:
— Non, non, ma petite fleur, это не для еды. Мы расплетаем эти растения на нити для одежды и веревок. Посмотри на мою рубашку. Она сшита из конопли. Иди сюда, потрогай!
Изабель и Мари провели пальцами по ткани. Она оказалась на ощупь плотной и грубой.
— Эту рубашку будут носить дети моего внука!
Он объяснил новым работникам, что им предстоит делать: сначала обрезать стебли, потом просушить, вымочить, чтобы стали мягче, отделить волокна, снова просушить, и выколотить растения, чтобы волокна отслоились окончательно. Теперь их можно вычесывать и сплетать.
— Этим вы будете заниматься всю зиму. — Он повернулся к Изабель и Анне: — Знаете, какими сильными руки будут!
— А что вы все-таки едите? — настойчиво спросила Мари.
— Да мало ли что! На рынке в Бьене мы меняем коноплю на пшеницу, овец, свиней и многое другое. Не бойся, fleurette, с голода не умрешь.
Этьен и Изабель промолчали. В Севене они редко ездили на рынок: излишки продавали герцогу де Эглю. Изабель нахмурилась. Неправильно выращивать то, что не годится в пищу.
— У нас есть огороды, — успокоил их фермер. — Кое-кто выращивает зимние сорта пшеницы. В общем, не беспокойтесь, тут всего много. Возьмите хоть нашу деревню — много вы здесь голодающих видели? Или просто бедняков. Бог милостив. Мы упорно трудимся, и Он воздает нам.
Это правда, Мутье на вид была деревней более процветающей, чем их родные края. Изабель взяла косу и направилась в поле. Чувство у нее было такое, словно, лежа на спине, покачивается она на водной поверхности и просто вынуждена верить, что не пойдет ко дну.
К востоку от Мутье Бирз поворачивал на север, рассекая горный кряж и оставляя позади себя могучий утес из желто-серого камня, крепкого посредине и крошащеюся по краям. Когда Изабель увидела его впервые, ей захотелось опуститься на колени, настолько он напоминал формой церковь.
Ферма, где они сейчас жили, находилась в стороне от Бирза, восточнее, на одном из притоков. Всякий раз, отправляясь в Мутье либо возвращаясь оттуда, они проходили мимо утеса. Когда Изабель оказывалась одна, она неизменно осеняла себя крестом.
Дом был сложен из камня неизвестной им породы, более светлого и не столь твердого, как севенский гранит. На месте отслоившейся извести появлялись щели, отчего внутри становилось ветрено и промозгло. Оконные рамы и дверные стояки были сделаны из дерева, как, впрочем, и низкий потолок, и Изабель опасалась пожара. Старый фермерский дом, в котором жила семья Турнье, был целиком сложен из камня.
Но самое удивительное, в их доме, как и во всех других, не было дымохода. Его как бы заменял ложный потолок: дым собирался в пространстве между ним и крышей, просачиваясь сквозь небольшие отверстия, проделанные под навесом. Здесь также коптилось мясо, но это, похоже, было единственное преимущество такото рода конструкции. Все в доме было покрыто слоем сажи, и при закрытых дверях и окнах воздух становился мутным и спертым.
В первую зиму на новом месте, когда Изабель, покрыв голову какой-нибудь сальной, потемневшей от сажи тряпкой, сплетала веревки, стараясь, чтобы окровавленные пальцы не оставляли пятен на грубой пеньке, и знала, что снаружи нависает низкое серое небо и снег падает хлопьями и так будет в течение долгих месяцев, она порой думала, что вот-вот сойдет с ума. Ей не хватало солнца, освещающего скалистые горы, промерзшего ракитника, ясных морозных дней, огромного камина в доме Турнье, источающего тепло и выдувающего дым наружу. Но она молчала. Хорошо хоть какая-то крыша над головой есть.
