ГЛАВА 19

Мы все трое замерли, пока телефонный звонок заглушал дикий шум ночи. Потом я пошевелилась, но Эмори быстро схватил меня за руку:

– Нас здесь нет, поняла? И тебя тоже. Не подходи.

– Это может быть Кэти.

– Ну и что? Она не знает, что ты тут. Не подходи.

Я рассердилась:

– Это мой телефон, Эмори. Я никому не скажу, что вы здесь, если боитесь. Но чего вам теперь-то бояться? Ведь ваше преступление отменено, не так ли?

– В поместье горит свет, – быстро проговорил Джеймс у окна, – Роб, должно быть, закончил обход. Если он увидел, что вода поднимается, то мог позвонить сюда, прежде чем идти к верхнему шлюзу. Ей лучше ответить, чтобы он ничего не подумал.

– Возможно, – сказал Эмори. Потом быстро спросил меня: – Он вызовет помощь, если обнаружил подъем воды?

– Вряд ли. Он может справиться и сам. Он достаточно долго управлялся в поместье.

Я не старалась сдерживать голос, но Эмори вроде бы не заметил моего тона.

– Ну, тогда... – сказал он, отступая.

Но только я взяла трубку, как подумала о другой возможности. Такой поздний звонок может быть только по какому-то явно неотложному делу. Это определенно не Роб, но явно мог быть герр Готхард. Он еще не получил фотографию, но мог напомнить о моем обещании прислать ее, или просто сообщить что-нибудь новое о выяснении личности водителя. Я еще не поднесла трубку к уху, а голос уже говорил быстро и очень громко. Это был не герр Готхард, а Лесли Оукер. Он даже не ждал, пока я отвечу, и был полон радостного возбуждения.

– Бриони? Дорогая, я просто не мог тебе не по звонить. Я знаю, ночь, ужасное время, извини, если разбудил, но я целый день не мог тебя поймать, а ко гда ты услышишь, что я тебе сообщу, то уверен, сочтешь, что стоило тебя разбудить. Дорогая, эта книга...

Очевидное возбуждение Лесли разнеслось по всей комнате, будто он сам был здесь. Эмори рядом со мной встрепенулся. Я начала говорить, но Лесли не слушал. Его несло дальше:

– Я просто должен тебе сообщить: книга подлинная, точно, насколько это возможно. На ней новый переплет, это снижает цену, но все равно книга страшно дорогая. Не хочу гадать о цене, пока не выясню побольше... Во всяком случае, когда дело касается истинного раритета, о стоимости нельзя говорить, пока книга не выставлена на продажу. Но она может быть очень дорогой, действительно очень дорогой... музейный экспонат... прототип...

Он все говорил о книге на полупрофессиональном жаргоне, который я плохо понимала. Прижав ладонь к микрофону, я взглянула на Эмори и прошептала:

– Ну вот тебе и ответ. Живые деньги. Во всяком случае можно занять – под обеспечение, так это называется? Теперь, я надеюсь, вы покинете мой дом надолго?

Вряд ли Эмори расслышал этот укол. Его глаза блестели, губы что-то шептали. Мне показалось, он произнес: «Сколько?» Я покачала головой, а телефон проквакал какой-то вопрос, и я сняла руку с микрофона.

– Извини, Лесли, я не расслышала. Что ты сказал?

– Я говорю: когда я снял его, то обнаружил под ним кое-что в некотором смысле еще более любопытное. Это длинновато, но ты не против выслушать?

– Что выслушать? Что ты снял? – спросила я.

– Экслибрис. Этот необычный экслибрис с гербом в середине и ваш таинственный девиз «Не трогай кошку».

Что-то как будто толкнуло меня, и я насторожилась.

– Да, да, девиз, – проговорила я быстро. – Но послушай, Лесли, я должна тебе сразу сказать: книга уже не моя. После папиной смерти все семейное имущество переходит к моему троюродному брату Эмори. Я скажу ему, чтобы он связался с тобой, и...

