ЛЕТО 1494 ГОДА — ЗИМА 1495 ГОДА
Глава 5

Ранним утром следующего дня мы с Джофре отправились в путь к нашему новому дому, в самую южную часть Калабрии. Я сдержала клятву, которую дала себе, — беречь сердце Альфонсо. Я обняла мать и брата и расцеловала их на прощание, не залившись слезами. Мы несколько раз пообещали друг другу, что непременно будем писать и приезжать в гости. Король Альфонсо II, конечно же, не потрудился попрощаться с нами.

Сквиллаче представлял собою камень, выжженный солнцем. Сам город примостился на высоком, крутом мысе. Наш дворец, по неаполитанским меркам безнадежно деревенский, располагался вдалеке от моря, и даже вид на него отчасти закрывал древний монастырь, основанный ученым Кассиодором. Берег был пустынным и скудным, лишенным изящных изгибов Неаполитанского залива, а единственной зеленью здесь были чахлые оливковые рощи. Величайшим вкладом этого края в искусство, которым местное население чрезвычайно гордилось, была здешняя красно-коричневая керамика.

Дворец же был сущим бедствием: мебель и ставни были поломаны, подушки и гобелены изорваны, стены и потолки в трещинах. Меня терзало немалое искушение сдаться, приняться жалеть себя и слать проклятия отцу за то, что он отослал меня в такой унылый край. Вместо этого я занялась тем, что принялась превращать дворец в место, подобающее особам королевской крови. Я заказала хороший бархат, чтобы сменить изъеденную молью обивку дряхлых тронов, велела заново отполировать истертое дерево и послала за мрамором, чтобы заменить покрытый выбоинами терракотовый пол тронного зала. Личные покои царственной четы — покои принца располагались справа от тронного зала, покои принцессы слева — пребывали в еще более скверном состоянии. Мне нужно было заказать еще больше тканей и нанять дополнительных ремесленников, чтобы привести их в пристойный вид.

Джофре же нашел себе занятия совершенно иного рода. Он был молод и впервые оказался вдали от своей деспотичной семьи. Теперь, когда он сделался хозяином собственного княжества, он просто не представлял, как ему надлежит себя вести, и вел себя, как получится. Вскоре после нашего приезда в Сквиллаче сюда явилась компания римских приятелей Джофре. Всем им не терпелось отпраздновать удачу, выпавшую на долю новоявленного принца.

Первые несколько дней после нашей свадьбы, включая время, проведенное в удобной карете во время переезда на юг, Джофре робко пытался выполнить обещание и усовершенствоваться как любовник. Но он был неопытен и нетерпелив; собственные желания быстро завладевали им, и он удовлетворял их, не заботясь о моих. После тех слез и той нежности, которую он проявил в брачную ночь, я надеялась было, что обрела в его лице человека столь же доброго, как и мой брат. Но вскоре я обнаружила, что приятные слова Джофре были продиктованы не столько состраданием, сколько стремлением порисоваться. Между добротой и слабостью — огромная разница, а стремление Джофре угождать проистекало именно из слабости.

Это стало особенно наглядно через неделю после нашего прибытия в Сквиллаче, после появления приятелей Джофре. Это были молодые дворяне, некоторые из них были женаты, но большая часть холосты, и все они были не старше меня. Среди них оказалось два родственника Джофре, недавно явившихся в Рим для установления связей с его святейшеством: граф Ипполито Борха из Испании, чье имя еще не переделали на итальянский лад, и молодой, пятнадцатилетний кардинал Луис Борджа, чей самодовольный вид тут же вызвал у меня неприязнь. Во дворце все еще царил хаос: повсюду стояли леса, под ногами хрустела растрескавшаяся терракота, и даже в тронном зале еще не уложили мрамор. Дон Луис не упустил возможности высказать несколько замечаний касательно жалкого состояния нашего жилища и наших владений, особенно в сравнении с великолепием Рима.

Когда эта толпа заявилась к нам, я принялась изображать из себя гостеприимную хозяйку, насколько это было возможно в наших обстоятельствах. Я устроила пир и наливала им наше лучшее «Лакрима Кристи», привезенное из Неаполя, поскольку местные вина были довольно скверными. Я скромно оделась в черное, как и надлежит добропорядочной супруге, и на пиру Джофре с гордостью демонстрировал меня друзьям; мужчины подняли бесчисленное количество тостов за мою красоту.