— Когда-нибудь я сложу камин, — посулил Этьен одним сумрачным зимним полуднем под непрекращающийся кашель детей.
Он перевел взгляд на Анну. Та согласно кивнула.
— Дому нужны камин и нормальная печь, — продолжал он. — Но сначала надо вырастить урожай. А уж потом при первой же возможности займусь домом. И нам здесь будет хорошо и покойно. — Он посмотрел куда-то в угол, избегая взгляда Изабель.
Она перешла из комнаты в devant-bhis, свободное пространство между домом, амбаром и конюшней, покрытыми одной и той же крышей. Там ее хотя бы не сбивало с ног ветром и не залепляло снегом глаза. Она набрала полную грудь свежего воздуха. Дом выходил фронтоном на юг, но солнца, яркого, согревающего солнца, все равно не было. Изабель вгляделась в отдаленные белые склоны и увидела скрючившееся на снегу серое существо. Отступая назад, в полумрак devant-bhis, она заметила, как существо трусцой бежит в сторону леса.
— Теперь мне ничего не страшно, — почти прошептала она, обращаясь к Этьену и Анне. — И ваши чудеса здесь ни при чем.
Раза два в неделю Изабель отправлялась промерзшей тропинкой мимо желтого утеса в Мутье, где была общественная печь. Дома она всегда пекла хлеб у себя в печке или у отца, но здесь все приносили тесто в одно и то же место. Она дождалась, пока откроется заслонка и, чувствуя, как на нее дышит жаром, сунула тесто внутрь. Окружающие ее женщины, все в круглых шерстяных шапках, о чем-то негромко переговаривались. Одна из них улыбнулась ей:
— Как дети?
— Их все на улицу тянет, — улыбнулась в ответ Изабель. — Под крышей сидеть не любят. Дома было не так холодно. Тут они чаще хнычут.
— Теперь ваш дом здесь, — мягко поправила ее собеседница. — Теперь Бог здесь не оставляет вас Своим попечением. Он даровал вам мягкую зиму, как нынче.
— Верно, — согласилась Изабель.
— Да пребудет с вами Бог, мадам, — сказала на прощание женщина. Из-под мышек у нее виднелись батоны свежеиспеченного хлеба.
— И вам того же желаю.
«Здесь меня называют „мадам“, — подумала Изабель. — Никому нет дела до моих рыжих волос. В деревне триста человек, и никто не назвал меня la Rousse. О семействе Турнье известно только, что члены его — служители истины. Никто не шушукается у меня за спиной».
За все это Изабель была благодарна судьбе. Это примиряло ее с жизнью в скалистых горах с крутыми склонами, с суровыми зимами, с неведомыми растениями. Пожалуй, и без камина она обойдется.
У общественной печи и в церкви Изабель часто встречалась с Паскаль. Поначалу та ограничивалась односложными репликами, но потом разговорилась и в конце концов поведала Изабель свою прежнюю жизнь в подробностях.
— В Лионе я большую часть времени проводила на кухне, — начала она как-то в воскресенье, когда они с Изабель стояли в толпе перед церковью. — Но после того как от чумы умерла мама, мне пришлось прислуживать. Постоянно быть в обществе незнакомых мужчин, когда каждый норовит тебя ущипнуть, — удовольствие маленькое. — Паскаль вздрогнула. — К тому же подавать так много вина, если пить его — грех, неправильно. В общем, я старалась, когда только возможно, не быть на виду.
Паскаль помолчала.
— Но папе, — продолжала она, — такая жизнь нравится. Знаете, он рассчитывает заполучить «Белую лошадь», если, конечно, нынешние хозяева от нее откажутся. На всякий случай он поддерживает с ними добрые отношения. В Лионе наш постоялый двор тоже назывался «Белой лошадью». Отец видит в этом предзнаменование.
— А по прежней жизни вы не скучаете?
Паскаль отрицательно покачала головой.