Лесли не расслышал остального, и на то были причины. Рука Эмори просунулась между моими губами и микрофоном, снова закрыв его. Другая рука оторвала трубку от уха. Эмори держал ее передо мной на расстоянии, а металлический голос квакал дальше, очень отчетливо:

– Жаль это слышать, дорогая, потому что это поистине находка... Конечно, удаление экслибриса ничуть не повлияет на цену, потому что он был поставлен гораздо позже. После того как книга была заново переплетена. Я понятно выражаюсь? Короче, мне показалось, что экслибрис уже снимали и поставили на место позже, я бы сказал, недавно... И я счел возможным снять его снова. И оказался прав – там был оригинальный форзац. Это устраняет все сомнения в подлинности. Но я хотел сказать о бумаге – я нашел ее под экслибрисом, и она может представлять большой интерес для вашего семейства, поскольку содержит записку одного из ваших предков. И вся книга, дорогая, представляется мне тайной. Пожалуй, это все слишком романтично, но как забавно!.. Слушай.

И мы, все трое, стали слушать. Что бы там Лесли ни нашел, я не представляла, как сделать так, чтобы Эмори ничего не узнал. В конце концов, ему стоило всего лишь позвонить самому, ведь это была его книга.

Лесли объяснял:

– Это похоже на лист из приходской книги. Страница семнадцать, она пронумерована, и там всего три записи. Не знаю, все ли они могут представлять интерес, но третья просто очарует. Она датирована пятнадцатым апреля тысяча восемьсот тридцать пятого года, это запись о браке Николаса Эшли, эсквайра из Эшликорта, и Эллен Мейкпис из Уан-Эша.

Теперь я ни за что на свете не повесила бы трубку. В моей голове мысли крутились, как шестеренки в гоночном моторе. Выводы могут подождать, сейчас главное – узнать. («Бумага, она в Ручье Уильяма. В библиотеке... Карта. Письмо. В Ручье».)

– Да, – сказала я, – продолжай.

– Ниже кто-то сделал приписку. И подписано: «Чарлз Эшли». Ты знаешь, кто это?

– Это был дядя Ника Эшли, брат Уильяма Эшли. Он унаследовал поместье, когда Ника застрелили.

– Ага, так вот, это его запись. Там говорится – тут много, так что начало я перескажу: он пишет, что подкупил клерка, чтобы тот скопировал страницу, пропустив запись о браке Ника Эшли, и что-то про приходского священника – то есть викария? – который зависел от этого Чарлза. Это что-нибудь значит?

– Думаю, да. Уан-Эш был одним из приходов Эшли. Наверное, Чарлз Эшли мог надавить на тамошнего священника, чтобы тот помалкивал о женитьбе. Он об этом пишет?

– Пожалуй. Он пишет... прочитать?

– Да, пожалуйста.

– «Говорят, что та девица зачала ребенка, и если родит в течение девяти месяцев со дня смерти моего племянника, то найдутся такие, кто, преследуя собственные интересы, распустит слух, будто это ребенок моего племянника, а не ее нынешнего мужа. Но будет несправедливо и нелепо, если это дитя – если таковое будет, – появившееся в результате поспешного брака и легкомысленной связи, получит всю собственность из рук моего честного семейства, которое возникло от союза с высочайшим родом в графстве, находится в самом подходящем возрасте и вполне способно распоряжаться этим имуществом. Более того – и это заставило меня совершить то, что я совершил, – братья упомянутой Эллен Мейкпис злодейски убили моего племянника Николаса, и у меня было бы легче на душе, если бы ребенок родился мертвым. Иначе он завладел бы имением, будучи замаран кровью, которую пролили его дядья. Бог свидетель, не по собственной прихоти я совершил все это. Девушка ведет себя разумно и публично объявила, что ребенок зачат от ее мужа». – Пауза, в течение которой я слышала даже шорох бумаги в руках у Лесли. Он хохотнул:

– Бедняжка! Иначе бы любезный сквайр избавился от ребенка другим способом. Да, да, все это печально. Но прошлое лучше оставить в прошлом, не правда ли? Бриони, дорогая, это для тебя что-нибудь значит?

