ЗИМА-ВЕСНА 1494 ГОДА
Глава 4
Восстановление испортившихся отношений между Неаполем и папским престолом требовало времени. Потому меня не удивило, что прошел целый месяц, прежде чем отец вызвал меня к себе.
Я приготовилась к этой встрече и смирилась с мыслью о браке с Джофре Борджа. Это наполняло меня странной гордостью: отец будет ожидать, что его известия ранят меня, и разочаруется, когда этого не произойдет.
Явившийся за мной стражник провел меня в королевские покои. Трон был задрапирован черной тканью; отец не взойдет на него до официальной коронации, которая должна будет состояться несколько месяцев спустя.
В бывшем кабинете Ферранте уже чувствовалось присутствие моего отца: мраморный пол покрывал красивый ковер, трофей, захваченный в битве при Отранто; на стенах — мавританские изразцы. Я слыхала, что отец обезглавил множество турок. Интересно, скольких он убил, дабы завладеть именно этими трофеями? Я взглянула на красно-золотой узорчатый ковер, выискивая пятна крови; мне хотелось отвлечься какими-нибудь сторонними мыслями, чтобы легче было сохранять самообладание во время неприятной встречи.
Новый король занимался делами в окружении советников; когда я вошла, он рассматривал несколько документов, разложенных на темном столе. В это мгновение я осознала, что мы, неаполитанцы, больше не можем просто сказать «король Альфонсо», имея в виду Альфонсо Великодушного. Теперь были короли Альфонсо I и Альфонсо II.
Я смотрела мимо Альфонсо II в открытые окна, выходящие на запад, на Кастель дель Ово и водную гладь за ним. Про эту огромную каменную крепость, якобы построенную Вергилием, рассказывали, будто она стоит на огромном волшебном яйце, спрятанном на морском дне. Если это яйцо треснет, Неаполь рухнет в море.
Я молча ждала, и наконец отец поднял на меня хмурый взгляд; я была для него запоздалой мыслью, явившейся среди полного хлопот дня. Его сын Феррандино, отныне фактически являвшийся герцогом Калабрииским, наклонился у него над плечом, опершись рукой на стол. Феррандино поднял голову одновременно с отцом и кивнул мне, вежливо, но сдержанно. Подтекст был совершенно ясен: «Я — следующий в роду, законный наследник трона, а ты — нет».
— Ты выйдешь замуж за Джофре Борджа в начале мая, — отрывисто произнес отец.
Я грациозно поклонилась в ответ, думая лишь об одном: «Ты не можешь причинить мне боль».
Король снова перенес внимание на Феррандино и одного из своих советников; после нескольких негромко произнесенных фраз он опять взглянул на меня, словно бы удивляясь, что я все еще стою тут.
— Это все, — сказал он.
Я присела в реверансе, гордясь своим самообладанием. Но в то же время я была разочарована, поскольку отец, похоже, был слишком занят и ничего не заметил. Я уже повернулась, чтобы уйти, но прежде, чем стражник вывел меня из комнаты, король заговорил снова.
— А, да. Чтобы ублаготворить его святейшество, я согласился дать его сыну Джофре титул принца, что лишь уместно, если учесть твой статус. Отныне вы будете править княжеством Сквиллаче, где тебе и предстоит жить.
Он коротко кивнул, давая понять, чтобы я удалилась, и вернулся к работе.
Я быстро двинулась прочь, ослепленная болью.
Сквиллаче находилось в нескольких днях пути на юг от Неаполя, на противоположном берегу. От Сквиллаче до Неаполя было куда дальше, чем от Рима.
Вернувшись к себе в покои, я сорвала икону святого Януария с алтаря и швырнула об стену. Она грохнулась на пол. Донна Эсмеральда пронзительно вскрикнула и перекрестилась, потом развернулась и последовала за мной на балкон. Я стояла, охваченная смятением, и мое горе перерождалось в гнев.
— Да как ты смеешь?! Это непростительное святотатство! — принялась браниться она, гневно сверкая глазами.
— Ты не понимаешь! — огрызнулась я. — Мы с Джофре Борджа будем жить в Сквиллаче!
