Отъезд был организован выше всяких похвал. Когда сестра Лэнгтри пришла со своими подопечными к пункту сбора, в ту же секунду их разлучили с ней, так что они едва успели обняться и чмокнуть друг друга в щеку. Позже она совершенно не могла вспомнить, как смотрел на нее Майкл и как она смотрела на него.

Было очевидно, что оставаться здесь, надеясь еще раз увидеть их, — дело бесполезное. Поэтому, протиснувшись сквозь кучки ожидавших своей очереди солдат и пасущих их сестер, она ушла обратно в корпус, где раньше размещалось отделение «Икс».

Ее — вторая натура — привычка все убирать и расставлять по своим местам заставила сестру Лэнгтри пройти по всему отделению: она расправила простыни, развесила напоследок противомоскитные сетки в соответствии с правилами «Великой драпировки старшей сестры», открыла тумбочки, сложила и отставила к стене ширмы, отгораживавшие обеденный стол.

Потом она прошла в кабинет, скинула туфли, не развязывая шнурков, и уселась, поджав под себя ноги, в кресло, чего никогда раньше не позволяла себе на таком официальном месте. Теперь это уже неважно. Никто ее здесь не видит. Нейл тоже уехал. Изнуренного вида сержант сообщил ей о его отъезде. Она не поняла толком, что за неувязка произошла, но теперь уже было поздно что-либо предпринимать. Возможно, даже лучше, что ей не придется встречаться лицом к лицу с главным действующим лицом их заговора. Слишком много щекотливых вопросов ей пришлось бы задать ему.

Она опустила голову на руки и задремала, увидев во сне что-то хорошее, связанное с Майклом.

Примерно два часа спустя на дорожке, ведущей к отделению «Икс» показался Нейл. Он шагал, беспечно насвистывая и прекрасно чувствуя себя в капитанской форме. За спиной у него висела офицерская тросточка. Нейл легко прыгнул по ступенькам у заднего входа в корпус и вошел в сумрачное безлюдное помещение. Пораженный, он резко остановился. Отделение «Икс» было пустым, и эта пустота кричала на пего изо всех углов. Постояв, Нейл снова пошел вперед, но теперь уже не так уверенно и беззаботно, как прежде. Он открыл дверь в свою каморку, и здесь его ждало новое потрясение: все вещи его были уже отправлены и больше здесь не осталось ничего, что бы напоминало о Нейле Паркинсоне, пациенте отделения тропических психозов.

— Эй! — донесся до него сквозь тонкую перегородку голос сестры Лэнгтри. — Эй! Кто там?

Она сидела в позе, в которой он никогда раньше ее не видел: утратив свой профессионально важный вид, боком к столу, свернувшись клубком в кресле. Туфли ее валялись рядом на полу. В комнате висел сизый сигаретный дым, пачка с сигаретами и спички лежали тут же, на столе. Ему показалось, что она сидит так уже очень давно.

— Нейл! — сказала сестра Лэнгтри, пристально вглядываясь в него. — Я думала, вас уже нет. Мне сказали, что вы уехали несколько часов назад.

— Я еду завтра. А вы?

— Меня, я думаю, отправят вместе с лежачими на специальном судне до Брисбена или Сиднея — не знаю точно, куда. Это будет, видимо, завтра или послезавтра, — она пошевелилась. — Пойду поищу что-нибудь вам поесть.

— Ради Бога, только не беспокойтесь. Я не голоден, правда. Я рад, что мне не надо ехать сегодня, — он вздохнул с довольным видом. — Наконец-то вы целиком принадлежите мне. Глаза ее сверкнули.

— В самом деле?

Тон, которым она произнесла эти слова, заставил его умолкнуть, но тут же он беззаботно уселся в кресло для посетителей и улыбнулся.

— Ну конечно. И как нельзя кстати. Пришлось, естественно, пойти на некоторые хитрости, но полковник все еще болезненно воспринимает намеки насчет виски, так что он сумел сделать так, что мой отъезд отложили. Кроме того, он достал мне чистое карантинное свидетельство, а это означает, что я больше не пациент отделения «Икс», а простой, так сказать, жилец.

