Шум моря был чудовищен, но колокол все равно было слышно, тяжкий, зловещий звон, от которого, казалось, дрожала земля. Когда я подходила, из-за дюны вылетел еще один сноп света. Он расползся по небу, осветив все, потом так же быстро угас. Я видела, что в окнах загорается свет, открываются ставни, люди — едва узнаваемые в плащах и шерстяных шапках — стояли, любопытствуя, у дверей или облокачивались на заборы. Я различила грузную фигуру Оме — он стоял, прислонившись к дорожному знаку, а рядом с ним кто-то в хлопающем на ветру халате — конечно, Шарлотта. Мерседес стояла у окна в ночной рубашке. Тут были и Гилен с Аленом Геноле, и Матиа от них не отставал. Кучка детей, в том числе Лоло и Дамьен. Лоло в красной кепке возбужденно прыгал в тусклом свете, падающем из открытой двери. Тень его выделывала антраша. Голос едва донесся до меня, перекрываемый зловещим звоном колокола.

— Что за чертовщина? — Это был Анжело, закутанный до ушей в рыбацкий плащ и вязаную шапку. В руке он держал фонарик и посветил ненадолго мне в лицо, словно проверяя, нет ли тут чужих. Узнав меня, он, кажется, приободрился.

— А, Мадо, это ты. Ты была на мысу? Что там творится?

— Не знаю. — Ветер присвоил себе мой голос, и он звучал слабо и неуверенно. — Я увидела свет…

— Э, попробовал бы кто его не увидеть. — Это Геноле добрались до дюны, у обоих были рыбацкие фонари и ружья.

— Если какой-нибудь сукин сын затеял играть в игры на мысу… — Ален многозначительно повел ружьем. — С этих Бастонне все станется. Я-то, конечно, пойду на мыс, посмотрю, что там творится, но оставлю мальчишку сторожить. Они, должно быть, думают, что я вчера родился, чтобы купиться на такой трюк.

— Кто бы за этим ни стоял, это не Бастонне, — объявил Анжело, указывая пальцем. — Вон старый Аристид, позади нас, и Ксавье, держит его за руку. Похоже, они тоже спешат.

И правда, старик хромал по Атлантической улице так быстро, как только мог, опираясь для равновесия на палку с одной стороны и на внука — с другой. Ветер трепал длинные волосы старика, выбивающиеся из-под рыбацкой кепки.

— Геноле! — заорал он, как только оказался в пределах слышимости. — Я так и знал, что это вы, сукины дети, устроили! Какого черта, во что вы тут играете, разбудили всю деревню в этакий час?

Матиа засмеялся.

— Не думай запорошить мне глаза, — сказал он. — Вор всегда громче всех кричит «держи вора!». Не будешь же ты утверждать, что ты тут ни при чем, э? А чего же ты тогда так быстро вышел?

— Моя жена ушла, — сказал Аристид. — Я услыхал, как дверь хлопнула. На утесах в такую погоду — в ее-то возрасте, — она до смерти простудится!

Он поднял палку, и голос его пресекся от ярости.

— Что вы никак не оставите ее в покое? — хрипло закричал он. — Хватит и того, что твой сын… твой сын…

Он попытался ударить Матиа палкой и упал бы, если бы Ксавье не удержал его. Гилен поднял ружье. Аристид захихикал.

— Ну давай, давай! — заорал он. — Мне плевать! Стреляй в безногого старика, давай, давай, чего еще ждать от Геноле, ну давай, я могу поближе подойти, чтоб даже ты не промахнулся — святая Марина, да перестанет ли этот сучий колокол звонить?

Он, шатаясь, сделал шаг вперед, но Ксавье удержал его.

— Мой отец говорит, что это Маринетта, — сказала я.