— Мне здесь нравится. Здесь мне покойнее, чем в Лионе. Слишком уж много там народа, вы и не поверите.
— Покойнее, это верно. Но мне не хватает неба, — вздохнула Изабель. — Широкого неба, простирающегося до самых краев мира. Здесь горы закрывают небо. А дома — открывают.
— А мне не хватает каштанов, — заявила Мари, прижимаясь к матери.
Изабель согласно кивнула.
— Когда они все время у тебя под рукой, не замечаешь, что они есть. Это как с водой. Ее не замечаешь, пока тебе не захочется пить, а пить нечего.
— Но ведь дома было опасно?
— Да. — Вспомнив запах горелого человеческого мяса, Изабель тяжело вздохнула. — Эти круглые шляпки такие забавные, — сменила она тему, указывая на стоявших неподалеку женщин. — Вы бы такую когда-нибудь надели поверх платка?
Обе рассмеялись.
— А что, может, когда-нибудь и мы будем их носить и вновь прибывшие будут так же смеяться над нами, — заметила Изабель.
Откуда-то из гущи толпы донесся громовой голос Гаспара:
— Солдаты! Я скажу вам о католиках-солдатах такое, что у вас волосы дыбом на голове встанут.
Улыбка исчезла с лица Паскаль. Она опустила взгляд, все тело ее напряглось, руки сжались в кулаки. Сама она о бегстве не рассказывала, но Изабель знала эту историю во всех подробностях от Гаспара. Сейчас он живописал ее новому знакомому.
— Услышав о резне в Париже, католики в Лионе как с ума посходили и ринулись на наш постоялый двор, собираясь разорвать нас на части, — говорил он. — При появлении солдат я подумал: единственный способ спастись — выставить им вина. Что я сразу же и сделал… «Aux frais de la maison! — во всю глотку орал я. — За счет заведения!» И действительно, это остановило их. Вы же знаете католиков, стакана мимо рта они не пронесут. Отчего и делишки наши шли неплохо. Скоро они надрались так, что забыли, зачем пришли, и, пока Паскаль подносила и подносила им, я собрал весь свой скарб прямо у них под носом.
Паскаль поспешно отошла от Изабель и исчезла за церковной оградой. «Неужели Гаспар не видит, что с его дочерью что-то неладно?» — думала Изабель, пока тот под общий смех продолжал свое повествование.
Вскоре она присоединилась к Паскаль. Ее только что стошнило, она опиралась о стену и нервно вытирала рот. Изабель отметила ее бледность и покрасневшие глаза. Так, все ясно, мысленно отметила она, три месяца. А мужа нет.
— Изабель, вы ведь когда-то были акушеркой? — заговорила наконец Паскаль.
Изабель отрицательно покачала головой.
— Мать кое-чему меня обучила, но Этьен… его семья после брака запретила мне заниматься акушерством.
— Но вы ведь разбираетесь… словом, когда должен родиться ребенок и….
— Да.
— А что, если… если младенец исчезнет, про это вы что-нибудь знаете?
— Вы хотите сказать, если Бог возьмет его?
— Э-э… ну да, это я и имею в виду. Если Бог того пожелает.
— Да.
— А что… есть какая-то особая молитва?
Изабель на мгновение задумалась.
— Встретимся через два дня подле утеса и помолимся вместе.
Паскаль заколебалась.
— Это случилось в Лионе, — выпалила она. — Как раз когда мы бежали. Они слишком напились. Папа ничего не знает…
— И не узнает.
Чтобы найти можжевельник и руту, Изабель пришлось углубиться в лес. Когда два дня спустя Паскаль пришла к утесу, она заставила ее проглотить приготовленное снадобье, опустилась вместе с ней на колени и молилась святой Маргарите до тех пор, пока земля не сделалась красной от крови.
Такова была первая тайна в ее новой жизни.
В первое же Рождество, которое они отпраздновали в Мутье, Изабель обнаружила, что Святая Дева не забыла ее.
