Глава седьмая
«Вчера мне вновь приснилась Рипоза».
Дневник пока видела только Люси, она продержала его у себя всю ночь. Утром она молча вручила мне листки. Я отнесла их к себе, закрыла дверь, села на кровать и принялась читать. Голос Клары. «Вчера мне вновь приснилась Рипоза». И дальше…
1 апреля
Я устала упираться в эту стену, которая преграждает мне путь к счастью. Моя работа движется вперед, а жизнь — нет. В мастерской сплошные перемены.
На прошлой неделе к Z приходил один вельможа, обсудить заказ и посмотреть работы остальных. Синьор Вендрамин очень знатный и выглядит внушительно в своем бархатном платье. Он не только заказчик, но и друг; Z вхож в его богатый дом. Я умираю от любопытства — что же он заказал моему учителю? Он, как и все, изумился, увидев меня в мастерской. И это тоже надоедает. Я уже давно не считаю себя диковинкой, но посторонние продолжают удивляться. Вельможа подошел к моему мольберту и вслух поразился, что такое дитя, как он меня назвал, являет подобное мастерство. «Ваша непревзойденная ученица», — с широкой улыбкой обратился он к Z, будто речь шла о чем–то неслыханном. «Да, она чудо», — ответил мой учитель.
Тогда благородный господин сделал мне отдельный заказ, предложив в качестве сюжета миф о Персефоне, видимо отвечающий, как он считает, моей девичьей натуре. Но он должен знать, что там довольно мрачный сюжет. Я попробую наполнить картину тайной и поэзией по примеру моего учителя. Никаких прелестниц, собирающих гиацинты. Дзордзи мне поможет советом, он всегда рядом. Шутит с остальными, говорит о нашей свадьбе, будто она состоялась много лет назад, все смеются. Выйти за него замуж было бы пропуском в рай. Винченцо, я думаю, одобрил бы. Хоть Дзордзи и не знатный в общепринятом смысле, зато никто другой ему в подметки не годится. Однако от непреодолимого препятствия никуда не деться. Нукка сойдет с ума и начнет укорять меня — и Винченцо в придачу, — что я мараю честь семьи, рушу будущее ее детей, затеваю скандал и скатываюсь в трясину. Уважаемые люди будут нас сторониться. Взывая к покойному отцу как к якобы суровому моралисту, она впадет в истерику. Она не предаст его память! До конца дней своих.
Она явно готовит скандал. На днях за ужином ненавязчиво поинтересовалась у Винченцо, как там поживает еврей–лютнист. Не собирается ли Винченцо снова нанять его? Непривычно пускать еврея в дом, сказала она, хотя играет он сносно. Она что–то чует и ищет повод устроить свару. Я изобразила безразличие. Винченцо спокойно разъяснил, что еврей–лютнист, во–первых, христианин, а во–вторых, самый признанный в Венеции молодой живописец. «Да? — удивилась Нукка. — Ну, надо же. А на вид самый настоящий еврей». Прости меня, Господи, но я желаю ей смерти.
Что же с нами будет? Невыносимо мучительно видеться только на публике. Z тоже страдает. Он сказал, что нам надо как–то уединиться, что это пытка — изображать счастливую дружбу. «Нам нужно улучить момент, Клара, — сказал он. — Всего один миг». Я стояла рядом с его столом, вокруг никого не было. Ответила, что подумаю и постараюсь найти способ.
Вот теперь вся в раздумьях. Первая пришедшая на ум мысль — монастырский дом. Может быть, донна Томаса поймет? В Ле–Вирджини ведь позволено бывать мужчинам. Больше ничего в голову не идет. Надо открыть ей душу. Я могла бы пожить там немного, если бы мне заказали еще портрет. Может, она разрешит встречаться с Z в гостевой. Она ведь знает про козни Нукки. Мне почти шестнадцать, некоторые подруги уже замужем. Я с ней поговорю. Вот Дзордзи посмеется, когда узнает, что я и в самом деле все организовала. Мы будем встречаться в монастыре!
10 апреля
Он приходил вчера вечером.
Донна Томаса прониклась моей бедой и даровала свое покровительство. Она многим заменила мать, а я, кроме нее, другой и не знала. Молила донну Томасу позволить мне написать ее портрет, но она хочет, чтобы я писала Буону, которая совсем не блещет красотой, однако затмила всех музыкальностью. Заботливая рука художника может прибавить Буоне уверенности, с многозначительной улыбкой поделилась своей надеждой матушка, выразительно изогнув бровь. Обязательно когда–нибудь напишу этот милый мудрый лик.
Он пришел, когда девочки уже разошлись. Донна Томаса встретила его сама. Внимательно вглядываясь в его лицо, она привела его ко мне в гостевую. Он выглядел таким красавцем и, что меня особенно тронуло, неожиданно юным и смущенным. Мы немного побеседовали. Затем донна Томаса ушла, предупредив, что через час вернется.
Мы остались вдвоем в прекрасно знакомом мне доме. Так неожиданно оказалось это уединение и так престранно он в нем смотрелся, что я не удержалась от смеха.
«Ох, Клара, что мне для тебя сделать?» — качая головой, спросил он. Завсегдатай блестящих званых вечеров, он терялся в монастырской аскезе.
По крайней мере, там горел камин, и я усадила гостя к огню. Мы сидели, оглушенные свободой, пока, наконец, он не заключил меня в объятия и не поцеловал с жаром, на который я не могла не откликнуться после долгого, томительного воздержания. Он прижал меня к себе и ласкал мою грудь, так что я, в конце концов, испугалась, что разлечусь на осколки. Сколько мы так сидели, не знаю — я забыла обо всем, кроме восторга от его близости. Но потом все же опомнилась и, взяв себя в руки, вернула к действительности и его. Отдышавшись, мы чинно сели рядом, хотя он по–прежнему обнимал меня, и уставились на огонь, разгоряченные происходившим между нами.
«Как нам быть, Клара? — наконец нарушил он молчание. — Мы должны пожениться».
Я поведала ему свою жизнь — об утрате матери, о кончине папы, о Нукке, о младших сестренках; о том, что без Винченцо я бы пропала; о том, как с детства мечтала писать картины; о том, как поразила меня первая встреча с ним, и даже свой сон ему пересказала. Призналась ему, что он гений и так прекрасен, и даже сейчас мне не верится, что он может питать ко мне чувства; что я готова отдать за него жизнь и буду любить его до самой смерти.
Он помолчал. Потом спросил негромко:
«Она будет препятствовать?»
«Постарается, — ответила я. — Но я преодолею любое препятствие».
«Клара, — ласково прижав ладони к моим щекам, попросил он, — скажи, что выйдешь за меня, и мы что–нибудь придумаем».
«Я выйду за тебя, Дзордзи, — пообещала я. — Я жизнь за тебя отдам».
И снова он привлек меня к себе, и я почувствовала его слезы у себя на лице.
«Мы расскажем Винченцо, — решил он. — Никто не отнимет нас друг у друга. Клара, мы должны встречаться, но для этого… Доверишь ли ты мне подыскать для нас другое место, не монастырь?» — рассмеявшись, спросил он.
«Я готова доверить тебе свою жизнь, — ответила я, — но, Дзордзи, монастырь, над которым ты подтрунив ешь, подарил нам эту единственную и неповторимую встречу. Нельзя им пренебрегать».
«Да, Клариссима, ты права», — улыбаясь, согласился он.
Мы говорили, пока не подошел урочный час, обо всем: о будущем, о работе, о наших детях, — и ни он, ни я не могли сдержать улыбок.
1 мая
С приближением весны мир делается прекраснее. Расцветают сады, в воздухе разливаются тепло и сладкие ароматы, лагуна искрится, и все ходят, словно родившиеся заново. Однако вряд ли, по–моему, найдется кто–то счастливее меня. Я восхищаюсь всем, на что падает взгляд, — каждый лист, каждый цветок откликается на царящую в моей душе благость. В мастерской весь день напролет окна распахнуты навстречу легкому ветру. Работаю над «Персефоной». Я изобразила ее как Ненчию — брошенным и тоскующим ребенком; ее фигурка калсется крохотной на фоне огромной пещеры, перед которой она стоит с увядающей гирляндой. Осень, закат. Подразумевается первое возвращение после отпущенного ей ежегодного срока на земле. Вдали рыдает ее мать–богиня. От пещеры должно веять загадочным ожиданием — печальный сюжет посреди нынешнего благолепия. Z тоже трудится над картиной для синьора Вендрамина, получается чудесно, и он ушел в работу с головой.
Его заказчику запала в сердце недавно изданная, богато иллюстрированная легенда, повествующая о сне одного юноши, жившего в древние времена, где он встречается с небожительницей. Вот на этот сюжет Z и напишет картину. Действие будет происходить в Тревино, совсем рядом с Кастельфранко, где расположен его отчий дом, который тоже его безмерно вдохновляет, но мой наставник способен освоить все, что угодно, преобразуя в горниле своего воображения любой сюжет, любую тему.
Юноша на одной стороне полотна одет в костюм театрального общества, к которому принадлежат и Z, и его патрон, богиня же, что нянчит младенца, сидя на берегу, являет собой воплощение небесного плодородия и в своей отрешенности наводит на мысли о небесном чертоге. За их спиной — грозовое небо и даль. Ни на одной картине я еще не видела такой красоты и страсти. Она стала для меня самой любимой из всех его шедевров. В глубине души я тешу себя мыслью, что в ней он обращается ко мне.