Секунду Геноле и Бастонне смотрели на меня. Потом Аристид покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Просто кто-то шутки шутит. Никто не слыхал, чтоб Маринетта звонила, с тех пор, как…

Какое-то чутье велело мне обернуться назад, на дюну. Там, на фоне бурного неба, стоял человек. Я узнала отца. Аристид его тоже увидел и, сопя, проглотил то, что собирался сказать.

— Отец, — мягко сказала я, — может, ты лучше пойдешь домой?

Но Жан Большой не двигался. Я обняла его и почувствовала, что он дрожит.

— Послушайте, мы все устали, — сказал Ален потише. — Давайте уже пойдем и поглядим, что там творится, э? Мне утром рано вставать.

Потом, повернувшись к сыну, неожиданно сердито:

— А ты, ради бога, убери ружье. Ты что, на Диком Западе?

— Оно только солью… — начал Гилен.

— Я сказал — убери!

Гилен с обиженным видом опустил ствол. С мыса взлетели вверх еще две вспышки, треща и сыпля голубым огнем во взбаламученный воздух. Я почувствовала, как Жан Большой дернулся от этого звука.

— Огни святого Эльма, — объявил Анжело.

Аристид глядел недоверчиво. Мы шли к мысу Грино, к нам присоединились Оме и Шарлотта Просаж, потом Илэр со своей тростью, Туанетта и еще цепочка людей. Ду-ум, ду-ум — вызванивал утонувший колокол, трещал голубой огонь, и голоса людей звенели от возбуждения, которое легко могло перейти в гнев, страх или еще что похуже. Я оглядывала толпу, ища Флинна, но его нигде не было. Меня кольнул страх; надеюсь, Флинн знает, что делает.

Я помогла Жану Большому подняться на дюну, Ксавье бежал впереди с фонарем, а Аристид следовал за нами, волоча деревянную ногу и тяжело опираясь на палку. Люди быстро обгоняли нас, растянувшись неровной цепочкой по песчаным наносам. Я увидела Мерседес — волосы ее развевались по ветру, а пальто было надето прямо на белую ночную рубашку, — и поняла, почему Ксавье убежал вперед.

— Дезире, — пробормотал Аристид.

— Все в порядке, — сказала я. — С ней все будет хорошо.

Но старик не слушал.

— Знаешь, я сам ее однажды слышал, — сказал он, словно обращаясь к самому себе. — Маринетту. Летом Черного года, в тот день, когда Оливье утонул. Только я себя обдурил, убедил, что это корпус траулера скрежетал и лопался, когда море забирало его себе. Но это Маринетта была в тот день. Она предвещала беду, как всегда. А Ален Геноле…

Он резко изменил тон.

— Ты знаешь, Ален с ним дружил. Они были одногодки. Иногда ходили рыбачить вместе, хоть мы этого и не одобряли.

Он уже начинал уставать, тяжело опирался на палку, когда мы стали подниматься на большую дюну. Дальше лежали скалы мыса Грино, и уцелевшая стена разрушенной церкви Святой Марины рисовалась силуэтом на небе, как мегалит.

— Он должен был прийти сюда, — грозно продолжал Аристид. — Они сговорились встретиться в двенадцать и отправиться на старый корабль, спасти с него все, что можно. Если бы он пришел, он бы спас моего сына. Если бы он пришел. Но он заместо этого пошел в дюны с девкой, разве не так? С Эвелиной Гайяр, дочкой Жоржа Гайяра из Ла Уссиньера. И забыл про время. Забыл про время! — почти злорадно повторил Аристид. — Трахался там в свое удовольствие — с этой уссинкой, — пока его друг… пока мой сын…

Когда мы поднялись на вершину дюны, он совсем запыхался. Кучка саланцев уже стояла там, лица подсвечены фонариками и большими фонарями. Огни святого Эльма — если это были они — пропали. Колокол тоже умолк.

— Это знак! — вскричал кто-то, кажется — Матиа Геноле.

— Это трюк, — пробормотал Аристид.