Тут было две церкви. Последователи Кальвина захватили католическую церковь Святого Петра, сожгли изображения святых и переделали алтарь. Вместе с каноническими обрядами исчезло аббатство, бывшее на протяжение сотен лет свидетелем множества чудес. Часовня, примыкавшая к нему, l'Eglise de Chaliиres, стала теперь приходом в Перфи, крохотной деревушке рядом с Мутье. Четыре раза в год, на праздники, жители Мутье ходили на утреннюю службу в церковь Святого Петра, а на дневную — в Перфи.
На первое Рождество семейство Турнье, все в черных костюмах, подаренных Паскаль и Гаспаром, отправилось в часовенку. Народу там было столько, что Изабель пришлось стать на цыпочки, чтобы хотя бы попытаться увидеть священника. Впрочем, вскоре она оставила эти попытки и принялась разглядывать настенную живопись над хорами. Картины были выдержаны в зеленых, алых, желтых и коричневых тонах и представляли собой изображение Христа с Книгой Жизни в руках и, чуть ниже, двенадцати апостолов. Ничего подобного Изабель не видела с самого детства, когда ей показали витражи и изваяние Мадонны с Младенцем.
Вновь поднявшись на цыпочки, чтобы разглядеть фигуры, написанные на уровне глаз, Изабель чуть не вскрикнула. Справа от священника было выцветшее изображение Святой Девы, печально вглядывающейся куда-то в даль. Хоть глаза и наполнились слезами, Изабель удалось не выдать своего состояния. Она смотрела на священника, время от времени переводя взгляд на картину.
Дева взглянула на нее, улыбнулась и тут же вновь приняла скорбное выражение. Никто, кроме Изабель, этой улыбки не заметил.
И это стало второй тайной.
С тех пор по праздничным дням Изабель прежде всего направлялась в Перфи, чтобы стать к Деве как можно ближе.
С весенним солнцем пришла третья тайна. Ночью снег растаял, и ручейки с гор побежали вниз, полня водою реку. Потом солнце появлялось на небе вновь и вновь, небо заголубело, трава пошла в рост. Двери и окна можно было держать открытыми, дети выбежали на улицу, дым рассеялся, Этьен жмурился на солнце, как сытый кот, и время от времени улыбался Изабель. Поседевшие волосы старили его.
Изабель радовалась солнцу, но оно же ее настораживало. Каждый день она уводила Мари в лес и тщательно осматривала ее волосы, вырывая любую рыжую прядь. Мари терпела и никогда не плакала от боли. Она только просила мать сохранить волосы, спрятать все увеличивающийся клубок в дупле ближайшего дерева.
Однажды Мари подбежала к матери и спрятала лицо у нее на коленях.
— Кто-то взял мои волосы, — прошептала она сквозь слезы, даже и в этот момент не забывая, что никто ничего не должен знать.
Изабель по очереди посмотрела на Этьена, Анну и мальчиков. Если не считать кислого выражения лица Анны, ничто не свидетельствовало о каких-либо подозрениях.
Вместе с Мари Изабель отправилась к дереву и, тщательно обыскивая дупло, заметила при свете солнечного луча птичье гнездо.
— Здесь! — показала она дочери.
Мари засмеялась и захлопала в ладоши.
— Берите! — крикнула она птицам, беря пучок волос за оба конца и позволяя ему медленно опуститься на землю. — Берите, они ваши! А я теперь всегда буду знать, где мои волосы.
Она закружилась и со смехом упала на землю.
Непрестанно звучал тонкий свист, похожий на птичью трель. Он был слышен в любом месте долины. Через какое-то время в него вплелись другие звуки — дребезжание и скрип немазаных колес какой-то повозки, подпрыгивающей на камнях где-то наверху; эти звуки эхом доносились до поля, где крестьяне сажали лен. Этьен послал Якоба разузнать, что происходит. Когда сын вернулся, он взял Изабель за руку и повел ее — семья тронулась следом — в дальний конец деревни. Там уже стояла повозка, окруженная толпой местных жителей.
