11
Явившись домой, я обнаружила, что отец уже лег. Это отчасти было даже хорошо — я была не в состоянии обсуждать что-либо прямо сейчас. Я развесила мокрую одежду у печки, посушить, выпила стакан воды и пошла к себе в комнату. Включив ночник, я увидела, что у кровати кто-то поставил баночку с букетом диких цветов — розовые песчаные гвоздички, голубой чертополох, «заячьи хвостики». Нелепый и трогательный жест со стороны отца, обычно не склонного демонстрировать свои чувства; я заснула не сразу — лежала и пыталась понять, что все это значит, потом наконец сон одолел меня, и через секунду настало утро.
Проснувшись, я обнаружила, что Жан Большой уже ушел. Он всегда был ранней пташкой — летом просыпался в четыре часа утра и отправлялся в долгие прогулки по дюнам; я оделась, позавтракала и последовала его примеру.
Я добралась до Ла Гулю часов в девять утра, и там уже было полно саланцев. Сначала я не поняла почему; потом вспомнила о пропаже святой Марины, о которой на время забыла вчера из-за потери «Элеоноры». Сегодня утром святую начали опять искать, как только позволил прилив, но пока что никаких следов не нашли.
Казалось, на поиски собралось полдеревни. Тут были все четверо Геноле, они обыскивали отмели, обнажающиеся с отливом, а на галечной полоске ниже тропы собралась кучка зрителей. Мой отец ушел далеко за кромку воды; вооружившись деревянными граблями с длинной ручкой, он медленно, методически прочесывал дно, время от времени останавливаясь, чтобы вытащить из зубьев ком водорослей или камушек.
На краю галечной полоски стояли Аристид и Ксавье — наблюдали, но не участвовали. Позади них нежилась на солнце Мерседес, читая журнал, а Шарлотта с беспокойным видом наблюдала за окружающими. Я заметила, что, хоть Ксавье и старается обычно не смотреть на людей, на Мерседес он не смотрит особенно старательно. У Аристида вид был злорадный — словно кого-то постигла беда.
— Не повезло с «Элеонорой», э? Ален говорит, в Ла Уссиньере с него просят шесть тысяч за ремонт.
— Шесть тысяч?
Вся лодка столько не стоила, и, конечно, Геноле такая сумма не по карману.
— Э. — Аристид кисло улыбнулся. — Даже Рыжий говорит, что овчинка не стоит выделки.
Я поглядела мимо него, на небо: желтая полоска меж облаками бросала болезненный отсвет на осыхающие отмели. По ту сторону приливного ручья немногочисленные рыбаки разложили сети и тщательно выбирали из них водоросли. «Элеонору» выволокли вверх по берегу, и она валялась в грязи, сверкая ребрами, точно дохлый кит.
Мерседес у меня за спиной картинно перевернулась на бок.
— Насколько мне известно, — отчетливо произнесла она, — было бы куда лучше, если бы она не лезла не в свое дело.
— Мерседес! — простонала ее мать. — Что ты такое говоришь!
Девушка пожала плечами.
— А что, неправда, что ли? Если бы они не потеряли столько времени…
— Замолчи сейчас же! — Взбудораженная Шарлотта повернулась ко мне: — Простите. Она очень чувствительная.
Ксавье, судя по его виду, было не по себе.
— Не повезло, — тихо сказал он, обращаясь ко мне. — Хорошая была лодка.
— Хорошая. Мой отец ее строил.
Я поглядела через отмели туда, где все трудился Жан Большой. Он ушел уже на добрый километр, крохотная упрямая фигурка, почти неразличимая в дымке.
— Сколько времени они уже ищут?
— Часа два. Как только отлив начался. — Ксавье пожал плечами, избегая моего взгляда. — Она сейчас может быть уже где угодно.
Геноле, судя по всему, чувствовали свою ответственность. Из-за того что они потеряли «Элеонору», поиски святой были отложены, а поперечные течения с Ла Жете довершили дело. Ален решил, что святую Марину занесло песком где-нибудь в заливе и найти ее вновь можно лишь чудом.