Пока мы стояли, народу прибыло. Кажется, уже собралось полдеревни, а судя по тому, как люди подходили, скоро будет еще больше.

Ветер хлестал по лицам песком и солью. Заплакал ребенок. Позади нас кто-то молился. Еще дальше Туанетта выкрикивала что-то про святую Марину, не то молитву, не то предупреждение.

— Где моя жена? — кричал Аристид, перекрывая шум. — Что с Дезире?

— Святая, — кричала Туанетта. — Святая…

— Смотрите!

Мы посмотрели. Над нами, в маленькой нише, высоко в стене часовни, стояла святая. Грубая фигура, едва заметная в тусклом свете, примитивные черты лица словно выжжены огнем. От движения больших и малых фонарей казалось, что святая шатается на своем немыслимом троне, словно обдумывает побег. Праздничные одеяния надувались кругом нее, а на голове была позолоченная корона святой Марины. Внизу простерлись на молитве старушки-монахини, сестра Тереза и сестра Экстаза. За ними, я заметила, что-то было нарисовано или нацарапано на голой стене разрушенной часовни, что-то вроде граффити.

— Каким чертом ее туда занесло?

Это Ален, глядя вверх на колеблющуюся святую, словно не мог поверить своим глазам.

— А эти две сороки что тут делают? — рявкнул Аристид, злобно глядя на монахинь. Но тут же умолк. На траве рядом с монахинями стояла, сцепив руки, коленопреклоненная фигура в ночной рубашке. — Дезире! — Аристид быстро, как только мог, захромал по направлению к фигуре, которая, завидев его, обратила к нему широко распахнутые глаза. Лицо ее сияло.

— О, Аристид! — сказала она. — Это чудо…

Старик дрожал. Он приоткрыл рот, но несколько секунд не мог говорить. Он протянул руку жене и хрипло сказал:

— Ты же простудишься, дурная старая селедка. Чего ты сюда поперлась без пальто, э? Теперь, надо думать, я тебе должен свое отдать. — И, сняв рыбацкую куртку, накинул ей на плечи.

Дезире приняла куртку, почти не заметив.

— Я слышала святую, — сказала она, все еще улыбаясь. — Она говорила — о, Аристид, она со мной говорила!

Понемногу у подножия стены собралась толпа.

— Боже мой, — сказала Капуцина, делая знак от дурного глаза. — Это что там — правда святая?

Анжело кивнул.

— Хотя одному Богу известно, как она туда забралась…

— Святая Марина! — донесся вопль откуда-то из-под дюны.

Туанетта упала на колени. Вздох прошел по толпе — айййй! Прибой бился о землю, как сердце.

— Она больна, — сказал Аристид, пытаясь поднять Дезире на ноги. — Помогите мне кто-нибудь.

— О нет, — отозвалась Дезире. — Я уже здорова.

— Эй! Вы! — крикнул Аристид двум кармелиткам, которые все еще стояли под нишей святой. — Собираетесь помогать или как?

Монахини смотрели на него, не двигаясь.

— Мы получили весть, — сказала сестра Тереза.

— В часовне. Как Жанна д'Арк.

— Не-не-не, не как Жанна д'Арк, сестра, она слышала голоса, и посмотри, до чего они ее довели…

Я напрягалась, чтобы расслышать монахинь за шумом ветра.

— Марина Морская, вся в белом, и…

— …в короне, и с фонарем, и…

— …лицо было закрыто покрывалом.

— Покрывалом? — Я, кажется, начала понимать.

Сестры закивали.

— Она с нами говорила, Мадо…

— Говорила. С нами.

Я не удержалась от вопроса:

— Вы уверены, что это была она?

Кармелитки посмотрели на меня как на дурочку.

— Конечно, это была она, малютка Мадо. Кто это…

— …еще мог быть? Она сказала, что сегодня ночью вернется… и…

— Вот она тут.

— Там, наверху.