Коробейник был невысокого роста, черноволосый, с бородой и длинными усами, хитроумно закрученными на концах; на голове у него, как перевернутое вверх дном ведро, сидела кепка в красно-желтую полоску. Коробейник устроился на самом верху целой кучи товаров, раскачиваясь с видом человека, который в своем деле не один пуд соли съел. При этом он ни на минуту не закрывал рот, говоря с таким странным певучим акцентом, что Изабель улыбнулась, а Этьен пристально посмотрел на него.
— Апельсины, а вот апельсины! Кому апельсины? Апельсины, маслины, лимоны из Севильи! А вот, кому нужен отличный медный горшок! Не угодно ли, кожаная сумка? Прошу вас, шнурки. Эй, красавица, они так идут к вашим туфлям! Берите! Не желаете ли и пуговицы в масть? А вот нитки, кружево, специально для вас, вы такого не видали еще! Берите! Желаете посмотреть? Пожалуйста, подходите, смелее, смотрите, трогайте, за огляд деньги не беру. А, это вы, Жак Ла Барб, bonjour encore! Слышал от вашего брата, что он скоро уезжает из Женевы, а сестра, говорит, все еще где-то около Лиона. И чего ей не жить с вами в таком славном местечке? А впрочем, дело хозяйское. Эй, Авраам Ружмон, вас в Бьене ждет лошадь. Отличное приобретение, собственными глазами видел. Вот уж прокатите свою красавицу дочь по деревне. А, и вы здесь, monsieur le régent, я тут на днях вашего сына видел…
Так он и тараторил, передавая вместе с покупками приветы и пожелания. Люди смеялись и поддразнивали его; всем был мил и приятен вид знакомого человека, само появление которого всякий раз знаменовало либо конец суровой зимы, либо праздник урожая.
В какой-то момент он наклонился к Изабель.
— Que bella, а вас я вижу впервые! Не угодно ли посмотреть на мой товар? — Он похлопал по рулону ткани подле себя. — Подходите, не стесняйтесь!
Изабель робко улыбнулась и опустила голову. Этьен нахмурился. У них не было ни копейки, ничего, меньше чем ничего, они были должны буквально всем в Мутье. Сразу по прибытии им дали двух овец, пару мешочков с семенами льна и конопли, одеяла, одежду. Возвращения долга никто не ожидал, но предполагалось, что и они будут так же щедры по отношению к новым беглецам. Так что сейчас они просто стояли, наблюдая за торговлей и поглядывая завистливо на кружево, новенькую упряжь, светлый льняной комбинезон.
Вдруг Изабель услышала, как коробейник упомянул Эль.
— Может, знает? — шепнула она на ухо Этьену.
— Только ни о чем не спрашивай, — прошипел он.
«Он просто не хочет знать, — подумала Изабель. — Но я-то хочу».
Дождавшись, пока Этьен с Анной уйдут домой, а Маленький Жан и Мари устанут носиться вокруг фургона и отправятся на реку, она подошла к коробейнику.
— Извините, месье, — негромко проговорила она.
— Да, bella, что угодно? Выбирайте, прошу!
Изабель покачала головой:
— Нет-нет, я просто хотела спросить: в Эле вам не приходилось бывать?
— Как же, на Рождество был. А что?
— Там моя невестка с мужем. То есть они могут быть там. Сюзанна Турнье и Бертран Було. У них есть дочь, Дебора, а теперь, коли на то воля Божья, и маленький.
Впервые за все время коробейник умолк и задумался. Похоже, он перебирал в памяти многочисленные лица и имена, которые видел и слышал в ходе своих поездок.
— Нет, — вымолвил он наконец, — с такими не встречался. Но если хотите, когда окажусь в Эле, могу порасспрашивать. А вас как зовут?