Ее лицо мгновенно смягчилось. На миг она умолкла, потом спросила:
— Ты думаешь, Альфонсо будет легче, чем тебе? Неужто ты снова заставишь его утешать тебя, когда его собственное сердце тоже разбито? Ты, быть может, чаще выказываешь свой норов, донна Санча, но не обманывайся. У него куда более чувствительная душа.
Я обернулась и посмотрела на мудрое морщинистое лицо Эсмеральды. Обхватив себя руками, я судорожно вздохнула и заставила бушевавшую во мне бурю уняться.
— Я должна сдерживать свои чувства, — сказала я, — пока Альфонсо об этом не узнал.
Тем вечером я ужинала наедине с братом. Он оживленно рассказывал о своих уроках фехтования и о прекрасной лошади, которую отец недавно купил для него. Я улыбалась и слушала, мало участвуя в разговоре. Потом мы пошли пройтись по двору замка; за нами издали присматривал стражник. Стояло начало марта, и вечерний воздух был бодрящим, но приятным.
Альфонсо заговорил первым.
— Ты сегодня какая-то очень сдержанная, Санча. Что тебя тревожит?
Я поколебалась, потом отозвалась:
— Я думаю, слыхал ли ты уже новости…
Мой брат взял себя в руки и ответил с деланной небрежностью:
— Ну да, что ты выходишь замуж за Джофре Борджа. — Небрежность тут же сменилась ласковыми, утешающими нотками. — Но это не так уж плохо, Санча. Как я и говорил, Джофре может оказаться достойным молодым человеком. По крайней мере, ты будешь жить в Неаполе и мы с тобой сможем видеться…
Я остановилась на полушаге, повернулась к нему и осторожно коснулась пальцами его губ.
— Милый брат. — Я изо всех сил старалась, чтобы голос мой звучал ровно и непринужденно. — Папе Александру мало получить принцессу в жены для сына. Он хочет, чтобы его сын тоже был принцем. Мы с Джофре отправимся править Сквиллаче.
Альфонсо потрясенно уставился на меня.
— Но брачный договор…— начал было он и тут же осекся. — Но отец…
Он умолк. Впервые я сосредоточилась не на своих чувствах, а на его. И когда я увидела, как прекрасное юное лицо Альфонсо исказилось от боли, мне показалось, что мое сердце разорвется.
Я обняла его и увлекла за собой.
— Я всегда могу приехать погостить в Неаполь. А ты можешь приехать в Сквиллаче.
Альфонсо привык утешать, а не принимать утешения.
— Я буду скучать по тебе.
— И я. — Я заставила себя улыбнуться. — Ты сам когда-то сказал мне, что долг не всегда приятен. Это правда. Но мы будем писать и навещать друг друга.
Альфонсо остановился и прижался ко мне.
— Санча, — произнес он. — Ах, Санча…
Он был выше меня, и ему пришлось наклониться, чтобы прижаться щекой к моей щеке. Я погладила его по голове.
— Все будет хорошо, братик.
Я крепко обняла его и запретила себе плакать. Я подумала, что Ферранте гордился бы мною.
Май пришел слишком скоро, а с ним и Джофре Борджа. Он приехал в Неаполь с большой свитой и вошел в Большой зал Кастель Нуово в сопровождении моего дяди, принца Федерико, и моего брата Альфонсо. Сразу же после прибытия мужчин в зал торжественно вступила я, спустившись по лестнице; на мне было парчовое платье цвета морской волны и изумрудное колье.
По разинутому рту моего жениха я сразу же поняла, что произвела на него сильное впечатление. А вот он на меня — отнюдь.
Мне говорили, что Джофре Борджа «уже почти тринадцать», и я ожидала, что встречу юношу наподобие моего брата. За короткий промежуток, прошедший с того момента, как я сказала Альфонсо о моей помолвке, его голос сделался более низким, а сам он раздался в плечах и нарастил мускулы. Он был на целую ладонь выше меня.
Но Джофре был ребенком. После визита к стреге мне успело исполниться шестнадцать, и я была женщиной с высокой грудью и крутыми бедрами. Я познала плотское наслаждение, познала прикосновение опытной мужской руки.
Что же касается младшего из Борджа, то он был на голову ниже меня. Его лицо до сих пор было по-детски пухлым, голос — тоньше, чем у меня, и вообще он отличался такой хрупкостью, что я могла бы его поднять. В довершение всего у него еще и прическа была как у девчонки: медно-рыжие локоны спускались на плечи.