Когда она заговорила, ее слова прозвучали довольно туманно:

— Вы знаете, Нейл, как я ненавижу войну и то, что она с нами сделала? Я чувствую себя лично ответственной за все.

— Берем на себя вину всего мира, так, сестренка? Может быть, хватит? — мягко проворчал он.

— Нет, Нейл, весь мир здесь ни при чем. Я имею в виду только ту часть, которую вы и все остальные утаили от меня, — жестко сказала она и посмотрела на него.

Из горла его вырвался какой-то шипящий звук.

— Значит, Майкл все-таки не смог держать свой проклятый язык за зубами?

— Майкл имел право сказать. А я имела право знать. И я хочу знать. Все хочу знать, Нейл. Так что же произошло той ночью?

Он пожал плечами. Губы его скривились, и он устроился поудобнее с видом человека, вынужденного рассказывать надоевший анекдот, который сам в глубине души не считал стоящим очередного пересказа. Сестра Лэнгтри внимательно наблюдала за ним и думала при этом, что на фоне стены, которая теперь была голой, потому что все рисунки покоились на дне ее чемодана, его лицо смотрелось более контрастно, чего ему всегда не хватало.

— Что ж, дело было так. Я тогда почувствовал, что мне надо еще выпить, и пошел к себе за бутылкой, — начал Нейл, закуривая сигарету. На этот раз он забыл предложить ей пачку. — Льюс поднял в палате тарарам, Мэтт и Наггет проснулись и решили, что им надо помочь мне прикончить виски. В результате за Льюсом остался присматривать один Бенедикт. Да, а Льюс уже улегся. Боюсь, мы действительно забыли про него. Или, может быть, мы не хотели о нем помнить.

По мере того как Нейл рассказывал, события той ночи всплывали перед его глазами, вновь воспроизводя весь их ужас в ярких красках, и лицо его живо отразило эти воспоминания.

— Бен порылся в своем мешке и достал оттуда некий запрещенный сувенир — один из тех, которые мы все прячем по разным местам, — пистолет японского офицера. Он заставил Льюса вынуть бритву и, приставив пистолет ему к ребрам, повел его в душевую.

— Вам сам Бен рассказал, как он повел его туда? — спросила сестра Лэнгтри.

— Да. Это единственное, что мы выудили из него, но что касается всего остального, то на этот счет у меня есть лишь слабые догадки. Бен здесь и сам путается, — он впал в глубокое молчание.

— Дальше? — подталкивала она его.

— Мы услышали, что Льюс вопит, как проклятый, и все это время, пока мы бежали до душевой, он все вопил и вопил… — лицо Нейла исказила судорожная гримаса. — Но к тому времени как мы добрались туда, для Льюса все уже было кончено. Удивительно только, что больше никто не слышал — это просто чудо. Правда, ветер дул в сторону рощи, а мы все-таки далеко от цивилизации. Так что мы опоздали. Я сказал об этом?

— Да. Можете вы дать мне хотя бы отдаленное представление о том, как Бен сделал это?

— Я только догадываюсь, что у Льюса кишка тонка была сопротивляться, а может быть, он не верил, что с ним это может случиться, пока уже не стало слишком поздно. Эти чертовы бритвы такие острые… Держа его на прицеле, Бен, наверно, заставил Льюса взять бритву как надо, а затем, я думаю, Бен просто протянул руку, схватил Льюса за кисть, и дело с концом. У меня перед глазами так и стоит эта картина: Льюс вопит и пытается в страхе что-то бормотать, не понимая толком, что с ним проделывает Бен, пока не наступил финал. Вы представить себе не можете, что такое эти бритвы.

Нахмурившись, она снова и снова прокручивала мысленно всю сцену.

— Но ведь на его руке не было ни синяков, ни кровоподтеков, — возразила она. — Уж майор Мензиес наверняка заметил бы их. А Бен должен был держать его очень крепко.