— Изабель. Изабель дю Мулен. Мой муж — Этьен Турнье.
— Изабелла, que bella. Прекрасное имя, я ни за что его не забуду. — Коробейник улыбнулся. — А у меня для вас кое-что есть, отличная вещица. — Он понизил голос: — Я мало кому ее показываю.
Он обвел Изабель вокруг фургона и начал рыться в товарах. На свет появился тюк светлого льна. В этот момент к Изабель подошел Якоб, и коробейник кивнул ему:
— Подходи, малыш, не стесняйся, по глазам вижу, что тебе хочется посмотреть на все это богатство. Ну так и смотри.
Он наклонился и принялся трясти тюк, пока наружу не вывалился… Это была четвертая тайна. Изабель и не думала, что ей еще хоть раз в жизни выпадет увидеть такой цвет. Она вскрикнула, приподнялась на цыпочках и потрогала ткань. Это была мягкая шерсть густой окраски. Она склонила голову и прижалась к ткани щекой.
Коробейник кивнул.
— Ну вот, я так и думал, вы знаете, что это за цвет, — удовлетворенно сказал он. — Голубой цвет Девы из церкви Святого Захарии.
— А где это? — Изабель разгладила ткань.
— В Венеции. Красивая церквушка. У этого цвета целая история. Ткач взял за образец одеяние Мадонны с картины в церкви Святого Захарии. В знак благодарное ти за сотворенные ею чудеса.
— Какие чудеса? — У Изабель расширились глаза.
— У ткача была любимая маленькая дочь, и как-то она исчезла, в Венеции такое часто бывает. Дети падают в каналы и тонут. — Коробейник перекрестился. — Словом, девочка не вернулась домой, и отец пошел в церковь Святого Захарии помолиться за упокой ее души. Не один час простоял он перед изображением Святой Девы. А когда вернулся домой, нашел там дочь целой и невредимой! И в знак благодарности соткал эту ткань, ткань особого голубого оттенка, чтобы сшить из нее платье дочери, а она будет носить его и всегда жить под покровительством Святой Девы. Другие хотели последовать его примеру, но ничего не получилось. У этой краски есть секрет, но знает его только сын ткача. Это семейная тайна.
Изабель не сводила глаз с ткани, затем перевела взгл на коробейника. По щекам у нее катились слезы.
— Мне нечем заплатить, — сказала она.
— Ничего, bella, у меня все равно есть для вас небольшой подарок. Голубой подарок.
Коробейник наклонился, вытянул из потертого конца нитку длиной в палец и с глубоким поклоном протянул ее Изабель.
* * *
Изабель часто думала о голубой материи. Купить она ее никак не могла, даже если были бы деньги, — Этьен с Анной ни за что бы не позволили.
«Католическая тряпка!» — прошипела бы Анна, если бы могла говорить.
Изабель спрятала нитку в подоле платья и извлекала ее, когда оставалась одна или с Якобом, который был не болтлив и ни за что бы не выдал их общую с матерью тайну. Потом одна из овец неожиданно родила лишнего ягненка, и у Изабель появилась последняя тайна.
Сначала их было двое. Овца вылизала новорожденных и принялась за ними ухаживать, спала, прикрывая своим отяжелевшим выменем. Вернувшись как-то с поля посмотреть, как чувствуют себя мать с потомством, Изабель увидела еще одну пробивающуюся наружу головку. Она вытянула крохотное тельце, убедилась, что в нем теплится жизнь, и положила перед матерью — пусть вылизывает. Пока новорожденный сосал материнское вымя, Изабель сидела рядом, погруженная в свои мысли. Тайны прибавляли ей силы.
Леса, окружавшие Мутье, были такие густые, что она знала немало мест, куда не заходил никто. В одно из таких мест она и отнесла ягненка, сделала ему там убежище из веток и сена, кормила его и ухаживала целое лето втайне от всех.