Я рассказала Винченцо о нашем обручении. Он расцеловал нас обоих и заверил, что нет на земле другой пары, которую он бы столь же сильно любил. Мы разрыдались. Потом зашла речь об опасностях, которые нас подстерегают. Винченцо сказал, что ради собственного спокойствия мы должны хранить радостную новость в тайне, пока не придумаем какой–нибудь выход. Он приложит все силы, чтобы обеспечить наш союз, однако противостояние, как нам и без того ведомо, будет суровым и непредсказуемым. Впервые я слышала, чтобы Винченцо открыто признавал исходящую от Нукки угрозу. Полагаю, ему невыносимо видеть, что на груди нашего благородного семейства пригрелась такая змея.
И все–таки нам удалось устроить себе праздник. Мы втроем пошли в покои к Дзордзи, которые я до этого ни разу не видела. Там много места, много воздуха, и располагаются они в высоком этаже старого палаццо над маленькой речушкой — просторные, но пустые. Z сказал, что он там никогда не рисует, только размышляет и читает. Ужин доставили от соседей, где живет женщина, которая ему готовит, а Винченцо припас отличное вино. Какой сладкой бывает жизнь…
Трапеза вышла радостной. По окончании Дзордзи поднялся произнести речь.
«Я хочу выразить тебе, Винченцо, свою признательность и поблагодарить за то, что ты такой преданный друг, восхитительный и тонкий художник и славный венецианец!» Тут мы расхохотались, но потом мой наставник посерьезнел и продолжил: «Я перед тобой в вечном и неоплатном долгу за сокровище, которое сидит сейчас между нами, за ту, которая, не будь тебя, никогда не утолила бы печали моего неустроенного и одинокого существования. Она — свет моей души, моя муза, мое утешение и радость, мой бриллиант, возлюбленная, непредсказуемая Клара».
С этими словами он вручил мне маленькую коробочку, в которой я обнаружила золотое кольцо, сияющее вкрапленным в него сапфиром цвета небес и Венеры. Я замерла, не находя слов, не смея взглянуть ему в лицо. Он потянул меня за руку и прижал к себе, а потом коснулся лбом моего чела с невыразимой нежностью и трепетом. Если беда или злая воля помешают нашему счастью — а я всем сердцем молю, чтобы этого не произошло, — пусть сегодняшняя ночь останется в веках как залог нашей надежды.
Винченцо отвел меня домой, по дороге вполголоса излагая наставления. Я должна прятать кольцо от любопытных и злых глаз. Я ответила, что не расстанусь с кольцом, даже если придется носить его на шее под рубахой. Он смягчился, услышав мои слова, и сказал: «Я рад за тебя, Клара. Ты снискала любовь прекрасного и одаренного человека, достойного твоей утонченности и преданности». Я остановила его и поцеловала. И брат улыбнулся, посмотрев мне в глаза. «Помоги нам Бог», — сказал он.
10 мая
Я по секрету поведала Таддеа о нашем обручении. Она обрадовалась, хотя с Дзордзи пока не знакома. Я пообещала, что, когда счастливое событие произойдет, она будет ликовать еще больше. Щедрая душой Таддеа тут же загорелась идеей сделать нам подарок. Я поблагодарила подругу и обняла, напоминая на всякий случай, что никто не должен знать о нашей связи: у Нукки повсюду глаза и уши. «Если тебя спросят, здесь ли я была, скажи, что да». Таддеа заверила, что так и сделает, и, посерьезнев до неузнаваемости, напутствовала, чтобы я вела себя мудро, разумно и трезво.
Я приходила в покои Дзордзи одна. Еще до того, как открылась перед Таддеа. Мне страшно от собственной дерзости, но как же нам еще быть? Мы не совершали блуда. Однако отрицать влечение было бы наивно.
13 мая
Какая же Таддеа разумница и выдумщица! Ее подарком мне стал мой портрет, который напишет Дзордзи. Заказчиком выступит ее брат Джакомо. Z испросил у Винченцо позволения писать меня не в мастерской, где он чувствовал бы себя неловко под градом колко стей, а в своих покоях. Винченцо, вдохновленный мыслью о портрете, разрешил, хоть и скрепя сердце. Подозрительность ему неведома. Сколько дней наедине впереди!
3 июня
С превеликим удовольствием следуем новому распорядку: я сижу перед своим учителем, наблюдая, как он с головой погружается в работу и по лицу его, словно быстрые облака над живописной долиной, пробегают тени сосредоточенности и вдохновения. И я сознаю, что это меня он изучает и силится постичь. Он принес мне красивую красную накидку, отороченную мягким мехом, — такие, по его словам, в ходу у северных художников, — чтобы оттенить мою кожу. Накидка мужская, но мне подходит, потому что, как он сказал, я настоящий живописец и не одного художника–мужчину могу заткнуть за пояс. На шее у меня белый шарф — знак нашей женитьбы. На портрете я буду Лаурой — идеалом Петрарки, но не таким недостижимым. Скорее, подлинной, осязаемой мирской красотой, которая сама по себе проникнута божественной тайной и светом, как всякая мечта. «Думай о своей работе, Клара… И обо мне», — добавил он, улыбнувшись. Как будто в его присутствии я могу отвлечься мыслями на что–то еще…
Так мы трудились ежедневно в течение двух недель. Он смотрел и смотрел на меня, но видел при этом, кажется, что–то другое, потустороннее — ни разу не случилось так полюбившегося мне скрещения взглядов. Он наносит мазки резко и быстро, постоянно что–то меняет и варьирует, весь поглощенный, устремленный, нацеленный, и глаза полыхают огнем.
Три дня назад он остановился. Несколько мгновений сидел, разглядывая картину, потом подошел ко мне. «Клара, — спросил он, — ты отважишься?» Он смотрел с нежной, почти покаянной улыбкой. Я поняла, что для исполнения замысла ему что–то жизненно необходимо. Он хотел, как я догадалась, перенести этот портрет в ту же плоскость, что открылась ему в пейзаже с бурей — воплощение мирской божественности, чтобы через этот образ выразить свою любовь ко мне. Я без возражений сбросила накидку, расшнуровала сорочку и спустила ее до талии. Он заново обернул накидкой мои плечи и вернулся за мольберт. Безмолвно. По его лицу я видела, как глубоко он тронут.
Так я позировала еще три дня. К вечеру третьего он отошел от мольберта и проговорил вполголоса: «Готово». Я подошла, завернувшись в накидку. Мы молча стояли и разглядывали плод его труда. «Такого никто никогда не делал, Клара. Оставить так? Или изменить?» Пораженная до самых глубин сердца лаконичностью и мастерством изображения, являвшего собой мой истинный портрет, я подошла к учителю и, обвив его шею руками, прижалась к нему со всем жаром своей любящей души.
В тот вечер мы впервые познали друг друга до конца. Отныне мы едины пред Господом, хоть и не пред церковью. Если священный экстаз существует, он был явлен нам нынче.
9 июня
Сегодня день моего рождения. Я томлюсь в ненавистном доме. Винченцо хотел устроить большой праздник в честь моего шестнадцатилетия, но Нукка сказалась больной и заявила, что не выдержит такой суматохи. Поэтому мы собрались малым кругом в мастерской — тоже весело, но мало чем отличалось от обычного дня. Нукка гнет новую линию — теперь она без конца твердит нам с Винченцо про одного падуанца в преклонных летах, который видит меня своей супругой. Она считает его отличной партией, лучше которой мне не сыскать. Она даже оставила на время свою прежнюю мечту упрятать меня в монастырь — обречь меня на жалкое существование с дряхлым падуанцем, лишив Венеции, лишив живописи, кажется ей не менее достойной альтернативой. Она явно чует, не знаю уж как, что вопрос о замужестве все равно всплывет, и пытается навязать своего кандидата, который кроме преклонных лет может похвастаться изрядным состоянием и достойным родословием, но, кем бы он ни был, он будет петь с ее голоса. Самое главное, он не какой–то там еврей, пиликающий на лютне. С каким неприкрытым упоением она плетет свои сети. Злобная карга. Господи, прости.
Должна сказать, что портрет произвел фурор, хотя видел его пока один Винченцо. Боже, как он был ошарашен… Но при этом от него не укрылась глубина мастерства. Они с Дзордзи подписали работу вместе на обороте, поместили там также имя Джакомо и обнялись. «Коллеги, маэстро!» — воскликнул Винченцо. Он любит моего учителя и мужественно готовится преодолевать неизбежные трудности с этой картиной. Ее нельзя выставлять на широкое обозрение. По крайней мере, до тех пор, пока мы с моим евреем не оставим Землю египетскую позади.
1 августа
Малышка Джемма заболела. Который день сильный жар и слабость. Нукка не едет со мной и Винченцо в Рипозу, хотя нас гонит. Не могу радоваться неожиданному счастью, подаренному мне ценой страданий милой малышки. Ее сыновья, увы, все–таки едут. Не питаю к ним теплых чувств, слишком эти юнцы двуличны и злоумышленны. А еще они все время что–то вынюхивают с гадкими намерениями. И все–таки нам достанется немного свободы. Z будет приезжать в гости, и мы втроем собираемся наведаться в Кастель–франко, взглянуть на созданный им запрестольный образ. Молюсь за выздоровление болящей.
15 сентября
Чудесные дни за городом. Мы обедали на свежем воздухе и прогуливались по зеленеющим нивам. Нико бросился к нам, заливаясь радостным лаем, а Виола, должно быть, с ног сбилась, готовя оказанный нам радушный прием.