Я улыбалась. Я была весела, очаровательна и внимательна к мужчинам, которые старались произвести на меня впечатление рассказами о своей доблести и богатстве. Когда наступила ночь и все опьянели, я удалилась в свои покои, оставив Джофре и его друзей развлекаться, как им будет угодно.

Перед рассветом меня разбудили приглушенные детские крики. Донна Эсмеральда, спавшая рядом со мной, тоже услышала их. Встревожившись, мы несколько мгновений смотрели друг на друга, потом набросили накидки и поспешили на крик. Ни один нормальный человек не смог бы остаться равнодушен к таким жалобным, душераздирающим крикам.

Нам не пришлось далеко идти. В тот самый миг, как я распахнула дверь своих покоев, передо мной предстала сцена вакханалии, превосходящей всякое мое воображение.

Недоделанный пол был усеян сплетенными телами людей; некоторые из них корчились в пьяной страсти, другие же были неподвижны и лишь похрапывали после избытка вина. Я с отвращением осознала, что это были друзья Джофре и шлюхи — хотя мне как женщине не полагалось комментировать грешки гостей моего мужа.

Но когда я взглянула в сторону тронов, во мне вспыхнула ярость, которую уже нельзя было заглушить.

На троне принца криво сидел Джофре, совершенно голый ниже пояса, а его туфли, штаны и чулки грудой валялись на ступеньке трона. Его бледные голые ноги крепко обвивали женщину, сидящую у него на коленях. Это была не куртизанка благородного происхождения, а обычнейшая местная шлюха самого вульгарного пошиба, вдвое старше Джофре, с неестественно яркими губами и глазами, густо подведенными сурьмой, тощая и некрасивая. Под дешевым красным платьем, задранным до пояса, не было никакого белья, а маленькая обвисшая грудь была извлечена из корсажа, чтобы мой молодой супруг мог мять ее.

Он был настолько пьян, что даже не заметил моего появления и продолжал скакать на своей кобылице, а она с каждым толчком преувеличенно вскрикивала.

От особ королевской крови ждут, что они будут предаваться развлечениям, и я не имела права жаловаться — разве что на то, что Джофре выказал подобное неуважение к символу власти. И все же, хотя я пыталась смириться с мыслью о неизбежных изменах Джофре, я ощутила укол ревности.

Но рядом с моим мужем происходило кощунство, которого я не могла стерпеть.

Кардинал Луис Борджа, так почитавший все римское, восседал на моем троне — совершенно голый, его красная сутана и кардинальская шапочка затерялись где-то посреди этой оргии. На коленях у него сидел один из наших поварят, Маттео, мальчик лет девяти, чьи штаны были неаккуратно стянуты до колен. По лицу Маттео катились слезы. Это его крики разбудили нас, но теперь они сменились стонами боли, потому что молодой кардинал вошел в него, сильно и грубо, крепко ухватив за пояс, чтобы мальчик не полетел от толчков на пол. Сам мальчик пытался удержаться от падения, хватаясь за недавно отполированные подлокотники трона.

— Прекратите! — крикнула я.

Жестокость и непочтительность кардинала настолько взбесили меня, что я позабыла обо всякой скромности и выпустила накидку; та упала на пол. Оставшись в одной лишь нижней рубашке, я решительно подошла к Маттео и попыталась сдернуть его с колен кардинала.

Кардинал же, с лицом, искаженным пьяной яростью, вцепился в мальчика.

— Пусть кричит! Я заплатил маленькому ублюдку! — Мне было на это наплевать. Мальчик был слишком мал, чтобы понимать, что ему предлагают. Я дернула еще раз, посильнее. Трезвость придала мне решимости, которой недоставало Луису. Его хватка ослабела, и я передала всхлипывающего мальчика исполненной негодования донне Эсмеральде. Она тут же унесла его, чтобы осмотреть без помех. Возмущенный Луис Борджа вскочил, но слишком быстро для столь сильного опьянения. Он рухнул, быстро сел на ступеньку перед моим троном, потом положил руку и голову на новую обивку трона, испачканную кровью Маттео.

— Как ты посмел! — произнесла я. Голос мой дрожал от гнева. — Как ты посмел причинить вред ребенку, платил ты ему или нет, и как ты посмел проявить такое неуважение ко мне, занимаясь этим на моем троне! Ты больше не считаешься желанным гостем в этом дворце. Ты уедешь сегодня же утром.

