20
Я, конечно, никому ничего не сказала. Мерседес имеет право ходить куда хочет. Но мне было не по себе: Жоэль Лакруа не друг Ле Салану, и мне не хотелось думать о том, сколько Мерседес выбалтывает, сама того не подозревая.
Вернувшись из Ла Уссиньера, я обнаружила отца на кухне, за столом, в обществе Флинна — они смотрели на листы оберточной бумаги с какими-то чертежами. На мгновение мне открылись их лица без масок — лицо отца светилось от возбуждения, а Флинн ушел в себя, как мальчик, следящий за муравейником, — но они тут же подняли головы и увидели, что я на них смотрю.
— Еще одна перестройка, — объяснил Флинн. — Твой отец хочет, чтобы я ему помог. Лодочный сарай.
— Правда?
Жан Большой сделал нетерпеливый жест — должно быть, почувствовал мое неодобрение. Похоже, мое вмешательство было неуместно. Я посмотрела на Флинна, он пожал плечами.
— А я-то что? — спросил он. — Это его дом. Я его не уговаривал.
Это, конечно, верно. Жан Большой имеет право делать со своим домом все, что хочет. Но я не могла понять, откуда он берет деньги. А шлюпочная мастерская, хоть и обветшавшая, связывала меня с прошлым. Мне ужасно не хотелось терять эту связь.
Я поглядела на рисунки. Они были хороши: у отца зоркий глаз на детали, и я абсолютно точно поняла, чего он хочет — летний домик или, может быть, однокомнатную квартирку, с жилым пространством, кухонькой и ванной комнатой. Лодочный сарай большой; если настелить пол, прорезать люк и подставить лестницу, наверху получится очень приятная спальня.
— Это для Адриенны, да? — спросила я, уже зная, что да. Спальня с люком в полу; кухня; просторная общая комната с длинным окном. — Для Адриенны и мальчиков.
Жан Большой только посмотрел на меня ничего не выражающими, словно голубой фарфор, глазами. Я неловко повернулась и опять вышла — мне стало нехорошо. Флинн тут же возник у меня за спиной.
— А кто будет за все это платить? — спросила я, не глядя на него. — У Жана Большого денег нет.
— Может, у него есть какие-то сбережения, о которых ты не знаешь.
— Знаешь, Флинн, раньше у тебя лучше получалось врать.
Молчание. Я чувствовала, что он все еще стоит у меня за спиной и смотрит на меня. С дюны, громко хлопая крыльями, поднялась стая чаек.
— Может, занял у кого-нибудь, — сказал он наконец. — Мадо, он взрослый человек. Ты не можешь управлять его жизнью.
— Я знаю.
— Ты сделала все, что могла. Ты ему помогла…
— И что? — Я гневно обернулась. — Что толку? Ему ничего этого не надо — ему лишь бы поиграть в домик с Адриенной и мальчиками.
— Такова жизнь, Мадо, — сказал Флинн.
Молчание. Я рисовала ногой узоры на жестком песке.
— Флинн, кто одолжил ему денег? Бриман?
Флинну, кажется, стало не по себе.
— Откуда я знаю.
— Бриман?
Он вздохнул.
— Может быть. Какая разница?
Я ушла, не обернувшись.
Я больше не интересовалась перестройкой сарая. Но она все равно началась: Флинн привез из Ла Уссиньера грузовик стройматериалов и провел выходные, сдирая со стен старую краску; Жан Большой все время был с ним, наблюдал и сверялся с чертежами. Я поневоле начала ревновать: он столько времени проводил с Флинном; отец словно почувствовал мое неодобрение и стал меня избегать.
Я узнала, что Адриенна собирается приехать на летние каникулы, вместе с мальчиками. Эта новость вызвала возбуждение в деревне, где несколько семей также ожидали приезда давненько не бывавших дома гостей.
— Я правда думаю, что на этот раз она сдержит слово, — сказала Капуцина. — Моя Кло хорошая девочка. Не профессор, но сердце у нее доброе.
Дезире Бастонне тоже, кажется, надеялась; я видела ее в новом зеленом пальто и в шляпке с цветами, на дороге в Ла Уссиньер. Мне показалось, что, одетая по-весеннему, она выглядит моложе, спину держит прямее, щеки необычно розовы; она улыбнулась мне при встрече. Я так удивилась, что повернула назад и догнала ее, только для того, чтобы увериться, что не обозналась.
— Я иду повидаться со своим сыном Филиппом, — сказала она мне своим обычным тихим голосом. — Он сейчас гостит с семьей в Ла Уссиньере.
На мгновение я подумала про Флинна — может, его где-нибудь ждет мать, такая же как Дезире, и надеется, что он вернется.
— Я так рада, что вы с ним повстречаетесь, — сказала я. — И надеюсь, что он помирится с отцом.
Дезире покачала головой.
— Ты же знаешь, какой мой муж упрямый, — сказала она. — Он делает вид, будто не знает, что я общаюсь с Филиппом; он думает, что Филипп решил вернуться после всех этих лет только ради денег.
Она вздохнула.
— И все-таки, — решительно сказала она, — если Аристид хочет упустить такую возможность, это его личное дело. Я слыхала, что говорила святая той ночью на мысу. Она сказала: «Отныне вы сами творите свою удачу». Именно это я и намерена делать.
