10
День Основателя. Веющий с Глухой топи ветер срывает с деревьев листву. К вечеру уже так черно, что, кажется, протяни руку, сожми ладонь — и в ней останется пригоршня золы. Гвен позволила своим новым подружкам уговорить себя пойти на школьные танцы, и теперь Сюзанна с матерью ввезут ее к Лори, хотя она куда охотнее направилась бы сейчас в конюшню: в ненастье Таро обычно нервничает, и ей будет беспокойно за него до самого утра.
Вообще-то у нее имелась уважительная причина никуда с ними не ехать: преподаватели прислали пухлую папку домашних заданий (она ведь, к слову, отсутствует уже две недели). Но Марч так рада, что ее дочь занята наконец таким нормальным мероприятием, как школьные танцы, что ничего тут не поделать. Гвен теперь — послушная девочка. Она будет делать все, что ей велят, — если хочет добиться поставленной цели: остаться здесь и выкупить Таро. Эта же цель заставляет ее быть осмотрительнее с косметикой и прической а-ля сердитый дикобраз. И вот она выходит в ветреную ночь с двумя своими новыми подружками — насчет которых даже не определилась, по душе ли они ей вообще, — по направлению к школе, которую в глаза еще не видела.
— Мой папаша сейчас там, — роняет Крис. Это они минуют бар «Лев», переполненный клиентами различной степени охмеления. — Пьяный как свинья.
Крис по-настоящему красива: копна белокурых волос, бледно-кремовая кожа. Но когда она, подойдя, смотрит в окно бара, выражение лица становится глупым, некрасивым. Лори и Гвен тоже подходят и заглядывают внутрь. Там — Холлис. Не у барной стойки, уставленной блюдцами со сливовым пудингом — любимый десерт Аарона Дженкинса, — где вовсю шумит вечеринка, а за самым крайним столиком. Сидит пьет колу и молчит. Бросает взгляд в сторону окна, и даже не скажешь, видит ли он девушек по ту сторону стекла или смотрит прямо сквозь них. Он на удивление красив, думается Гвен… и странен. Во всяком случае, когда, идя в конюшню, Гвен удается с ним не пересечься, ей определенно легчает на душе. Он какой-то… бесчувственный, что ли. Такой, кого хорошо бы пореже видеть.
— Идемте отсюда, — произносит она.
— И верно, идем, — вторит Лори.
Они шагают в ночь, кренясь от ветра, куртки вздуваются шарами, и грандиозность усилия одолеть оставшихся два квартала их даже веселит.
— Боже, ну и видок у нас!
Это Лори. Все трое, добравшись наконец до школы, наводят красоту перед зеркалами женского туалета. Далеко не сразу они готовы явить себя на ободрение миру. Гвен накладывает тушь и подводит глаза, «хотя что мне, уродине несчастной, светит на фоне красотки Крис и стильной Лори?» (На той — короткое красное платье из бархата и серебряные бусы, вплетенные в темные косички.) Спортивный зал школы увешан лентами из гофрированной бумаги (отголоски моды далеких пятидесятых?), и стоит такой шум, что если не кричать, то сам себя не услышишь.
— Глазам своим не верю, — восклицает Крис. — Да это ж Хэнк!
Гвен смотрит. Действительно, он там, у стола с газировкой и бутербродами, в окружении ребят, очень популярных в своей школе — судя по тому, что вид у них весьма самодовольный. У всех, кроме Хэнка. Похоже, его что-то тревожит. На нем новая белая рубашка (из отдела уцененных товаров, что подвальном этаже супермаркета «Красное яблоко») и ботинки (он битый час их полировал).
— Странно, — продолжает Крис. — Он никогда не ходит на такие вечеринки. Вечно занят: работает или что-то типа того.
Поначалу, всякий раз сталкиваясь в конюшне Гвен и Хэнк избегали друг друга. Но с некоторых пор они уже так не поступают. Дружески здороваются, разговаривают. Обычно Гвен сложно перестать себя контролировать, но не быть приветливой с Хэнком, как оказалось, еще сложнее. Он сказал, они вроде как родственники, так что можно и не быть такой привычно несносной. Гвен никогда не призналась бы себе, но у нее хорошеет на душе, даже когда он просто рядом. А это, надо сказать, совсем иные ощущения, чем тс, которые ее, как правило, обуревают при контакте с другими представителями рода человеческого. Однако где гарантии, что все не переменится в мгновение ока и Хэнк не окажется очередным придурком, каковых немало уже она повидала на своем веку? Так или иначе, он здесь, и Гвен на все сто уверена: из-за Крис.
— Не знал, что ты тоже будешь.
Он подошел к Гвен и либо нервничает, либо задыхается, держа руку на воротничке, будто ему мало воздуха.
Гвен глядит на него волком. Что должен означать сей пассаж? Ей тут делать нечего, она не здешняя — это он хотел сказать?
— Похоже, ты людей на дух не выносишь, — пытается отшутиться Хэнк.
