28
«Кэнсё-сама, здравствуйте!
У нас стоит теплая солнечная погода. Сегодня в обеденный перерыв я решила прогуляться и увидела за стеной сливу с белыми цветами. Распустились лишь отдельные ветки, но я сразу вспомнила ту, которую Вы поставили в вазу для чайной церемонии. Пользуясь случаем, хочу еще раз поблагодарить Вас за чудесные часы, которые провела в Камакуре.
На следующий день я поехала к родным в Сибату и узнала, что Тэйсин-сан лежит в больнице с двусторонней пневмонией. Болел он очень тяжело, но сейчас, как пишет мама, уже почти поправился и снова служит в храме, окруженный любовью и заботой прихожан.
Вообще, в Сибате столько всего произошло, что в письме не напишешь. Самое главное, в день Нового года мама обнаружила ту самую урну с прахом в комнате Тэйсина и была крайне рассержена. Тэйсин-сан, когда я приходила его навещать, очень нервничал из-за того случая и сказал, что боится держать урну в храме. Чтобы его успокоить, я забрала урну в Токио и держу в своей комнате на полке за календарем. Моя подруга ничего пока не знает, а я боюсь ей сказать и чувствую себя виноватой. Так или иначе, пока мы не нашли родственников погибшей девушки, прах придется хранить.
Пока я очень занята в ателье, но через некоторое время должен наступить небольшой перерыв в заказах, и тогда в одно из воскресений, если, конечно, у Вас найдется время, мы могли бы снова встретиться. Тогда я расскажу все новости подробнее.
С наилучшими пожеланиями,
Мисако Имаи
23 февраля 1966 г., Токио»
Мисако поставила подпись и задумалась. Почему «Имаи»? Может быть, тот ужасный адвокат прав и пора вернуть старую фамилию? Собственная неуверенность раздражала. Нет уж, пускай пока останется так, как есть, иначе Кэнсё совсем запутается. С другой стороны, имеет ли она вообще право подписываться фамилией семьи, из списков которой уже вычеркнута? По телу прошла нервная дрожь. Так трудно, когда больше не знаешь, кто ты… От долгой работы и тяжелых мыслей накопилась усталость. Хватит на сегодня, письмо Тэйсину можно написать и после… Мисако отложила перо и потянулась. Наступала ночь, где-то в городе звонил храмовый колокол, но голос его был едва слышен, теряясь в многоэтажных лабиринтах городских джунглей.
«Здравствуйте, Мисако-сан!
Спасибо Вам за теплое письмо. У нас в Камакуре сливы тоже пытаются цвести, и я часто с удовольствием вспоминаю ту чайную церемонию. Очень хотелось бы ее повторить.
Мне не терпится с Вами снова увидеться, тем более раз Вы так беспокоитесь из-за урны. В следующее воскресенье я буду в Иокогаме на выставке керамики, где будут представлены работы моего друга. Если у Вас получится приехать и встретиться со мной, возьмите урну с собой. Пусть пока хранится в моем храме, это снимет тяжесть с Вашей души. Когда обстоятельства изменятся, я верну ее в храм Сибаты.
Прилагаю к письму приглашение на выставку.
Обязательно возьмите урну с собой. С нетерпением жду встречи.
Ваш преданный друг
Кэнсё»
Сатико уехала по делам, и Мисако смогла собраться в Иокогаму, избежав ненужных объяснений. Она завернула урну в фиолетовый шелковый платок и положила в белый пакет с рекламой ателье «Сати».
День выдался ясный и холодный. Поездка прошла без происшествий. В серых свободных брюках и свитере с высоким воротом, купленных по настоянию подруги, Мисако выглядела великолепно. По адресу, указанному в приглашении, она нашла в Иокогаме огромный магазин, торговавший дорогой керамикой, в основном принадлежностями для чайной церемонии. Когда Кэнсё увидел Мисако, лицо его расцвело улыбкой. Усевшись на татами в комнате для чаепития, они тут же принялись говорить о том, что их интересовало больше всего.
— Я беседовал с настоятелем, место для урны уже приготовлено, — начал монах. — Когда придет время, я берусь лично доставить ее в храм Сибаты.