Эмори вернул мне трубку. Не глядя на него, я прокашлялась, но все равно мой голос был чужим, и я фальшиво переняла многословную манеру Лесли:

– Думаю, да. Да, похоже, да. Лесли, я страшно тебе благодарна. Это все так интересно, и я ужасно рада, что ты позвонил. Можно завтра заехать к тебе выслушать все про книгу и взглянуть на документ? У нас будет время все обсудить.

– Ну конечно! А то этот ужасный час... Но я знал, что ты бы захотела сразу узнать все это. Знаешь, в Лондоне у меня есть один приятель, который больше меня осведомлен о твоем «Ромеусе». Я позвоню ему утром до твоего прихода, да?

– Пожалуйста, позвони. Спасибо, Лесли. Но...

– Что?

– Этот твой приятель – конечно, спроси его, сколько книга может стоить, но о письме лучше ничего не говори, пока мы не увидим его и не выясним, что оно означает.

– Ну, конечно. Я его спрячу. – Он ничего больше не сказал, но я знала, что письмо действительно в надежном месте. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Спасибо, что позвонил.

Телефон замолчал. Эмори разжал руку и стоял у меня за спиной. Я, не глядя, выпустила из рук трубку, и она со стуком упала на пол. Джеймс поднял ее и положил на место, а я тяжело опустилась в кресло у стола.

– Ты вела себя разумно, – сказал Эмори. – Однако сколько еще сюрпризов приготовит нам эта ночь? Эллен Мейкпис... если у нее в самом деле родился ребенок...

Я не смотрела на них, но Джеймс, видимо, уловив что-то во мне, или движимый каким-то инстинктом, а скорее всего остаточной ревностью, с невероятной скоростью сообразил:

– Родился. Можешь держать пари на свою никчемную жизнь. Мейкписы... В Уан-Эше их полно, и с ними в родстве Гренджеры. – Он свирепо повернулся ко мне: – Ведь так, правда? Роб Гренджер – вот кто! Можешь поставить свою жизнь на кон, что он происходит от того дурацкого так называемого брака. Потому-то ты за него и вышла, да? Ты знала, что он Эшли и, согласно этой бумаге, законный наследник. С чего бы тебе за него выходить!

– Заткнись, близнец! – резко вмешался Эмори. – Мы все только что об этом узнали, или ты знала?

Чтобы узнать о родстве Роба с Эллен Мейкпис, им стоило заглянуть в приходскую книгу или спросить любого взрослого жителя Уан-Эша. Я кивнула:

– Я знала, что он Эшли, но о браке не знала. И он тоже не знает. Он говорил мне, что происходит от Ника Эшли, но вне брака. И это все.

– О, этого уже достаточно. Надо думать, и вся его семья тоже знает.

– Только то, что вы слышали всю жизнь: что братья застрелили Ника за совращение Эллен, а она вышла за парня по фамилии Гренджер и поклялась, что это ребенок от ее мужа, а все поверили.

– И все время она говорила сущую правду, – дрогнувшим голосом сказал Эмори. – Бедный Чарлз. Он, наверное, здорово попотел, пока она не поняла, как разумнее всего вести себя.

Я ничего не сказала, думая об Эллен Эшли. Я чувствовала пронзительную жалость к этой девушке, брошенной и беспомощной, поклявшейся на Писании, чтобы защитить ребенка своего возлюбленного. Наверное, она цеплялась за единственное утешение, что поступает правильно. Бедная Эллен. Я не знала, как вел себя с ней Гренджер и насколько он догадывался, что она таила в сердце.