Мы с Винченцо каждый день уходили рисовать до самого вечера, пока мальчики развлекались играми и катанием на пони. От меня не укрылось, какая наблюдательность и подозрительность в них просыпалась с появлением Дзордзи. Особенно у двенадцатилетиего Тонио, который из них самый злокозненный. Однако мы не давали ему повода проявить бдительность. В приезды Дзордзи мы удалялись не на одну милю и, только убедившись, что вокруг никого, позволяли себе какую бы то ни было вольность.
К нашему возвращению Джемма так и не выздоровела. Я едва узнала в бледной, исхудавшей девочке прежнюю розовощекую крепышку. Нукка ужасно подавлена, и у меня сердце рвется от жалости. Она сама нас отослала, а теперь почему–то винит в том, что мы только усугубили болезнь своим отъездом, Винченцо даже не пытается ее урезонивать.
3 октября
Вокруг безумие.
Тонио действительно был приставлен к нам в качестве шпиона. Он наплел Нукке самые гнусные истории, на какие только оказалась способна буйная фантазия скороспелого юнца. Не исключено, что эти отвратительные байки он состряпал с мамашиной подачи. Как бы то ни было, она пришла в неистовство. Возможно, разум Нукки затмило горе, но она внушила себе, что это из–за меня — распутницы, погрязшей в блуде с евреем, как она сказала, — обрушилось несчастье на ее дочь. От такого обвинения я растерялась и закричала: «Да как ты смеешь!» Разрыдалась, не в силах удержаться. Винченцо, прижав меня к груди, начал увещевать Нукку: «Хватит, ты сама не своя». Однако она все бесновалась, вопила, что я навлеку заразу на всех ее детей, что я грязная лгунья, что мне далеко до приличной барышни, что такой, как я, с моей вседозволенностью и спесью, самое место среди евреев — и так далее, и тому подобное, в буквальном смысле с пеной на губах. В конце концов, Винченцо пришлось ее встряхнуть, чтобы привести в чувство. «Остынь, Нукка, — сказал он. — Ты измучена и перепугана, ты не думаешь, что говоришь».
После этого она умолкла и, бросив на меня злобный взгляд, убралась. Винченцо утешал меня, прижимая к себе, я рыдала от бессилия и отчаяния. Когда же, наконец, я пришла в себя, мы разделили скромный ужин, который съели в молчании — так велико было наше потрясение и горе. Винченцо обещает придумать что–нибудь, но видно, как его самого ошеломила эта сцена.
20 октября
Утром умерла Джемма. Матерь Божья, смилуйся, прими к себе ее невинную душу.
15 декабря
Я болела. Кажется, не одну неделю. Мало что помню из этого времени. Винченцо говорит, что день, когда мы отправляли Джемму на вечный покой, выдался промозглым и ветреным и по возвращении меня бросило в жар и одновременно пробрал сильный озноб. От начавшейся лихорадки не помогали никакие снадобья, я впадала в беспамятство, из которого вырывалась лишь на краткое время. Лекари подозревают ту же болезнь, что унесла нашу крошку Джемму — девочка была слишком мала и слаба, чтобы противостоять такому жестокому недугу. Заразе, как говорит Нукка. И считает, что ее распространяю я. Может, я заразила саму себя? Тогда что получается — она права или нет?
Я немощна, и брат велит мне беречь себя. Он терпеливо меня выхаживает. Всякий раз, когда я выпутываюсь из тенет забытья и дикими полуслепыми глазами смотрю на мир, вижу перед собой его лицо, а иногда, кажется, еще и Дзордзи — он шепчет мне что–то и держит за руки. Я вскрикиваю, но он всегда растворяется, а я снова увязаю в этом аду, где верещит Нукка и ко мне тянутся тонкие пальчики Джеммы. Вновь и вновь малышку поглощает тьма, а я тщетно пытаюсь удержать ее будто налившимися свинцом руками. До сих пор обрывки этого кошмара преследуют меня.
Винченцо сказал, что мы тут одни с Дзуане и Лоренцо. Нукка увезла своих детей в Падую и не вернется, пока не удостоверится, что дом очищен от заразы. «От меня то есть?» — уточнила я. Он рассмеялся. «Нет, зараза перебралась в Падую». «Правда, — спросила я, — что сюда приходил Дзордзи?» — «Да, он пришел, как только она уехала, и страшно терзался». — «Можно мне с ним повидаться?» — «Сегодня вечером. Но ты должна отдохнуть, тогда мы устроим маленький ужин, чтобы отпраздновать твое выздоровление». Утомленная, я снова забылась сном. Позже пыталась подняться, чтобы расчесать волосы, но ноги подкосились.
Вечером пришел Z, а еще Дзуане и Лоренцо. Какой бальзам на душу — видеть моего учителя! Добрая Лючия приготовила мне слабый бульон, который я сподобилась проглотить, и бокал вина, от которого, как сказал Винченцо, у меня на щеках снова расцветут розы. Боюсь даже подумать, на кого я сейчас похожа. Оба младших брата смотрели на меня с неподдельным ужасом. Я сильно исхудала и, наверное, сильно подурнела.
Я быстро утомилась, и все ушли, кроме Z, который прилег рядом и коснулся губами моих волос. «Я все та же?» «Ты моя Клара, — неслышно прошептал он мне на ухо, — и ты жива. Боже, как я перепугался. Да, я же тебе кое–что принес!» — вспомнил он и, привстав, выудил из кармана куртки маленькую коробочку. Я открыла ее — внутри сияла крупная жемчужина, переливающаяся розовым и золотистым, словно капля света, который можно сжать в руке. Я разрыдалась, обессиленная после болезни. «Не надо, милая, не плачь. Эта жемчужина — ты. Такая, какой была и есть в моих глазах». Он прижал меня к себе, и через миг я уже снова оказалась без чувств.
9 января 1507 года
Печальный вышел праздник без милой Джеммы, покинувшей нас навсегда. Боже, храни мою милую девочку. Нукка тоже еще не вернулась, плетет какие–то свои козни. Может, сама собирается выйти за того старика из Падуи? Нет, слишком несбыточная мечта…
Z обедает здесь, пользуясь дарованной нам роскошью свободы. Я уже достаточно поправилась, чтобы одеваться и спускаться вниз, но еще не настолько окрепла, чтобы дойти до мастерской. Винченцо будет писать Мадонну для своего братства, a Z начал экспериментировать с образом, навеянным, как мне кажется, тем полотном с бурей. Он говорил о рисунках муз и воплощениях добродетелей, которые хочет мне показать.
Вчера вечером мы наконец подошли к неизбежному вопросу — возвращению Нукки в наш ныне такой мирный дом. До сих пор Нукка представлялась Дзордзи лишь нелепой преградой на пути к нашему счастью, но теперь он ее ненавидит всем сердцем, считая, что ее бессердечие подстегнуло мою болезнь. Винченцо говорит, мы должны вознести хвалу Господу за то, что я осталась жива, и действовать надо осмысленно и целенаправление. «Сможешь ли ты остаться тут, Клара?» — спросил он. «А куда еще мне идти?» — «Может, тебе лучше будет в монастырском доме?» «Хочешь сослать меня в монастырь?» — вскричала я. «Разумеется, нет. Но там можно пожить. Это донна Томаса предложила». — «Она была здесь?» «Она со мной разговаривала», — объяснил Винченцо. Я оглянулась на Z. «Не стоит ли нам пожениться прямо сейчас?» — предложил он. «Нет, — возразил Винченцо. — Надо выждать. Нукка вернется с полной котомкой хитрых планов, да и про городские власти нельзя забывать». «Она будет жаловаться на нас властям?» — изумилась я. «Она может попробовать выдвинуть обвинение против Дзордзи, — ответил Винченцо. — Подходы у нее найдутся. Львиная пасть, на худой конец», — пояснил он, понизив голос. Мы оцепенели в суровом молчании. «Она готова погубить его жизнь и доброе имя по навету двенадцатилетнего юнца?» — ужаснулась я. «Кто знает, что ей известно… — проговорил Винченцо. — У нее свои осведомители. Разумнее всего будет держаться от нее подальше и смотреть, что принесет время». Он, конечно, прав.
Мы с Z долго сидели у огня. Я достаточно выздоровела, чтобы желание проснулось снова.
Меня отвлек легкий шорох — кто–то скребся в дверь. Если это крыса, то она очень не вовремя. Но когда я открыла дверь, на пороге обнаружился не кто иной, как Лео, — он тут же бросился в комнату.
— Ты что здесь делаешь? — удивилась я.
— Это я его прислала, — раздался голос Люси от подножия лестницы. — Подумала, вдруг тебе скучно одной. Докуда дочитала?
— Выздоровление после болезни.
— Ясно. Я мысленно с тобой. Скажи ему, чтобы лег, он послушается.
— Спасибо! Кто следующий на очереди? Маттео?
— Лидия просила уступить ей. Он согласился.
— Тогда пусть приходит — может взять то, что я уже прочитала. Передайте ей. Я с радостью поделюсь.
— Хорошо. Пока, Нел.
— Пока, Люси.
Я услышала удаляющиеся шаги.
5 февраля 1507 года
Я здесь, в кругу друзей. Донна Томаса пришла навестить меня в январе, когда я слегка окрепла, — видимо, догадалась по разговорам с Винченцо, что в атмосфере моего отчего дома мне не поправиться. Она сказала, что мы не должны проклинать, а, наоборот, должны молиться за души одержимых. И еще она дала мне позволение время от времени встречаться с Z в гостевой монастырского дома.
