2
Приплыло лето. Погода стояла хорошая, как обычно в это время на островах, жаркая и солнечная, но с запада дул морской бриз, удерживая приятную температуру воздуха. У семи саланцев уже жили туристы, в том числе четыре семьи, расположившись в свободных комнатах и перестроенных сарайчиках. У Туанетты в кемпинге все места были заняты. Общим числом тридцать восемь человек — и с каждым рейсом «Бримана-1» их становилось больше.
Шарлотта Просаж взяла в привычку раз в неделю готовить паэлью с крабами и лангустинами из нового садка. Она делала большущую кастрюлю и относила к Анжело, который продавал паэлью навынос в коробочках из фольги. Отдыхающим очень понравилась эта идея, и скоро Шарлотте пришлось позвать на помощь Капуцину. Капуцина предложила меняться — чтобы каждая готовила свое блюдо раз в неделю. Скоро установился распорядок: по воскресеньям — паэлья, по вторникам — «о гратэн по-колдуновски» (запеченная барбулька с белым вином, ломтиками картофеля и козьим сыром), а по четвергам — буйабес. Другие жители деревни почти перестали готовить.
В день летнего солнцестояния Аристид наконец объявил о помолвке своего внука с Мерседес Просаж и в честь этого события сделал круг почета на «Сесилии» вокруг Бушу. Шарлотта пела гимн, а Мерседес сидела на носу в белом платье, жалуясь вполголоса на запах водорослей и на брызги, попадавшие на нее каждый раз, как лодку кренило.
«Элеонора-2» превзошла всякие ожидания. Ален и Матиа были в восторге; даже Гилен воспринял новость о помолвке Мерседес на удивление благодушно и выдвинул несколько собственных сложных и малоосуществимых планов — в основном на предмет участия «Элеоноры-2» в регатах по всему побережью и выигрыша огромной кучи призовых денег.
Капуцина открыла собственное небольшое дело — она продавала пакетики скраба из морской соли, ароматизированной лавандой и розмарином, прямо из своего вагончика, и они расходились дюжинами.
— Это же так просто, — говорила она, блестя черными глазами. — Туристы все, что угодно, купят. Дикие травы, перевязанные ленточкой. Даже морскую грязь.
Она захихикала, сама себе не веря.
— Надо только разложить ее в баночки и написать на этикетках: «Талассотерапия. Питательная маска для кожи». Моя мать всю жизнь мазала лицо этой грязью. Это старый островной секрет красоты.
Оме Картошка нашел на материке покупателя на свой излишек овощей — по гораздо более высокой цене, чем он обычно продавал уссинцам. Часть своей осушенной земли он оставил под осенние цветы, хотя в былые годы считал это легкомыслием и пустой тратой времени.
Мерседес постоянно ходила в Ла Уссиньер и пропадала там часами, якобы в салоне красоты.
— Ты столько времени там сидишь, — сказала ей, хихикая, Туанетта, — что уж, наверно, и пердишь духами. Шанелью номер пять.
Мерседес обиженно тряхнула волосами.
— Ты, бабушка, такая грубая.
Аристид все так же упрямо не замечал присутствия собственного сына в Ла Уссиньере и все глубже, с каким-то даже отчаянием, погружался в осуществление своих планов относительно Ксавье и Мерседес.
Дезире это огорчало, но не удивляло.
— Мне все равно, — повторяла она, сидя под зонтиком с Габи и младенцем. — Мы слишком долго жили в тени могилы Оливье. Теперь мне хочется побыть в компании живых.
Она посмотрела на вершину утеса, где часто сидел Аристид, глядя, как возвращаются рыбацкие лодки. Я заметила, что бинокль его был направлен не в море, а на линию прибоя, где Лоло и Летиция строили крепость.
— Он там каждый день сидит, — сказала Дезире. — И почти перестал со мной разговаривать.
Она взяла на руки младенца и поправила ему панамку.
— Пойду, пожалуй, прогуляюсь у воды, — жизнерадостно сказала она. — Мне полезно подышать воздухом.
Отдыхающие все прибывали. Семья англичан с тремя детьми. Пожилая пара с собакой. Элегантная старая дама, вечно в белом и розовом. Несколько семей в палатках, с детьми.
Мы никогда не видели столько детей. Вся деревня полнилась их визгом, криком, смехом, они были одеты в яркие, кричащие цвета, как их пляжные игрушки, — ядовито-зеленые, бирюзовые, малиновые, они пахли кремом от загара, кокосовым маслом, сахарной ватой и жизнью.
Не все гости были туристами. Я развеселилась, увидев, что наши собственные юнцы — в том числе Дамьен и Лоло — приобрели неожиданный вес в обществе и даже собирали дань с юных уссинцев за право доступа на пляж.
— Юные бизнесмены, — заметила Капуцина, когда я заговорила об этом. — Немножко деловой сметки никому не повредит. Особенно если это значит — содрать денег с уссинцев.
Она благодушно хихикнула.
— В кои-то веки для разнообразия у нас оказалось что-то такое, что нужно им, э? Вот и пускай они за это платят.
Некоторое время процветал черный рынок. Дамьен Геноле брал мзду сигаретами с фильтром, которые курил, скрывая отвращение, как я подозревала. Но благоразумный Лоло принимал только деньги. Он сознался, что хочет накопить на мопед.
— С мопедом можно по-всякому зарабатывать, — серьезно сказал он мне. — Всякие поручения, доставка, что угодно. Если у тебя есть транспорт, ты никогда не будешь на мели.
Просто удивительно, до какой степени дюжина детей может изменить деревню. Ле Салан внезапно ожил. Старики уже не были в большинстве.