Я, как и все в Италии, слыхала о безудержном пристрастии Александра к красивым женщинам. Еще в молодости, в бытность свою кардиналом, Родриго Борджа шокировал своего дядю, Папу Каликста, тем, что однажды, проведя обряд крещения, завел всех присутствовавших женщин в обнесенный стеной двор церкви и запер ворота, на несколько часов оставив взбешенных мужчин снаружи — слушать доносящееся из-за стены хихиканье и звуки, какие бывают при занятии любовью. Даже теперь Папа Александр забрал свою нынешнюю любовницу, шестнадцатилетнюю Джулию Орсини, в Ватикан и совершенно вопиющим образом прилюдно демонстрировал свою пылкую привязанность к ней. Говорили, что ни одна женщина не застрахована от его приставаний.
Просто не верилось, что Джофре — сын такого человека.
Я подумала о сильных руках Онорато, скользящих по моему телу. Я подумала о том, как он оседлывал меня, как я вцеплялась в его спину, когда он скакал на мне верхом, ведя к вершинам наслаждения.
А потом я посмотрела на этого тощего мальчишку и внутренне съежилась от отвращения при мысли о супружеском ложе. Онорато знал мое тело лучше меня самой. Как я смогу научить это женственное малолетнее создание всему, что следовало бы знать мужчине об искусстве любви?
Сердце мое преисполнилось отчаяния. Следующие несколько дней я пребывала в мучительном оцепенении, изо всех сил изображая из себя счастливую невесту. Джофре проводил время в обществе своей свиты и даже не пытался поухаживать за мной; это был не Онорато, которого волновали мои чувства. Джофре приехал в Неаполь с одной-единственной целью: получить корону принца.
Первой состоялась гражданская церемония. Прошла она в Кастель Нуово, руководил ею епископ Тропейский, а свидетелями были мой отец и принц Федерико. Разнервничавшись, Джофре выкрикнул ответ на вопрос епископа прежде, чем старик успел его договорить, и толпа весело загудела. Я же не смогла даже улыбнуться.
Затем состоялось преподнесение подарков, привезенных моим новоиспеченным супругом: рубины, жемчуга, алмазы, парча, затканная нитями из чистого золота, шелк и бархат — все это должно было пойти на украшения и платья для меня.
Но наш союз еще не был благословлен церковью, и потому не могло идти речи о его физическом осуществлении. Я получила отсрочку на четыре дня, до мессы.
На следующий день было Вознесение и празднество в честь явления архангела Михаила; в Неаполитанском королевстве его тоже считали праздничным днем.
С темного утреннего неба лил проливной дождь; дул пронизывающий ветер. Невзирая на зловещую погоду, наше семейство проследовало за моим отцом и его баронами в огромный собор Санта Кьяра, где всего лишь несколько месяцев назад был похоронен Ферранте. Алтарь был тщательно подготовлен церемониймейстером Папы Александра; на нем были разложены регалии правителя Неаполя, в том порядке, в каком их надлежало вручать новому королю: корона, усыпанная драгоценными камнями и жемчугами; королевский меч в драгоценных ножнах; серебряный скипетр, увенчанный анжуйской золотой лилией, и держава.
Мой отец ввел нас в собор. Никогда еще он не казался таким красивым и таким царственным, как в этот момент. Он смотрелся очень величественно в облегающем камзоле и штанах из черного атласа, поверх которых была надета мантия из ярко-красной парчи, подбитая горностаевым мехом. Наши родственники и придворные остановились на отведенных им местах, а отец продолжал идти вперед по широкому проходу.
Я стояла рядом с братом, крепко сжимая его руку. Мы не смотрели друг на друга. Я знала, что если только взгляну в глаза Альфонсо, то невольно выдам, насколько я несчастна — в тот самый момент, когда мне следовало бы быть счастливой.
Вскоре после того, как моя помолвка с Джофре была возобновлена, я узнала, на каких условиях новый король договорился с Папой Александром. Альфонсо II должен был даровать Джофре Борджа княжество Сквиллаче. Взамен его святейшество должен был прислать папского легата, дабы тот лично короновал отца. Тем самым Александр в открытую, бесповоротно признавал и одобрял царствование Альфонсо.
Как мне сказал отец, эта идея принадлежала не Папе, а королю.