Мисако передала ему пакет.
— Может статься, — вздохнула она, — что это время никогда не придет. Иногда я думаю, что мать права и дедушке не стоило ничего затевать.
— Он не виноват, Мисако-сан. Все начала сама девушка, когда бросилась в пруд. Ваш дедушка лишь разделил ее карму.
— А что, если мы так и не узнаем ее имени? Как быть тогда с прахом?
Кэнсё попытался слегка вздернуть плечи, копируя ее жест. Он и не подозревал, что Мисако сама переняла его у таинственной подруги.
— Тогда пусть решение принимает Тэйсин-сан. Возможно, он все-таки захочет держать ее в своем храме.
— А что скажет мама?
— Уверяю вас, — усмехнулся монах, — наступит время, когда Тэйсин-сан уже не будет нуждаться ни в чьих советах.
— Уверяю вас, — передразнила Мисако, — чтобы получить совет моей мамы, вовсе не обязательно в нем нуждаться.
— Хорошо бы с ней посоветоваться по поводу того, когда лучше звонить ее дочери. Утром, вечером, в офисе — я все время боюсь вас потревожить.
— Хай, у меня те же проблемы, — рассмеялась она. — Давайте договоримся звонить друг другу в любое время. Если кто-то не сможет говорить, перезвонит позже.
— А как насчет этого? — Кэнсё приставил «рожки» к голове, как всегда, вызвав ее смех. — Работает?
— Да, но не всегда. Бывает, чувствую, а иногда просто работаю как автомат и ничего не замечаю.
Монах постучал согнутым пальцем по бритому виску.
— Сложная штука мозг. Для него учебник не напишешь, тут дело индивидуальное.
— Мисако-сан, я ведь уже говорил, что не слишком разбираюсь во всем этом. Так, читал кое-что или слышал краем уха.
— Тогда, по крайней мере, научите меня настоящей медитации, без глупых игр.
— Хорошо, смотрите. — Он сел на колени, подоткнув полы кимоно. — Сначала сядьте вот так, очень прямо. Сложите руки на коленях, слегка соприкасаясь большими пальцами. Голову опустите, глаза закройте или немного прикройте, как хотите, и думайте только о дыхании. Начинайте считать: один, два, три… Если собьетесь, считайте снова. Это поможет вам успокоиться и очистить разум.
— Вы именно так вызывали меня в тот раз в саду?
— Уже не помню, — пожал он плечами. — Вы слишком спешите перейти на следующий уровень.
— Хорошо, я попробую. Буду практиковаться каждый день после обеда, начиная с завтрашнего дня. По крайней мере, вреда от этого не будет.
— Только польза, — улыбнулся Кэнсё. — Если достигнем совершенства, можно сэкономить на телефонных звонках.
Перед тем как идти на станцию, Кэнсё зашел в лавку и купил черную нейлоновую сумку — не ехать же в Камакуру с белым пакетом из ателье «Сати».
*
В мастерскую поступали все новые заказы. Работа кипела, и обед приходилось заказывать с доставкой в офис. Домой Мисако возвращалась совершенно разбитой и, приняв ванну, сразу валилась в постель.
Все сотрудники Сатико работали с увлечением и не возражали против сверхурочных часов. Мисако была предана хозяйке не меньше, чем другие, однако красивая одежда никогда не была ее страстью. При виде новых изысканных моделей ее сердце билось так же ровно, как и раньше, хотя в ателье никто об этом не подозревал. Наряды для нее обычно выбирала Сатико, постепенно превращая провинциальную подружку в настоящую токийскую даму. Таким образом, в том, что касалось работы, Мисако была, по существу, очередным ее творением. Фактически Мисако жила двойной жизнью.
Собой она могла побыть, лишь вернувшись в спальню, дверь которой как бы служила границей между двумя мирами, если не считать того, что Коко и Клео постепенно привыкали к новой жилице и даже спали у нее в ногах. В своих снах Мисако часто оказывалась в саду Сибаты, вновь и вновь переживая то детское видение, однако теперь с позиции спокойного наблюдателя, имея возможность сосредоточиться на деталях. Утром, проснувшись, она еще несколько минут лежала в постели, пытаясь вспомнить сон, но потом, когда, уже одетая, открывала дверь и выходила в коридор, снова была деловой женщиной, у которой нет времени на разные глупости.