Последние слова они проговорили в унисон, блестя глазами, как птички. Позади них Дезире Бастонне слушала в священном восторге. Жан Большой, который слушал все это, не двигаясь, поглядел наверх, и глаза его наполнились звездами.

Аристид нетерпеливо покачал головой.

— Сны. Голоса. Ради этого не стоило вылезать из теплой постели в холодную ночь. Пошли, Дезире…

Но Дезире покачала головой.

— Аристид, она с ними говорила, — твердо сказала она. — Она велела им прийти сюда. Они пришли — ты спал — они постучали в дверь — они показали мне знак на стене часовни…

— Я знал, что это они все подстроили! — взорвался Аристид. — Эти сороки…

— Я думаю, что ему не следует называть нас сороками, — отозвалась сестра Экстаза. — Эти птицы приносят несчастье.

— Мы пришли сюда, — продолжала Дезире. — И святая с нами говорила.

Позади нас люди вытягивали шеи. Щурились от песчаного ветра. Тайком складывали пальцы в знак, отводящий несчастье. Я слышала звук прерывистого, затаиваемого дыхания.

— Что она сказала? — спросил наконец Оме.

— Она говорила не как святая, — сказала сестра Тереза.

— Не-не, — согласилась сестра Экстаза. — Совсем не как святая.

— Это потому, что она саланка, — ответила Дезире. — Не какая-нибудь чопорная уссинка.

Она улыбнулась и взяла Аристида под руку.

— Жаль, что тебя не было, Аристид. Жаль, ты не слышал, что она сказала. Слишком много лет прошло, как наш сын утонул, тридцать лет прошло. И все эти годы не было ничего, кроме горечи и злости. Ты не мог плакать, ты не мог молиться… ты выжил нашего второго сына из дому своей злобой, издевками…

— Заткнись, — сказал Аристид с каменным лицом.

Дезире покачала головой.

— На этот раз — нет, — ответила она. — Ты со всеми затеваешь скандалы. Ты даже на Мадо кидаешься, когда она говорит, что, может быть, здесь можно жить дальше, а не умирать. На самом деле тебе хотелось бы, чтобы все потонули вместе с Оливье. Ты. Я. Ксавье. Чтоб никого не осталось. Чтобы все кончилось.

Аристид посмотрел на нее.

— Дезире, я тебя прошу…

— Это чудо, Аристид, — сказала она. — Словно он сам со мной говорил. Если бы ты только видел…

И в розоватом свете она подняла лицо к святой, и в этот момент я увидела, как что-то мягко падает на нее сверху из высокой темной ниши, что-то похожее на ароматный снег. Дезире Бастонне стояла на коленях на мысу Грино, окруженная цветами мимозы.

Все взоры обратились на нишу святой. Вдруг там, кажется, что-то шевельнулось — может, просто тень метнулась, когда передвинулся один из фонарей.

— Там кто-то есть! — крикнул Аристид, выхватил у внука винтовку, прицелился и выстрелил из обоих стволов в святую, стоящую в нише. Раздался громкий треск, ошеломляющий во внезапной тишине.

— Да уж, с Аристида станется — выстрелить в чудо, — сказала Туанетта. — Ты бы и в Богоматерь Лурдскую стал стрелять, придурок?

Аристиду, кажется, стало стыдно.

— Я там точно кого-то видел…

Дезире наконец встала, с руками, все еще полными цветов.

— Я знаю, что видел.

Неразбериха продолжалась несколько минут. Ксавье, Дезире, Аристид и монахини были в самом центре — каждый пытался ответить на шквал вопросов. Люди хотели увидеть чудесные цветы, услышать, что сказала святая, осмотреть знаки на стене часовни. Я поглядела за мыс, и мне показалось на миг, что далеко внизу что-то зыблется на волнах, и в тишине поворачивающего вспять прилива я, кажется, даже всплеск услышала, словно что-то вошло в воду. Но это могло быть что угодно. Фигура в нише — если она там вообще была — исчезла.