Он целенаправленно добился радости для себя ценою моей печали.
Человек, который вскоре должен был стать известен под именем Альфонсо II, остановился под пение канона; его приветствовали архиепископ неаполитанский и патриарх антиохийский. Они провели его на сиденье перед алтарем, где он вместе с остальными выслушал папскую буллу, объявляющую его неоспоримым правителем Неаполя.
Отец встал на колени на подушечку перед кардиналом Джованни Борджа, папским легатом, и старательно повторил за ним слова клятвы.
Я слушала ее и размышляла над своей судьбой.
Почему отец настолько ненавидит меня? Он был совершенно равнодушен к прочим своим детям, за исключением наследного принца, Феррандино; но он выказывал своему старшему сыну ровно столько внимания, сколько было необходимо, дабы подготовить его к отведенной ему роли. Может, это потому, что я причиняла больше хлопот, чем все прочие?
Возможно. Но, возможно, ответ крылся в словах старого Ферранте: «Из всех его детей ты больше всего похожа на своего отца».
Но мой отец завопил, когда увидел мумии анжуйцев. А я — нет.
«Ты всегда был трусом, Альфонсо».
Не может ли быть такого, что жестокость моего отца порождена страхом? И он озлоблен на меня потому, что я обладаю единственным качеством, которого он лишен, — мужеством?
У алтаря отец закончил произносить свою клятву. Кардинал протянул ему пергаментный свиток, тем самым возводя его в королевский сан, и произнес:
— Силою апостольской власти.
Потом Джофре Борджа, маленький и серьезный, ставший посредством брака принцем королевства, выступил вперед, держа в руках корону. Кардинал взял у него корону и возложил на голову отца. Корона была тяжелая и немного соскользнула. Прелат придерживал ее одной рукой, пока они с архиепископом застегивали ремешок под подбородком отца, чтобы закрепить корону.
Затем новому королю передали королевские регалии: меч, скипетр и державу. Потом, в соответствии с требованиями церемонии, все папские прелаты должны были встать полукругом у отца за спиной, но тут его братья, сыновья и бароны во внезапном порыве ринулись к нему, демонстрируя свою поддержку.
Смеясь, отец уселся на трон под ликующие вопли собравшихся.
— Viva Re Alfonso! Да здравствует король Альфонсо!
Невзирая на весь гнев и негодование, которые я испытывала к нему из-за того, что он превратил меня в свое орудие, я посмотрела на него, увенчанного короной, величественного, и, к великому моему удивлению, меня захлестнула волна гордости и верноподданнических чувств. И я срывающимся голосом закричала вместе с остальными:
— Viva Re Alfonso!
Следующие три дня я занималась примеркой роскошного свадебного платья. Корсаж был сшит из золотой парчи, преподнесенной моим супругом, само платье — из черного бархата с атласными лентами, а нижнее платье — из золотого шелка. Корсаж и платье были усыпаны жемчугами Джофре, и еще больше его жемчугов и алмазов были аккуратно вставлены в сеточку для волос, сплетенную из тончайших золотых нитей. Рукава, привязывавшиеся к платью, тоже были из черного бархата и атласа, и их сделали такими пышными, что я свободно могла бы посадить в рукав собственного мужа. Мне бы полагалось гордиться своим платьем, проявлять к нему живейший интерес и восхищаться тем, как оно подчеркивает мою красоту. Но все было не так. Я смотрела на платье, как узник — на свои цепи.
В день моей свадьбы заря выдалась красной, а солнце было скрыто за облаками. Я стояла на своем балконе в Кастель Нуово, после ночи, в которую мне так и не удалось заснуть; я знала, что мне предстоит лишиться дома и всего, что я знаю, и жить в чужом городе. Я дышала полной грудью и наслаждалась прохладным морским воздухом. Будет ли в Сквиллаче он пахнуть так же приятно? Я смотрела на серо-зеленый залив и возвышающийся за ним Везувий и понимала, что воспоминания об этом моменте не смогут поддержать меня. Моя жизнь вращалась вокруг моего брата, а его жизнь — вокруг меня. Я разговаривала с ним каждое утро, каждый вечер ужинала с ним, встречалась с ним на протяжении дня. Он знал меня лучше, чем родная мать, и любил сильнее. Джофре казался неплохим мальчиком, но он был чужим. Как я смогу бодро смотреть в лицо жизни, если со мной не будет Альфонсо?