*
Тэйсин не верил своим глазам. Он бережно, словно стеклянное, взял письмо в руки, отнес в комнату, где стоял погребальный алтарь семьи Танака, и положил рядом с фотографией Учителя. Зажег курительные палочки, поклонился, прочел молитву и ушел, предвкушая счастливую минуту, когда вечером вскроет драгоценный конверт.
За исключением новогодних поздравлений, Тэйсин чрезвычайно редко получал письма, да и те в основном касались дел храма. Начавшийся год не был похож на другие. Письмо было уже вторым — первое, коротенькую записку, прислал Кэнсё, который желал ему скорейшего выздоровления. Тэйсин бережно хранил ее, но письмо от Мисако было настоящим сокровищем. Монах ни разу в жизни не получал таких роскошных конвертов из рисовой бумаги, адресованных лично ему изящным каллиграфическим почерком.
В тот день он вместе с Конэном совершал поминальный обряд по случаю седьмой годовщины смерти богатого крестьянина. Потом предлагалось обильное угощение, и Тэйсин был рад полакомиться изысканными блюдами — его знаменитый аппетит, поутихший было за время болезни, понемногу начал возвращаться. Для монахов приготовили почетное место у парадной ниши, все собравшиеся сидели на шелковых подушках перед лаковыми подносами, уставленными разнообразными яствами. После нескольких речей хозяйка дома, передвигаясь на коленях, стала подливать гостям напитки.
— Как приятно снова видеть вас в добром здравии, Тэйсин-сан, — с улыбкой сказала она, предлагая священнику сакэ.
Тэйсин, покраснев, протянул чашку.
— Спасибо, спасибо, — поклонился он, — так любезно с вашей стороны заметить. Хай, я и в самом деле давно так хорошо себя не чувствовал.
Вид у него действительно был цветущий, чему немало способствовало чувство радостного ожидания. В храме ждал чудесный подарок, насладиться которым Тэйсин собирался лишь после ужина.
Уединившись вечером в келье, священник уселся в традиционной позе на потертой татами в тусклом свете электрической лампочки под потолком. Сначала он почтительно приложил конверт к выбритому лбу, потом с великой осторожностью вскрыл его специальным ножом и достал белоснежный лист рисовой бумаги. Поклонился и стал вглядываться в изящно выписанные строки.
«Здравствуйте, Тэйсин-сан!
Похоже, в Токио наконец пришла весна. Солнце стало теплее, уже распускается слива. Вчера недалеко от конторы я видела дерево, сплошь покрытое белыми цветами.
Мама написала мне, что Вы уже поправились, вернулись к работе и даже немного прибавили в весе. Я очень этому рада и с нетерпением жду, когда снова смогу увидеть Вас таким, как в старые добрые времена.
У нас в ателье по-прежнему много работы, но я надеюсь приехать в Сибату во время праздников в конце апреля или начале мая.
Вам, наверное, будет приятно узнать, что священная урна в целости и сохранности. Я решила, что хранить ее в жилой комнате не слишком правильно, и Кэнсё-сан был так добр, что согласился временно принять прах в свой храм в Камакуре. Урна стоит в специальном помещении, где постоянно горят благовония. Кэнсё-сан обещал доставить ее в Сибату, как только Вы пожелаете. Мне кажется, это самый удобный вариант, и надеюсь, что Вы не будете возражать.
Надеюсь также, что Ваше здоровье еще улучшится и зима в Ниигате скоро придет к концу, как и у нас здесь. Прошу Вас беречь себя и больше не простужаться. Побольше отдыхайте и хорошо питайтесь.