Тщетно. Гвен щурит облепленные тушью глаза и явно озадачена.
— Ладно, проехали. — «Боже, что я несу!» — Я просто хотел сказать, что ты классно выглядишь.
Крис и Лори пихают друг дружку локтями. Гвен хоть и стоит на своих двоих, но, кажется, померла в расцвете лет. Видок у нее еще тот: кошмарная прическа, черные джинсы и позаимствованный у матери старый белый свитер. Что это с Хэнком? Он что, крышей поехал или ослеп на оба глаза? Никто не говорил ей ничего подобного, тем более — искренне. А то, как Хэнк смотрит на нее, сомнений не составляет: он искренен.
— Спасибо, — отвечает Гвен, — и ты тоже.
Она, должно быть, тоже слегка тронулась умом. Ибо никогда за всю свою жизнь не была столь вежливой и никогда не говорила подобного парню (тем более — в присутствии подруг). Но ведь ей это не снится, все происходит наяву! Она здесь и с улыбкой кивает в ответ на его приглашение к танцу. Он обвил руками ее талию, отчего возникает ощущение, будто на подходе сердечный приступ. Гвен представления не имеет, возможно ли такое в ее возрасте, но к концу танца убеждена: лучше постоять да отдышаться.
— Мне надо выйти, — говорит она, и кто знает, о чем думает Хэнк, следуя за ней и наблюдая, как она набирает полные легкие свежего воздуха.
У обоих — куртки в зале, но им не до холода, не до темного ветра, дующего с Глухой топи. С последними ее двумя парнями секс был на первом же свидании (если можно назвать свиданием оттрахать без лишних слов своего парня на заднем сиденье авто его папаши), Гвен всегда была порядком невменяемой, все ей было нипочем. А теперь?
Руины, катастрофа: руки в поту, сердце так и скачет из груди, она почти готова уйти, не дожидаясь матери и машины, одной брести домой — и тут он ее целует. Долго-долго. И хотя сердце все так же безумно бьется, ей больше не мерещится сердечный приступ. Гвен заметила, как Хэнк смотрел ей вслед, когда она вела Таро на пастбища, и весь путь гадала: он действительно увлечен ею или просто идиот? Теперь ответ известен, и глубина наслаждения ее несказанно поражает.
— Хочешь, вернемся в зал? — спрашивает Хэнк.
На землю надает полоска света, громче слышна музыка. В дверях — Лори и Крис, зовут Гвен обратно. Она отрицательно мотает головой. Ей не хочется возвращаться. Она подождет на пустых рядах школьного стадиона, пока Хэнк сходит за их куртками.
— Я скажу им, что тебе нездоровится, — говорит он.
— Ну ты и придумал. Думаешь, поверят?
На Лисий холм они возвращаются вместе. Путь длинный, по-прежнему холодно, но им хорошо. Обоим не терпится оказаться на темной, пустынной дороге, подальше от города, улицы которого полны людей в честь празднования Дня Основателя. Их несет мимо окон ресторана «У Димитрия» — где сейчас ужинают Марч и Сюзанна, — словно павшую листву на ветру. И, даже бросив в этот миг взгляд на улицу, Марч их не видит.
— Мы что, и впрямь все это назаказывали? — поражается она при виде все новых блюд.
Официантка Регина уже принесла лазанью и запеченных в раковинах мидий с овощным соусом, а теперь еще ставит посреди стола пиццу с крабами и грибами.
— Ага, мы просто свинюшки.
И Сьюзи спешит заказать вторую бутылку вина.
Все трое ходил и в одну школу, и Регина узнала Марч, едва та переступила порог. А Марч?
— Убей, никого не помню, — шепчет она, когда Регина ушла за вином.
— Еще бы, дорогая: у тебя по сей день лишь одна особа на уме. И она — точнее, он — занимает чересчур много места.
При этих словах Марч живо припоминает, отчего терпеть не могла Сьюзи в их бытность детьми.
— Ты постоянно меня критикуешь, судишь. Это что, фамильная черта?
— Вовсе не сужу. Ну ладно, ладно: раньше судила — теперь все, завязала. Я только хочу сказать, что Холлис действовал на тебя как гипноз, — Сьюзи старательно посыпает пиццу пармезаном, — и потому, наверное, ты не замечала, что мой отец постоянно ходит к вам в дом.
Уже несколько дней они избегают говорить об этом — и по телефону, и при встречах. Определенно, эта тема не доставляет удовольствия ни одной из них.
— Он вечно ходил к вам на Лисий холм. Говорил, по делу. — Сьюзи издает вздох. — Кстати, а с чего ты взяла, что я тебя ненавижу?
— Да у меня и в мыслях такого не было. Напротив, это я ненавижу тебя.
И Марч, словно девочка, показывает язык. Сьюзи смеется, но потом грустнеет и отпихивает от себя тарелку.
— Ты знала о них? — осторожно спрашивает Марч.