Несмотря на счастье своего здесь пребывания, признаюсь, что затворничество и некоторые запреты меня все же тяготят. Я уже не та примерная послушница, что прежде. Мне отвели мою старую келью. Тонзо явно радуется — впервые за несколько лет увидел кошку, прогуливающуюся по тропинке вдоль реки, и защебетал от восторга. Он ведь не знал на своем веку других знаков кошачьего внимания, кроме как от кроткого Бини. Сердце сжимается, когда представляю, что сталось с моим любимцем, которого так внезапно и без моего ведома спровадили из дома.
Винченцо говорит, что Нукка вернулась. Падуя ее не успокоила, в доме напряженно. Догадываюсь по некоторым его обмолвкам, что она, возможно, уже впадает в настоящую манию. Она очень сурова с Анджелой, такого за ней прежде не водилось. Анджеле едва исполнилось семь, тихая, кроткая девочка.
Моя жизнь течет просто. По утрам наставляю младших и обучаю рисованию и живописи воспитанниц всех возрастов. Ненчия проявляет очень толковый подход, мне радостно при мысли, что в ней, возможно, просыпается дарование. Буду помогать ей по мере сил.
12 апреля
В мастерскую начала наведываться некая дама. В роскошном одеянии, со свитой расфуфыренных слуг обоего пола. Бледнокожая, невероятно красивая, она каждый раз спрашивает маэстро Дзордзи из Кастель–франко. В первый ее приход Z встревоженно подскочил и покинул мастерскую по черной лестнице, пока дама его не заприметила. Мы все удивленно замерли. Она наведывалась уже не единожды, всегда задает один и тот же вопрос и смеется. «Передайте, что он проказник!» — ни к кому конкретно не обращаясь, велела она, пока ее свита бурным потоком устремлялась к выходу. Каждый раз, заслышав топот и гвалт, Z поднимается с места и уходит.
Сегодня сцена повторилась. Когда он вернулся, я посмотрела на него вопросительно. Он ответил улыбкой и хотел продолжить работу, но, поняв, что я в смятении, подошел, взял меня за руку, и мы вышли из мастерской на набережную. «Кто она такая?» — наконец решилась спросить я. Собравшись с духом, он ответил: «Женщина, с которой я познакомился вскоре после переезда в Венецию». Я молчала, и он продолжил: «Я расписывал для нее дверцу шкафчика, когда работал в мастерской мессира Беллини». «Кто она такая?» — повторила я. «Знаменитая куртизанка», — ответил он небрежно. «Ты хорошо с ней знаком?» — уточнила я. «Ее зовут Чечилия». — «Чечилия. Она очень красива». «Так многие считают», — подтвердил он. «Дзордзи, о чем ты говоришь?» — «Клара, милая, эта сторона жизни не должна была тебя коснуться, но раз уж зашел разговор, я скажу так: данная особа не в силах удовлетворить кого бы то ни было, кроме своих желаний, поэтому я в тупике».
И он рассказал, что связывает его с Чечилией.
В шестнадцать, когда он только пришел к мессиру Беллини, она появилась в один прекрасный день на пороге мастерской как заказчица и, приметив Дзордзи, изъявила желание, чтобы он сам изготовил и доставил ей заказ. Тогда он был польщен и расстарался на славу, вложив в роспись все свое мастерство, а потом отнес готовую работу к ней в дом — богатый и пышный. «Я тогда был едва знаком с Венецией, — продолжил Дзордзи, — и слабо представлял себе жизнь высшего общества. Она приветила меня, расспросила о работе и надеждах. Потом пригласила сыграть на лютне, когда устраивала прием. Меня осыпали похвалами и восторгами, я знакомился с важными и интересными людьми, и, наконец, однажды ночью она увлекла меня к себе в опочивальню. Я был на седьмом небе, словно в сказку попал, Клара. И я действительно жил в сказке.
Чечилия души во мне не чаяла и, сказать по правде, очень способствовала моему продвижению. Она окружила меня заботой, не отрицаю, но вскоре ее образ жизни стал для меня невыносимым — зряшность и никчемность его утомляли, притом, что у меня завязывались все новые приятные знакомства и дружба. Я не мог остаться с ней, но Чечилия не собиралась меня отпускать. Я время от времени ее навещаю, поскольку она требует того безоговорочно и поскольку, если честно, она была мне хорошим другом. Она не порочна, она, скорее, добрая душа, погрязшая в праздности, которую ты далее представить не сможешь».
«И ты виделся с ней после нашего знакомства?» — не в силах посмотреть на него, спросила я. «Нет. После обручения — ни разу». — «А прежде?» — «Прежде — да. Она любит меня, Клара. Я не хочу себе льстить, но дело обстоит именно так. Как бы я хотел, чтобы было по–другому, чтобы я мог уйти, не оглядываясь — но это невозможно. При всей ее взбалмошности она чувствительная душа, страдающая от одиночества. Но я ни разу не был с ней близок с тех пор, как мы с тобой связали себя клятвой. Клара, — взмолился он, — ты ведь не думаешь, что я не знал женщин? Знал, и много. Доступных хватает. Их полным–полно кругом, на любой вкус, только и ждущих, чтобы ухватить свой кусок, но я ни разу, ни разу с тех пор, как встретил тебя, не польстился. Я рассказал Чечилии, что мы скоро поженимся. Я в красках расписал ей мою любовь к тебе. Она опечалилась и вознегодовала. Она примкнет к тем, кто ставит нам препоны, но у них ничего не выйдет, мы из другого теста. Клара, милая, я скорее погибну, пытаясь уберечь тебя, чем разорву связь».
Я никогда не видела такого страдания на его лице.
Какими словами описать мои чувства после его признания? Про близость с женщинами, про то, что жизнь его была доселе довольно беспорядочной, я слышала и прежде, это для меня не новость. Но мысль, что имеется некая важная незамужняя особа, которая настойчиво его преследует да еще имеет на него притязания, и что однажды, устав возиться с навязчивым ребенком, он может уйти к ней, посеяла в моей душе бурю. «Дзордзи, — сказала я, обретя наконец дар речи, — ты должен все как следует обдумать. Что, если ты не до конца искренен, отторгая ее? Ты абсолютно уверен, что в глубине души у тебя не осталось к ней никакой привязанности? В конце концов, она соблазнительная, холеная дама невиданной красоты, довольно знатная. Может быть, я для тебя лишь безыскусная диковинка, забава, которой ранее, несмотря на обширный опыт, ты не встречал. Ты ведь понимаешь, у меня может не хватить привлекательности, чтобы удержать твой интерес». «Клара! — воскликнул он. — Я уже мужчина. Я разбираюсь в собственной душе. Я искал, истосковавшись, везде и всюду — и ничего не находил, что утолило бы мою тоску. Я отхожу Чечилию кнутом, если понадобится, чтобы она отстала, только не оставляй меня, не бросай одного!»
В смятении, весь дрожа, он взял меня за руку, и мы пошли. Мы шли — и я понимала, что так надо, — к нему в покои. Раскрывшись друг перед другом, как никогда прежде, мы снова стали едины.
10 июня
Z принялся за грандиозный новый труд, который я считаю просто непостижимым. Там будут величественная спящая Венера и маленький купидон на фоне характерного драматического пейзажа. Никому до него не приходил в голову такой сюжет. Картину заказали в честь бракосочетания одного из патронов — Джироламо Марчелло. По словам Z, мессир Марчелло почитает Венеру как давнюю покровительницу своего рода, уходящего корнями в Древний Рим, и богиня считается у них родоначальницей. Не верится, что кто–то может всерьез утверждать подобное.
Z нарисовал Венеру возлежащей в окружении пастельных драпировок на заросшем травой холме — сама местность, кажется, созвучна погруженной в грезы небожительнице. В последнее время его занимает изображение героических фигур в бесчисленных позах. Набросками завалены все его столы. Богиня и впрямь словно воспаряет над обволакивающим ее сонное тело пейзажем. Пухлый купидон утвердился на земле куда крепче. Божественная греза о любви и смелый шаг вперед, на который лишь он мог отважиться. Подражаний будет много.
Гений моего учителя не знает себе равных. Он же сам считает своим учителем мессира Леонардо. Он встретил этого великого человека, когда тот приезжал погостить в Венецию. Привезенные из Милана рисунки, которые Z довелось увидеть, поразили его и перевернули всю душу. А еще Z потрясла небывалая смелость Леонардо да Винчи, твердость его мнения. Он уверяет, что Леонардо — чародей. Но даже такому гению, считает он, не постичь союза света и цвета так, как венецианцу, которому для этого достаточно просто пошире раскрыть глаза. Цвета у Z всегда были сложные, а в последнее время упростились. В новых работах всецело правит киноварь.
А я тем временем продолжаю свою картину, скромную, по сравнению с его полотном, и неброскую. Синьор Вендрамин выразил свое восхищение «Персефоной» и, провозгласив ее неожиданной и завораживающей, похвалил меня за поэтическое видение. А потом предложил еще один заказ. Он хочет, чтобы я поискала среди классических сюжетов. Возвращаюсь к давней мысли написать Z в образе Орфея, но опасаюсь вызвать разочарование. Неплохо было бы нарисовать саму Венеру в юности — расцветающей, смущенной, даже сконфуженной прелестью своего отражения в идиллическом пруду или фонтане. Женщины и девушки совсем иначе видят свой облик, чем представляется мужчинам.
Вчера был мой день рождения. Мне исполнилось семнадцать. Непривычно так долго находиться вдали от дома. Нукка, как говорит Винченцо, уже спокойнее относится к моему отсутствию, хотя по–прежнему подвергает беспричинным изощренным придиркам свою собственную дочь, которая, по ее словам, с каждым днем тупеет. Жалею, что не могу утешить и приласкать бедняжку Анджелу, и ужасаюсь, представляя, какой отпечаток оставят в ее душе одиночество и вечный страх. Ее беды ведомы и мне.