— Я — гость твоего мужа, — невнятно произнес он, — а не твой, и тебе лучше бы запомнить, что здесь правит он.

Он повернулся к моему мужу. Глаза Джофре все еще были крепко зажмурены, а рот приоткрыт; он прижимался к шлюхе.

— Джофре! Эй, ваше высочество, отвлекись! Твоя жена — противная мегера!

Джофре заморгал; его толчки прекратились.

— Санча?

Он неуверенно взглянул на меня. Он был слишком пьян, чтобы осознать подтекст ситуации и устыдиться.

— Эти люди должны уехать, — сказала я громко и отчетливо, чтобы он наверняка услышал. — Все, сегодня же утром, а шлюхи пускай убираются немедленно.

— Сука, — произнес кардинал, а потом склонился над новой бархатной обивкой моего трона, и его вырвало.

По моему настоянию гостям Джофре пришлось-таки уехать на следующий день. Мой муж почти весь день плохо себя чувствовал, и мне лишь вечером удалось поговорить с ним о событиях прошедшей ночи. Его воспоминания были полны пробелов. Он помнил лишь, как друзья убеждали его пить. Он утверждал, что совершенно не помнит никаких шлюх, и уж конечно же он никогда не запятнал бы честь трона, по собственной воле предприняв подобные действия. Должно быть, его спровоцировали друзья.

— Это что, в Риме так принято себя вести? — негодующе спросила я. — Ну да неважно. Здесь и везде, где я буду жить, такого не будет!

— Что ты, что ты! — поспешил успокоить меня Джофре. — Это все Луис, мой кузен, — он распутник. Но я тоже виноват, мне не следовало напиваться до потери соображения. — Он умолк. — Санча… Я не понимаю, почему я искал утешения в объятиях шлюхи, когда моя жена — прекраснейшая женщина во всей Италии. Я хочу, чтобы ты знала… ты — любовь всей моей жизни. Я понимаю, что я неловкий и невнимательный; я понимаю, что я — не самый искусный из мужчин. Я не надеюсь, что ты ответишь на мою любовь. Я прошу лишь милосердия…

Потом он долго просил прощения, так жалобно, что я его даровала: не было никакого смысла допускать, чтобы возмущение и дальше отравляло нам жизнь.

Но я запомнила его слабость и сделала себе заметку на память о том, что мой муж легко поддается чужому влиянию. Он — не тот человек, на которого можно положиться.

Не прошло и двух недель, как к нам явился новый посетитель, на этот раз — ни больше ни меньше как посланец его святейшества, граф Марильяно. Он был человеком более зрелых лет, строгим и величавым, с сединой в волосах, в неброском, но элегантном наряде. Я устроила в его честь хороший ужин, радуясь тому, что он явно не интересуется разгульными попойками.

Однако, выяснив, что его интересует, я была потрясена.

— Мадонна Санча, — твердо произнес он после того, как мы завершили ужин последней бутылкой «Лакрима Кристи» (приятели Джофре выпили почти весь наш запас, привезенный из Неаполя). — Теперь я должен перейти к самой трудной теме. Мне очень жаль, что я вынужден говорить о подобных вещах с вами в присутствии вашего мужа, но вам обоим следует знать об обвинениях, выдвинутых против вас.

— Обвинениях? — Я уставилась на нашего гостя, не веря своим ушам. Джофре тоже был изумлен. — Боюсь, я вас не понимаю.

Тон графа представлял собою безукоризненное сочетание твердости и деликатности.

— Некоторые… посетители, побывавшие в вашем дворце, сообщили, что стали свидетелями неподобающего поведения.

Я взглянула на мужа; тот с виноватым видом разглядывал свой кубок, вертя его в руках и созерцая игру света в гранях украшающих его драгоценных камней.

— Здесь действительно имело место неподобающее поведение, — сказала я, — но отнюдь не с моей стороны.

Мне не хотелось впутывать в это дело Джофре, но точно так же мне не хотелось, чтобы мой обвинитель добился успеха со своей местью.

— Скажите, пожалуйста, а не был ли одним из этих свидетелей кардинал Луис Борджа?

Граф едва заметно кивнул.

— А могу я, в свою очередь, спросить, откуда вы об этом узнали?