С наилучшими пожеланиями,
Мисако
9 марта 1966 г., Токио»
Тэйсин расплылся в улыбке и тут же принялся читать с начала. Дойдя до конца, он почувствовал, как в груди его становится жарко, будто туда кто-то поместил горящую лампу. После третьего чтения щеки его порозовели, совсем как у прежнего весельчака Тэйсина, а в кончиках пальцев начало покалывать. Мисако вовсе не старалась вложить в текст что-то особенное, это было самое обыкновенное дружеское письмо, да еще и написанное в спешке, но монаху оно казалось великолепнейшим посланием, весточкой из высших сфер. На глаза навернулись слезы. Как он мог? Целый месяц почти не вспоминал о деле, которое так беспокоило покойного Учителя! Не шевельнул пальцем, чтобы выяснить что-нибудь о погибшей девушке. Что бы сказал Учитель о таком ленивом ученике? Да и Мисако-сан, наверное, уже чувствует разочарование…
Тэйсин напряг мышцы и издал грозный рык, подобно самураю из кинофильма, который бросается на врага с обнаженным мечом. Он бережно вложил письмо обратно в конверт, взял конверт обеими руками и с торжественным поклоном опустил на татами перед собой.
«Будет сделано!» — проговорил он четко, словно получил приказ.
На лице его застыло выражение непоколебимой воли.
Наутро Тэйсин, надев стеганую куртку и резиновые сапоги, отправился в путь. День выдался пасмурный, холодный, порывистый ветер нагонял с моря темные снеговые облака, но монах, переполненный энергией, не мог ждать. Он решил начать поиски с семьи Сугимото, глава которой, по словам его жены, помнил с детства некую девушку без одного уха.
Старики приняли нежданного гостя с почтением. Невестка проводила его в комнату, где они грелись у котацу. Тэйсин, с благодарностью поклонившись, принял чашку горячего чая, поставил на столик и стал греть руки, засунув их под ватное покрывало, теплое от горящей жаровни.
— Мы очень рады, Тэйсин-сама, видеть вас в нашем скромном жилище, — сказала бабушка Сугимото, обменявшись с гостем вежливыми замечаниями о погоде, — но хотели бы знать, какое важное дело заставило вас выйти из дома в такой ненастный день. Вы ведь еще совсем недавно оправились после болезни.
Тэйсин, несмотря на всю свою решимость, невольно покраснел. Его поспешность внезапно показалась глупой, а визит без приглашения — не слишком вежливым. Низко поклонившись, он покраснел еще больше и начал:
— Прошу простить меня за то, что нарушаю покой вашего дома, но мне очень нужны сведения, которыми располагает только ваша семья.
Официальный тон священника и серьезность его лица заставили пожилую пару тревожно переглянуться.
Тэйсин положил ладони на котацу, как следователь в кино, и спросил, повернувшись к хозяину дома:
— Сугимото-сан, некоторое время назад ваша уважаемая супруга сообщила мне, что вы, будучи еще ребенком, знали девушку, у которой не хватало одного уха. Не могли бы вы рассказать мне о ней поподробнее?
Старик дернул головой, выражая крайнюю степень удивления.
— Ха! Так вот вы зачем пришли! Неужели это так важно?
— Хай.
— С тех пор прошло лет семьдесят!
— Я понимаю, — серьезно кивнул монах, — и тем не менее не могли бы вы вспомнить что-нибудь еще о той бедной девушке? Например, где она жила, как ее звали…
Собеседник громко втянул воздух сквозь зубы.
— Ну-у… Память-то у меня совсем не та, что раньше. То и дело забываю, куда очки положил… Кажется, она служила нянькой в семье, которая жила в двух кварталах отсюда.
— О! Очень хорошо, — довольно заметил Тэйсин. — А имя ее не помните?
Старик напряженно наморщил лоб.
— Ну как тут запомнишь, столько лет прошло… да я ее толком и не знал. Она была лет на пять, на шесть старше меня. Мы с мальчишками ее дразнили, все время требовали, чтобы она подняла волосы… Звали нечистым духом, это помню, а вот настоящее имя…
— Понятно, — вздохнул священник, испытывая прилив жалости к несчастной калеке. — Хорошо хоть, что вы помните, где она жила. Тот дом до сих пор стоит?
— Да где там, снесли давно… Там теперь другой, новый. Я и не заметил, как его построили.
— А соо… — На лице монаха отразилось разочарование. — А кто там живет, та же семья, не знаете?