Мы устроили скромное дружеское торжество в мастерской, а потом праздничный ужин здесь, в гостевой монастырского дома. Пришли Винченцо и Дзордзи, а еще Таддеа и Джакомо. И сама донна Томаса. Таддеа наконец познакомилась с Z, и, кажется, он ее покорил — она ведь видит только своих братьев и братьев других девушек и никогда не встречала такого обаятельного мужчины. Z играл, Таддеа пела. Ей нет равных, ее голос — настоящее совершенство. Настал черед Z изумляться. Наконец все разошлись. Улучить минутку наедине у нас не получилось. Я в каком–то подвешенном состоянии — и не монахиня, и не мужняя жена. Первой быть не хочу, а второй, хоть и желаю всем сердцем, стать пока не суждено. Все сходятся во мнении, что Нукка отыщет способ выдворить нас из Венеции. А где еще Дзордзи сможет работать, кроме как в этом городе, к которому он прирос душой? Поэтому мы ждем. Чего именно — не очень понятно.
30 июля
Чудесные новости! По слухам, уже почти точно известно, что Z получит небывалый заказ на большое полотно для палаццо Дукале. Синьор Аурелио, член Совета Десяти, стал почитателем таланта Z благодаря близкому знакомству с синьором Вендрамином. Такой заказ — неслыханная удача, и вознаграждение обещается королевское. Вся мастерская ликует, радуясь, что для Z нашлась возможность проявить свой гений в достойных его масштабах. Празднование состоялось вечером в его покоях. Мы с Винченцо тоже были. Как странно видеть такую толпу в укромном убежище, которое я привыкла считать нашим и только нашим. Дзордзи светился от счастья, играл и пел, все подхватывали и пускались в пляс. Я тоже танцевала с Пьетро, который натягивает холсты и смешивает для нас краски. Пьетро, хоть и лысый старик, обладает недюжинной силой и кружил меня по всей комнате. Z, заливаясь радостным смехом, играл все быстрее, подгоняя Пьетро. Счастливый вечер, полный надежд. Я в предвкушении, жду не дождусь, когда увижу, какой шедевр нас ожидает.
20 октября
Случилось худшее. Молюсь об избавлении, но его все нет.
12 ноября
Умирая от страха и стыда, поделилась своими душевными муками с Дзордзи. К моему изумлению, он совсем не встревожился, а схватил меня в объятия. «Мы свободны!» — вскричал он и принялся с жаром втолковывать мне, как его радуют эти вести. Необходимость таиться его только раздражала, он, в отличие от нас с Винченцо, Нукку не боится. Я опасалась, что случившееся станет для него обузой и лишним расстройством — сейчас, когда его работа продвигается так споро, но его искреннее ликование, наоборот, пробудило во мне робкую, потаенную доселе радость. Мы посоветуемся с Винченцо — с ужасом жду этого неотвратимого момента, когда придется замарать и покрыть позором доброе имя того, кто был так предан и щедр. А ведь еще донна Томаса… Я должна собрать все свое мужество. Боже милосердный, как я благодарна, что мой учитель так тверд духом.
20 ноября
Дзордзи избавил меня от тяжкой необходимости и объяснился с Винченцо сам. Когда они пришли, брат уже успел справиться со смятением, в которое его, несомненно, повергло наше известие. И в свою очередь побеседовал с донной Томасой. Со мной он разговаривал мягко и, насколько возможно, утешительно. Винченцо считает, что я должна как можно скорее уехать из Венеции. Он отправится в Рипозу, предупредит Виолу о моем прибытии, чтобы она там все приготовила и ждала. Он, как и я, не сомневается, что на Виолу можно положиться — она знает нас с детства, была предана моему отцу, а Нукку и ее детей (за исключением девочек) всегда считала непрошеными гостями в своих владениях. Собираться будем быстро и тайно, чтобы выехать как можно скорее. Будет устроено так, чтобы мы с Дзордзи обвенчались в Кастель–франко по дороге, а Рождество будем встречать вместе в нашем старом доме. Винченцо придумает, как объяснить свое отсутствие, и Нукке ничего не скажет. Маловероятно, что с наступлением холодов ее потянет за город. Z полон радости. Я полна страхов.
Кто–то на лестнице. Тихий стук, и в комнату вошла Лидия.
— Я слышала, ты меня приглашаешь, — сказала она, — вот и не утерпела. Тут для тебя передали… — Она вручила мне записанное почерком Люси телефонное сообщение. — Люси показалось странным — звонила какая–то женщина с идеальным итальянским, говорила очень сухо, в деловом тоне. Но почему–то Люси смеялась, отдавая мне записку.
Я развернула листок. «Пожалуйста, свяжитесь с Энтони в понедельник. На выходных он будет в отъезде и в гостиничном номере вы его не застанете. Искреннее спасибо». И приписка от Люси: «Насколько искреннее, как ты думаешь?»
— Надо же, как интересно… — протянула я. — Она организовала выездной офис. Оперативно. Первый ход сделан. Он ей позволил? Удивительно. Новый этап? Дерзко.
— Кто она?
— Никола. Координатор, мастерица на все руки, соперница. Он упомянул ее в разговоре. Назвал неутомимой. И сказал, чтобы я не обращала внимания на желтую прессу. В общем, ты понимаешь.
— Отлично понимаю. Но ведь так даже проще, нет?
— Проще? С чего бы? Как представлю их беседы — волосы дыбом. Ненавижу. Если бы можно было повернуться три раза вокруг себя, дунуть, плюнуть и все забыть разом… И все счастливы. Разорвала бы эту бумажку в мелкие клочки, не будь она написана рукой Люси. Эх. Ладно. Не знаю. Контраст, в любом случае, леденящий.
Я бросила записку на пол и передала Лидии прочитанные страницы дневника. Лидия рассмеялась.
— И что там? Люси молчит как рыба.
— Смотри.
— Боже, Нел! — пробегая глазами страницу, воскликнула она. — Личная жизнь пятнадцатилетней девушки из тысяча пятьсот пятого года? Восторг!
— Восторг там очень скоро пропадает.
— Почему? И что появляется?
— Чувство, будто пыталась слегка согреться, чиркая спичкой над горсткой прутиков, а в итоге сижу перед пылающим костром.
— А таинственный гений? Он там есть?
— Да. И впору пожалеть, что он там, а не тут. Я, кажется, прониклась к нему доверием.
— Ты? Надо же.
— Спасибо. К этому еще вернемся. А теперь, если не возражаешь, я хотела бы продолжить.
Лидия улыбнулась, и мы устроились на разных концах кровати. Лео, застыв посередине, повертел головой, потом принял решение: перепрыгнул ко мне, плюхнулся рядом и мирно заснул. Приятно, когда выбирают тебя.
16 декабря
В этот святой день мы с моим возлюбленным учителем соединились перед Господом. Таинство свершилось в часовне пред светлым ликом Богородицы на великолепном запрестольном образе кисти Z. Я молила Царицу Небесную даровать нам свою милость. С нами были только Винченцо и матушка Дзордзи, добрая старушка, державшаяся с благородной простотой. Мой муж безгранично ей предан, он у нее младший из сыновей.
Никого их тех, кто может проболтаться о свершившемся, мы в известность не ставили, и священный обряд прошел в тайне. Святой отец также пообещал молчать. Затем мы отправились на постоялый двор, где так весело проводили время втроем во время летних поездок. Там мы скромно отпраздновали узким семейным — бальзам на душу от этого слова — кругом. Дзордзи привез изготовленный им специально для меня расписной ларец. Роспись по сюжету напоминает картину с бурей, которая мне так нравится и которая для него воплощает божественное в нашей мирской жизни. Тем самым он благословляет наш союз и скрепляет его своей подписью, которая отныне у нас одна на двоих.
Пишу эти строки по настоятельному велению сердца запечатлеть событие в памяти, хотя с самого таинства прошло уже несколько дней.
3 января 1508 года
Виола и впрямь окружила нас теплом и заботой, радуясь гостям и не жалея для нас сил. Она сразу прониклась симпатией к моему замечательному супругу и хлопочет над ним вовсю. Нико стал старым и степенным, но тоже сердечно нам рад. Винченцо поведал нам о дорожных злоключениях бедняжки Тонзо. Даже сквозь толщу одеял, укутывавших клетку, он все равно умудрился выразить свое возмущение пронзительным чириканьем. Но здесь он успокоился и благосклонно принимает заботу Виолы, явно — вот изменник и ветреная душа! — предпочтя ее мне. Я испытываю одновременно и неудобство, и удовольствие, которого доселе не ведала. Z должен вскоре вернуться в город, заканчивать свою картину для палаццо. Винченцо побудет со мной еще несколько недель. Как непривычно занимать этот дом зимой.
Супруг мой весел и заботлив. После знакомства с его матушкой я, кажется, чувствую его душу острее, чем прежде. Он почитает традиции и устои, которые она в него вложила и которые пестует в нем, какими бы талантами ни наделил его Господь. Он истинный сын этих плодородных холмов и долин. Самой земли, как я понимаю.
7 февраля
Едва держу перо, так я отяжелела и разнежилась в этом словно чужом теле. Виола пичкает меня супами и поит чаем. Вскоре прежняя бодрость вернется, обещает она. Мы с Нико до вечера просиживаем у огня. Мне бы пошить или порисовать, но я задремываю, не успев взяться за работу. Приезжал Винченцо. В Венеции все тихо. Картина у Z вышла великолепная, населенная внушительными героическими персонажами. Жду не дождусь, когда смогу посмотреть.