— На кистях рук не так легко появляются синяки, сестренка. Не сравнить с предплечьем. К тому же майор не искал ничего, кроме чисто внешних повреждений — слава Богу, здесь не Скотлэнд-Ярд. А зная Бена, можно не сомневаться, что все было сделано очень быстро. Он, видимо, давно уже решил, как убьет Льюса. Так что это произошло не под влиянием момента. И все-таки он не смог бы проделать все это так, чтобы его не обнаружили, потому что, как только все началось, он слегка помешался — то есть я имею в виду, в другом смысле помешался. Не знаю. Кроме того, он вовсе не боялся, что его могут поймать. Единственно, что ему было нужно, это разделаться с Льюсом таким образом, чтобы тот до конца оставался в сознании. Я думаю, он хотел, чтобы Льюс увидел свои изуродованные половые органы.

— Льюс уже был мертв, когда вы пришли?

— Не совсем. Поэтому нам и удалось спасти свои шкуры. Мы увели Бена подальше, как раз перед тем, как у Льюса началось что-то вроде предсмертных конвульсий. Он все сжимал бритву, и кровь хлестала из него фонтаном. Жизненно важные артерии были повреждены. В общем, Мэтт вывел Бена из душевой и остался сторожить, а мы с Наггетом приводили все в нужный вид. Нам для этого потребовалось всего несколько минут. А вот на что ушло много времени, так это на ожидание, пока мы точно не будем уверены, что Льюс испустил последний вздох, потому что мы не смели прикоснуться к нему.

— Но вам должно было прийти в голову обратиться за помощью, попытаться спасти ему жизнь, — проронила сестра Лэнгтри сквозь плотно сжатые губы.

— Моя дорогая, у нас не было ни единого шанса спасти его! Поверьте мне! Будь у нас хоть малейшая возможность, Бен не оказался бы в такой опасности. Меня не учили оказывать медицинскую помощь, но я все-таки солдат. Признаюсь, я никогда не испытывал симпатии к Льюсу, но у меня внутри был настоящий ад, когда я стоял и смотрел, как он умирает!

С посеревшим лицом Нейл протянул руку, чтобы сбросить пепел, и посмотрел в совершенно отрешенные, полные боли глаза сестры Лэнгтри.

— А Наггет был потрясающе спокон, все знал, что и как, можете себе представить? Оказывается, можно прожить бок о бок с человеком много месяцев подряд и не знать, что творится у него в душе. И все эти дни, пока шло следствие, я ни разу не замечал, чтобы он был близок к срыву.

Он встряхнул руку, как будто собрался потушить сигарету.

— Самое трудное было удостовериться, что мы сделали все возможное, чтобы это было похоже на самоубийство, что мы не прозевали ни одной мелочи, которая могла бы вызвать подозрение… В конце концов мы отвели Бена в ближайшую душевую, и пока Мэтт сторожил — он, кстати, великолепный ночной сторож, слышит абсолютно все, — Наггет и я поливали Бена водой. Он был весь в крови, с ног до головы, но, к счастью, ухитрился не наступить на кровь. Не думаю, что нам удалось бы уничтожить следы. Штаны от его пижамы мы сожгли. Помните вам не хватило одной пары, когда вы пересчитывали белье?

— Как вел себя Бен? — спросила она.

— Очень спокойно, и никакого раскаяния. Мне кажется, что он и теперь считает, что исполнил свой христианский долг. Для него Льюс был не человек, а воплощение дьявола.

— И таким образом, вы покрывали Бена, — холодно заметила она. — Вы все покрывали его.

— Да, все. В том числе и Майкл. Как только вы сказали ему, что Льюс мертв, он сразу все понял. Мне было очень жаль Майкла. Можно было подумать, что он сам это совершил, так он был расстроен, так мучился угрызениями совести. И все говорил, что не должен был заниматься только самим собой, не должен был оставаться с вами, а что долг обязывал его быть рядом с Бенедиктом.

Она не вздрогнула; здесь уже была доля ее вины.

— Он и мне это говорил. Что не должен был оставаться со мной, а должен был быть с ним. С ним! Но он не упомянул имя! Я подумала, что он имел в виду Льюса, — голос ее дрогнул, и ей пришлось помолчать, чтобы собраться с мыслями, прежде чем продолжить: — Мне ни разу — ни разу! — не пришло в голову, что он говорил о Бенедикте! Я считала, что он имеет в виду Льюса, что он связан с Льюсом гомосексуальными отношениями. Что я наговорила ему, что я наделала! Как же я обидела его! И что в результате получилось! Мне тошно даже вспоминать.