И лишь одно беспокоило меня сильнее: я понимала, что мой младший брат точно так же будет страдать от одиночества, а может, и сильнее, поскольку донна Эсмеральда говорит, что он более впечатлителен, чем я. И это было труднее всего вынести.
В конце концов я вернулась внутрь, к своим фрейлинам, чтобы подготовиться к свадебной церемонии, которая должна была состояться в полдень.
Время шло, а небо становилось все более темным и хмурым, прекрасно отражая состояние моего духа. Но ради Альфонсо я скрывала свою печаль и оставалась любезной и хладнокровной.
В новом платье я смотрелась великолепно. Когда я вошла в Королевскую часовню, по рядам присутствующих прокатился восторженный гул, окрашенный благоговейным трепетом. Но это восхищение не доставило мне ни малейшего удовольствия. Я была слишком занята тем, что избегала взгляда брата, и позволила себе лишь краем глаза взглянуть на него, когда проходила мимо. Альфонсо выглядел царственным и взрослым в своем темно-синем камзоле, с висящим на поясе мечом с золотой рукоятью. Лицо его было напряженным и сдержанным, без малейшего следа того сияния, которое он унаследовал от нашей матери. Он старательно смотрел вперед, в сторону алтаря.
Про само венчание я могу сказать лишь, что тянулось оно бесконечно и что бедный Джофре вел себя со всем достоинством, какое только смог в себе отыскать. Но когда ему подошел момент передать мне поцелуй епископа, Джофре пришлось встать на цыпочки, и губы его дрожали.
Потом последовала служба, а за ней — званый обед, растянувшийся на несколько часов, с изобилием вина и тостов в честь молодоженов. Когда спустились сумерки, Джофре удалился в соседний, приготовленный для нас дворец. Закат полностью спрятался за огромными, темными тучами, собравшимися над заливом.
Я прибыла во дворец одновременно с наступлением вечера и первыми раскатами грома, в сопровождении короля, моего отца, и кардинала монреальского Джованни Борджа. Кардинал был невзрачным мужчиной средних лет, с грубыми губами и такими же манерами. Выбритую на макушке тонзуру прикрывала красная атласная шапочка, а тучное тело — белый атласный подрясник и пурпурная бархатная сутана; на толстых пальцах сверкали алмазы и рубины.
Мужчины остались в коридоре, а я вошла в спальню, которую приготовили для нас мои фрейлины. Донна Эсмеральда раздела меня, сняв не только роскошное свадебное платье, но даже шелковую нижнюю рубашку. Нагую, меня провели к брачной постели, где уже лежал в ожидании Джофре. Когда он увидел меня, глаза его округлились; он с наивным бесстыдством смотрел, как одна из моих фрейлин стащила с меня простыню, подождала, пока я лягу рядом с супругом, и накрыла меня, но лишь до талии. Так я и осталась лежать, с грудью, открытой напоказ.
Джофре был слишком робок, а я пребывала в слишком сильном унынии, чтобы поддерживать непринужденную беседу во время этого смущающего ритуала — одного из самых неприятных требований, предъявляемых к знати, и ничто не могло избавить нас от него.
Когда король и кардинал Борджа, в чьи обязанности входило официально засвидетельствовать осуществление брака, вошли в комнату, Джофре встретил их любезной улыбкой.
Не приходилось сомневаться, что кардинал Борджа разделяет тягу своего кузена Родриго к молодым женщинам. Он тут же уставился на мою грудь и вздохнул:
— До чего же они хороши. Прямо как розы.
Я едва сдержалась, чтобы не подтянуть простыню повыше. Меня переполняло негодование при мысли о том, что этот старик явно получает плотское удовольствие за мой счет; а тот факт, что отец никогда не видел меня раздетой, тоже не придавал мне спокойствия.
Взгляд короля скользнул по моей наготе с такой беспристрастностью, что меня передернуло; отец холодно усмехнулся.
— И, как все цветы, они достаточно быстро увянут.
В глазах его больше не было беспокойства; сегодня вечером они ярко сверкали. Он добился всего, чего желал: он стал королем, причем с благословения Папы, и это делалось еще слаще оттого, что он избавился от своей дочери, причиняющей столько беспокойства. Настал момент его величайшего торжества надо мною. Момент моего величайшего поражения.