— Откуда мне знать, — слегка раздраженно ответил старик. — Зачем вам все это?
Тэйсин снова залился краской. Сказать правду, так еще, чего доброго, Кэйко узнает…
Тут вмешалась бабушка Сугимото.
— Ты должен помочь святому отцу, — наставительно сказала она мужу. — Дураку понятно, что речь идет об останках, которые обнаружили в саду Симидзу.
— Да, — вынужден был подтвердить монах.
— Ну что ж… — Старик задумчиво почесал подбородок. — Не скажу точно, но фамилия семьи, где работала девушка, могла быть Номура. Тому Номура, что живет в новом доме, как раз семьдесят вроде стукнуло. Я встречал его в обществе любителей бонсаи. Может, его она и нянчила?
— Замечательно, спасибо большое! — Тэйсин вновь обретал былую уверенность. — Теперь, пожалуйста, если не трудно, нарисуйте мне план, как идти, и я сразу отправлюсь туда.
— Да что вы! — воскликнула бабушка Сугимото. — По такой-то погоде? Тэйсин-сан, вам нельзя, а то завтра снова окажетесь в больнице!
Священник растерялся, не зная, что ответить. Он улыбнулся и кивнул.
— Наверное, вы правы, уважаемая. Зайду к ним в другой день.
Тем временем старый Сугимото встал из-за котацу и направился, шаркая, к комоду.
— Вот, — сказал он, возвращаясь с потрепанной толстой тетрадью, — это мой журнал с занятий по бонсаи, здесь должен быть телефон Номуры.
— Большое спасибо! — Тэйсин поклонился.
Старик, задрав подбородок, вглядывался в записи сквозь бифокальные очки.
— Вот он… Погодите, я сам позвоню, — буркнул он и потянул к себе телефон, стоявший на стенной полке.
Тэйсин ждал с колотящимся сердцем, пока старик наберет номер. От волнения он не разобрал ни слова из последовавшего разговора. Повесив трубку, Сугимото нахмурился.
— Ничего не помнит, старый совсем, — хмыкнул он. — Но семья та же самая, только дом перестроили. Номура-сан и есть тот младенец, кто же еще, но толку от него никакого.
— Жалко, — покачала головой бабушка Сугимото.
— А что ты хочешь, столько лет прошло.
Тэйсин встал и, поклонившись, еще раз принес извинения за неожиданный визит и попрощался. Он широко улыбался, однако хозяйка дома поняла его разочарование.
— Очень жалко, — повторила она сочувственно.
— Хай, — кивнул монах, поворачиваясь к двери.
Он шел по лужам вдоль грязных подтаявших сугробов, которых даже не замечал по пути сюда. Обратный путь почему-то казался гораздо длиннее. Ветер забирался под куртку, обжигая холодом. Тэйсин так устал, что сразу лег в постель. Как глупо, думал он. Доктор ведь предупреждал, что слишком напрягаться не стоит, иначе прежнее здоровье не восстановится еще долго. Столько трудов, а результата никакого.
*
Через несколько дней ветер утих, стало теплее, и бабушка Сугимото пришла в храм в компании пожилой женщины. Госпожа Вада оказалась старшей сестрой того самого Номуры, с которым говорил по телефону старый Сугимото.
— Хай, я хорошо помню ту девушку, — сказала она священнику.
Они сидели в комнате для гостей и пили чай, к которому Тэйсин, узнав, кто его навестил, подал самое лучшее печенье.
— Мы звали ее Кику-сан, — продолжала старушка. — Да, она действительно нянчила моего брата и носила его на спине. Мне тогда было лет шесть или семь…
Слова женщины были столь неожиданны, что Тэйсин забыл о всякой вежливости.
— Кто она была? Откуда приехала? Что с ней потом случилось? — выпалил он скороговоркой.
Старушка улыбнулась, обнажив ровные искусственные зубы. Руки ее слегка дрожали. Госпожа Вада тоже волновалась — уже много лет никто не задавал ей серьезных вопросов.