— Сперва Ла Буш, потом «Элеонора», теперь это. — Это был Аристид — он все еще наблюдал за мной со злорадным торжеством. — А что, ты уже сказала отцу про Бримана? Или это будет очередной сюрприз?
Я ошарашенно поглядела на него:
— Про Бримана?
Старик осклабился.
— А я все думал, сколько времени пройдет, пока он начнет шнырять кругом. Место в «Иммортелях» в обмен на землю? Это он тебе обещал?
Ксавье глянул на меня, потом на Мерседес и Шарлотту. Обе внимательно слушали. Мерседес уже не притворялась, что читает, а смотрела на меня поверх журнала, слегка приоткрыв рот.
Я не дрогнула под пристальным взглядом старика, не хотела, чтобы меня вынудили лгать.
— Мои дела с Бриманом вас не касаются. Я не собираюсь их с вами обсуждать.
Аристид пожал плечами.
— Значит, я прав, — сказал он с горьким удовлетворением. — Речь идет о благе Жана Большого. Так всегда говорят, верно? Что это для его же блага?
У меня всегда был тяжелый характер. Я вспыхивала не сразу — пламя долго тлело под спудом, но стоило ему разгореться, и начинался яростный пожар. Я чувствовала, как он разгорается у меня внутри.
— А вы-то откуда знаете? — резко спросила я. — За вами, кажется, пока никто не вернулся ухаживать!
Аристид застыл.
— Это тут ни при чем, — ответил он.
Но я уже не могла остановиться.
— Вы на меня кидались с момента моего приезда, — сказала я. — Вы только одного не можете понять — что я люблю своего отца. Вы-то никого не любите!
Аристид дернулся, словно я его ударила, и в этот момент я увидела его таким, как есть, — не злобным людоедом, но усталым стариком, желчным и напуганным. Внезапно меня пронзили жалость и сочувствие к нему… и к себе. Я растерянно подумала: ведь я ехала домой, исполненная добрых намерений. Почему же они так быстро переродились?
Но Аристид еще не был окончательно сломлен: он посмотрел на меня с вызовом, хоть и знал, что я победила.
— Хочешь сказать, что ты не за этим сюда приехала? — тихо спросил он. — Да люди приезжают только тогда, когда им чего-то надо!
— Аристид, как тебе не стыдно, старый ты баклан! — Это Туанетта тихо подошла к нам сзади по тропе. Лица ее под крыльями quichenotte было почти не разобрать, но я видела глаза, яркие, блестящие, как у птички. — В твои-то годы слушать дурацкие сплетни! Пора бы и поумнеть.
Аристид вздрогнул и обернулся. Туанетте, по ее собственным расчетам, было под сотню; он в свои семьдесят был юнцом в сравнении с ней. Видно было, что он невольно уважает старуху и устыдился, услышав ее слова.
— Туанетта, Бриман был у них… — начал он.
— А почему ему там не быть? — Старуха шагнула вперед. — Девочка его родственница. Что такое? Может, ты хочешь, чтобы ей было дело до твоих старых дрязг? Которые раздирают Ле Салан уже лет пятьдесят?
— Я все ж таки хочу сказать…
— Ничего ты не хочешь сказать. — Глаза Туанетты сверкали, как петарды. — И если я еще раз услышу, что ты распускаешь эти дрянные сплетни, я…
Аристид надулся.
— Туанетта, мы на острове. Тут и не захочешь, да услышишь. Я не виноват, если Жан Большой узнает.
Туанетта взглянула за отмели, потом на меня. В лице ее было беспокойство, и я поняла, что уже поздно. Аристид успел посеять ядовитые семена. Интересно, кто рассказал ему про визит Бримана, откуда он так много знает.
— Не переживай. Я его наставлю на путь истинный. Меня он послушает.
Туанетта взяла мою руку в свои ладони; они были сухи и коричневы, как пла́вник.
— Ну пойдем, — отрывисто сказала она, таща меня за собой по тропе. — Нечего тебе тут околачиваться. Пойдем ко мне домой.