— Твой отец умер, а папа все продолжал ходить к вам, каждый вечер, неделями подряд. И тогда я все поняла. Может, он всегда любил ее? Может, он и были любовниками уже много лет? Как-то, помню, он в который раз от вас вернулся. Было около десяти, я должна была уже лежать в постели, но вместо этого выглядывала из окна. Мама внизу слушала радио, она давно привыкла к его поздним приходам. Папа погасил фары, вышел из машины и подошел к розам, особенно красивым в том году. Окунул голову в куст и глубоко вздохнул. И я все поняла. Вид у него был — не ошибешься. Как у того, кто влюблен в женщину, с которой не может быть вместе. В ту ночь я плакала, пока не заснула. Я все поняла.
— Неудивительно, что мы так не выносим друг друга.
Марч кладет ладонь на руку подруги.
— Я очень рада, что мама так ни о чем и не узнала, — отвечает пожатием на пожатие Сьюзи, доставая другой рукой из сумочки носовой платок. — Я старалась не сердиться на него. Но не думаю, что смогла бы, если б мать о чем-то догадалась.
— Ты когда-нибудь говорила с ним об этом?
— С кем? С папой? — Сьюзи промакивает платком глаза, а потом сморкается в него. — Ты что, с ума сошла? Да, и вот еще что, дорогая: ты не говоришь ни о чем таком с моим отцом, а только, в случае чего, слушаешь. Понятно?
Регина приносит упакованный на дом десерт — шоколадный мусс с карамельными печенюшками, воткнутыми частоколом по краям, и сливовый пудинг (в память об Аароне Дженкинсе) — и присаживается к ним на минутку поболтать о старом времечке, а заодно обсудить свой любимый проект: ярмарку Дня урожая в здании ратуши. И тут, самой себе на удивление, Марч вызывается вести в тот день ларек распродаж (вся выручка пойдет на детский отдел библиотеки).
— Зачем тебе это? — допытывается Сьюзи. Они надели куртки и оплатили счет (треть — чаевые Регине), и хоть оставили на тарелках по полпорции всего, что заказали, все равно набиты под завязку. — Тебя не должно быть здесь ко Дню урожая. Хочешь знать мое мнение? Поезжай домой немедленно.
— Спасибо за совет, дорогая.
Они выходят. Ветер немного поутих, но вечер все еще ненастен.
— Конечно, тебя можно понять, когда возвращаешься в такой городок, как наш, все думают, что остаешься здесь на веки вечные.
Марч кутает шею в шарф.
— Меня не заботит, что думают другие.
— Хорошо, другие, не в счет. А как насчет Ричарда?
— Кого-кого? — дразнится Марч.
— Ты и впрямь чокнутая. — Сьюзи берет подругу под руку. — Лучше бы тебе, пока не поздно, стать серьезной.
— Я такой была. Причем так долго, что уже невмоготу.
Не будь она серьезной, разве не вернулась бы к нему, пусть даже и на седьмом месяце беременности? К тому времени, правда, она уже подыскала няню и службу доставки пеленок, записалась на курсы молодых мам. А ведь, могла заказать себе билет в Логане на самолет. Могла хотя бы попытаться.
— Мне просто нужно отдохнуть от всей этой рутины, сделать маленький перерыв.
Так сказала она Ричарду, позвонившему на днях. Мол, какая-то пара неделек вне дома, ничего больше.
— А знаешь точное значение слова «перерыв»? — сказал тогда ей Ричард. — Разрыв.
Тогда — это всего лишь вчера. И такой ответ окончательно лишил Марч способности соображать ясно.
— А если Ричард вдруг прилетит? Если свалится как снег на голову, посреди ночи и заставит немедленно ехать с ним домой?
— У него на следующей неделе полевые исследования с аспирантами, а он своих ребят не подводит. Но даже и не будь этих обязательств, он все равно не заявился бы посреди ночи. Ричард не станет говорить мне, что делать. Он не такой.
— Вот именно, — вздыхает Сьюзи. — Я должна была быть его женой, а не ты.
Они идут к ее пикапу, минуя битком набитый бар «Лев».
— Веселая вечеринка, — констатирует Марч.
— Да уж. Все городские алкаши сегодня здесь. Кроме Алана, конечно. Ведь это территория Холлиса.
— Спасибо, что предупредила.
Марч забирается в пикап и захлопывает дверцу. Один звук его имени все переворачивает в ее душе. В машине даже холоднее, чем на улице, и она кутается в платок. Вторая бутылка вина, похоже, явно была лишней.
— Послушай, дорогая, задумала тайком себя похитить — нет проблем. — Сьюзи кладет руки на руль. — Хочешь обмануть Ричарда — валяй. Но меня-то тебе не провести. Ты здесь из-за Холлиса. У меня это, правда, в голове не укладывается — ну да, может, и впрямь не должно. Может, тебе просто надо увидеть его: убедиться, что у него к тебе — ничего серьезного.
— Я так рада, что должность репортера местной газеты позволяет тебе устраивать: мне сеанс психоанализа.