– Ты хочешь уверить нас, что Роб ничего не знал? – спросил Джеймс.

– Что он законный Эшли? Конечно, не знал, откуда? Если бы был хоть намек, что он хотя бы внебрачный потомок Ника, наша семья знала бы об этом. Но говорю вам, все верили, что ребенок был от Роберта Гренджера. Его родственники могли о чем-то судачить между собой, но не более того. До вас доходили какие-либо слухи? До меня нет.

– Но ты сказала, что он сам тебе признался.

– Да, он знал, потому что... – Я посмотрела на одного из близнецов, потом на другого. – Потому что он обладает даром Эшли. Вы знаете о нем. Вот, и я тоже им обладаю. И потому наш брак состоялся таким образом, так неожиданно. Я все равно чувствовала, что должна сказать вам, и давно собиралась.

Странно, но я считала, что обязана что-то объяснять Джеймсу, да и вообще кому бы то ни было. Я так и сказала братьям, быстро и кратко изложив суть, а они молча слушали, не очень удивившись. В конце концов, они тоже были Эшли. Они знали историю этого «дара» и сами говорили, что имеют какую-то интуитивную связь.

– И теперь, я полагаю, ты все ему расскажешь? – спросил Джеймс, когда я закончила.

– А вы думаете, имеет смысл не говорить?

– Боже мой... – начал он, но Эмори перебил:

– Пусть скажет. Валяй, Бриони.

– А почему бы и нет? Думаете, я могу оставаться всю жизнь его женой и не сообщить ему такую важную вещь? Он должен знать, что он законный Эшли, и что его прапрадед родился не в результате случайной связи помещика с легкомысленной девицей. Он должен знать, что Ник Эшли так любил Эллен, что женился на ней.

– Или что так напугался ее братьев, – вставил Джеймс.

– Это глупо! – с жаром возразила я, словно защищала самого Роба. Я знала, почему Ник и Эллен в те роковые дни скрывали свой брак, знала, словно они сами мне сказали. Как Роб и я, они хотели иметь свою собственную жизнь, пока мир не вмешается в нее. Но у них получилось еще меньше, чем у нас. Я устало выпрямилась в кресле. – Слушайте, а почему бы нам не переждать ночь и не поговорить об этом завтра? Если хотите, вместе с Робом. Насколько я понимаю, – все, что мы выяснили, никак не повлияет на происходящее в Эшли. Но если вы оба сейчас не уйдете и не сделаете что-нибудь с верхним шлюзом...

– К черту верхний шлюз! – Странно, что Джеймс отстранил Эмори. – Ты серьезно хочешь сказать нам, что если расскажешь Гренджеру все это – эту старинную романтическую сказку, – ты серьезно хочешь нас уверить, что он справится с соблазном объявить об этом публично? Потребовать поместье и все остальное? Остаться с тобой здесь и изображать из себя лорда? Этот тип не устоит против такого!

– Роб лучше вашего знает, какая обуза это поместье, – с пылом возразила я. – Я знаю, он не хочет тут оставаться, и я тоже. Вам еще раз повторять? Для нас все это не имеет никакого значения.

– Не считая денег на эмиграцию, – сказал Джеймс. – Вам понадобится больше, чем можно выручить за полоску у коттеджа.

– Если мы предъявим права на поместье и если наше требование будет удовлетворено.

– Ты хочешь сказать, что он не потребует его?

– Сколько вам говорить? – Я посмотрела на братьев устало и неприязненно. – Даже если бы мы захотели завладеть поместьем или получить за него деньги, – вы понимаете, что это делается через суд? Поместье не стоит того.

– Твой отец, несомненно, думал, что стоит, – угрюмо проговорил Джеймс. – Вот почему он дважды отказывался расторгнуть траст, когда мы просили. Наверняка он разузнал о Робе Гренджере.

– Да, – сказала я.