— Раз он не называл имени, ваша ошибка вполне естественна, — заметил Нейл. — Ведь в его документах прямо намекалось на гомосексуализм.

— Откуда вы это знаете?

— От Льюса — через Бена и Мэтта.

— Вы очень умный человек, Нейл. Вы знали или догадались обо всем, не так ли? И решили устроить всю эту неразбериху. Намеренно это делали. Как вы могли?

— А чего вы от нас ожидали? — спросил он, говоря во множественном числе, а не в единственном. — Не могли же мы передать Бена властям! Льюс — небольшая потеря для мира, а Бен никоим образом не заслуживает, чтобы его заперли в психиатрическую лечебницу до конца дней своих только потому, что он убил Льюса! Как же вы могли забыть! Мы все — пациенты отделения «Икс» и немножко попробовали на собственной шкуре, что это такое!

— Я все понимаю, — терпеливо продолжила она. — Но вы не можете отрицать тот факт, что исполняли закон своими руками, что вы намеренно встали на путь покрывательства убийцы и точно так же намеренно вы лишили меня возможности исправить содеянное. Я бы изолировала его немедленно, если бы только знала! Он опасен, неужели никто из вас этого не понимает? Его место — в психиатрической лечебнице! Вы все ошибались, все, но особенно это касается вас, Нейл. Вы офицер, вы знаете законы, правила, и предполагается, что вы будете их выполнять. А если в качестве оправдания вы ссылаетесь на свою болезнь, значит, и ваше место в соответствующем учреждении! Не получив моего согласия, вы сделали меня своей сообщницей, и если бы не Майкл, я никогда бы об этом не узнала. Мне есть за что быть благодарной Майклу, но, помимо всего прочего, я благодарна ему за то, что он рассказал мне, как на самом деле умер Льюс. Конечно, его рассуждения не идеальны, но он все-таки поднялся над всеми вами! Слава Богу, что он сказал мне!

Нейл швырнул портсигар на стол с такой яростью, что ни в чем неповинная вещь подлетела в воздухе, а затем упала на пол, замок щелкнул, и сигареты разлетелись по сторонам. Но ни один из них не заметил этого: они были слишком поглощены друг другом.

— Майкл, Майкл, Майкл! — крикнул он. Лицо его задергалось, на глазах выступили слезы. — Всегда, всегда Майкл! Да избавьтесь вы наконец от этого вашего наваждения! Майкл то, Майкл это, Майкл, Майкл, Майкл! Меня уже тошнит от этого проклятого имени! С того момента, как вы положили на него глаз, у вас уже не было времени обращать внимание на других! А как насчет всех нас?

Как и в случае с Льюсом, ей некуда было отступать, некуда спрятаться; она сидела, чувствуя, как до ее сознания доходит, что значит этот крик из глубины души; и гнев ее внезапно отступил.

Он сердито провел рукой по лицу, явно пытаясь овладеть собой, и когда снова заговорил, то постарался придать своему голосу спокойствие и рассудительность.

«О Нейл, подумала она, — как же ты изменился! Ты стал взрослым. Разве смог ты два месяца назад перенести такие страдания и не потерять присутствие духа?»

— Послушайте, — сказал он, — я знаю, что вы любите его. Даже Мэтт, слепой, и то давно все понял. Так что примем это как факт и положим его в основу дальнейших рассуждений. Пока Майкл не появился, вы принадлежали всем нам одновременно. Вы заботились о нас! Все, что у вас было, все, чем вы были, было направлено на нас — на наше выздоровление, если хотите. Но когда ты болен, ты не можешь отдавать себе в этом отчет, все кажется таким личным, целиком и полностью направленным на тебя одного. Вы — вы окутывали нас собой! И никому из нас и в голову не приходило, что ваша душа может принадлежать кому-то еще за пределами этой палаты. Когда появился Майкл, из него просто выпирало, что он здоров. Для нас это означало, что вам вообще не надо будет о нем беспокоиться. А вместо этого вы отвернулись от нас, вы пошли навстречу ему. Вы бросили нас! Предали! Вот почему умер Льюс. Он умер, потому что вы увидели то, чем был Майкл — его цельность, его душевное здоровье и его жизненную силу. Вы полюбили это. Ну и как вы думаете, что чувствовали при этом остальные?