Марч открывает дверь и, не обернувшись, выходит. Она взбешена. Хотя, немного поостыв, понимает, что злится на Сьюзи по очевиднейшей причине — та действительно права. Марч направляется в бар (он в двух шагах) увидеть Холлиса. Сьюзи и в самом деле неплохо изучила свою подругу, и это при том, что сама Марч не знает, хватит ли у нее духу идти по импульсу души. Так или иначе, в то время как Сьюзи отчаянно сигналит, пытаясь не дать произойти непоправимому, Марч переступает порог бара.
В дни их детства «Лев» был местом, куда взрослые захаживали лишь от случая к случаю. Неприлично было подолгу здесь околачиваться. Нынешняя же популярность сего заведения — определенно не заслуга оформления: бессменный наугахайд, деревянная обшивка да три оленьи головы (над туалетами и телефоном-автоматом). Сюда приходят набраться под завязку — и только лишь.
Ныне вечером бар полон, ни одного свободного столика. Марч, то и дело извиняясь, пытается пробраться к стойке. Без толку. И тогда она бесцеремонно торит себе путь. Пробившись, она призывно машет рукой бармену и, убедившись, что замечена, просит налить ей стакан красного вина.
Шум — дикий. По телевизору над баром — игра бостонских «Кельтов», справа — чрезмерно жаркий спор («А я говорю, нам надо где-то одолжить моторку!»), ближе к ночи рискующий опасно заматереть. Музыкальный автомат тоже надрывается вовсю, хотя единственное, что из него сквозь ор доносится, — тяжкое буханье басов. Марч успевает завладеть освободившимся стулом, теперь хоть можно сесть и оглядеться. Не ошибается ли, часом, Сьюзи? Трудно представить себе Холлиса в этой полупьяной толпе мечущим дротики в круглую настенную мишень или жарко спорящим о плюсах и минусах задней площадки «Кельтов».
В дверях появляется Сьюзи. Пара секунд — и она у стойки (благодаря тому, наверное, что все ее здесь знают).
— Привет, Фред, — бросает она бармену. — Мне — то же, что и ей. Что там у тебя? — (Это уже к Марч.) — Неразбавленный приступ злости? Коктейль из слабоумия и безрассудства?
— Красное вино, — невесело усмехается Марч.
— Вот и мне того же. Знаешь, имей ты тут свою машину, я за милую душу укатила бы сейчас домой. Назло.
— Ты можешь, ты такая. У меня вообще-то все в порядке. А кроме того, его здесь нет.
— О нет. Он здесь, — Сьюзи кивает в направлении дальнего угла. — Во-он там, за последним столиком.
«Будь осторожнее с желаниями», — не уставала повторять маленькой Марч миссис Дейл. Однако, похоже, сегодня она уже постановила отправить к чертям собачьим всяческую осторожность. По крайней мере, до завтрашнего утра.
Его стул подпирает стенку. За столом еще пятеро мужчин, но Холлис, кажется, в другой от них вселенной. Он их не слушает. Он ждет, когда его увидит Марч Мюррей. Ждет с того момента, как она переступила порог.
Она обернулась так стремительно, что подбитый локтем стакан выплеснул вино, и Марч промакивает лужу салфеткой для коктейля.
— Еще не поздно уйти, — советует на ухо Сьюзи.
Марч совершенно его проглядела бы, не укажи на него подруга. Различие между ним и остальными пятью мужчинами (по большей части это клерки Департамента общественных работ) недоступно обычному зрению. На них такие же старые ботинки и потертые джинсы; как и Холлис, они сидят в пальто и куртках (так завсегдатаи демонстрируют, что, мол, забежали в «Лев» ненадолго — засядь они даже на всю ночь). Различие лишь в том, что сам воздух вокруг него словно наэлектризован (гневом, жаром, светом?); в том, как он способен взглянуть на другого человека. И как смотрит на нее прямо сейчас. Его взгляд материальнее крепко сбитой стойки бара, на которой лежат ее локти; реальнее батареи бутылок за барменом; вещественнее дерганий за рукав куртки (это Сьюзи силится отвлечь подругу и увести ее от греха подальше).
— А я предупреждала: эта твоя «игра» — посерьезней «монопольки», и ты, видать, совсем не расположена ее заканчивать, — кричит сквозь шум подруга (спор справа про пресловутую моторку становится не в меру жарким). — Давай-ка выбираться отсюда.
Теперь Марч нет нужды особо убеждать. Ее трясет. На кону — слишком многое, и она напугана последствием своих же действий. Желание увидеть Холлиса и реальное пребывание в одном с ним помещении — это, мягко говоря, несколько разные ощущения. Кроме того, теперь, когда они решили уйти, это не так-то легко осуществить. Заведение битком набито, дым коромыслом. Сьюзи сталкивается с Бертом Мерфи, редактором спортивных новостей «Горна», и, пока они мусолят газетные сплетни, Марч (вопреки твердому решению выбраться отсюда без душевных потрясений) бросает, обернувшись, взгляд в дальний конец комнаты, туда, где сидит Холлис. Точнее, сидел. Его уже там нет, и ее сердце ухает куда-то вниз, где и остается, пока Марч не понимает: он пробирается сквозь толпу. Прямо к ней.