17 февраля
Z вернулся. Я рыдала от счастья. Он привез колыбельку, собственноручно собранную и расписанную нежными ягнятами и цветами. Его матушка тоже хочет нас навестить. Буду ждать с радостью.
30 марта
Вчера приезжала в гости матушка Дзордзи. Виола расстаралась и приготовила отменный обед, который мы ели, робко приглядываясь друг к другу. Мое состояние вызывает у матушки некоторые опасения, и она осторожно высказала их. Я заверила ее, что, несмотря на сонливость, я вполне крепка телом. Ее зовут Грана. Мне показалось, что наш прием ее несколько стесняет, но она привезла прелестные вещицы, которые сшила для ребенка, вышитые распашонки, вязаные одеяльца из светлой мягкой пряжи. Ночевать она не осталась, однако на прощание назвала меня своей дочерью и сказала, что лучше Z на свете нет. Мы обнялись и посмотрели друг на друга долгим понимающим взглядом. Снаружи ее дожидался старый возница с телегой.
11 апреля
Ну и ужас мы пережили!
Спустя считаные дни после приезда Граны Виола ворвалась ко мне до рассвета и принялась будить в лихорадочной спешке. Ее саму поднял колотивший в дверь селянин — оказывается, Нукка уже в дороге и скоро прибудет сюда. Весть пропутешествовала из города в город по просьбе Виолы, заранее попросившей друзей и знакомых предупредить в случае опасности. Мы были на волоске.
Она одела меня во что под руку подвернулось, закутала в одеяло, и мы выскочили в промозглые утренние сумерки. Меня предстояло переправить в ее домик, отстоявший от поместья где–то на милю. Мы спешили, как могли, — с моей–то неповоротливостью и тихоходностью… Хотя какой–то отрезок, подгоняемые страхом, умудрились чуть ли не пробежать. Вернувшись днем, Виола поведала, что Нукка намерена остаться на месяц–другой, укрепить здоровье, пошатнувшееся в Венеции, где ее преследуют горестные мысли о Джемме. Такого поворота мы никак не ждали. Она привезла Тонио и Джано, Анджелу, наставника, служанок и множество сундуков. Видно, что план вынашивался долго и в большой тайне, иначе Винченцо насторожили бы открытые приготовления. Виола уверена, что Нукке известно о моем здесь присутствии и она разочарована, что не удалось застать меня врасплох. Она прошла с проверкой по всем покоям, но Виола ее опередила и, собрав с помощью остальных работников мои вещи, отнесла к себе в дом, успев до проверки. Тонзо прибыл снова, разгневанный донельзя, и, к моему величайшему облегчению, колыбельку тоже не забыли. Хотелось бы укрыть ее подальше от дурного глаза этой мегеры. В милом домике Виолы мне вполне уютно, и я начинаю потихоньку приходить в себя. Послала за Винченцо и Z.
14 апреля
Все кончено.
Вчера вечером мое тело пронзила острейшая боль. Виолы дома не было, но ее одиннадцатилетняя дочь заботливо клала мне холодные полотенца на лоб и ласково утешала. За Виолой послали, но муки мои к тому времени стали настолько невыносимыми, что я уже не сомневалась — умираю. Наконец появилась Виола и прошла со мной по всем кругам бесконечной пытки. А теперь все кончено, все. Муки той ночи — пустяк по сравнению с тем, что творится в моей душе сейчас, и тело мое истерзано куда сильнее, чем во время тяжкого испытания, его породившего. Я мыкаюсь в полубреду, вязну в черном горе.
Приехали Z и Винченцо. Z в бешенстве готов был прикончить Нукку и уже размахивал ножом, но Винченцо его остановил. Мы рыдали, пока не выплакали все слезы. Наша драгоценная дочь, так и не сделавшая ни единого вдоха, лежит в приготовленном для нее крошечном гробу. Завтра мы отвезем ее в Кастельфранко и возвратим Создателю.
7 июля
Я здесь, у Граны. Немного отошла, но понимаю, что не перестану оплакивать свое дитя. В Венецию ехать желания нет. Z пришлось туда вернуться — делает новый заказ, фрески на фасаде нового немецкого подворья. Этот заказ для него — большая честь, поэтому я не позволила ему отклонить ради меня такое лестное предложение, хотя он и намеревался. По правде говоря, мне легче страдать одной. Сельский покой действует умиротворяюще, и я не нахожу в себе сил с кем–то общаться, словно в прежние времена. Мне лучше одной, с Граной, которая ни о чем не спрашивает и заботится обо мне. Одной проще. Сейчас к нам каждый день приходят работники, добрые деревенские люди, они нас ничем не беспокоят. Z хочет слегка достроить домик по собственному проекту, чтобы нам было удобнее. Мы с Граной каждый день готовим для работников еду, делами я утешаюсь. Мысли о Нукке усердно гоню прочь.
18 октября
Времени, оказывается, прошло немало. Три дня назад приехали Z с Винченцо, привезли целую подводу мебели и украшений для дома. Пристройка доделана. Мы потратили немало времени, обставляя комнаты, и теперь они радуют глаз. Мы даже немного повеселели.
Z кажется уставшим, но видно, что его воодушевляет работа над фресками, которые, как я чувствую, получаются монументальными и киноварными. Вспоминаются прежние времена, когда он только начал увлекаться героическими фигурами и красным цветом. Как же давно это было, себя тогдашнюю я уже и не помню. Ему помогают Тициан и остальные, он наконец открыл собственную мастерскую. Он поглощен изображением этих величественных обнаженных фигур — мужчин и женщин в героических позах, и каждый из персонажей воплощает некий тайный символ.
Винченцо говорит, что по внушительности и объему их не отличишь от настоящих статуй, хотя это всего лишь рисунок на плоской стене. Дзордзи всегда хотел доказать, что живопись — самое могущественное из всех искусств, что ей подвластны возможности остальных видов. И кажется, сейчас ему удалось продемонстрировать неоспоримую истинность своего убеждения.
Теперь у нас собственная опочивальня, и мы можем, наконец, нежничать друг с другом. Он привез мне художественные принадлежности, хочет, чтобы я снова попробовала поработать. Винченцо тоже меня к тому склоняет. У меня нет большого желания. После «Персефоны» я ничего не делала, и теперь та картина почему–то кажется мне пророческой, словно это моя девочка застыла там в оцепенении перед манящим темным зевом и скоро ее у меня отнимут. Но моя дочь не вернется по весне. Я не богиня, чтобы позвать ее обратно.
27 декабря
Праздновали, насколько у нас хватило веселья. Поздно вечером Винченцо впервые за долгие месяцы произнес имя Нукки — сдерживаться, говоря о ней, ни у кого не получается, поэтому ее стараются не поминать. Z по–прежнему грозится ее убить. Винченцо решился затронуть эту скользкую тему лишь потому, что уже близок к отчаянию. Он единственный вынужден поддерживать с ней связь. И ему кажется, что мачеха окончательно обезумела. Он не в силах выносить ее беспочвенные издевательства над Анджелой — Нукка путает ее со мной и осыпает проклятиями; бедное дитя не в силах ничего понять, она в ужасе. Винченцо хотел бы забрать девочку, но не может придумать предлог. Еще он говорит, что Нукку точит какой–то физический недуг — она сильно исхудала и пожелтела, ее мучают желудочные и головные боли. «Привози Анджелу сюда, ко мне», — предложила я.
15 февраля 1509 года
Холодно и тихо. Окрестные нивы прекрасны даже под пасмурным зимним небом. Виола привезла Нико — сказала, что он тоскует, но я догадываюсь, что на самом деле это мое одиночество она пытается скрасить. Мы гуляем вдвоем каждый день — не очень далеко, лапы у него уже не те, побаливают. Винченцо доставил мне книг — Плутарха в назидание и «Энеиду» для развлечения. Его беспокоит, что я не стремлюсь обратно в Венецию и слишком много, по его мнению, сижу одна. Но мою душу врачует именно одиночество.
Z приезжает часто, несмотря на неотложную работу. Он написал автопортрет в образе Давида — победителя великана и привез показать его мне. Подобная аллегория в изображении самого себя — тоже довольно смелое нововведение. Картина восхитительна, в совершенстве передает его силу и красоту, но при этом от нее веет той напряженной сдержанностью, которая не пропадает у него даже в самом благостном настроении. Меня, как и любую другую зрительницу на моем месте, потянуло поцеловать эти нарисованные уста.
5 апреля
Весь мир вокруг в цвету, на каждой иссохшей за зиму ветке проклевываются нежные листочки. Прихватив впервые после перерыва маленький холст и несколько красок, отошла вместе с Нико чуть подальше и набросала пейзаж с нашим домом. Пальцы не слушались, отвыкли, но я быстро втянулась и снова почувствовала прежнее упоение оттого, что держу в руках кисть. Однако восторг тут же вернул к жизни горькую печаль. Я рыдала в чистом поле о нежных локонах моей дочурки.
29 апреля
Винченцо и Z примчались сообщить, что Папа Юлий отлучил Венецию от церкви и мы на пороге войны. И это после жутких известий о страшном взрыве в Арсенале месяц назад. Город в смятении. Среди здешней идиллической красоты верится во все это с трудом. Мы тут в полном неведении, поэтому новости нас ошеломили. Твердо решили остаться — и Винченцо, и Дзордзи дружно считают, что так будет правильнее. Z уверяет, что жители Тревизо никогда не станут стелиться перед иноземцами.