За одним исключением. Как-то ягненок тянул материнское молоко, которое Изабель нацедила в кожаный мешок, и в этот самый момент из-за бука появился Якоб. Присев на корточки рядом с матерью, он положил руку на спину ягненку.
— Тебя папа ищет, — сказал он, поглаживая ягненка.
— И давно тебе известно, что я хожу сюда?
Якоб лишь пожал плечами, продолжая играть с ягненком, почесывая ему одно ухо, потом другое.
— Поможешь ухаживать за ним?
— Конечно, мама. — Якоб поднял на нее глаза и улыбнулся так, что уже одна эта улыбка была словно подарок.
На сей раз посвист коробейника уже не застал Изабель врасплох. При виде ее он широко улыбнулся, и она тоже ответила ему приветливой улыбкой. Пока они с Анной разглядывали товары, Якоб взобрался в повозку и принялся показывать коробейнику свои камушки, украдкой передавая ему попутно слова матери. Коробейник кивнул, отдав при этом должное необычной форме и окраске камней.
— У тебя хороший глаз, mio bambino, — сказал он. — Хороший цвет, хорошая форма. Ты больше смотришь, меньше говоришь в отличие от меня. Я-то слова люблю, а ты вроде предпочитаешь разглядывать вещи, правда? Ну конечно, правда.
Коробейник начал передавать обычные приветы и сообщения и, поймав взгляд, Изабель, щелкнул пальцами.
— Да, чуть не забыл. Я нашел ваших в Эле.
Даже Этьен с Анной против воли выжидательно посмотрели на него.
— Да-да. — Коробейник замахал руками, как мельница. — Я видел их на рынке в Эле, право, bella famiglia. Я сказал, что видел вас, они рады, что у вас все хорошо.
— А у них-то как, все в порядке? — спросила Изабель. — Ребенок?
— Да. Да, малышка. Бертран, Дебора и Изабелла, вспомнил!
— Нет, Изабель — это я. Вы хотите сказать, Сюзанна.
«Наверное, просто в именах запутался», — подумала Изабель.
— Нет-нет, Бертран и две девочки, Дебора и Изабелла, она еще совсем крошка, эта Изабелла.
— А Сюзанна? Мать?
— Ах, вот вы о ком. — Коробейник помолчал, глядя на них и нервно теребя усы. — Тут такое дело, понимаетели. Она умерла при родах.
Он отвернулся, явно испытывая смущение, что поневоле стал вестником беды, и занялся покупателем, выбирающим кожаную упряжь. Изабель понурилась, на глазах у нее выступили слезы. Этьен и Анна отошли в в сторону и остановились с опущенными головами.
Мари взяла Изабель за руку.
— Мама, — прошептала она, — когда-нибудь ведь я увижу Дебору, правда?
Ближе к концу дня, уже на обратном пути, коробейник встретился с Якобом, и в сумерках состоялся обмен: ягненок на голубую ткань. Мальчик спрятал ее в лесу. На следующий день они с матерью извлекли ее из укрытия и долго вглядывались в переливающийся цвет. Затем они завернули ее в парусину и спрятали в соломенный матрас, на котором спали все дети.
— Что-нибудь мы из этого сделаем, — посулила Изабель сыну. — Что именно — подскажет Бог.
Осенью они собрали свой первый урожай конопли. Однажды Этьен послал Маленького Жана в лес нарезать толстых веток дуба для отбивания конопли. Остальные, смастерив наспех козлы, принялись носить из амбара охапки конопли и укладывать их.
Маленький Жан вернулся с пятью ветками на плечах и птичьим гнездом, где лежали пряди волос Мари.
— Смотри, бабушка, что я нашел, — похвастался он, передавая Анне гнездо.
При солнечном свете волосы особенно сильно отлипали медью.
Мари невольно вскрикнула. Изабель вздрогнула.