— Я застала кардинала в компрометирующей ситуации, — ответила я. — Ситуация была такова, что я потребовала, чтобы он как можно быстрее покинул дворец. Он был недоволен.

И снова наш гость слегка кивнул, выслушав эту информацию.

Джофре тем временем залился краской — судя по всему, от смеси гнева и смущения.

— Моя жена не сделала ничего дурного. Она — особа самых высоких моральных устоев. Какие обвинения были выдвинуты против нее?

Граф потупил взгляд, демонстрируя свою скромность и нежелание говорить о подобных вещах.

— Что в ее личные покои входил не один, а несколько мужчин, в разное время.

Я недоверчиво рассмеялась.

— Но это же чушь!

Граф Марильяно пожал плечами.

— И тем не менее эти вести вывели его святейшество из душевного равновесия — настолько, что он отзывает вас обоих в Рим.

Хоть я и не была счастлива в Сквиллаче, я не имела ни малейшего желания жить среди Борджа. Здесь, в Сквиллаче, я хотя бы была рядом с морем. Джофре при мысли о возвращении в родной город тоже сделался мрачен. Он упоминал о своих родственниках исключительно мимоходом и никогда ничего толком не рассказывал; но из его немногочисленных обмолвок мне стало ясно, что он их откровенно боится.

— Как мы можем доказать лживость этих обвинений? — спросила я.

— Меня прислали сюда провести официальное расследование, — сказал Марильяно. Хотя от мысли о том, что папский посланец примется въедливо изучать меня, мне сделалось неуютно, прямота и откровенность старого графа мне понравились. Он был любезен, но решителен — одним словом, честный человек. — Мне необходимо получить возможность поговорить со всеми дворцовыми слугами, дабы допросить их.

— Говорите с кем хотите, — тут же сказал Джофре. — Они с радостью скажут вам правду о моей жене.

Я улыбнулась мужу, благодаря его за поддержку. Граф продолжал:

— Есть еще один вопрос — о расточительстве. Его святейшество недоволен тем, что на дворец в Сквиллаче потрачено так много денег.

— Я думаю, что для ответа на этот вопрос вам достаточно лишь посмотреть по сторонам, — сказала я ему. — Взгляните сами и рассудите, является ли здешняя обстановка чрезмерно роскошной.

Тут уж даже Марильяно не сдержался и улыбнулся.

Все расследование заняло два дня. За эти два дня граф поговорил со всеми слугами, придворными дамами и кавалерами. Кроме того, я позаботилась о том, чтобы он поговорил с маленьким Маттео. Вся наша челядь оказалась достаточно благоразумна, чтобы не припутывать Джофре ни к каким прегрешениям.

Я лично проводила Марильяно к ожидающему его экипажу. Граф слегка приотстал, пропустив своего помощника вперед, и в результате мы с ним получили возможность поговорить наедине.

— Мадонна Санча, — сказал граф, — исходя из всего того, что мне было известно о Луисе Борджа, я с самого начала расследования ни капли не сомневался, что вы невиновны в том, в чем вас обвиняют. Теперь же я знаю, что вы не просто невиновны, но что вы внушаете сильную привязанность и любовь всем, кто окружает вас. — Он быстро и незаметно огляделся по сторонам. — Вы заслуживаете того, чтобы знать всю правду. Меня прислали сюда отнюдь не только из-за обвинений кардинала.

Я понятия не имела, на что он намекает.

— Тогда из-за чего же?

— Из-за того, что свидетели говорили о вашей необычайной красоте. Ваш муж писал о ней в самых нежных выражениях, и это само по себе вызвало интерес его святейшества. Но теперь ему сказали, что вы красивее Ла Беллы.

Ла Белла, Красавица: так прозвали Джулию Орсини, нынешнюю любовницу Папы, которую молва назвала самой красивой женщиной Рима, а может, и всей Италии.

— И что же вы сообщите его святейшеству?

— Я — честный человек, мадонна. Я должен буду сказать ему, что это правда. Но я также скажу ему, что вы из тех женщин, которые хранят верность своим мужьям. — Он на миг умолк. — Хотя, если говорить начистоту, ваше высочество, я не думаю, что это что-либо изменит.