19 мая
У Аньяделло, на реке Адда, состоялась грандиозная битва, в которой, как ни прискорбно, венецианские войска оказались наголову разбиты французами и миланцами. Слухами об угрозе вторжения венецианская земля полнилась всегда, и столкновения случались нередко, однако ни одна из прежних битв не несла таких губительных последствий для Республики. Хотя сам город нападению не подвергался, Винченцо говорит, повсюду смятение и траур, растет подозрительность, на пьяцце перед Дворцом дожей волнующаяся толпа. Винченцо не сомневается, что, в конце концов, Венеция восторжествует. Здесь пока все по–прежнему. Тревизо, как и предсказывал Z, покоряться не желает, хотя остальные области сдались во власть иноземцам без сопротивления. Наши дни текут как обычно, осененные небесной красотой. Как ни далека от нас вся эта борьба за власть, мы тоже ходим под угрозой вторжения и разгрома. Однако я вместе с Винченцо верю, что Венеция вечна и все наладится.
31 мая
Нукка умерла. В ушах тут же зазвучал голос донны Томасы, призывающий к прощению, но я не могу простить. Винченцо говорит, под конец ее терзали жестокие боли, она сильно исхудала, ни о каком покаянии речь не шла, она отправилась в могилу, полная злобы и ненависти. Измученная мучительница. Попытаюсь где–то глубоко в сердце отыскать силы помолиться, чтобы Господь в Своей милости очистил и преобразил ее душу. Понимаю, что это безумие, но истово молю, чтобы она никогда не встретилась в раю с моей невинной малышкой. Похоронами занимался Винченцо, и я безмерно признательна, что мачеха не будет лежать в одной могиле с нашими дорогими родителями. Мальчиков отдадут, как она и хотела, ее падуанской родне. Насчет Анджелы никаких распоряжений не было, поэтому Винченцо привезет ее сюда, ко мне. Упаси меня, Господи, впасть в безумие, порождающее подобную жестокость.
Разговоры о войне постепенно стихли, жизнь в долине вошла в прежнее русло, но судьба каждого из нас все равно во власти непредсказуемых коренных изменений.
12 июня
К нам приехала Анджела. Я не узнаю в этом затравленном дичке прежнюю кроткую девочку. Ей едва исполнилось восемь, но она выглядит усталой и измученной, словно прожила долгую тяжкую жизнь. Не дает себя ни поцеловать, ни обнять, на вопросы отвечает безразличными односложными репликами. С собой привезла тряпичную куклу, которую ей давным–давно подарил мой отец, и не расстается с этой растрепкой ни в какую. Попробовала заговорить с ней о папе, но малышка смотрит сквозь меня. Она похожа на тень. Страшно видеть, что могут натворить злоба и равнодушие. В очередной раз благодарю Господа за моего любящего брата, без которого я тоже наверняка не избегла бы участи несчастной, обездоленной сиротки.
26 июня
Взяла Анджелу с собой в поля, куда ухожу рисовать. Она сидит чуть поодаль, плетет венки, как ее научила Грана. Понемногу начинает разговаривать, большей частью с Нико, который внимательно слушает. Иногда у нее проскальзывает имя Джеммы — словно имя знакомого ей ангела. Она не доверяет счастливым воспоминаниям. О Нукке ни слова. Вот Винченцо для нее существует, о нем она отзывается доверительно. Каждую ночь она просыпается с криком, но в последнее время позволяет Гране себя убаюкать и успокоить.
18 июля
Занятно наблюдать, как на Анджелу действуют приезды Дзордзи. Девочку подкупают его душевная теплота и жизнерадостность. Сама она к нему не подходит и на попытки вовлечь в общение почти не откликается, но взгляд ее неотступно следует за ним. Он часто ловит ее за этим занятием и отвечает каким–нибудь смешным жестом, вызывающим у бедняжки робкое подобие улыбки, которую она тут же прячет. Сегодня он работал в огороде, который возделывает Грана, и помахал Анджеле морковкой — прежде чем броситься наутек, девчушка рассмеялась от радости, я видела. Она окрепла, порозовела, копается в огороде вместе с Граной. Может статься, Z напоминает ей папу с его добродушными проделками, а может, она просто не в силах устоять, как остальные, перед его обаянием.
Z взялся за новый заказ — картина с Христом, несущим крест, для церкви Сан–Рокко. Он хочет воздать дань памяти его учителю, да Винчи. Я в предвкушении чуда.
27 августа
Невероятный день, который надо запомнить навсегда.
Винченцо пригнал подводу, чтобы отвезти нас с Анджелой в холмы Азоло, подальше от жары, и найти новые художественные горизонты. Мы отлично доехали, прихватив с собой собранный Граной обед. Забравшись на достаточную высоту, мы слезли с подводы и пешком поднялись еще повыше, а уж там в тенистой рощице отведали привезенные яства. Потом отправились искать точку поинтереснее, где можно было бы поставить мольберты. Я набрела на каменистую лужайку, раскинувшуюся перед входом в глубокую пещеру — они всегда меня манили, — а Винченцо вскарабкался ярусом выше, откуда открывался весь простор целиком. Мы уговорились, что он спустится сюда, на лужайку, когда закончит работу.
Я уселась за мольберт и вскоре уже ничего не замечала вокруг. Анджела крутилась рядом — напевая вполголоса, собирала цветы на венок для Винченцо. Поглощенная эскизом, я потеряла счет времени. А потом, вдруг словно очнувшись, осознала, что пения Анджелы больше не слышно. Я окинула взглядом лужайку, но девочки нигде не было. «Анджела! Анджела!» — крикнула я и, не услышав ответа, с растущей тревогой начала бегать по лужайке и звать. Поглядела в ближайших рощицах, осмотрела склоны — девочки словно след простыл.
Тогда мой взгляд обратился к зияющему входу в пещеру, и сердце оборвалось, а потом забилось часто–часто. Глубина и темнота навевали ужас, но я сбросила леденящее оцепенение, подбежала к мрачной расселине и осторожно протиснулась внутрь. Цепляясь за влажные стены, оставив за спиной солнечный свет, я ощупью продвигалась все глубже в кромешную тьму, не переставая звать Анджелу. Стены поросли мхом, где–то впереди капала вода, и стук капель жутковатым эхом разносился под необъятными сводами. И тут до меня донесся другой звук — частое дыхание какого–то зверя, пришедшего на водопой, очевидно встревоженного и недовольного моим вторжением. Меня охватил страх, но я призвала на помощь все свое мужество, чтобы не растеряться. Когда глаза немного привыкли к темноте, взгляд уткнулся во что–то белеющее впереди. Я испугалась, что это платьице Анджелы, и мне представилась ужасная картина, как её терзает какой–нибудь из пещерных зверей, но вскоре показались светлые волосы и все сжавшееся в комочек тельце. Она лежала, забившись под островерхий валун на самом краю темного озерка. Вот, оказывается, кто дышал в темноте. Видимо, оступившись на скользких камнях, она вцепилась в валун и от испуга не могла даже подать голос. От стен тянуло сыростью с металлическим привкусом, чувства смешались, но я успела крикнуть: «Анджела, детка, я здесь!» Повалившись на колени, я подползла к краю озерка — платье намокло и отяжелело, руки скользили в густой грязи. Казалось, прошла вечность, прежде чем я наконец дотянулась до малышки и схватила ее за подол. Удостоверившись, что держу ее крепко, я начала свободной рукой отцеплять ее от камня, который она стиснула в объятиях. Слегка придя в себя, она обвила ручонками мою шею, и тогда, одним резким рывком, я подхватила ее на руки. Неуклюже поднявшись, двигаясь как можно осторожнее, согнувшись и прижимая к себе дрожащее тельце девочки, я зашлепала по грязи обратно к выходу, на свет.
Через несколько минут мы уже были на лужайке, залитой теплым, как само спасение, светом. Зарыдав, мы прижались друг к другу — мокрые, грязные, но живые. Я покрывала поцелуями ее мокрое от слез личико, она рыдала в моих объятиях. Обессиленные, мы повалились на траву. Ослепительный летний день возвращал нас к жизни.
Я подняла глаза к солнцу, искупительному огненному оку, чтобы оно осушило мои слезы своей пробуждающей неисчерпаемой силой, но тут все снова расплылось. Я как будто воспарила над собственным телом на крыльях самого света, словно выдернутая невидимой рукой, и отчетливо осознала вдруг, что очищаюсь и преображаюсь, что я воскресла и отныне свободна. Какими словами передать это невероятное ощущение? Вся боль и страдания вдруг разом отпали, и я шагнула — не могу объяснить как — в поток жизненного света, безграничного, божественного света. Моя душа наполнилась им и вознеслась ввысь. Я читала о подобных откровениях в житиях святых, но не слышала взывающего ко мне Господнего гласа; если Господь и решил сказать Свое слово, то говорил Он моими глазами, моим телом, миром, которому оно принадлежит и перед могуществом которого перед солнцем над моей головой я склоняюсь в благоговении.
Потрясенная и переполненная восторгом, я снова расплакалась и рассмеялась одновременно, на этот раз от радости. Я притянула Анджелу к себе, и милая малышка тоже залилась счастливым смехом, свободным, как никогда прежде.
В этом состоянии и нашел нас Винченцо. Сказать, что он был изумлен, значит, ничего не сказать. Мы начали наперебой объяснять, что произошло, — Анджела говорила о чудовищах и мрачных ямах, а я о спасении. Винченцо в полном замешательстве и тревоге собрал наши вещи, и мы поспешно уселись на подводу, где нас, отважных путешественниц, вскоре сморил сон и мы проспали до самого Кастельфранко. Перед Граной мы предстали двумя оборванными пилигримами. Боже, благослови эти холмы и долины!