— А мне нравится, — заявила Туанетта, когда я ей об этом сказала. — Я словно сама помолодела.
И не она одна. Я нашла сурового Аристида на вершине утеса — он учил двух маленьких мальчиков вязать узлы. Ален, обычно суровый к собственным детям, взял Летицию в своей лодке на рыбную ловлю. Дезире тайно совала конфеты в чумазые нетерпеливые ручки. Конечно, туристы нужны были всем. Но дети утоляли другую, первичную нужду. Мы безжалостно баловали и подкупали их. Сердитые старухи мягчели. Сердитые старики вспоминали свои мальчишеские радости.
Флинн был любимцем детей. Он, конечно, и наших детей всегда привлекал, может, потому, что никогда не старался их привлечь. Но дети отдыхающих бегали за ним, как за гаммельнским крысоловом; они вечно кишели вокруг него, болтали с ним, наблюдали, как он строит скульптуры из пла́вника или сортирует найденный на пляже мусор. Они таскались за ним по пятам, но он, кажется, не имел ничего против. Они притаскивали ему трофеи с Ла Гулю и жаловались ему друг на друга. Они беззастенчиво сражались за его внимание. Флинн принимал знаки их обожания так же небрежно и добродушно, как общался со всеми другими людьми.
Однако мне казалось, что со времени прибытия туристов Флинн под маской благодушия стал более замкнут. Правда, для меня он всегда находил время, и мы часами сидели на крыше блокгауза или у края воды и беседовали. Я была ему за это благодарна; теперь, когда Ле Салан начал выздоравливать, я чувствовала себя странно лишней, как мать, когда ее дети вырастают и отдаляются. Конечно, это чепуха — кто, как не я, всем сердцем приветствовал перемену в Ле Салане, — но порой я едва ли не мечтала, чтобы наше спокойствие было чем-нибудь нарушено.
Когда я сказала об этом Флинну, он засмеялся.
— Ты просто не создана для жизни на острове, — бодро сказал он. — Ты можешь существовать только в условиях постоянного кризиса.
Тогда это легкомысленное замечание меня рассмешило.
— Неправда! Мне нравится спокойная жизнь!
Он ухмыльнулся.
— Вокруг тебя не может быть спокойной жизни.
Позже я поразмыслила над его словами. А вдруг он прав? Вдруг мне на самом деле нужна опасность, кризисная ситуация? Может, это и привлекло меня на Колдун? И к самому Флинну?
В ту ночь, при отливе, я не могла уснуть и решила пройтись на Ла Гулю, чтобы в голове прояснилось. Светил щедрый ломоть луны; я слышала приглушенное «хшш» прибоя о темную grève и чувствовала легкий меняющийся ветерок. Оглянувшись назад с края Ла Гулю, я увидела блокгауз, темную глыбу на фоне звездного неба, и на мгновение мне показалось, что от нее отделился силуэт и скользнул к дюнам. По манере двигаться я узнала Флинна.
Может, на рыбалку пошел, сказала я себе, хотя фонаря при нем не было. Я знала, что он до сих пор иногда ворует устрицы с отмелей Геноле, чтобы не растерять навыков. Такую работу и правда лучше делать в темноте.
Флинна я так и не нашла, если не считать виденного мельком силуэта, и, озябнув, повернула обратно к дому. Вдалеке, в деревне, все еще слышалось пение и крики, и желтый свет падал из кафе Анжело на дорогу. Подо мной на тропе стояли двое, почти невидимые в тени дюны. Одна фигура была широкая, сутуловатая, руки небрежно засунуты в карманы vareuse, другая — более изящная, и когда лучик света из кафе случайно упал на ее волосы, они запылали огнем.
Я увидела их лишь на миг. Приглушенное бормотание, поднятая рука, объятие. Потом они исчезли. Бриман — в деревню, бесконечная тень его распростерлась по дюне, а Флинн — обратно по тропе, длинными плавными шагами, прямо ко мне. Я не успела спрятаться; он наскочил на меня внезапно, лицо его освещал холодный свет луны. Мое, к счастью, было в тени.
— Поздно гуляешь, — весело сказал он.
Он, похоже, не понял, что я видела его с Бриманом.
— Как и ты, — ответила я.
У меня в голове была каша; я не верила собственным глазам — может, мне показалось. Мне надо было обдумать значение увиденного.
Он ухмыльнулся.
— Белот, — сказал он. — Мне повезло в кои-то веки. Выиграл у Оме дюжину бутылок вина. Когда он протрезвеет, Шарлотта его убьет.
Он взъерошил мне волосы.
— Спокойной ночи, Мадо.
И с этими словами удалился, насвистывая сквозь зубы, обратно по той же тропе, которой я пришла.
Я почему-то не смогла спросить его, зачем он встречался с Бриманом. Я говорила себе, что встреча могла быть совершенно случайной; уссинцам ведь не запрещено заходить в Ле Салан, и Оме, Матиа, Аристид и Ален — все подтвердили, что в тот вечер он действительно играл в белот у Анжело. Он не соврал. Кроме того, как любит напоминать Капуцина, Флинн — не саланец. Он ни на чьей стороне. Может, Бриман просто просил его сделать какую-нибудь работу. Но все же осадок оставался: как песчинка в раковине моллюска, легкий дискомфорт.
Я все время мысленно возвращалась в вестибюль «Иммортелей», к шумной встрече Бримана с Марэном и Адриенной и к коралловой бусинке, что я подобрала на ступенях гостиницы. Многие островитяне до сих пор носят такие, и мой отец часто держал при себе такую бусину, и многие рыбаки тоже.
Интересно, а Флинн еще носит свои бусы?