Бывает, возникает шанс взглянуть на кого-то и увидеть изнутри. Шанс этот крайне редок и потому подобен электротоку. Словно неизвестная форма электричества устремляется от одной души к другой. Всего лишь доля секунды, но в этот миг ты видишь саму сердцевину другого человека. Даже в толкотне запруженного людьми бара. Он приближается к тебе, а музыкальный автомат надрывно горланит кантри — песню, которую ты никогда прежде не слыхала и никогда уже не забудешь. Увидеть все его раны и разочарования занимает времени не более чем вдох и выдох. И так же быстро он приблизился. Теперь внутрь Холлиса не попадешь. Ни отбойным молотком, ни дрелью, ни умоляя его об этом на коленях.
— Никогда не думал, что встречу тебя здесь. — Странно, но, несмотря на галдеж, Марч отчетливо слышит его негромкий голос. — Не твой тип заведений, правда?
— Возможно. По крайней мере, не так уж здесь и плохо, как представлялось.
Ах, лучше бы ей надеть что-нибудь другое, а не этот кошмарный черный свитер и старые джинсы да привести волосы в порядок…
— Я слышала, ты разрешил моей дочери кататься на своем коне.
— Твоей дочери? — изображает удивление Холлис.
— А ты, можно подумать, знать не знал?
Ну зачем, зачем он все еще такой красавец? Что дает ему право говорить с ней так самонадеянно, будто после стольких лет он продолжает быть самым важным объектом в ее мироздании, единственной немеркнущей звездой?
— Она не говорила тебе, что я все еще жду?
— Да-да, конечно. — Марч пытается выглядеть беспечной, вопреки тому, что творится на душе. — Не пожалею пейса поспорить, что за это время ты даже не взглянул ни на одну из женщин. Ну как, стоит биться об заклад?
Люди то и дело походя пихают их. Никакой уединенности. Холлис кивает Марч следовать за ним к месту поспокойнее, под оленьими головами на стене. Тут, пошатываясь, ходят только по надобности (в туалет, иными словами). Какой-то мужчина во хмелю, но уважительно благодарит Холлиса за поддержку в городском совете. Тот обращает на него внимания не больше, чем на пустое место, а Марч сейчас в таком замешательстве, что не познала бы этого мужчину и под страхом смертной казни. В ноги бьют гулкие вибрации музыкально автомата. Сьюзи права: она сумасшедшая. До беспредела.
— Не я, а ты — тот из нас, кто не стал ждать, — произносит Холлис.
Уже у выхода Сьюзи, обернувшись, замечает Марч и яростно машет ей рукой. Холлис придвигайся, заслоняя от Марч подругу.
— Я?! А почему ты не писал, не звонил, исчезнув неведомо куда? Почему не вернулся за мной?
Это она, конечно, произнесла, не подумав, но слова вырвались и их не воротить. Нужно бы сказать: «Да пошел ты! Я ждала. Ждала годами. А зря, не надо было». А вместо этого она вроде как оправдывается, признавая поражение. Это видно по улыбке Холлиса, он всегда так раньше улыбался, когда побеждал.
— Это ты уехала, в Калифорнию. Ты вышла замуж.
— Ты тоже ведь женился, — напоминает Марч.
Холлис делает глоток теплой уже, противной колы.
— Это так, пустое. Это ничего не значило.
— Нет, значило.
— Нет, — подступает Холлис, — не значило. Я женился, потому что ты все равно не вернулась бы ко мне. Ребенок оказался важнее для тебя, чем я.
— Все совсем не так, как ты говоришь… — начинает было Марч.
— Нет, так. — Холлис подходит еще ближе, и она ощущает телом жар его тела. — Или, может, я и был важнее, но ты не смогла себе в этом признаться.
Сьюзи наконец пропихалась к ним через толпу. Прислонившись к стенке, она взирает на Холлиса с видом понимания самого его нутра.
— Странно видеть тебя здесь.
— Привет, Сью, — безучастно кивает он ей. Стерва, всегда враждебно к нему относившаяся, и у него нет причин скрывать свое к ней отношение.
— Я говорила Марч, что Алан даже на День Основателя не может сюда прийти, потому как ты здесь завсегдатай.
— Правда?
Холлис взглядывает на Марч. Он доволен, причем весьма: сначала Марч признала, как сильно он ее волнует, а теперь, оказывается, они еще о нем и говорили. И если только он не ошибается (а он почти уверен, что нет), то единственная причина, по которой Марч здесь, — желание видеть его. Она пришла к нему.
— А куда ты не можешь пойти из-за Алана? Давай посмотрим: мусорная свалка, винный магазин на двадцать втором шоссе?