Никогда еще моя ненависть к отцу не пылала так ярко, как в это мгновение; никогда еще мое унижение не было таким всеобъемлющим. Я отвернулась, чтобы Джофре и кардинал не увидели эту ненависть в моих глазах. Мне отчаянно хотелось схватить простыню и вскочить с кровати, но гнев был так силен, что я окостенела, не в силах шелохнуться.
Молчание нарушил Джофре, с обезоруживающей честностью произнесший:
— Ваше величество, ваше преосвященство, прошу меня простить, если я вдруг окажусь во власти волнения.
Кардинал развратно рассмеялся.
— Ты молод, мой мальчик. В твоем возрасте никакое волнение не в силах помешать исполнению этого долга.
— Надежду на успех мне дает отнюдь не возраст, — сказал Джофре, — а ослепительная красота моей супруги.
Произнесенные любым другим человеком, кроме Альфонсо, эти слова стали бы лишь милым образчиком придворного красноречия. Но Джофре произнес их совершенно искренне и робко, искоса взглянув на меня.
Мужчины расхохотались: мой отец — насмешливо, кардинал — понимающе. Кардинал хлопнул себя по ноге.
— Ну, так возьми ее, парень. Возьми ее! Я вижу по бугру под простыней, что ты готов!
Джофре неуклюже повернулся в мою сторону. С этого мгновения его внимание было полностью сосредоточено на мне; он не видел, как два свидетеля подались вперед на своих стульях, бдительно следя за каждым его движением.
С моей помощью Джофре кое-как сумел взобраться на меня. Он был тоньше и ниже меня, и потому, когда он прижался губами к моим губам, его напрягшийся член уткнулся мне в живот. Он снова принялся дрожать, но на этот раз уже не от волнения. Из-за его женственной внешности я прежде опасалась, что Джофре относится к тому типу людей, которые предпочитают женщинам мальчиков, но теперь стало ясно, что это не тот случай.
Изо всех сил стараясь игнорировать неприятную ситуацию, я успокоила его и раздвинула ноги; он устремился к своей цели. К несчастью, он слишком рано начал толчки, попадая в мое бедро. В отличие от старшего Борджа, младший был абсолютно несведущ в искусстве любви. Я протянула руку, намереваясь направить его, но стоило мне к нему прикоснуться, как он вскрикнул и моя ладонь наполнилась семенем.
Я инстинктивно извлекла эту улику из-под простыней, сделав произошедшую неудачу достоянием наших свидетелей. Джофре снова застонал, на этот раз разочарованно, и перекатился на спину.
Мой отец расплылся в улыбке — я никогда не видела, чтобы он улыбался так широко. Он протянул руку к хихикающему кардиналу и сказал:
— Ваш кошелек, ваше преосвященство.
Кардинал, сразу лишившийся изрядной доли добродушия, покачал головой и извлек из-под сутаны небольшую бархатную сумочку, набитую монетами. Он опустил кошелек в подставленную ладонь короля.
— Вам просто повезло, ваше величество. Чистой воды везение, не более того.
Когда одна из моих фрейлин быстро прошла через спальню и вытерла мне руку влажной тканью, Джофре приподнялся на локте и посмотрел на мужчин. Он залился краской, осознав, что его успех или неудача стали предметом пари.
Кардинал заметил охватившую его неловкость и рассмеялся.
— Да не смущайся ты так, мальчик. Я проиграл потому, что мне не верилось, что ты зайдешь так далеко. Ты продержался дольше, чем большинство твоих ровесников. Ну а теперь мы можем перейти к настоящему делу.
Но глаза моего мужа налились слезами. Он отодвинулся от меня и скорчился на своей половине кровати.
Его страдания помогли мне преодолеть собственный стыд. Мои действия были продиктованы не стремлением поскорее покончить с этой омерзительной процедурой, а желанием избавить Джофре от терзаний. Похоже, у него было доброе сердце. Он не заслужил подобной жестокости.
Я придвинулась к нему и зашептала ему на ухо:
— Они смеются над нами потому, что они завидуют нам, Джофре. Ты только глянь на них: они же старые. Их время прошло. А мы молоды. — Я положила его ладонь себе на грудь. — Здесь никого нет. Только ты и я, в нашей брачной постели.