30 сентября
Z учит меня фресковой живописи, которая в последнее время так его захватила. Иногда я даже беспокоюсь, не слишком ли надолго отрываю его от работы, но он здесь так счастлив, и я так счастлива с ним, что мы не наблюдаем часов. В заказах у него недостатка нет, однако он отклоняет все предложения, которые ему неинтересны.
Мы упражнялись в росписи на наружной стене, и Z в качестве образца нарисовал прекраснейшего, крепкого телом ангела, который теперь будет хранить наш дом. А еще он научил двух нанятых в городе мальчиков класть известку и разводить краску в известковой воде, чтобы я пользовалась ими как подручными, когда буду рисовать. Эксперимент увлек его настолько, что теперь на нас взирает со стены целый строй мускулистых ангелов, один из которых ликом подозрительно схож с Анджелой. Она стала нашей домашней музой. Надо попытаться написать ее на той лужайке перед пещерой, чтобы девочка выходила из темной расщелины, если получится это изобразить, с таким же лицом, как у младенца, только что явившегося на свет.
5 ноября
Фреска закончена. Z сыплет поздравлениями. Сожалеет, что не я, а хамоватый Тициан помогал ему в росписи подворья. Анджела с восторгом встречает на каждом шагу собственные портреты.
25 декабря
Пир на весь мир, мы все вместе, и Анджела наконец повеселела. Единственное, что омрачает праздник, — нас покинул наш добрый Нико. Две недели назад, тихо и мирно задремав у камина. Мы с Анджелой и Граной так горевали, что я решила увековечить спящего пса на фреске. Тонзо до сих пор пытается дозваться его свистом. Z пообещал Анджеле, что весной подарит ей щенка. Винченцо привез мне письмо от донны Томасы. Он рассказал ей про мои работы, и она просит меня вернуться в Венецию, украсить фреской стену мастерской в монастырском доме. Z уговаривает меня принять приглашение. Я же не горю желанием покидать нашу сельскую идиллию, однако соблазн, надо признаться, велик. Мы ведь сможем часто сюда наведываться, а когда–нибудь осядем насовсем.
20 января 1510 года
Мы обосновались в прежних покоях. Хотя Z и постарался навести там уют и красоту, воспоминания все равно преследуют меня и никуда от них не деться. Виделась с донной Томасой и Таддеа. Они ни словом не обмолвились о моей утрате, но на душе у меня потеплело от их радушного приема. Донна Томаса в восторге от моих эскизов для фрески. Презрев смущение, признаюсь, что главным персонажем стану я сама — в античном образе, символизирующем мужество. Нет нужды объяснять, что вдохновило меня на такой сюжет. Я выбрала его не ради самовосхваления, а чтобы подчеркнуть: я тоже когда–то работала в этой мастерской и те, кто сейчас смотрит на эту фреску, смогут преодолеть все препятствия и милостью Божьей, а также волей божественной природы укрепиться в своих силах, чтобы с возрожденной верой и надеждой постичь непреходящую красоту мира.
17 февраля
Голова идет кругом от таких масштабов! Попыталась набросать контуры мелом на стене, однако, научившись у своего наставника переосмысливать и передумывать, уже не раз все переменила. Сама Фортецца будет стоят на возвышении, подаваясь вперед, к зрителю, а за ней раскинутся поля Кастельфранко, зеленые склоны и журчащие ручьи. Еще я изображу наш дом, и вдали, окутанные туманом, появятся холмы Азоло и скрытая в них незримая благословенная пещера. Сопровождать Фортеццу будет лев. Не могу не вспомнить о Нико, обладателе поистине львиного сердца. У ног Фортеццы зацветут дорогие моей памяти первоцветы, и лицо ее будет сиять обретенной надеждой. Теперь я осознала, что надежда не раздается без разбора, чтобы ее трепали в житейских перипетиях; она, скорее, становится неожиданной наградой за испытание, выдержанное с честью. Так подсказывает мне жизненный опыт. А еще я понимаю теперь, что целомудрие также завоевывается терпением и умением ждать и привилегии младости, вопреки общепринятому мнению, не имеют с ним ничего общего. Чтобы прозреть, нужно всматриваться долго и упорно. Не могу утверждать, исходя из того, что выпало на мою долю, будто мир пропитан добром, однако в глубине души верю, что в темных складках страдания таятся загадочные и щедрые дары. Этим осознанием я и хочу поделиться, выразив его в той глубинной и вдохновенной манере письма, усвоенной от моего наставника, который постигает истину не столько во внешнем облике, сколько проникается ею и воплощает через возвышенное единение. И все же окончательно я еще не решила, хотя за известку и краски предстоит взяться уже совсем скоро.
10 апреля
Никогда прежде мне не приходилось во время работы карабкаться по лестницам. Для меня выстроили подмостки, и воспитанницы веселятся вовсю, глядя, как я ползаю туда–сюда по стене. Они поют во время шитья и рисования, и мне приятно, что мою работу сопровождает такой ангельский хор. Мои подручные мальчики не находят себе места от смущения. Стена постепенно расцветает красками. Радуюсь, глядя на зелень долин, контрастирующую с лиловыми холмами вдалеке, над которыми в конечном итоге воссияет солнце во всей своей славе.
1 мая
Упорно пытаюсь не замечать появляющихся признаков, однако, по–моему, пора поверить. Кажется, свершилось. До сегодняшнего дня ничего не говорила Z, а сегодня, когда призналась в своих подозрениях, мы оба разрыдались — так долго обходили эти вопросы молчанием, так боялись надеяться… Сейчас мы вне себя от радости. Хоть бы наша дорогая Грана дожила до того дня, когда сможет благословить наше долгожданное дитя.
9 июня
Никогда еще мой день рождения не праздновался с таким размахом. Винченцо устроил грандиозное пиршество в нашем старом доме, были друзья, с которыми я так долго не виделась. Распахнули все окна, вечер благоухал летними ароматами. Сколько веселья, песен, восторга! Теперь мне двадцать, я чувствую, что перешагнула невидимый порог, за которым раскинулась земля обетованная. Я крепка духом, работа дарит мне вдохновение, моя любовь — божественная благодать. Беру себя в руки, чтобы ощутить ее сполна. Z подарил мне прекраснейшую картину с юным пастушком, играющим на флейте, лицо которого — сама нежность и красота. Да будет наш мальчик таким же!
8 августа
Съездили в Кастель–франко, где летом обитают Грана с Анджелой. Как же там прелестно! Анджеле подарили обещанного щенка, и она окружает его материнской заботой. Зовут его Дзордзон. Мы с Z какое–то время побудем в Венеции — мне надо закончить фреску, пока я еще физически на это способна, a Z трудится над захватывающим сюжетом с музыкантами, выбравшимися на природу в компании двух дородных обнаженных граций. Она занимает все его мысли. Я пока держусь неплохо, силы мои не убывают. Z пообещал не смотреть на фреску до окончания, которое уже близится. Еще месяц. Мы счастливы, вопреки жаре.
26 августа
В городе чума. Уезжаю к Гране. Z, несмотря на мои протесты, ехать не хочет, заканчивает картину. Взяла с него клятвенное обещание приехать, если тут станет совсем худо. Чума пока не слишком свирепствует. Донна Томаса приготовила лечебницу. Боже, храни ее и мою драгоценную Таддеа, которая остается помогать. Младших девочек отправят обратно на остров, чтобы оградить от заразы.
20 сентября
Я чувствую себя хорошо, но тяжела, как корова. Винченцо и Z гостят у нас подолгу. На мой огромный живот возлагаются не менее огромные надежды. Дальние холмы прекрасны в осенней дымке, а мне смешно, как подумаю о своем с ними сходстве. Чума в городе отступает, за что все возносят неустанную благодарность Господу. Грана хлопочет надо мной и с еще большим нетерпением, чем я, ждет встречи с нашим уже вовсю брыкающимся отпрыском.
12 октября
Винченцо полагает, что можно без опаски возвращаться в город, но дорога меня пугает. Лучше пересижу тут до разрешения от бремени. Я совершенно неподъемна. И ожидание давит.
15 октября
Винченцо приехал снова — забрать меня. Мой супруг болен. Грана умоляла меня остаться, но я еду к нему.
17 октября
Он тяжело болен. К моему отчаянию и ярости, оказывается, Чечилия, заболев сама и испугавшись скорой кончины, послала за моим мужем. И он — глупец, безумец, самый замечательный, мягкосердечный и незаменимый глупец — по доброте душевной отправился к ней. Если она еще не умерла, я сама прикончу ее тысячу раз, а потом еще тысячу. Гореть ей в аду до скончания времен за те муки, на которые обрекла нас.
19 октября
Везем его к донне Томасе. Отец наш небесный, помоги ей сотворить чудо! Матерь Божья, пожалей нас.
24 октября
не могу
15 ноября 1510 года
Моя возлюбленная подруга Клара Катена, супруга Дзордзи из Кастельфранко, поручила мне, своей преданной сестре Таддеа Фабриани, сделать здесь запись о благополучном разрешении от бремени и рождении сына, которого надлежит наречь Дзордзи Винченцо. Она просит Господа нашего милосердного явить Свою благую волю, дабы сильный родительский дух не оставил это дитя на его жизненном пути. Она просит меня уверить своего единственного сына, что ни один ребенок в мире не был столь долгожданным и любимым. Она желает сыну и преемнику почитать своего замечательного отца и гордиться им.
Боже милосердный, мне страшно за нее. Возлюбленный Иисусе, спаси ее, сбереги!