Стерва — она и есть стерва.
— Алан сделал свой выбор, — произносит Холлис вслух.
— Не придуривайся, — Сьюзи пышет праведным гневом и не в состоянии остановиться. — Это что, он захотел лишиться всего ценного в своей жизни, спиться и помереть в лачуге? Он?
— Ты так жалеешь его, Сью? Пойди и навести. Бьюсь об заклад, ему навсегда запомнится сегодняшний праздник наедине с тобой.
— Да пошел ты…
Ее щеки пылают.
— Ах, как я шокирован!
Холлис укоризненно качает головой, но на лице ухмылка. Как легко мутить таких, как Сюзанна Джастис. Они как заводные куклы.
— Я серьезно. Пошел ты…
— Сьюзи, — просит Марч.
— Полагаю, я буду единственным парнем в городе, оставившим безответным твое заманчивое предложение.
У Холлиса и Сьюзи всегда так: оставь их на полминутки рядом — непременно сцепятся.
— Ты остаешься? — спрашивает она Марч. — Потому как я, например, ухожу.
Сьюзи демонстративно звякает ключами от машины, изучая выражение лица подруги.
— Ага, стало быть, остаешься.
— Вот что, закажу-ка я себе еще одну выпивку, — говорит Марч, стараясь не смотреть на Холлиса.
— Ты ненормальная, — наклонившись, шепчет Сьюзи, — и я надеюсь, ты сама об этом знаешь. Ну, будь умницей: надумаешь уйти — позвони Кену Хелму. Он тут же приедет и отвезет тебя. Не начинай этого безумия по новой.
— Ты всегда был ей не по душе, — говорит Марч, провожая взглядом подругу, торящую дорогу к выходу.
— Верно. А ты была.
Марч отвернулась.
— И есть, — закончил он.
— Правда? — смеется Марч.
С кем другим она бы придержала эмоции, но в случае с Холлисом они так редки, что Марч не может не откликнуться.
— Ты, конечно, вернулась бы. К годам, эдак, может восьмидесяти: я выглядел бы похлеще Джимми Пэрриша. — Холлис кивает на старика у стойки. — Ну и наглец!
— Поверь: мне просто распрекрасно без тебя, — произносит Марч вслух.
Ее голос холоден. Еще секунда — и она топнет ногой, развернется и уйдет, как не раз поступала в прошлом, девочкой. Холлис чувствует это и кладет и руку на плечо.
— А мне без тебя нет.
Он ждет, пока эти слова проникнут в нее, затем убирает руку. Если уходить — то прямо сейчас, сию секунду! Но вместо этого она продолжает на него смотреть.
Холлис знает, что потом произойдет. Всегда знал. Ведь в глубине своих душ они идентичны. Их часто по неведению считали братом и сестрой. У обоих — одинаково темные глаза. «Темнее безлунной ночи», — говаривали обычно люди. «Черные, как та дыра в земле, из которой этот дьявол выполз», — решались годами позже за спиной у Холлиса, думая, что он не слышит.
Чем ближе к ночи, тем необузданнее посетители «Льва». Слова и фразы теряют смысл, растет взаимное непонимание. Определенно быть скандалу, как и всякий раз на День Основателя. Стойка полна пустых бутылок, у присутствующих — откровенное желание напиться вдрызг. Регина, официантка ресторана «У Димитрия», завидев Марч, машет ей рукой. А еще здесь Лари Лафтон с Харриет, женой (у нее магазин женского белья); Инид Миллер из библиотеки, способная утихомирить расшумевшуюся малышню одним лишь взглядом; Мими Фрэнк, столько голов обработавшая сегодня в своем «Бон-Боне», что имеет полное право на пару кружек пива; а также с десяток девушек и парней (бывших, разумеется), с которыми Холлис и Марч ходили в школу: все теперь взрослые и сильно подшофе.
Но Марч никого из них не замечает. Холлис наклоняется к ней — не с тем, конечно, объясняет себе она привычно, чтобы быть к ней ближе, а просто иначе сквозь шум и гам его не услыхать. Такой уж у нее извращенный ум, все время талдычит: тебе предначертано лишь терять, ничего не обретая. В который раз она пытается напомнить себе это правило, напомнить о той жизни, которую ведет, о своей ответственности… И тем не менее в ответ на его «давай выбираться отсюда» Марч, кивает, будто трезвая, разумная женщина, все наперед обдумавшая. Она позволяет взять себя крепко за руку и повести к выходу сквозь толпу.
Все, кого они минуют, радуются вечеринке, не думая о завтрашнем да и о нынешнем дне. Однако это вовсе не означает, что не находится здесь полдесятка женщин, которые замечают, что происходит. Мери Энн Чилтон пихает локтем Дженис Мелвик, а Элисон Хартвиг у стойки, увидев Холлиса и Марч вместе, отворачивается и заказывает себе еще одно виски с горькой настойкой. Все они знают: у Холлиса в пикапе окна открыты при любой погоде; и если нет возможности вернуть тебя домой — мы, допустим, замужем или тебя с детьми заставила возвратиться мать, — он едет к озеру Старой Оливы и останавливается там в месте, столь заросшем, что и звезд не разглядеть.