На сей раз лесть не доставила мне ни малейшего удовольствия. Я не желала выходить замуж за Джофре Борджа, потому что любила другого человека, потому что хотела остаться в Неаполе, рядом с моим братом, и потому что Джофре был еще сущим ребенком. Теперь же у меня появилась еще одна причина сожалеть об этом браке: похотливый свекор, который заодно — так уж случилось — является главой всего христианского мира.

— Да благословит и сохранит вас Господь, ваше высочество, — сказал Марильяно, потом забрался в свой экипаж и отправился в Рим.

Вскоре у меня появились еще более серьезные поводы для беспокойства, чем мысли о влюбчивом свекре, Папе Римском, мечтающем сделать меня своей новой любовницей.

Всего лишь через месяц после моей свадьбы в Калабрию пришли новости: Карл VIII, король Франции, задумал напасть на Неаполь.

«Ре Петито», «Короленыш» — так его прозвали в народе, потому что он родился с короткой, искривленной спиной и кривыми конечностями; он больше походил на горгулью, чем на человека. А еще ему от рождения была свойственна страстная тяга к завоеваниям, и его советникам не понадобилось много времени, дабы убедить его, что анжуйцы в Неаполе жаждут обрести короля-француза.

Его королева, прекрасная Анна Бретонская, делала что могла, чтобы отговорить его от идеи вторжения. Она наряду с прочими французами была ревностной католичкой, всей душой преданной Папе, а вторжение в Италию, несомненно, оскорбило бы его до глубины души.

Охваченная беспокойством, я написала Альфонсо, дабы выяснить, как обстоят дела. Ответ пришел лишь через несколько недель, и это не добавило мне спокойствия духа.

«Не бойся, милая сестра.

Да, правда, король Карл жаждет войны, но наш отец отправился в Виковаро на встречу с его святейшеством Александром. Они заключили военный союз и тщательно спланировали свою стратегию. Как только Карл услышит об этом, он преисполнится сомнений и откажется от своей глупой затеи. А кроме того, раз Папа так твердо занял нашу сторону, французский народ ни за что не поддержит идею напасть на Неаполь».

Конечно же, Альфонсо постарался изложить все в самом благоприятном виде, но я слишком хорошо поняла истинный смысл его письма. Угроза со стороны французов была реальной — настолько реальной, что мой отец и Папа обсуждали военные планы, удалившись из Рима.

Я прочитала это письмо вслух донне Эсмеральде.

— Все в точности, как предсказывал Савонарола, — мрачно изрекла она. — Это конец света.

Я фыркнула. Мне не было дела ни до этого флорентийского придурка, вообразившего себя избранником Божьим, ни до толп, стекавшихся, чтобы послушать его проповеди об Апокалипсисе. Джироламо Савонарола поносил Александра со своей безопасной церковной трибуны на севере и бичевал семейство Медичи, правящее в его собственном городе. Этот священник-доминиканец явился к Карлу и заявил, что он, Савонарола, — посланец Господа, избранный им, дабы исправить и преобразовать Церковь, изгнать заполонивших ее язычников, любителей наслаждений.

— Савонарола — буйнопомешанный, — сказала я. — Он думает, будто король Карл — это кара Господня. И еще думает, будто апостол Иоанн в своем «Откровении» предсказал вторжение в Италию.

При виде такого недостатка почтения с моей стороны донна Эсмеральда перекрестилась.

— Отчего вы так уверены, что он ошибается, мадонна? — Она понизила голос, словно бы опасаясь, что Джофре может услышать ее из другого крыла дворца. — Это пороки Папы Александра и развращенность его кардиналов навлекли на нас такое несчастье. Если они не покаются, мы пропали…

— С чего бы вдруг Богу наказывать Неаполь за грехи Александра? — возмутилась я.

На это у донны Эсмеральды ответа не было.

Но она все равно продолжала молиться святому Януарию; меня же снедало беспокойство. Угроза нависла не просто над троном нашей семьи — мой младший брат уже стал достаточно взрослым, чтобы сражаться. Его учили владеть мечом. Если нужда возникнет, его тоже призовут к оружию.

Так прошел остаток лета. Я была добра к Джофре, но не могла заставить себя полюбить его — из-за его слабохарактерности. При людях мы были ласковы друг с другом, хотя Джофре теперь реже посещал мою спальню и чаще проводил ночи в обществе местных шлюх. Я изо всех сил старалась не ревновать и не показывать, что меня это задевает.