Я улыбнулась. Пускай то чудо было фальшивое, но оно совершенно преобразило Дезире. Хотя бы этого Флинн добился своим обманом, и я внезапно потеплела к нему, хоть и злилась, что он делает для отца ту работу. Я подумала, что, хоть Флинн и притворяется циником, на самом деле ему не все равно.
Жаль, что у меня никак не получалось увидеть предполагаемый приезд сестры в более радужном свете. Я чувствовала, как Жану Большому становится лучше с каждым днем по мере продвижения работ. Это ощущалось во всем — он стал энергичней, бодрее, больше не сидел в кухне, уставившись тусклыми глазами на море. И говорить он стал чаще, хотя в основном о возвращении Адриенны, так что меня это не так обрадовало, как могло бы. Словно бы кто-то нажал кнопку и возвратил его к жизни. Я пыталась радоваться за него, но поняла, что не могу.
Вместо этого я с яростным энтузиазмом нырнула в собственную работу. Я рисовала пляж на Ла Гулю, беленые домики с красными черепичными крышами, блокгауз на мысе Грино и розовые тамариски, трясущие плетями на ветру, дюны, где качаются «заячьи хвостики», лодки при отливе, полотнища птиц на волнах, длинноволосых рыбаков в застиранных розовых vareuses, Туанетту Просаж — как она в белом чепце и черных вдовьих одеждах ищет улиток под поленницей. Я говорила себе, что, когда явятся туристы, на мою работу найдутся покупатели и мои траты — на холст, краски и прочие художественные принадлежности — это на самом деле производительные расходы. Я надеялась, что так; мои сбережения таяли с угрожающей скоростью, и, хотя мы с Жаном Большим тратили на хозяйство относительно мало, меня беспокоило, во что обойдется строительство. Я навела справки в окрестностях и вышла на маленький художественный салон в Фроментине — владелец согласился взять мои картины на комиссию. Я бы предпочла что-нибудь поближе к дому, но для почина и это было неплохо. Я с нетерпением ждала начала сезона.
Скоро я опять повстречала ту семью туристов. Я пришла на Ла Гулю с альбомом, пытаясь запечатлеть, как выглядит вода при отливе, а они вдруг будто с неба свалились — впереди бежала Летиция с собакой Петролем, а родители, Габи и Филипп, шли чуть позади, с младенцем в коляске. Филипп нес корзину для пикника и пляжную сумку, набитую игрушками.
Летиция бешено замахала мне.
— Привет! Мы нашли пляж! — Она подбежала ко мне, запыхавшись и сияя. — Пляж, и на нем нет никого! Совсем как на необитаемом острове. Это самый дзенский необитаемый остров на свете!
Я, улыбаясь, согласилась, что это так и есть.
Габи дружелюбно помахала мне. Она была коротенькая, пухлая, загорелая, в юбке-парео, повязанной поверх купального костюма.
— Здесь не опасно? — спросила она. — Я имею в виду плавать? Тут ни зеленого флага, ничего.
Я засмеялась.
— О, совершенно безопасно, — ответила я. — Просто в этом конце острова гости не часто бывают.
— Нам на этой стороне гораздо больше нравится, — объявила Летиция. — Здесь плавать лучше всего. А я умею плавать, — добавила она с достоинством, — но только мне надо ногами доставать до дна.
— На «Иммортелях» детям плавать опасно, — объяснила Габи. — Там дно резко понижается, и течение…
— А здесь лучше, — сказала Летиция и начала спускаться по тропе, ведущей с утеса. — Тут скалы и все такое. Петроль, пошли!
Пес побежал за ней, возбужденно гавкая. Ла Гулю звенел от непривычных звуков детского восторга.
— Вода холодновата, — сказала я, глядя на Летицию, которая уже добежала до края воды и ковыряла палкой песок.
— Все будет в порядке, — сказал Филипп. — Я знаю это место.
— Да? — Теперь, когда он был рядом, я поняла, что он выглядит совсем как уроженец Колдуна — у него черные волосы и синие глаза островитянина. — Простите, а мы с вами раньше не встречались? Вы мне кого-то напоминаете.
Филипп покачал головой.
— Не встречались. Но может быть, вы знакомы с моей матерью.
Он перевел взгляд на что-то у меня за спиной и улыбнулся — очень знакомой улыбкой. Я машинально повернулась.
— Mamie! — завопила Летиция от воды и побежала к нам по пляжу. Летела водяная пыль. Петроль залаял.
— Мадо, — сказала, сияя глазами, Дезире Бастонне. — Я вижу, ты уже познакомилась с моим сыном.
Он приехал на пасхальные каникулы. Он, Габи и дети остановились в домике для отдыхающих за Кло дю Фар, и с нашей встречи на дороге в Ла Уссиньер Дезире уже несколько раз приходила туда в гости.
— Это просто дзенско, — объявила Летиция, смачно откусывая от шоколадной булочки, извлеченной из корзины для пикника. — Все это время у меня была mamie, а я и не знала! У меня и papi есть, только я его еще не видела. Мы его потом увидим.
Дезире посмотрела на меня и чуть заметно качнула головой.
— Упрямый старый дурак, — сказала она с любовью в голосе. — Он до сих пор не забыл той истории. Но мы пока не сдаемся.