Движимая жалостью, я поцеловала его — осторожно, нежно, как когда-то целовал меня Онорато. Я закрыла глаза, чтобы не видеть наших мучителей, и представила, что лежу в объятиях своего бывшего возлюбленного. Я провела руками по узкой, худой спине Джофре, потом между его бедрами. Он задрожал и застонал, когда я принялась ласкать его мужское достоинство, как меня учили; вскоре его член затвердел настолько, чтобы войти в меня, и на этот раз успешно.
Я так и не открыла глаз. Перед моим внутренним взором не было ничего, кроме меня, моего мужа и надвигающейся грозы.
Джофре было далеко до Онорато. Он был мал, и я получила мало удовольствия; если бы не его неистовые толчки да еще то, что я сама помогала ему войти, я вряд ли осознала бы, что он проник в меня.
И все же я держалась; от давления на грудь у меня вырвалось несколько судорожных вздохов. Я лишь надеялась, что Джофре истолковал их как вздохи удовольствия.
Примерно через минуту мышцы его ног напряглись и он, вскрикнув, приподнялся. Я открыла глаза и увидела, что глаза Джофре широко раскрыты и полны изумления; потом он качнулся вперед, и я поняла, что он достиг вершины.
Он упал на меня, тяжело дыша. Я почувствовала, как его мужской орган съежился во мне, потом выскользнул наружу; вместе с ним вышла теплая жидкость.
Я понимала, что на этот раз мне не приходится ожидать никакого плотского удовольствия. Онорато позаботился бы о том, чтобы удовлетворить мои желания, но ни одного из троих мужчин, присутствовавших здесь, они не волновали.
— Неплохо, неплохо, — проговорил кардинал.
Судя по легкой нотке неудовольствия, он сожалел о том, что его задача так быстро оказалась выполнена. Он благословил нас и ложе.
Отец встал рядом с ним. Джофре все еще лежал поверх меня, а я взглянула на человека, который предал меня. Взгляд мой был холоден и бестрепетен. Я не хотела, чтобы он видел мое несчастье, которому сам же и был причиной, не хотела доставлять ему удовольствие.
Король улыбался, небрежно и победно. Моя ненависть была ему безразлична. Он радовался тому, что со мной сделали, и еще более радовался тому, что получил взамен.
Свидетели вышли, и мы с моим новоявленным мужем наконец-то остались одни. Мои фрейлины не должны были беспокоить нас до самого утра; поутру им следовало забрать простыни, которые выставят напоказ как еще одно свидетельство осуществления брака.
Несколько долгих мгновений Джофре молча лежал на мне. Я ничего не делала. В конце концов, он теперь был моим супругом и господином, и было бы невежливо перебивать его. Потом он откинул волосы с моего уха и прошептал:
— Ты такая красивая. Они описывали тебя мне, но слова не воздают тебе должного. Я не видел никого прекраснее тебя.
— Ты очень любезен, Джофре, — совершенно искренне откликнулась я.
Он, конечно, был еще мальчик, но очень милый и невинный, даже если ему и не хватало сообразительности. Я могу привязаться к нему… но никогда не полюблю его. Не полюблю той любовью, какой любила Онорато.
— Прости! — произнес он с неожиданной горячностью. — Мне так жаль… я… я…
И внезапно он разрыдался.
— Ох, Джофре…— Я обняла его. — Мне очень жаль, что для тебя все это было так ужасно. Они вели себя отвратительно. А ты… ты проявил себя очень хорошо.
— Нет, — возразил он. — Дело не в пари. Да, это было нехорошо с их стороны, но я и вправду отвратительный любовник. Я ничего не знаю о том, как доставить удовольствие женщине. Я понимаю, что должен был разочаровать тебя.
— Ну, будет, — сказала я.
Он попытался отстраниться, приподняться на локтях, но я прижала его к себе, к своей груди.
— Ты просто молод. Все мы неопытны вначале… а потом мы учимся.
— Тогда я научусь, Санча, — пообещал он. — Я научусь — ради тебя.
— Ну, будет, — повторила я, прижимая его к себе, как ребенка — да он и был ребенком, — и принялась гладить его длинные, мягкие волосы.
Снаружи наконец-то разразилась буря, и по ставням забарабанил дождь.