Туанетта жила в однокомнатном домике на дальнем конце деревни. Дом был старомодный даже по островным стандартам — стены из дикого камня, замшелая черепица на низкой крыше, которую поддерживают почернелые от дыма балки. Окна и дверь — крохотные, словно для ребенка, туалет — шаткая будка за домом, у поленницы. Подходя, я видела одинокую козу, щипавшую траву с крыши.
— Ну что, признавайся, ты так и сделала, — сказала Туанетта, распахивая дверь.
Мне пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой о притолоку.
— Я ничего не делала.
Туанетта сняла quichenotte и строго взглянула на меня.
— Не увиливай, девочка, — сказала она. — Я все знаю про Бримана и про его планы. Он и со мной пытался удрать ту же штуку, ну, знаешь, место в «Иммортелях» взамен моего дома. Даже пообещал заплатить за похороны. Похороны!
Она хихикнула.
— Я ему сказала, что собираюсь жить вечно.
Она повернулась ко мне, опять посерьезнев.
— Я знаю, что он за человек. Он и монашку уболтает трусы снять, если на них найдется покупатель. А на Ле Салан у него есть планы. Только никто из нас в этих планах не фигурирует.
Это я уже и раньше слыхала, у Анжело.
— Если и есть, я никак не возьму в толк, что за планы, — сказала я. — Он мне помогал, Туанетта. Больше многих саланцев.
— Аристид… — Старуха нахмурилась. — Не осуждай его, Мадо.
— Почему?
Она ткнула в меня пальцем, больше похожим на сухую веточку.
— Твой отец не единственный человек на острове, кто страдал, — строго сказала она— Аристид потерял двух сыновей. Одного — в море, другого — по собственной глупости. Это его ожесточило.
Старший сын Аристида, Оливье, погиб на рыбной ловле в 1972 году. Младший, Филипп, прожил следующие десять лет в доме, превращенном в молчаливое святилище памяти Оливье.
— Он, конечно, слетел с катушек. — Туанетта покачала головой. — Связался с девицей — уссинкой, можешь себе представить, что его отец на это сказал.
Ей было шестнадцать лет. Филипп, узнав о ее беременности, запаниковал и сбежал на материк, оставив Аристида и Дезире объясняться с разгневанными родителями девушки. После этого в доме Бастонне было запрещено всякое упоминание о Филиппе. Еще несколько лет спустя вдова Оливье умерла от менингита, оставив Ксавье, своего единственного сына, на попечение бабки с дедом.
— Ксавье теперь их единственная надежда, — объяснила Туанетта почти теми же словами, что Гилен. — Стоит ему чего-нибудь захотеть, и он это получает. Все, что угодно, — лишь бы оставался тут.
Я вспомнила лицо Ксавье — бледное, лишенное всякого выражения. Гилен тогда сказал: если Ксавье женится, то наверняка не уедет. Туанетта угадала мои мысли.
— О да, его, можно сказать, сговорили с Мерседес, еще когда они были детьми, — сказала она. — Но моя внучка — та еще штучка. У нее свое мнение на этот счет.
Я подумала о Мерседес; о нотках в голосе Гилена, когда он о ней говорил.
— И она никогда не выйдет за бедняка, — продолжала Туанетта. — Стоило Геноле потерять лодку, и их мальчик потерял всякий шанс жениться на Мерседес.
Я поразмыслила над этим.
— Вы что, хотите сказать, что Бастонне приложили руку к «Элеоноре»?
— Я ничего не хочу сказать. Я не разношу сплетен. Но что бы с ней ни случилось — именно ты не должна лезть в это дело.
Я опять подумала про отца.
— Это была его любимая лодка, — упрямо сказала я.
Туанетта поглядела на меня.
— Э, может, и так. Но это на «Элеоноре» Жан Маленький вышел в море в последний раз, и это «Элеонору» нашли дрейфующей в тот день, когда он погиб, и с тех пор твой отец каждый раз, глядя на эту лодку, наверняка видит брата, который его зовет. Поверь мне, теперь, когда лодки не стало, ему полегчает.
Туанетта улыбнулась и взяла меня за руку маленькими пальцами, сухими и легкими, как осенние листья.
— Мадо, не переживай за отца, — сказала она. — Он справится.