Пришел сентябрь и принес с собой дурные вести.

«Милая сестра, — писал Альфонсо, — возможно, ты уже слыхала об этом: король Карл перевел свои войска через Альпы. Французские солдаты топчут итальянскую землю. Венецианцы заключили с ними сделку, и потому их город пощадили, но теперь Карл положил глаз на Флоренцию.

Не волнуйся. Мы собрали значительную армию, а наследный принц Феррандино поведет своих людей на север, чтобы остановить врага прежде, чем тот вступит в Неаполь. Я остаюсь здесь с отцом, потому ты можешь не беспокоиться обо мне. Когда к нашей армии присоединятся папские войска, мы будем непобедимы. Причин для страха нет, ведь его святейшество Александр публично заявил: «Мы скорее лишимся нашей тиары, наших земель и нашей жизни, чем покинем короля Альфонсо в беде» ».

Я больше не могла скрывать свое горе. Джофре делал все, что мог, пытаясь утешить меня.

— Они не пройдут дальше Рима, — пообещал он. — Отцовская армия остановит их.

Но пока что французы преуспевали. Они разграбили Флоренцию, этот центр культуры и искусства, затем двинулись дальше на юг.

«Наши войска продвигаются вперед, — писал мне Альфонсо. — Вскоре они соединятся с папской армией и остановят Карла».

В последний день декабря 1494 года предсказание моего брата подверглось испытанию на прочность. Нагруженные бесценной добычей французы вошли в Рим.

Джофре узнал о вторжении из наспех написанного письма своей сестры, Лукреции. Теперь настала моя очередь утешать его; нам обоим мерещились кровавые схватки на огромных площадях Святого города. Несколько дней мы страдали от отсутствия вестей.

В один зловещий день я сидела на балконе и писала длинное письмо брату — единственный способ, позволявший мне взять себя в руки. И тут я услышала стук копыт. Я подбежала к перилам и увидела, как одинокий всадник подскакал ко въезду в замок и спрыгнул с лошади.

Судя по одежде, это был неаполитанец. Я выронила перо и кинулась вниз по лестнице, крикнув на ходу донне Эсмеральде, чтобы она позвала Джофре.

Я поспешила в Большой зал; гонец уже ждал там. Он был молод, черноволос, чернобород и черноглаз, в коричневом, богатом наряде дворянина. Пыль покрывала его с головы до ног, и он едва держался на ногах после трудного пути. Он не привез никакого письма, вопреки моим надеждам. Послание, которое он нес, было слишком важным, чтобы доверять его бумаге.

Я велела принести вина и еды; гонец с жадностью принялся пить и есть, а я с нетерпением ожидала мужа. Наконец-то вошел Джофре. Мы позволили несчастному гонцу сесть и сами уселись, чтобы выслушать его рассказ.

— Я прибыл сюда по просьбе вашего дяди, принца Федерико, — сказал мне гонец. — Он получил сообщение от наследного принца Феррандино, который, как вам известно, находился в Риме, командовал нашим войском.

При слове «находился» мое сердце тревожно забилось.

— Что слышно из Рима? — не в силах сдерживаться, спросил Джофре. — Мой отец, его святейшество Александр, мои сестра и брат — с ними все в порядке?

— С ними — да, — сказал гонец, и Джофре со вздохом откинулся на спинку трона. — Насколько мне известно, они благополучно укрылись в замке Сант-Анджело. Но над Неаполем нависла ужасная угроза.

— Говори! — велела я.

— Принц Федерико велел мне сказать следующее: армия наследного принца Феррандино вошла в Рим и вступила в бой с французами. Однако войско короля Карла намного превосходило численностью неаполитанскую армию, и потому Феррандино полагался на обещанную помощь его святейшества. Но семейство Орсини тайком от Папы вступило в заговор с французами и захватило Джулию, известную также под прозванием Ла Белла, фаворитку Александра. Когда его святейшество услышал, что мадонне Джулии грозит опасность, он приказал своим войскам отступить и велел принцу Феррандино покинуть город. Принц Феррандино, понеся определенные потери, вынужден был подчиниться. Теперь он возвращается домой, где будет готовиться снова вступить в бой с французами. Тем временем его святейшество принял короля Карла в Ватикане и провел с ним переговоры. Он предложил отдать взамен мадонны Джулии своего сына дона Чезаре — вашего брата, принц Джофре, — чтобы тот отправился с французами в качестве заложника. Таким образом, он гарантировал Ре Петито беспрепятственный проход до Неаполя.