Ей хотелось кричать, вопить, визжать.

«Но я не переставала заботиться о вас! Не переставала, нет! Единственное, чего я хотела, это ощутить, что и для меня что-то существует. Мне необходимо было изменить свою жизнь! Здесь ведь все время отдаешь; отдаешь и ничего не получаешь для себя, Нейл! Не так уж много я хотела. Мое пребывание в отделении «Икс» заканчивалось. И я любила его. Господи, я так устала отдавать! Ну почему вы не могли быть великодушными и не позволили и мне получить хоть чуть-чуть?»

Но она не могла ничего сказать. Вместо этого она спрыгнула с кресла и рванулась к двери, только бы уйти отсюда и не видеть его. Но он схватил ее за запястья, безжалостно сдавливая ей кости, пока она не перестала вырываться.

— Вот видите? — мягко сказал он, ослабив хватку и скользнув пальцами вверх, по плечам. — Я держал вас намного крепче, чем Бену пришлось, вероятно, держать Льюса, но я не думаю, чтобы появились синяки.

Она подняла глаза и посмотрела ему в лицо — оно было так далеко от нее, значительно дальше, чем если бы вместо него здесь был Майкл. Но Нейл выше ростом. Выражение в его глазах было очень серьезным и в то же время отчужденно-вежливым, словно он догадывался, что она чувствует, и не порицал ее за это. Но как верховный жрец древних времен, был готов вынести все во имя высшей цели.

До этого разговора она, оказывается, даже не подозревала, что за человек Нейл, сколько в нем страсти и решимости добиваться своего. Не подозревала она и той глубины чувств по отношению к ней, которые он хранил в себе. Возможно, он настолько искусно скрывал свою боль, а возможно, он был прав, обвиняя ее, и увлеченность Майклом позволила ей легко убедить себя в том, что Нейл нисколько не чувствовал себя уязвленным ее отступничеством. Но он-таки был уязвлен. И все же это не помешало ему постараться устранить угрозу, которая исходила от Майкла. Он не отступился. Браво, Нейл!

— Мне очень жаль, — произнесла она довольно сухо, — хотя у меня и нет сейчас сил заломить руки, как я бы назвала это, или рыдать и падать перед вами ниц. Но мне и в самом деле жаль. Больше, чем вы в состоянии себе представить. Слишком жаль, чтобы я стала пытаться оправдываться. Все, что я могу сказать, это что мы, те, кто заботится о вас, наших больных, точно так же можем быть слепы, можем заблуждаться, как любой из вас, кто входил когда-либо в двери отделения «Икс». Вы не должны были смотреть на меня, как на богиню или какое-то непогрешимое создание. Я не такая. И никто из нас не может быть таким! — глаза ее наполнились слезами. — Но, Нейл, вы даже представить себе не можете, как бы мне хотелось, чтобы мы были именно такими!

Он легонько обнял ее, поцеловал в лоб и снова отпустил.

— Что ж, что сделано, то сделано. Вы ведь знаете пословицу: «Даже богам не под силу превратить яичницу в яйца». Но мне стало легче, после того как я высказался. И мне тоже жаль. Для меня нет радости в том, что в моих силах причинить вам боль, хоть вы и не любите меня.

— Я хотела бы, — проговорила она.

— Но не можете. Я знаю, и от этого никуда не деться. Вы видели меня таким, каким я впервые пришел в отделение «Икс», и это стало преградой для вашего отношения ко мне, которую, я думаю, мне не удалось бы разрушить, даже не будь Майкла. Он привлек вас, потому что с самого начале был для вас мужчиной — здоровым, целостным человеком. Он никогда не прятался, не плакал от жалости к самому себе, никогда не представал перед вами, начисто лишенным мужского достоинства. Вам не приходилось менять ему трусы, подтирать за ним грязь или часами выслушивать перечисление его скорбей и несчастий — тех самых, о которых вам причитали десятка два мужчин, таких, как я.