Однако для всякой из них абсолютная глупость считать, что свыкнуться с привычками Холлиса или иметь с ним секс в машину на обочине, — то же самое, что знать его. Они не знают Холлиса и никогда не узнают. Им, например, и в голову бы не пришло, что он обошел машину и галантно открыл для Марч дверцу.
На той стороне Мейн-стрит высится гранитный Аарон Дженкинс. На каменную голову в честь праздника кто-то надел оливковый венок, а на плечи набросил длинный ниспадающий плащ. Холлис остановил пикап, и Марч вышла. Она касается холодного колена Основателя — на счастье, как сделала и делает вся ребятня в городе, — и уже знает, как отпечатается в памяти этот миг. Ей будут помниться звезды и ощущение прикосновения к граниту. Так или иначе, сейчас она поступает абсолютно правильно… или катастрофически неверно, как именно — определят последствия. Удивится ли она в будущем, окажись, что думает сейчас рассудительно и здраво? Заподозрит ли оранжевую луну вверху в гипнотическом; воздействии? Или то был холод и непогода? Его взгляд? Колышущий деревья ветер?
Что происходит, когда исчезает тот, вокруг которого ты построила свой мир? Куда идешь ты тогда? На слом? В руки другого мужчины? А идешь ты за покупками в ближайший магазин, возишься на кухне, работаешь сверхурочно, занимаешься любовью с кем-то другим короткими июньскими ночами. Но, по сути, тебя нет здесь. Ты там, где вечно голубое небо и пустынная дорога.
Если как бы невзначай смотреть краешком глаза — видишь его, в тенях, за деревьями. Так кажется, что видишь, а в действительности — нет. Есть лишь его незримое присутствие, когда целуешь мужа, когда отсылаешь в школу дочь, в твоем утреннем кофе, струях, душа, слезах… Неоконченное дело не даст тебе покоя, и мужчина, который клялся, что будет любить вечно, — так просто не оставит.
За окнами проносится ночной город. Марч смотрит на Холлиса. Все в нем до боли знакомо — и в то же время абсолютно чуждо. Раньше у него не было этих жестких черт. И откуда это нервное покашливание? Ей вспоминается, как она впервые увидела его: темная нечесаная шевелюра, он щурит глаза от солнца и готов развернуться и убежать. Это тот самый мальчик, который сидит сейчас рядом. Мальчик, который целует ее, когда пикап останавливается на красный свет у перехода. Марч почти сорок, но под краской для волос у нее все те же седые прожилки, что появились в зиму его ухода. Однако мальчишке все равно. Он хочет ее, не только нынешнюю, но и ту, какой она была: девочка, никогда его не забывавшая. Знавшая его до самых потайных уголков души.
Женщины, оставшиеся грустно сидеть в шумном баре, могут лишь представлять себе, сколь глубоки его поцелуи. Холлис никогда не целовал ни одну из них, по крайней мере в губы. Его объятия жаркие и жадные, точь-в-точь такие, как помнит Марч. Сигнал сменился на зеленый, и она отстраняется.
Она всегда считала себя верной. Но верной кому? Ричард знал, на что шел, когда на ней женился: был Холлис. И он есть сейчас, Может, она уже не женщина под сорок, которой есть что терять, а снова Девушка Марч Мюррей, чей отец — всеми любимый адвокат, а старший брат ленив и чересчур закладывает? Та доверчивая девушка с темными волосами, кто делает все, что в голову взбредет, если никого нет рядом?
— Я долго ждал.
Он улыбается тем самым хищным оскалом, который всегда пугал других людей; но лишь убеждает Марч, что она лучше всех его знает. Разница между львом и ягненком — на самом деле лишь в названии. Оба теплокровные. Оба закрывают глаза, укладываясь на ночь, спать.
Пикап сворачивает на изъезженную грунтовку, Холлис включает дворники: мокрая листва так и липнет к стеклу. Настоящий шквал из листьев, по всей дороге разбросаны ветки. В какую-то минуту-две резко холодает. Сегодня одна из тех ночей, когда замерзают тыквы и твердеют гроздья, становясь горькими и негодными для виноградного желе и пирогов. Ночь, когда воробей или голубь, по глупости оставшийся на зиму в городе, поймет свою ошибку и сможет выжить лишь по воле слепого случая.
По всему городу сегодня ветер будет гнать женщин из теплой постели — мыслями об их первой, настоящей любви. Они достанут из своих ювелирных шкатулок непонятные на первый взгляд безделицы: позолоченные медальончики, корешки обыкновеннейших билетов, пряди волос… Марч вполне могла быть одной из таких женщин, а вместо этого — здесь, на дороге, где некогда безбоязненно шастали десятки лисиц. Сказать правду, она никогда не покидала этого темного ветреного места. Здесь жила ее память, и Марч вместе с ней, как призрак.