Несколько мгновений я молча смотрела на посланника, потом прошептала:

— Он предал нас. Он предал нас ради женщины… Мною овладело такое негодование, что я не в силах была пошевелиться, лишь сидела и смотрела на молодого дворянина, отказываясь верить в произошедшее. Несмотря на все свои красивые слова и обещания отказаться от тиары, земель и жизни, Александр покинул Альфонсо в беде, не поступившись даже самой малостью.

Уставший гонец жадно глотнул еще вина, прежде чем продолжить рассказ.

— Но и в самом Риме тоже не все в порядке, ваше высочество. Французы разграбили город. — Он повернулся к Джофре. — Ваша мать, Ваноцца Каттаней, — ее дворец был ограблен, и говорят…— Он потупился. — Прошу прощения, ваше высочество. Говорят, будто они совершили неподобающие действия против ее особы.

Джофре прижал ладонь к губам. Гонец продолжал:

— Мадонна Санча, ваш дядя, принц Федерико, просил сказать вам следующее: Неаполь нуждается в помощи всех своих граждан. Он боится, что приближение французов подтолкнет баронов-анжуйцев к мятежу. Принц просит вас и вашего супруга прислать из Сквиллаче всех, кто способен носить оружие.

— Но почему тебя послал мой дядя, а не мой отец, король? — спросила я.

Я была уверена, что мой отец даже не потрудился бы держать меня в курсе событий, настолько он мною пренебрегал.

Но ответ посланца удивил меня.

— Так сложилось, что принцу Федерико пришлось взяться за насущные дела королевства. Мне очень жаль, что именно я принес вам эту весть, ваше высочество, но его величество нездоров.

— Нездоров? — Я встала, сама удивившись тому, что эта весть настолько обеспокоила меня. — Что с ним случилось?

Молодой человек отвел взгляд.

— С телесной точки зрения — ничего, ваше высочество. Ничего такого, чему могли бы помочь врачи. Он… глубоко потрясен угрозой со стороны французов. Он не в себе.

Я медленно опустилась обратно на трон, не обращая внимания на жалостливый взгляд мужа. Я не видела сидящего передо мной гонца: перед моим внутренним взором стояло лицо отца. Впервые я попыталась отрешиться от написанной на нем жестокости, от адресованного мне насмешливого выражения. И тогда я увидела угрюмый, затравленный взгляд и поняла, что нисколько не удивилась, услышав о его душевной болезни. В конце концов, он ведь сын Ферранте, который не просто убивал своих врагов, но наряжал их выделанные чучела в роскошные костюмы и разговаривал с ними, словно с живыми.

Мне не стоило удивляться ничему этому: мне следовало бы с самого начала понять, что мой отец — безумец, а мой свекор — предатель. А французы, несмотря на все старания Альфонсо убедить меня в обратном, движутся к Неаполю.

Я встала и на этот раз осталась стоять.

— Ты можешь поесть и отдохнуть, — сказала я гонцу. — А потом, когда ты снова увидишь принца Федерико, передай ему, что Санча Арагонская услышала его призыв. Я встречусь с ним вскоре после твоего возвращения.

— Санча! — попытался протестовать Джофре. — Ты разве не слышала? Карл ведет свою армию в Неаполь. Это слишком опасно! Куда разумнее остаться здесь, в Сквиллаче. У французов нет особых причин нападать на нас. Даже если они решат захватить наше княжество, еще несколько месяцев…

Я стремительно развернулась к нему.

— Дорогой муж, — парировала я ледяным, непреклонным тоном, — ты что, не слышал? Дядя Федерико просит помощи, и я не намерена ему отказывать. Или ты столь быстро позабыл, что и сам, в силу брака со мною, являешься принцем неаполитанским? Ты не только дашь войско — ты сам обнажишь меч в защиту Неаполя. А если ты этого не сделаешь, я возьму твой меч и отправлюсь туда сама.

На это Джофре нечего было сказать. Он смотрел на меня, бледный и смущенный тем, что оказался уличен в трусости, да еще и при чужом человеке.

Я покинула тронный зал и отправилась в свои покои, где велела фрейлинам немедленно начать собирать вещи.

Я возвращалась домой.