— Кику-сан была моей двоюродной сестрой, дочерью старшей сестры моей матери. Она приехала к нам еще до того, как родился мой брат, он у нас самый младший. Ее семья жила в рыбацкой деревушке на севере, на границе с Ямагатой. Бедная девочка, она родилась без одного уха. Волосы, конечно, скрывали ее уродство, но вы ведь понимаете, дети все замечают. Взрослые строго-настрого запретили нам об этом рассказывать, но соседские мальчишки как-то пронюхали и с тех пор ее постоянно дразнили…
— И мой муж вместе с ними! — возмущенно воскликнула бабушка Сугимото. — Ну, я ему покажу!
— На самом деле не только мальчишки, — виновато вздохнула госпожа Вада. — Мы, девочки, дома тоже проходу ей не давали.
— А что с ней потом стало? — не вытерпел монах.
— Я помню, что она очень скучала по своей семье. Разговаривала мало, всегда держалась особняком… Потом, когда она убежала, мать обвинила во всем нас. Боюсь, она была во многом права. Девочка слышала только левым ухом, а мы вечно норовили зайти справа и сказать что-нибудь, а потом смеялись над ее смущением. Дети бывают так жестоки!
— Вы помните название ее родной деревни? — спросил Тэйсин.
Он ждал ответа, затаив дыхание. Старушка кивнула.
— Да, помню, деревня Нэйя. Там было много родственников со стороны матери, но когда она умерла, мы потеряли с ними связь. Возможно, они и теперь там живут, но точно сказать не могу.
Удовлетворенно кивнув, Тэйсин подлил гостьям чаю и пододвинул поближе печенье. Следующий вопрос был настолько важен, что у священника тряслись руки.
— А фамилия девочки… Вы ее помните?
— Да, конечно, — улыбнулась госпожа Вада. — Хомма. Кику Хомма из Нэйи. Когда она убежала из нашего дома в Сибате, ей было лет пятнадцать или шестнадцать.
Тэйсин откинулся на пятки, испустив вздох облегчения. Наконец-то!
Бабушка Сугимото довольно улыбнулась.
— Ну вот, надеюсь, теперь мы вам помогли. В прошлый раз я так расстроилась, что сама пошла в дом Номуры и поговорила с его женой. Оказалось, что у ее мужа было три старших сестры, и одна из них жива. Ее муж, господин Вада, держал универсальный магазин в Дейю, теперь он перешел к сыну.
— Надеюсь, ваш супруг в добром здравии? — осведомился Тэйсин, повернувшись к гостье.
— О нет! — смущенно рассмеялась та. — Он умер много лет назад.
— А соо… — сконфуженно произнес священник. — Мне очень жаль.
Старушка, нисколько не обидевшись, отпила глоток чаю. Она давно уже жила с семьей сына и с тех пор, как внуки, повзрослев, разъехались кто куда, чувствовала себя никому не нужной. Но сегодняшний день был особенным. Поездка в Сибату словно вернула ей молодость, позволила почувствовать свою полезность. И печенье у этого священника такое вкусное!
Прощаясь с дамами, Тэйсин поклонился им в ноги, коснувшись лбом татами.
— Аригатоо годзаимас — большое спасибо! — прочувствованно выговорил он. — Мне трудно выразить словами, как я благодарен.
Проводив гостей до больших деревянных ворот храма, монах снова с поклоном поблагодарил их и распрощался.
Вернувшись домой, госпожа Вада тут же принялась рассказывать родственникам о давно потерянной и почти уже позабытой родственнице, которая, по-видимому, оказалась значительной персоной. Бабушка Сугимото шла к мужу с твердым намерением устроить ему выволочку за жестокое обращение с бедной девушкой семьдесят лет назад.
Тэйсин вернулся в храм, едва не прыгая от радости. Первым делом ему хотелось броситься к телефону, но, войдя на кухню, он передумал. Нет, новость слишком важная, чтобы доверять ее какой-то проволоке, где она потом растает, не оставив следа. Он поступит иначе — напишет каждому из друзей подробное и красивое письмо. Это станет для них настоящим подарком!