Этьен перевел взгляд с одной на другую. Анна внимательно всмотрелась в гнездо, затем наклонилась над головой девочки. Она бросила яростный взгляд на Изабель и протянула гнездо сыну.
— Ступайте на реку, — велел детям Этьен.
Маленький Жан положил палки на землю и изо всех сил дернул сестру за волосы. Она заплакала, Маленький Жан улыбнулся, и Изабель вспомнила мужа, каким он был, когда она впервые его увидела. Уходя, мальчик вытащил нож, взялся за лезвие и швырнул в дерево. Hож вошел точно в середину ствола.
«Ему всего десять лет, — подумала Изабель, — а ведет себя и рассуждает как мужчина».
Якоб взял Мари за руку и, испуганно оглянувшись на мать, повел сестру к реке.
Дожидаясь, пока дети исчезнут из виду, Этьен молчал. Затем ткнул пальцем в гнездо:
— Что это?
Изабель отвела взгляд. Секреты были для нее внове и она не знала, как быть, когда их раскрывают. Она решила сказать правду.
— Это волосы Мари, — едва слышно произнесла Изабель. — У нее стали появляться рыжие пряди, и я вырывала их в лесу. А птицы свили из них гнездо. — Она проглотила слюну. — Мне не хотелось, чтобы девочку дразнили. Чтобы ее… судили.
Перехватив взгляд, которым обменялись Этьен и Анна, Изабель почувствовала себя так, словно камень проглотила. Уж лучше бы она соврала.
— Я хотела как лучше, — крикнула она. — Всем лучше! Я не думала ни о чем дурном!
Этьен устремил взгляд куда-то вдаль.
— Ходят слухи, — медленно произнес он. — Толки разные ходят.
— Какие толки?
— Лесник Жак Ле Барб говорит, что ему показалось, будто он видел тебя в лесу с ягненком. А кто-то еще обнаружил на земле пятно крови. Люди всякое о тебе говорят, la Rousse. Тебе это нравится?
«Итак, обо мне говорят, — думала Изабель. — Даже здесь. И мои тайны — никакие, оказывается, не тайны. И эти тайны ведут к другим тайнам. Неужели и они раскроются?»
— И еще одно. Когда мы уходили из Мон-Лозера, с тобой был мужчина. Пастух.
А это-то как стало известно? Эту тайну Изабель даже от себя скрывала, не позволяла себе думать о нем. Тайное тайных.
Она посмотрела на Анну и неожиданно все поняла. «На самом деле Анна может говорить, — подумала Изабель. — Она может говорить и говорит с Этьеном. И она видела нас в Мон-Лозере». Эта мысль заставила ее содрогнуться.
— Что скажешь, la Rousse?
Она молчала, понимая, что слова не помогут, и боясь, что стоит открыть рот, как последние ее тайны станут явными.
— Что ты скрываешь? Что ты сделала с ягненком? Убила его? Принесла в жертву дьяволу? Или обменяла на что-нибудь у этого коробейника-католика, который смотрел на тебя, как кот на молоко?
Этьен подобрал палку, схватил Изабель за руку и потащил в дом. Он заставил ее стать в угол, а сам принялся яростно обшаривать комнату, швыряя на пол горшки, шевеля угли, раздирая в клочья матрасы — сначала их собственный с женой, затем Анны. Когда дело дошло до матраса, на котором спали дети, Изабель затаила дыхание.
«Ну вот и все, конец, — подумала она. — Помоги мне, Пресвятая Богородица».
Этьен схватил матрас за концы и вытряхнул солому.
Материи там не оказалось.
Удара она не ожидала — раньше он никогда не поднимал на нее руку. Изабель рухнула на пол.
— Ты нас своими ведовскими чарами не охмуришь, la Rousse, — вкрадчиво сказал Этьен, и, схватив палку, принесенную Маленьким Жаном, принялся избивать жену.