— Пожалуйста, прошу вас! — взмолилась она. — Я никогда, никогда не думала об этом — или о вас — так!

— Так я думаю о себе сам, глядя на себя со стороны. Теперь я в состоянии это делать. Так что это, вероятно, более точное описание моей личности, чем вы готовы допустить. Но я излечился полностью, вы знаете. И теперь я смотрю на себя, того, прежнего, и не могу понять, как же такое могло со мной случиться.

— Это очень хорошо, — сказала она и направилась к двери. — А теперь, Нейл, пожалуйста, давайте попрощаемся! Прямо сейчас. Не знаю, сможете ли вы понять, что эта моя просьба не означает ни неприязни, ни пренебрежения, ни отсутствия любви к вам? Но сегодня такой день, конца которого я не могу дождаться. И если мы будем продолжать разговор, он так и не кончится. Лучше бы я вас не встречала. Я говорю это по одной-единственной причине — у меня такое ощущение, как будто мы справляем поминки. Отделения «Икс» больше нет.

Он вышел вместе с ней в коридор.

— Что ж, придется мне устроить свои собственные поминки. Но если однажды вы почувствуете, что хотели бы видеть меня, вы найдете меня в Мельбурне. Адрес есть в телефонной книге. Турак. Паркинсон, Н. Л. Дж. Мне пришлось долго искать, прежде чем я нашел ту единственную женщину, которая мне нужна. Мне тридцать семь лет, так что я не передумаю, — он рассмеялся. — Как я могу вас забыть? Ведь я ни разу даже не поцеловал вас.

— Тогда поцелуйте меня сейчас, — сказала она, почти любя его. Почти.

— Нет. Вы правы, отделения «Икс» больше не существует, но я стою на его не остывшем трупе. То, что вы предлагаете мне, это одолжение, а я не хочу никаких одолжений. Никогда. Она протянула руку.

— До свидания, Нейл. И желаю счастья. Уверена, оно ждет вас.

Он взял руку, тепло пожал ее, затем поднял к губам и нежно поцеловал.

— До свидания, Онор. Не забудьте, мой адрес — в мельбурнской телефонной книге.

И вот наконец остался последний переход; невозможно было себе представить, что он когда-нибудь наступит, хотя так давно его ждешь. Как если бы База номер пятнадцать являла собой отрезок жизни, равный самой жизни. И теперь все кончилось. Кончилось Нейлом — и как уместно! Теперь он настоящий мужчина. Да, он прав, утверждая, что с самого начала находился в невыгодном положении. Она действительно воспринимала его прежде всего как больного. И смешала его со всеми остальными. Бедный, грустный, хрупкий… Но увидеть, что ничего этого в нем не осталось, было так радостно. Он предполагал, что своим выздоровлением он обязан последним нескольким неделям, вернее, той ситуации, которая сложилась в эти дни, но это не так. Только самому себе он обязан выздоровлением, только так оно возможно. И поэтому, несмотря на свое горе, боль и страдания, она пустилась в последний свой поход, зная, что отделение «Икс» существовало не напрасно и исполнило свое предназначение.

Нейл не стал спрашивать ее, будет ли она добиваться справедливости в деле, которое он считал решенным, а она — ошибочным. Слишком поздно. Слава Богу, Майкл ей все рассказал! Зная, что они совершили, она могла теперь чувствовать себя свободной от того груза вины по отношению к ним, который в противном случае она долго еще не смогла бы сбросить. Если они сочли, что она предала их, когда потянулась к Майклу, то и они, она теперь знала это, предали ее. Всю оставшуюся жизнь им придется теперь жить с Льюсом Даггеттом. И ей тоже. Нейл не хотел, чтобы она узнала, потому что боялся, что ее вмешательство будет тем оружием, которое освободит Майкла, и потому, что он искренне желал избавить ее от той доли вины, которую она должна была нести на себе. Хорошее и плохое перемешалось. Наполовину забота о себе, наполовину — не о себе. А в общем, нормально.