В «Иммортелях» было темно. В вестибюле горел ночник, но дверь была заперта, и мне пришлось в течение пяти минут снова и снова звонить в звонок, чтобы добиться ответа. Бриман был в рубашке с закатанными рукавами, в углу рта — «житан». Он чуть поднял брови, увидев меня через дверное стекло, потом вынул из кармана связку ключей и отпер дверь.

— Мадо. — Голос у него был усталый, и в осанке, скорбных щеках, вислых усах, почти закрытых глазах тоже сквозила усталость. Плечи сгорбились под бесформенной vareuse; он был еще больше обычного похож на грубый валун, на памятник самому себе из стертого гранита. — Немного не ко времени, э?

— Я понимаю. — Гнев накатился на меня раскаленной глыбой, но я отпихнула его прочь. — Вы, наверное, очень расстроены.

Мне показалось, что его взгляд на мгновение дрогнул.

— Ты про медуз? Да, делам это не помогает. Правда, моим делам уже мало что поможет.

— Медузы — это, конечно, проблема, — ответила я. — Но я имела в виду несчастный случай с вашим сыном.

Бриман скорбно глядел на меня несколько секунд, потом испустил свой обычный колоссальный вздох.

— Да, неосторожно с его стороны, — сказал он. — Глупая ошибка. Ни один островитянин не сделал бы такого.

Он улыбнулся.

— Но я же тебе говорил, что рано или поздно он ко мне вернется, э? Пришлось подождать, но он в конце концов вернулся. Я так и знал. Мужчине в моем возрасте нужно, чтобы сын был рядом. Опора. Кто-то, к кому перейдет дело, когда меня не станет.

Мне показалось, что теперь я улавливаю сходство: что-то в улыбке, осанке, манерах, в глазах. У них глаза одного цвета, у Бримана и у Флинна не синие, цвета летнего моря, как у моего отца, но грифельно-серые, узкие, хитрые. Это был решающий довод. Грифельные глаза.

— Вы, должно быть, им очень гордитесь, — заметила я, борясь с тошнотой.

Бриман поднял бровь.

— Да, мне хотелось бы думать, что в нем есть что-то от меня.

— Но зачем было притворяться? Прятаться от всех остальных? Почему он нам помогал — почему вы нам помогали, — если все это время он был на вашей стороне?

— Мадо, Мадо. — Бриман горестно покачал головой. — Зачем эти разговоры о сторонах? У нас что, война, э? Обязательно должна быть скрытая подоплека?

— Благодеяние украдкой? — съязвила я.

— Мадо, мне больно это слышать. — Его поза вторила словам — он сгорбился, полуотвернулся прочь, засунув руки в карманы. — Поверь мне, я желаю Ле Салану только добра. И всегда желал. Посмотри, что мое «благодеяние украдкой» принесло Ле Салану — рост, торговлю, бизнес, э! Думаешь, они приняли бы все это от меня? Подозрительность, Мадо. Подозрительность и гордость. Вот что губит Ле Салан. Люди цепляются за свои камни, стареют, боятся перемен — они скорей дождутся, что их смоет начисто, чем примут разумное решение и проявят немножко предприимчивости.

Он развел руками.

— Ведь все напрасно пропадает! Они знали, что дело дохлое, но продавать все равно никто не хотел. Они скорее дождались бы, чтоб море сомкнулось у них над головами, чем проявили бы капельку здравого смысла.

— Теперь вы даже говорите его словами, — сказала я.

— Мадлен, я устал. Слишком устал, чтоб меня так допрашивать. — Он вдруг словно снова постарел, его энергия рассеялась. Щеки обвисли. — Ты мне симпатична. Ты симпатична моему сыну. Мы бы о тебе всегда позаботились. А теперь иди домой и ложись спать, — заботливо посоветовал он. — Завтра будет длинный день.