Холлис съезжает на обочину у кустов айвы. Он уже был здесь вчера ночью, видел Марч, идущую с собачьим поводком в руке. Мотор затих, и ветер, словно в ответ, завывает еще громче. Холлис руками обвивает Марч под курткой и целует, но прежде, чем она успевает откликнуться, вдали раздается характерный звук. Марч отшатывается. Там, на веранде, кто-то есть.
— Черт, — недоволен Холлис. — Что ей понадобилось на дворе в такой час?
С такого расстояния Гвен выглядит девочкой, которую Марч никогда прежде не видела. На ней все та же черная куртка, но желтый свет лампочки над входом до неузнаваемости все преображает. На лице — румянец, причем, похоже, вовсе не из-за мороза. В трехсотлетнюю годовщину бегства Аарона Дженкинса от бури она, кажется, влюбилась. Все время думает о Хэнке, обо всем, что он сказал, обо всем, что делал. Он держал ее за руку весь обратный путь, а перед тем, как уйти, поцеловал и пожелал спокойной ночи. Этот поцелуй никак не идет из головы. И Гвен втайне надеется, что он «застрял» там навеки.
— Она входит, — шепчет Марч, покуда Гвен возится с замком.
Они ждут, когда за ней захлопнется дверь, но вместо этого Гвен вновь появляется на пороге — с Систер на поводке. Какое странное, однако, для нее проявление ответственности. Причем в самое неподходящее время.
— Похоже, она собирается выгуливать собаку, — догадывается Марч.
Холлис, откинувшись на сиденье, издает стон.
Марч смеется, льнет к нему и целует. Кто здесь ребенок? Кто — беспечная девчонка? Она целует снова и снова, словно искушая судьбу и ни о чем на свете не заботясь.
— Да, да! — шепчет Холлис. Она все та же хорошая девочка, разве что, в отличие от прежней, слишком готовая угождать. — Дай мне еще.
Систер вдруг оборачивается к их убежищу и лает — долгим лаем, обычно означающим кроличье присутствие, — уставившись в густой айвовый кустарник, надежно скрывший пикап, как им казалось. По счастью, терьер на поводке и Гвен тянет его обратно к дому. К дому…
Разве не должны мы устремляться туда, откуда родом? Не думая, не останавливаясь, не сомневаясь? Может, это фатум, перст судьбы, любовь всей твоей жизни? Раздайся с неба предостерегающий глас — Марч не услышит. Она — словно те глупые голуби, оставшиеся ныне осенью в своем гнезде на раскидистом орехе (им, скорее всего, суждено замерзнуть еще до Нового года). Она — как кролик, посмевший попасться на глаза терьеру.
Его рука теперь в ее джинсах. Марч блаженно откидывается на сиденье, Другие женщины сказали бы, что Холлис предпочитает управиться по-быстрому. Может, это к лучшему: сам акт у него столь интенсивен, что некоторых способен и напугать. Элисон Хартвиг, к примеру, потеряла сознание, когда Холлис впервые ее трахнул, а теперь набирает его номер каждый божий день: ей достаточно услышать его «алло», чтобы в который раз как наяву пережить тот оргазм, и она бросает трубку, не ответив.
Марч Мюррей — та, кого всегда хотел и хочет к Холлис. Та, что сделала его несчастным, и он об этом ни на секунду не забывал. Ночь за ночью приезжал сюда, останавливал пикап на этом самом месте и смотрел на дом внизу, предвкушая время, когда она к нему вернется, когда начнет просить. Однако не слишком ли долго он ждал? Не стала ли горчить за давностью лет его любовь?
У Холлиса всегда так: чем большим завладел, тем большего хочется. Что ж, себя, скорей всего, ему никогда не удовлетворить, зато он знает, как удовлетворить Марч. Она сейчас — над пропастью экстаза, когда Холлис медленно водит пальцами внутри. Не останавливаясь, когда она просит, и убирая руку за миг до того, как готова кончить. Напоследок он ее целует, оставляя нестерпимо жаждать. Несбыточность — вот каких ее ощущений он хочет.
А что Гвен? Удивлена ли, что матери так поздно нет? Кажется ли ей, выглядывающей со стаканом содовой в окно, что там, за айвой, кто-то прячется? В любую другую ночь Марч беспокоилась бы о дочери, оставшейся одной в доме, но сейчас она не в состоянии ни о чем таком думать. Она уже дала согласие свидеться завтра с Холлисом. И послезавтра. И послепослезавтра. Порой любовь — словно дом без единой двери; как небо, столь полное звезд, что ни одну не разглядеть. На дворе голуби, воркуя, горестно беседуют с морозом. Их бледно-серому оперению неуютно на ветру, и все-таки они не улетают. Поздно улетать. Они сделали свой выбор в последние дни лета. Теперь лишь остается ждать последствий.