*
С тех пор как Мисако уехала, не было дня, чтобы сестры в клинике не спрашивали Кэйко о ее очаровательной дочери. «Как поживает Мисако-сан?» «Должно быть, рада, что вернулась в Токио? Большой город совсем не то, что наша деревня». «Передавайте дочери привет, нам тут ее не хватает».
Развод, как правило, затрагивает не только его непосредственных участников. Даже когда о дочери спрашивали с самыми добрыми чувствами, у Кэйко болезненно щемило сердце. Что она могла ответить людям? Что Мисако довольна и счастлива? Что они с мужем наслаждаются дивной весенней погодой в Токио? Как можно говорить, что хорошо поживает тот, кто только что перенес подлую измену любимого человека! То, что Хидео уже успел жениться повторно и скоро станет отцом, лишь усугубляло ситуацию. В то же время слишком долго молчать было нельзя, тем более что Мисако могла решить вернуться насовсем.
В конце концов Кэйко решилась и после одного из собраний персонала попросила медсестер остаться.
— Некоторые из вас, — начала она, — имели возможность познакомиться с моей дочерью Мисако, когда она помогала ухаживать за больным священником, и теперь спрашивают о ней. Мне непросто говорить об этом, но во избежание лишних слухов я должна сообщить, что в личной жизни моей дочери произошли большие изменения. К несчастью, муж развелся с ней, чтобы вступить в брак с другой женщиной. Мисако пока живет и работает в Токио, но мы с доктором Итимурой хотим, чтобы она вернулась домой.
В комнате наступило гробовое молчание. Первой заговорила сестра, знакомая с Мисако лучше всего. Выразив общее сочувствие бедняжке, она закончила свою маленькую речь искренним комплиментом: «Из Мисако-сан получилась бы отличная медсестра». Собравшиеся встретили ее слова гулом одобрения.
— Может быть, — невольно улыбнулась Кэйко. — Мы все надеемся, что она вернется и будет помогать мне в клинике, но пока Мисако работает секретарем у своей подруги, хозяйки модного ателье в Токио. Кимура-сан пользуется большим успехом.
— Та самая модельерша из Сибаты? — ахнула одна из сестер.
Кэйко удивленно взглянула на нее.
— Да, из Сибаты… Должно быть, Кимура-сан еще более знаменита, чем я думала. Как вы о ней узнали?
— Прочитала, — сконфуженно пробормотала медсестра.
Стоявшая рядом подруга хихикнула, прикрыв рот ладонью.
Позже в тот же день медсестра зашла в контору и положила на стол Кэйко зачитанный номер газеты.
— Одна из пациенток забыла, — объяснила она, — а я прочитала и оставила на столике в комнате для посетителей. Думаю, вам стоит посмотреть…
Кэйко вгляделась в статью и обмерла. Значит, все правда… Девица из ночного клуба — вот кто на самом деле любимая подруга и благодетельница ее дочери!
Медсестра снова заговорила, стараясь смягчить удар:
— Вы не очень расстраивайтесь, Кэйко-сан, таких грязных газетенок сейчас сколько угодно, и в них больше вранья, чем правды. Сатико-сан действительно очень известна в мире моды, а в ночном клубе она работала очень недолго, только чтобы не умереть с голоду. Эти журналисты из чего угодно готовы состряпать скандальчик.
Встав из-за стола, Кэйко поблагодарила сестру. Возможно, и в самом деле не стоит так переживать. Она сама хорошо помнила, что школьная подруга дочери происходила из очень бедной семьи. Тем же вечером статью прочитал доктор Итимура.
— Что будем делать? — вздохнув, спросила Кэйко.
— Ничего, — усмехнулся он. — Ты все никак не можешь смириться с тем, что Мисако уже давно взрослая.
— Взрослая или нет, она моя дочь, и я не могу за нее не беспокоиться!
— Постарайся ей больше доверять, лишним волнением ты только навредишь. Не обращай внимания на эту чушь, вот и все.
Кэйко неуверенно улыбнулась.
— Я попробую, — пообещала она.
Однако, несмотря на все старания, материнский инстинкт не давал ей успокоиться. Ростки тревоги уже проклюнулись и с каждым днем становились все гуще, оплетая сердце Кэйко тугими щупальцами.