Меня вдруг словно озарило: «Я говорил мистеру Брайанстону, что они с Робом должны пожениться. Возможно, мальчик уже знает, что он Эшли. Скажите мальчику, кто он. Этот траст теперь его забота. Можешь положиться на него, как поступить правильно. На тебе – на вас обоих – мое благословение». Я выпрямилась и честно сказала:

– И он собирался поступить правильно, как и я. Я скажу Робу всю правду, и пусть он решает сам. Он должен узнать. Вот и все, Джеймс. Пусть все решает он. А я сказала, чего жду от него: распроститься со всем, как я, и уехать.

Эмори пошевелился:

– Лесли Оукер видел бумагу. И нельзя быть уверенным, что он будет молчать о таком пикантном факте.

– Будет, если я попрошу. Во всяком случае, – нетерпеливо сказала я, – какая разница, кто об этом знает, если мы ничего не требуем? Мистер Эмерсон будет действовать так, как попросит Роб, – и, боже мой, вы можете представить себе подобный иск сегодня, в семидесятых годах двадцатого века? Романтическая сказка, правда ведь? Представьте себе адвокатов в суде, спорящих о приходской книге тысяча восемьсот тридцать седьмого года и о том, могла ли Бесс Эшли передать потомству телепатический дар.

– Хорошо, – сказал Эмори. – Допустим. Хочешь ты этого или нет, Оукер уже рассказал о бумаге, и продать землю будет не так просто. У нас нет времени, чтобы дать юристам поживиться на этом и провести десяток счастливых лет, споря о всех «за» и «против» относительно дара Эшли, а тем временем Перейра моментально возбудит против нас дело о двадцати тысячах фунтов.

– Мы можем уничтожить бумагу и заплатить Лесли Оукеру за молчание, – сказал Джеймс. Они снова говорили друг с другом, не обращая внимания на меня. Кажется, я еще что-то сказала, но они уже не слушали.

– Даже если он согласится, все равно, вероятно, он уже кому-нибудь рассказал.

– Да, но без доказательств...

– Любые сомнения будут означать задержку, которой мы не можем себе позволить.

– Это верно, – согласился Джеймс.

– Погано, да? – сказал Эмори. – Ну и что же делать?

– Это не слишком трудно. Привести все в надлежащее состояние.

И тут, несмотря на усталость и волнение, я увидела, сама не желая верить в это, что Роб был прав: братья они мне или нет, но оба опасны, даже для меня. Сообразительные дикари, знающие, как извлечь выгоду из несчастья...

Я не двинулась, но Джеймс, все еще настроенный на телепатическую волну, быстро встал между мной и телефоном. Я и не пыталась до него дотянуться, а закрыла глаза и попыталась связаться с Робом.

Но при первом же пробном сигнале я услышала встревоженный голос Джеймса:

– Ты знаешь, близнец, это правда: она может общаться с ним. Посмотри на нее.

– Затем внезапно изменившимся голосом, как бы не веря, воскликнул:

– Эмори! Нет!

Что-то сильно ударило меня по голове, и я упала, как разбитая лампа.

Его члены одеревенели и отяжелели, словно скованные железом. Боль взорвалась в груди и отозвалась во всем теле, потом чуть стихла и продолжалась ровно и безжалостно. Он застонал, но не услышал ни звука.

Под ним была холодная мокрая трава. Смутно подумалось, что он, наверное, потерял сознание. Он помнил – точно помнил? – как вышел из лабиринта. Мокрая трава и мерцающие тисы – все сияет иод тающими утренними звездами. У выхода из лабиринта шевельнулись тени. Хриплый шепот. Чья-то рука схватила его, потом раздался выстрел из охотничьего ружья...

Память померкла, и с ней затихла боль, медленно ускользнув в теплую дрему. Голова была легкой и пустой, и возникла странная фантазия, что он выплывает из своего собственного тела, влекомый вверх из холодеющей тяжести, словно воздух высасывает его, легкого, как лист...

Потом померкло и это.