Вернулась я в одиночку, заехав в Нант за своим сундуком. Может, потому, что я давно не интересовалась, как идут дела в Ла Уссиньере, я, оглядевшись, решила, что он изменился. Я бы не могла сказать, что именно поменялось, но городок выглядел как-то незнакомо, словно что-то в нем разладилось. Улицы сияли другим светом. Воздух пах по-другому, более солоно, что ли, как Ла Гулю при отливе. Когда я шла по улице, люди смотрели на меня: одни кивали мимоходом в знак приветствия, другие отводили глаза, словно им было недосуг разговаривать.

Зима на острове — мертвый сезон. Из молодежи многие на это время уезжают на материк работать и возвращаются только в июне. Но в этом году Ла Уссиньер выглядел как-то по-другому, казалось, он спит нездоровым сном, больше похожим на смерть. Магазины по большей части были закрыты, витрины забраны ставнями. На улице Иммортелей было безлюдно. Был отлив, и на отмелях бело от чаек. Обычно в такой день на отмели вышли бы дюжины рыбаков — копать съедобных моллюсков, а сейчас только одинокая фигура стояла у края воды с сачком на длинной ручке, бесцельно тыкая в комок водорослей.

Это был Жожо Чайка. Я перелезла через стену и пошла по grève. На отмелях дул резкий ветер, он ерошил мне волосы и наводил дрожь. Идти приходилось по гальке, и ногам было больно. Я пожалела, что обута не в сапоги, как Жожо, а в эспадрильи с тонкими подошвами.

За полосой песка виднелись «Иммортели», белый кубик над волноломом в нескольких сотнях метров от меня. Под ним — узкий клин пляжа. За пляжем — камни. Я не помнила, чтоб тут было столько камней, но оттуда, где я сейчас стояла, все смотрелось по-другому, меньше, удаленнее, пляж с этой точки казался у́же и вообще был не похож на пляж, волнолом бросался в глаза на фоне песка. Под стеной стоял столб с объявлением — слишком далеко, не разобрать, что написано.

— Жожо, привет.

Он повернулся на звук голоса, держа сачок. У ног, в деревянном ведре для улова — лишь клубок водорослей и несколько червей для наживки.

— А, это ты. — Он зубасто улыбнулся, не выпуская изо рта окурка.

— Как ловится?

— Вроде ничего. А ты что так далеко в море зашла, э? Червей копаешь?

— Нет, просто так, захотелось пройтись. Тут красиво, правда?

— Э.

Пробираясь обратно через отмели к «Иммортелям», я чувствовала, как он смотрит мне в спину. Ветер был несильный, под ногами — прибережная галька. Я подошла ближе к пляжу — оказалось, он более каменист, чем мне помнилось, а на некоторых участках виднелись булыжники вымостки — там, где песок унесло ветром, обнажая фундамент древней дамбы.

Песку на «Иммортелях» стало меньше.

Это было еще заметнее из полосы прибоя: отсюда виднелись обнажившиеся сваи пляжных веранд, голые, как пародонтозные зубы. Насколько меньше? Я понятия не имела.

— Ну, здравствуй!

Голос раздался у меня за спиной. Несмотря на свою массивность, хозяин голоса подошел по песку почти бесшумно. Я повернулась, надеясь, что он не заметил, как я поморщилась.

— Мсье Бриман!

Бриман укоризненно цокнул языком и поднял палец:

— Клод. Я же просил.

Он улыбался и явно рад был меня видеть.

— Что, любуешься пейзажем?

Все-таки он обаятельный. Я, сама того не желая, проникалась этим обаянием.

— Да, тут очень красиво. Наверное, жильцы «Иммортелей» ценят этот вид.

Бриман вздохнул.

— Ну, постольку, поскольку они вообще в состоянии что-либо ценить. К сожалению, все мы с годами не молодеем. Особенно Жоржетта Лойон в последнее время хворает. Я, конечно, делаю все, что от меня зависит. Но в конце концов, она уже на девятом десятке. — Он обхватил меня рукой за плечи. — Как там Жан Большой?

Я знала, что тут нужна предельная осторожность.

— Неплохо. Вы не поверите, насколько ему стало лучше.

— А вот твоя сестра говорит другое.

Я попыталась улыбнуться.

— Адриенна здесь не живет. Откуда ей знать?

Бриман сочувственно кивнул.

— Конечно. Со стороны судить легко, правда? Но если человек не готов поселиться тут навсегда…

Я не клюнула на приманку. Вместо этого отвернулась и поглядела на пустынную эспланаду.

— Кажется, дела в последнее время не очень, а?

— Ну, сейчас сезон такой. Признаюсь, я сам в последнее время больше люблю то время, когда в делах застой: видно, я уже староват для обслуживания туристов. Похоже, пора уже подумывать, как бы выйти на покой через несколько лет.

Он благодушно улыбнулся.

— А ты-то как? Я последнее время всякое слышу про Ле Салан.

Я пожала плечами.

— Справляемся.

Его глаза блеснули.

— Я слыхал, вы не просто справляетесь. Например, в Ле Салане в кои-то веки появились предприниматели. Живорыбный садок для омаров, прямо на старом ètier. Еще немного, и я подумаю, что вы решили составить мне конкуренцию. — Он хихикнул. — Твоя сестра неплохо выглядит. Должно быть, жизнь вне острова идет ей на пользу.

Молчание. С песка, с линии прибоя, с криком поднялась цепочка чаек.

— А Марэн-то и мальчики! Жан Большой, наверно, был страшно рад увидеть внуков, после стольких лет.

Молчание.

— Я иногда задумываюсь, какой бы из меня вышел дед. — Он испустил великанский вздох. — Но мне и отцом-то не дали побыть.

От разговоров про Адриенну и детей мне стало не по себе, и Бриман явно это почувствовал.

— Я слыхала, вы строите новый паром, — внезапно сказала я.

Его лицо на миг выразило неподдельное удивление.

— Правда? Кто тебе сказал?

— В деревне кто-то говорил, — ответила я, не желая рассказывать, что была в шлюпочной мастерской. — Это правда?

Бриман закурил «житан».

— Я об этом подумывал, — сказал он. — Идея хорошая. Но не очень практичная, ты согласна? Тут и так места мало.

Он уже полностью овладел собой, в грифельных глазах засверкало веселье.

— Я бы на твоем месте не стал распускать этих слухов, — посоветовал он. — Только зря разочаруешь людей.

Скоро он ушел, одарив меня на прощание улыбкой и сердечным приглашением заходить в гости почаще. Я подумала, уж не почудился ли мне тот момент неловкости, словно я его и вправду застала врасплох. Непонятно — если он в самом деле строит паром, какой смысл держать это в секрете?

Уже пройдя полдороги до Ле Салана, я сообразила, что ни Бриман, ни Жожо ничего не сказали о размытом пляже. Может, это естественное явление, сказала я себе. Может, такое случается каждую зиму.

А может, и нет. Может, это из-за того, что сделали мы.

От этой мысли меня мутило, мне становилось не по себе. В любом случае никакой определенности тут не могло быть; те часы, что я провела за экспериментами, мои опыты с поплавками, те дни, что я потратила, наблюдая за «Иммортелями», ничего не значили. Может, Ле Бушу тут ни при чем, уговаривала я сама себя. Не могут же мелкие любительские упражнения в гидротехнике изменить линию берега. И одной мелкой зависти недостаточно, чтобы украсть пляж.