6
Туанетта Просаж была у себя в саду — выкапывала мотыгой клубни дикого чеснока из песчаной почвы. Она дружелюбно кивнула мне, выпрямляясь; сегодня она прятала лицо от солнца не под quichenotte, а под широкополой соломенной шляпой, подвязанной красной лентой. На дерновой крыше хижины коза щипала траву.
— Так чего тебе надо?
— А что, у меня обязательно должны быть тайные мотивы? — я вытащила большой пакет выпечки, купленный в Ла Уссиньере, и протянула ей. — Я думала, вы не откажетесь от нескольких pain au chocolat.
Туанетта взяла пакет и жадно исследовала содержимое.
— Ты хорошая девочка, — объявила она. — Конечно, это взятка. Ну что ж, теперь я готова тебя слушать. По крайней мере, пока не доем все.
Я ухмыльнулась, когда она принялась за первую pain au chocolat, и, пока она ела, рассказала про Мерседес.
— Я подумала, может, вы тут за ней присмотрите, — сказала я. — Пока пыль не осядет.
Туанетта задумчиво смотрела на булочку с корицей и сахаром. Острые черные глазки блестели из-под полей шляпы.
— Моя внучка меня очень утомляет, — вздохнула она. — Я с самого ее рождения знала, что с ней покою не жди. Я уже стара для всех этих дел. Хотя булочки, конечно, вкусные, — добавила она, смачно откусывая.
— Можете оставить себе весь пакет, — сказала я.
— Э.
— Оме не сказал бы вам про Мерседес, — рискнула я.
— Из-за денег, э?
— Может быть.
Туанетта жила очень экономно, однако ходили слухи, что у нее припрятаны денежки. Старушка не пыталась подтвердить или опровергнуть эти слухи, но молчание обычно принимают за знак согласия. Оме очень любит свою матушку, но ее долголетие по временам приводит его в отчаяние. Туанетта об этом знает и планирует жить вечно. Она радостно захихикала.
— Он думает, если будет скандал, я лишу его наследства, э? Бедный Оме. В девочке больше от меня, чем от всех остальных, вот что я тебе скажу. Я была просто чумой для своих родителей.
— Вы не сильно изменились.
— Э! — Она опять заглянула в пакет. — Ореховый кекс. Я всегда любила ореховый кекс. Хорошо, что у меня все зубы свои, э? Правда, с медом он вкуснее. Или с капелькой козьего сыра.
— Я принесу.
Туанетта поглядела на меня цинично и весело.
— Тогда уж можешь и девчонку с собой привести. Я чувствую, она меня загоняет, как тягловую лошадь. А в моем возрасте мне нужен весь покой, какой только можно. А молодежь этого не понимает. Они только о своих делах думают.
Меня эта мнимая слабость не обманула. Я точно знала, что Мерседес через десять минут после прибытия приставят к делу — мыть, готовить и наводить порядок. И ей это, скорее всего, пойдет на пользу.
Туанетта словно прочитала мои мысли.
— Она у меня быстро забудет о своих бедах, — решительно сказала она. — А если этот мальчишка будет шнырять кругом — э!
Она широко взмахнула куском орехового кекса, словно самая старая в мире фея-крестная.
— Я его научу, как шнырять. Он у меня узнает, из чего сделаны саланцы.
Я оставила Мерседес у бабушки. Было уже больше часу дня, и солнце палило вовсю. Ле Салан под его стеклянистым взглядом словно вымер; ставни задвинуты, у подножия беленых стен лишь узенький намек на тень. Мне бы хотелось тихо прилечь в тени зонтика, может быть — с коктейлем в высоком стакане, но мальчики сейчас дома — по крайней мере, пока зал игровых автоматов не открылся, — а после визита Бримана мне лучше было пока не общаться с отцом: я не ручалась за себя. Так что я пошла не домой, а к дюнам. Над Ла Гулю будет прохладнее, и отдыхающих в это время дня — никого. Был прилив; море чисто и прозрачно. Ветер прочистит мне мозги.
По дороге я не удержалась и заглянула в блокгауз. Там по-прежнему никого не было. Зато кто-то был на Ла Гулю. У воды стояла одинокая фигура с сигаретой в зубах.
Он не ответил на мое приветствие, а когда я подошла и встала рядом, он отвернулся, но я все равно успела заметить покрасневшие глаза. Новости насчет Мерседес разошлись быстро.
— Пусть они все умрут, — тихо сказал Дамьен. — Пусть море поднимется и зальет весь остров. Смоет все дочиста. Чтоб никого не осталось.
Он подобрал из-под ног камень и швырнул его со всей силы в набегающие волны.
— Это тебе сейчас так кажется… — начала я, но он меня перебил.
— Не надо было им строить этот риф. Оставили бы море в покое. Они думают, они такие умные. Делают деньги. Смеются над уссинцами. Все только и заняты деньгами, а сами не видят, что у них под носом творится. — Он пнул песок носком ботинка. — Ведь, если бы не это, Лакруа на нее и не посмотрел бы. Он бы уехал в конце лета. Его бы тут ничто не держало. Но он думал, что может сделать на нас деньги.
Я положила руку ему на плечо, но он вывернулся.
— Он притворялся моим другом. Оба притворялись. Использовали меня, чтобы я передавал послания. Чтобы я шпионил для них в деревне. Я думал, если я могу для нее что-то сделать… может, тогда она…
— Дамьен, ты не виноват. Ты не мог знать.
— Нет, виноват… — Дамьен внезапно прервался и подобрал еще один камень. — А ты-то что об этом знаешь, э? Ты вообще не настоящая саланка. Тебе все будет хорошо, что бы ни случилось. Твоя сестра ведь Бриман, верно?
— Не понимаю, при чем…
— Оставь меня в покое, а? Это не твое дело.
— Нет, мое. — Я взяла его за руку. — Дамьен, я думала, что мы друзья.
— Я и про Жоэля думал, что он мой друг, — угрюмо сказал Дамьен. — Рыжий пытался меня предупредить. Надо было его слушать, э?
Он подобрал еще один камень и швырнул в набегающую волну.
— Я говорил себе, что это мой отец виноват. Все эти его дела с омарами и всякое такое. Стал водиться с Бастонне. После всего, что они сделали с нашей семьей. Притворяется, что дела пошли на лад, все из-за одного-двух хороших уловов.
— И еще Мерседес, — мягко сказала я.
Дамьен кивнул.
— Мотоциклетная банда, — вспомнила я. — Это ты с ними был? Ты сказал им про деньги? Чтобы сквитаться с Бастонне? Потому что ты завидовал Ксавье?
Дамьен уныло кивнул.
— Правда, я не знал, что они побьют Ксавье. Я думал, он отдаст им деньги, и все. Но после этого Жоэль сказал, мне ничего не остается, как начать ходить с ними; мне уже нечего терять.
Неудивительно, что у него был такой несчастный вид.
— И ты все время держал это в себе? Никому не рассказывал?
— Рыжему. Ему иногда можно рассказывать… всякие вещи.
— И что он сказал?
— Что я должен признаться отцу и Бастонне. Сказал, если я этого не сделаю, будет гораздо хуже. Я сказал, что он с ума сошел; что отец меня убьет, если узнает хоть половину того, что я сделал.
Я улыбнулась.
— Знаешь, я думаю — он был прав.
Дамьен безучастно пожал плечами.
— Может, и так. Все равно уже поздно.
Я оставила его на пляже и вернулась той же дорогой. Оглянувшись, я увидела одинокую фигуру, пинающую песок в море с такой силой, словно он хотел выпихнуть весь песок с пляжа обратно на Ла Жете, на его законное место.